Идеализация и зрелая сексуальная любовь

 

Балинт (1948), вслед за Фрейдом (1912), считает идеализацию “вовсе необязательной для благоприятных любовных отношений”. Он, в частности, соглашается с утверждением Фрейда о том, что во многих случаях идеализация не помогает, а, наоборот, препят­ствует развитию удовлетворяющих форм любви.

Дэвид (1971) и Шассге-Смиржель (1973), однако, подчеркива­ют огромную роль идеализации в отношениях любви. Они утверж­дают, что состояние любви обогащает Я и усиливает либидиналь­ные компоненты, поскольку оно более всего наполняет идеальное Я, а также потому, что отношение возвеличивающего Я к объекту в этом случае воспроизводит оптимальные отношения между Я и Я-идеалом.

Ван дер Ваалс (1965) обращает внимание на одновременное уве­личение объектной и нарциссической либидинальных составляющих в нормальной любви. Шассге-Смиржель считает, что в зрелой любви, в отличие от преходящей подростковой влюбленности, существует лимитированная проекция смягченного Я-идеала на идеализируемый объект любви с одновременным усилением нарциссического (Я) компонента от сексуального удовлетворения, которое дает любимый объект. Эти наблюдения совпадают и с моим мнением о том, что нормальная идеализация — это продвинутый уровень развития механизма, посредством которого мораль младенца и ребенка трансформируется в этическую систему взрослого чело­века. Идеализация, представленная таким образом, есть функция зрелых отношений любви, устанавливающая континуум между “ро­мантической” юношеской и зрелой любовью. При нормальных условиях проецируется не Я-идеал, а идеалы, развивающиеся по мере структурного развития внутри Супер-Эго (включая Я-идеал).

Дэвид (1971) подчеркивает, как рано возникают у детей обоих полов эдиповы желания, интуитивные догадки о волнующих, удов­летворяющих и запретных отношениях, которые объединяют роди­телей и исключают ребенка. Ребенок жаждет волнующего запретно­го знания — особенно сексуального — как критического необходи­мого условия и составной части сексуальной любви. У обоих полов желания, зависть, ревность и любопытство в конце концов прово­цируют активный поиск идеализированного эдипова объекта.

Как я указывал во второй главе, слияние страстно желаемого эротического удовлетворения и симбиотического слияния также включает сексуальную функцию ранней идеализации. Я ссылался на предположения Мельтцера и Вильямса (1988) о том, что идеа­лизация поверхности тела матери является защитной функцией против фантазийной проекции агрессии на внутренность материн­ского тела. Это также напрямую отражает интеграцию любви к идеальному образу матери и самого раннего чувственного удовлет­ворения. Таким образом, самая ранняя, примитивная идеализа­ция, характеризующаяся преобладанием процессов расщепления, отсоединяющих такую идеализацию от “абсолютно плохих” пере­живаний или переживаний преследования, сохраняет сексуальную направленность к идеализируемому объекту и предохраняет сексу­альное возбуждение от подавления агрессивными импульсами.

Позднее идеализация, происходящая в контексте интегрирован­ных или целостных объектных отношений и соответствующих способностей испытывать чувство вины, заботы, и тенденции к “исправлениям”, когда целостные объектные отношения достигнуты, способствуют интеграции сексуального возбуждения и эротического желания с идеализированным взглядом на объект любви и интег­рации эротического желания с нежностью. Нежность, как мы ви­дели, отражает способность к интеграции любви и агрессии в ин­тернализованных объектных отношениях и включает элемент забо­ты по отношению к объекту любви, который должен быть защи­щен от опасной агрессии. Со временем ранняя идеализация тела любимого другого и поздняя идеализация целостной личности дру­гого человека развивается в идеализацию системы ценностей объекта любви — идеализацию этических, культурных и эстетических цен­ностей — развитие, гарантирующее возможность романтической влюбленности.

Эти постепенные превращения процессов идеализации в контек­сте психологического развития также отражают превратности про­хождения эдиповой стадии развития — первоначальные запреты на эротическое желание к эдипову объекту есть основная причина рез­кого защитного раскола между эротическим желанием и идеализи­рованными объектными отношениями. Разворачивающиеся процес­сы идеализации в конечном итоге завершаются кульминацией — способностью вновь установить связь между эротическим желани­ем и романтической идеализацией этого же человека — и в то же время представляют интеграцию Супер-Эго на более высоком уров­не, включая сложную способность к интеграции нежности и сек­суальных чувств, что отражает преодоление эдипового конфликта. В формировании идентификации с ценностями объекта любви выход за пределы собственного Я эволюционирует от взаимоотно­шения пары к взаимоотношениям с их культурным уровнем и социальным положением. Переживания прошлого, настоящего и воображаемого будущего связываются через опыт сегодняшних от­ношений с объектом любви.

 

ОБЯЗАТЕЛЬСТВА И СТРАСТЬ

 

Страсть в сфере сексуальной любви — это, на мой взгляд, эмо­циональное состояние, выражающее нарушение границ, в смысле соединения интрапсихических структур, которые отделены грани­цами, установленными динамически или путем конфликтов. Хочу пояснить, что я использую термин граница для обозначения границ Я, кроме случаев, когда есть четкие ссылки на более широкое ис­пользование термина как места активного динамичного взаимодей­ствия иерархически соотносимых (особенно социальных) систем.

Наиболее серьезными границами, нарушающимися в сексуаль­ной страсти, являются границы Я.

Центральной динамической характеристикой сексуальной стра­сти и ее кульминацией является переживание оргазма при коитусе. При переживании оргазма нарастающее сексуальное возбуждение достигает вершины в автоматическом, биологически детерминиро­ванном отклике, сопровождающемся примитивным экстатическим аффектом, требующим для своего полного воплощения временно отказаться от границ Я — расширить границы Я до ощущения субъективно диффузных биологических основ существования. Я уже развивал концепцию взаимоотношений между биологическими инстинктами, аффектами и влечениями. Здесь я подчеркнул бы ключевые функции аффектов как субъективных переживаний грани­цы (в общем системном контексте) между биологической и внутрипсихической сферами, а также их исключительную важность в орга­низации внутренних объектных отношений и психических структур в целом.

Но если сексуальное возбуждение является основным аффектом, ядром страстной любви, это вовсе не означает, что способность к страстной любви является частью оргастического переживания. Стремление к слиянию с матерью и субъективные переживания слияния с ней, характерные для симбиотической стадии развития, переходят в стремление к телесному контакту, смешению поверхностей тел. Но экстатический опыт оргазма только постепенно ста­новится центральной организующей функцией; генитальная фаза инфантильной сексуальности возвращается и, можно сказать, фо­кусирует диффузное возбуждение, связанное с переживанием и фантазиями слияния догенитальной стадии симбиотической связи.

Клинические данные показывают, что аффективное качество оргазма широко варьируется. В частности, у пациентов с тяжелой нарциссической патологией и значительными нарушениями интернализованных объектных отношений оно часто бывает резко сниже­но — вплоть до того, что оргазм вызывает чувство фрустрации в той же степени, что и чувство облегчения. При страстной любви оргас­тические ощущения достигают максимума, и здесь мы можем иссле­довать значимость таких переживаний для индивидуума и для пары.

При страстной любви оргазм интегрирует одновременный выход за границы Я в ощущение биологического функционирования вне контроля Я, с нарушением границ в сложной идентификации с любимым объектом при сохранении чувства отдельной идентично­сти. Разделенное переживание оргазма в дополнение к временной идентификации с сексуальным партнером включает выход за пределы переживания Я к переживанию опыта фантазийного союза эдиповых родителей, а также преодоление повторения эдиповых отношений и отказ от них в новых объектных отношениях, кото­рые подтверждают отдельную идентичность человека и автономию.

В сексуальной страсти нарушаются временные границы Я, и прошлый мир объектных отношений переходит в новый, лично созданный. Оргазм как часть сексуальной страсти может также символически выражать опыт умирания, сохранения осознавания себя во время того, как тебя устремляет в пассивное приятие ней­ровегетативной последовательности, включая возбуждение, экстаз и разрядку. А также выход за пределы Я к страстному единению с другим человеком и ценностями, ради которых оба партнера бро­сают вызов смерти и преходящей природе индивидуального суще­ствования.

Но приятие опыта слияния с другим является также бессозна­тельным повторением насильственного проникновения в опасную внутренность тела другого (тела матери) — то есть в мистическую область примитивно спроецированной агрессии. Таким образом, слияние представляет собой рискованное мероприятие, которое предполагает превалирование доверия над недоверием и страхом, всецелое вверение себя другому в поиске экстатического слияния, что всегда пугает неизвестностью (слияние и в агрессии).

Аналогично этому, в сфере активации интернализованных объек­тных отношений из доэдиповой и эдиповой стадий развития раство­рение границ, защищающих от примитивных диффузных аффектов, и в то же время пребывание отдельным — то есть осознающим себя, — и оставление позади эдиповых объектов снова подразуме­вает приятие опасности — не только потерю собственной идентич­ности, но и высвобождение агрессии к внутренним и внешним объектам и их месть.

Поэтому сексуальная страсть подразумевает бесстрашное предо­ставление всего себя желаемому соединению с идеальным другим перед лицом неизбежной опасности. А это означает приятие риска полного отказа от себя во взаимоотношениях с другим, в противоположность опасностям, исходящим из многих источников и пуга­ющим при соединении с другим человеком. В терминах отдавания и получения любви сексуальная страсть содержит основную надежду на подтверждение своих ценных качеств, в противоположность чув­ству вины и страху агрессии по отношению к любимому объекту. При сексуальной страсти преодоление временных границ Я также происходит под знаком принятия обязательств на будущее по отно­шению к объекту любви как к идеалу, придающему жизни личный смысл. Воспринимая любимого человека как вмещающего в себя не только желанные эдипов и доэдипов объекты и идеальные от­ношения с другим, но и идеи, ради которых стоит жить, индиви­дуум, испытывающий сексуальную страсть, надеется на обретение и укрепление смысла в социальном и культурном мирах.

Сексуальная страсть является центральным вопросом в изучении психологии и психопатологии отношений любви, вопросом, кото­рый заключает в себе в различных аспектах проблему стабильности или нестабильности отношений любви. Часто возникает вопрос о том, является ли сексуальная страсть характерной для романтичес­кой влюбленности или для ранней стадии любовных отношений, постепенно заменяющейся менее сильными нежными взаимоотно­шениями, или это основная составляющая, которая удерживает пары вместе, проявление (а также гарантия) активных, креатив­ных функций сексуальной любви. Возможно ли, чтобы сексуаль­ная страсть, потенциальное условие стабильности пары, являлась также потенциальным источником угрозы ей, так что креативные отношения любви были больше подвержены угрозе по сравнению с отношениями достаточно спокойными, гармонично-нестрастны­ми, сопровождающимися чувством безопасности?

О различиях между нежной привязанностью в стабильных любов­ных отношениях и супружестве и страстностью кратких любовных романов бурно спорили поэты и философы во все времена. Наблю­дая за пациентами, находящимися в длительных любовных отноше­ниях, и прослеживая изменения в этих отношениях в течение дол­гих лет, я пришел к выводу, что такая дихотомия является упрощенной конвенциональной условностью. Страстная любовь может сопровождать некоторые пары на протяжении многих лет совместной жизни.

Я уверен, что сексуальная страсть не может быть приравнена к состоянию экстаза в юношеском возрасте. Тонкое, но глубокое, автономное и самокритичное осознание любви к другому человеку, вкупе с ясным осознанием конечной тайны отдельности одно­го человека от любого другого, принятие факта неудовлетворимос­ти желаний как части цены, которую платишь в общих обязательствах по отношению к любимому человеку, также характеризует сексуальную страсть.

Сексуальная страсть не ограничивается сексуальным актом и оргазмом, но преимущественно выражается в них. Напротив, рам­ки сексуальной любви расширяются, начиная с интуитивного понимания коитуса и оргазма как ее завершения, окончательного освобождения, поглощения и утверждения цели до широкого про­странства сексуальной жажды другого, усиления эротического желания и принятия физических, эмоциональных и общечеловечес­ких ценностей, выражаемых этим другим. Существуют вполне нормальные чередования интенсивности общения пары и времен­ного ухода друг от друга, но об этом чуть позже. При удовлетворя­ющих сексуальных отношениях сексуальная страсть — это структу­ра, характеризующая взаимоотношения пары одновременно в сексуальной сфере и в сфере объектных отношений, а также в эти­ческой и культурной сферах.

Я уже говорил, что очень важной стороной субъективного пере­живания страсти на всех уровнях является выход за границы соб­ственного Я и слияние с другим. Переживания соединения и сли­яния необходимо отличать от феномена регрессивного соединения, который затушевывает дифференциацию Я — не-Я: сексуальную страсть характеризует синхронное переживание соединения и в то же время поддержание своей отдельной идентичности.

Таким образом, нарушение границы Я является основой субъек­тивного трансцендентного переживания. Психотические идентифи­кации (Якобсон, 1964) с растворением границ Я и объекта, служат помехой способности к страсти. Но поскольку переживание состояния выхода за границы Я скрывает в себе опасность потерять себя или столкнуться с пугающей агрессией, в психотическом слиянии страсть связывается со страхом агрессии. В случае, если су­ществует сильная агрессия с расщеплением между идеализирован­ными и преследующими объектными отношениями, в примитивной идеализации у пациентов с пограничной личностной организаци­ей, такая страстная любовь может внезапно обратиться в такую же страстную ненависть. Отсутствие интеграции “абсолютно хороших” и “абсолютно плохих” интернализованных объектных отношений усиливает внезапные и драматичные изменения в отношениях пары. Переживание отвергнутого любовника, который убивает предавший его любимый объект, своего соперника, а затем и себя, указывает на взаимоотношения между страстной любовью, механизмами расщепления, примитивной идеализацией и ненавистью.

Существует завораживающее противоречие в комбинации этих важнейших черт сексуальной любви: четкие границы Я и постоян­ное осознание несоединимости индивидуумов, с одной стороны, и чувство выхода за границы Я, слияния в единое целое с люби­мым человеком — с другой. Отделенность ведет к чувству одино­чества, стремлению к любимому и страху хрупкости всяческих от­ношений; выход за границы Я в единении с другим вызывает ощущение единства с миром, постоянства и творения нового. Можно сказать, что одиночество есть необходимое условие для выхода за границы Я.

Оставаться в пределах границ Я, в то же время преодолевая их с помощью идентифицикации с объектом любви, — это волнующее, трогательное и связанное с горечью и болью состояние любви. Мексиканский поэт Октавио Паз (1974) описал эту сторону любви с необыкновенной выразительностью, заметив, что любовь — это точка пересечения между желанием и реальностью. Любовь, гово­рит он, открывает реальность желанию и создает переход от эро­тического объекта к любимому человеку. Это открытие почти все­гда болезненно, поскольку любимый(ая) представляет собой одновременно и тело, в которое можно проникнуть, и сознание, в которое проникнуть невозможно. Любовь — это открытие свобо­ды другого человека. Противоречие самой природы любви в том, что желание стремится к осуществлению с помощью разрушения желанного объекта, и любовь обнаруживает, что этот объект невоз­можно разрушить и невозможно заменить.

Приведем клиническую иллюстрацию развития способности к переживанию зрелой сексуальной страсти и романтической жажды отношений у прежде отягощенного запретами обсессивного мужчи­ны, проходящего психоаналитическое лечение. Я пренебрег дина­мическими и структурными аспектами этого изменения, для того чтобы сконцентрироваться на субъективном переживании интегра­ции эротизма, объектных отношений и системы ценностей.

Перед отъездом в командировку в Европу сорокалетний профес­сор колледжа был помолвлен с любимой женщиной. По возвраще­нии он описал свои впечатления от выставленных в Лувре месопотамских миниатюрных скульптур, созданных в III тысячелетии до н. э. В какой-то момент у него возникло необыкновенное ощуще­ние, что тело одной из женских скульптур, чьи соски и пупок были обозначены маленькими драгоценными камнями, удивительно похоже на тело его любимой. Он думал о ней, стремился к ней, пока шел по полупустым залам, и при взгляде на скульптуру его захлестнула волна эротической стимуляции вместе с сильнейшим чувством близости к ней. Профессора очень тронула предельная простота и красота скульптуры, и он почувствовал, что сопережи­вает неизвестному автору, умершему более четырех тысяч лет тому назад. Он испытал чувство смирения и в то же время непосредствен­ного соприкосновения с прошлым, как если бы ему было дозволе­но прикоснуться к пониманию внутренней тайны любви, вопло­щенной в этом произведении искусства. Чувство эротического желания слилось с ощущением единства, жажды и одновременно близости с женщиной, которую он любит, и через это единство и любовь ему было позволено проникнуть в запредельный мир кра­соты. В то же время у него было острое чувство собственной ин­дивидуальности, смешанное со смирением и благодарностью за такую возможность прочувствовать это произведение искусства.

Сексуальная страсть оживляет и заключает в себе всю гамму эмо­циональных состояний, которая открывает индивидууму “хорошесть” — его собственную, его родителей и целого мира объектов — и дает надежду на исполнение любви, невзирая на фрустрацию, враждебность и амбивалентность. Сексуальная страсть предполагает способность к продолжающейся эмпатии — но не к слиянию — примитивному состоянию симбиотического соединения (Фрейд, 1930, “oceanic feeling” — “чувство безбрежности”), волнующее вос­соединение в близости с матерью на стадии Я-объект дифференци­ации и удовлетворение эдиповых стремлений в контексте преодо­ления чувств страха, неполноценности и вины по отношению к сексуальному функционированию. Сексуальная страсть — это ядро переживания чувства единства с любимым человеком как части юношеского романтизма и, позже, зрелых обязательств по отно­шению к любимому партнеру перед лицом естественных ограниче­ний человеческой жизни: неизбежности болезней, разрушения и смерти. Это важнейший источник эмпатии по отношению к лю­бимому существу. Следовательно, преодоление и новое утвержде­ние границ на основе чувства позитивности, несмотря на много­численные опасности, связывает биологический, эмоциональный мир и мир ценностей в одну единую систему.

Преодоление границы себя в сексуальной страсти и интеграция любви и агрессии, гомосексуальности и гетеросексуальности во внутренних отношениях с любимым человеком выразительно про­иллюстрированы в книге Томаса Манна “Волшебная гора” (1924). Освободившись от своего рационального и зрелого “наставника” Сеттембрини, Ганс Касторп объясняется в любви Клаудии Шоша. Он делает это на французском языке, который звучит очень интим­но в соседстве с немецким языком всего произведения. Возбужден­ный и одухотворенный теплым, хотя и немного ироничным отве­том мадам Шоша, он рассказывает ей о том, что всегда любил ее, и намекает на свои прошлые гомосексуальные отношения с другом юности, который похож на нее и у которого он однажды попро­сил карандаш, так же как несколько раньше он попросил его у мадам Шоша. Он говорит ей, что любовь — ничто, если нет су­масшествия, чего-то безрассудного, запретного и рискованного; что тело, любовь и смерть — одно целое. Он говорит о чуде органичес­кой жизни и физической красоты, которое складывается из жизни и гниения.

Но преодоление собственных границ подразумевает необходи­мость определенных условий: как упоминалось ранее, необходимо осознание и способность эмпатии к существованию психологичес­кой жизни за пределами собственных границ. Следовательно, эро­тический оттенок состояний маниакального возбуждения и гранди­озности у психотических пациентов не может называться сексуаль­ной страстью, и бессознательная деструкция объект-репрезентаций и внешних объектов, превалирующая в нарциссических личностях, разрушает их способность выхода за пределы интимного единения с другим человеком, что в конце концов разрушает их способность к сексуальной страсти.

Сексуальное возбуждение и оргазм также теряют свои функции преодоления границ и становятся биологическими явлениями, когда механическое повторяющееся сексуальное возбуждение и оргазм встраиваются в структуру опыта, отделенную от углубляющихся интернализованных объектных отношений. Именно в этой точке сексуальное возбуждение дифференцируется от эротического жела­ния и сексуальной страсти; чаще мастурбация выражает объектные отношения — как правило, различные аспекты эдиповых отноше­ний, начиная с самого раннего детства. Но мастурбация как ком­пульсивная повторяющаяся деятельность, возникающая как защита от запрещенных сексуальных импульсов и других бессознательных конфликтов в контексте регрессивной диссоциации от конфликт­ных объектных отношений, в конце концов утрачивает функцию преодоления границ. Я предполагаю, что это не бесконечное, компульсивно повторяемое удовлетворение инстинктивных желаний, вызывающее разрядку возбуждения и доставляющее удовольствие, а потеря критической функции преодоления границ Я-объекта, служащей гарантией нормальной нагруженности объектных отно­шений. Другими словами, именно мир интернализованных и вне­шних объектных отношений поддерживает сексуальность и предос­тавляет потенциал для возможности продолжительного получения удовольствия.

Интеграция любви и ненависти в Я- и объект-репрезентациях, трансформация частичных объектных отношений в целостные (или константность объекта) — основные условия для способности к ус­тановлению стабильных объектных отношений. Это необходимо для преодоления границ стабильной идентичности Я и перехода в иден­тификацию с любимым объектом.

Но установление глубоких объектных отношений высвобождает также примитивную агрессию в отношениях в контексте реципрок­ной активизации у обоих партнеров подавленных или отщепленных с младенчества и детства патогенных объектных отношений. Чем более патологичны и деструктивны подавленные или расщепленные объектные отношения, тем более примитивны соответствующие защитные механизмы. Так, в частности, проективная идентифи­кация может вызвать у партнера переживание или реакции, воспро­изводящие пугающие объект-репрезентации; идеализированные и обесцененные, оплаканные и преследующие. Объект-репрезента­ции накладываются на восприятие и взаимодействие с любимым объектом и могут угрожать отношениям, но также и усиливать их. По мере того, как партнеры начинают лучше понимать последствия нарушений в своем восприятии и поведении по отношению друг к другу, они начинают мучительно осознавать обоюдную агрессию, но при этом не обязательно могут исправить сложившиеся межлич­ностные модели поведения. Таким образом, неосознанные связи во взаимоотношениях пары также могут нести в себе скрытую уг­розу. Именно в этот момент интеграция и зрелость Супер-Эго, проявляющиеся в преобразовании примитивных запретов и чувства вины за агрессию в заботу об объекте — и о себе — защищают объек­тные отношения и способность к преодолению границ. Зрелое Супер-Эго благоприятствует любви и обязательствам по отношению к любимому объекту.

Одна из общих особенностей предлагаемого определения сексу­альной страсти в состоит том, что она скорее является постоянной чертой отношений любви, а не начальным или временным прояв­лением “романтической” идеализации подросткового и юного воз­раста. Она имеет функцию интенсификации, укрепления и обнов­ления отношений любви на протяжении всей жизни; она обеспечи­вает постоянство сексуального возбуждения, связывая его со всем человеческим опытом пары. И это приводит нас к эротическим аспектам стабильных сексуальных отношений. Я полагаю, что кли­нические данные ясно показывают, насколько тесно сексуальное возбуждение и удовольствие связаны с качеством всех аспектов вза­имоотношений пары. Хотя статистические исследования широких слоев населения демонстрируют снижение частоты сексуальных отношений и оргазма в течение десятилетий, клинические данные взаимоотношений пар показывают значительное влияние характе­ра их отношений на частоту и качество сексуальной жизни. Сексу­альный опыт остается центральным аспектом отношений любви и супружеской жизни. При оптимальных условиях интенсивность сексуального удовольствия имеет тенденцию к обновлению, связан­ную не с сексуальной гимнастикой, а с интуитивной способностью пары угадывать изменяющиеся нужды друг друга, и переживаемую в сложной сети гетеросексуальных и гомосексуальных, любовных и агрессивных аспектов отношений, проявляющихся в бессознатель­ных и сознательных фантазиях и их влиянии на сексуальные отноше­ния пары.

 

 

ЛЮБОВЬ, ЭДИП И ПАРЫ

 

ВЛИЯНИЕ ПОЛА

 

В предыдущих рассуждениях о ядерной половой идентичности я рассмотрел несколько противоположных точек зрения: врожден­ная психологическая бисексуальность обоих полов; ранняя идентич­ность обоих полов — маскулинного характера, как постулировал Фрейд (1905), или фемининного — как предполагает Столлер (1975а, 1985). Я придерживаюсь точки зрения Персона и Овези (1983, 1984), которые утверждают, что ядерная половая идентич­ность — мужская или женская — закладывается у младенцев с са­мого начала, что согласуется с исследованиями гермафродитов и изучением раннего детства. Брауншвейг и Фейн (1971, 1975), пре­доставившие психоаналитические доказательства в пользу врожден­ной психологической бисексуальности, происходящей из бессознательной идентификации младенца и маленького ребенка с обоими родителями, убедительно доказывают, что такой бессознательный бисексуальный потенциал постепенно все больше контролируется доминирующими взаимоотношениями мать-младенец, в результа­те которых устанавливается ядерная половая идентичность. Эта идея согласуется со взглядом Мани и Эрхардта о том, что родительская дефиниция половой идентичности младенца является ключевым моментом этой идентичности. Данная точка зрения была подкреп­лена наблюдениями Столлера за развитием транссексуалов.

Развивая теории Брауншвейга и Фейна, я ранее указывал на то, что материнская забота и проявление матерью удовольствия при физическом общении с младенцем является существенным момен­том в благоприятном развитии эротизма поверхности тела, а позднее эротического желания. Как для мальчиков, так и для девочек ран­ний эротический опыт с материнской стимуляцией является потенциалом развития сексуального возбуждения. Но если материнское скрытое “поддразнивание” эротического отношения к своему ма­ленькому сыну остается постоянным аспектом мужской сексуальности и обычно предоставляет мальчику не прерывающуюся способность к генитальному возбуждению, то материнское неуловимое бессознательное отвержение этого сексуального возбуждения по отношению к дочери начинает постепенно сдерживать осознание девочкой своей вагинальной гениталъности. Такой различный под­ход к мальчикам и девочкам в эротической сфере является мощным инструментом фиксации соответствующих ядерных половых иден­тичностей и вносит вклад в различие способов утверждения гени­тального возбуждения в детстве — непрерывного для маленьких мальчиков, запретного для маленьких девочек.

По этой причине у мужчин — бессознательно фиксированных на первичном объекте — возникает больше проблем с амбивалентно­стью по отношению к женщинам; им необходимо развить способ­ность к объединению генитальных потребностей и нежности, в то время как женщины, сдерживаемые в осознании своих гениталий, медленнее интегрируют полные генитальные отношения в контек­сте любовных отношений.

Наблюдения Брауншвейга и Фейна (1971) исключительно полез­ны для объяснения существенных различий между мужчинами и женщинами в зрелой сексуальной любви. Обобщая их выдающие­ся открытия в этой области, я попытаюсь по возможности сохра­нить их язык и стиль.

Для мальчиков догенитальные отношения с матерью уже пред­полагают ее особую сексуальную ориентацию по отношению к маль­чику, что служит стимулом для его сексуального осознания и нарциссической нагруженности его пениса. Опасность здесь кроется в том, что для мальчика получение от матери чрезмерного догетиналь­ного удовлетворения нарциссических потребностей может повлечь за собой фантазии о том, что его маленький пенис полностью удов­летворяет ее, и, следовательно, не существует разницы между его маленьким пенисом и мощным пенисом отца. При подобных обстоятельствах такая нарциссическая фиксация у мужчин может по­зднее привести к развитию инфантильной манеры сексуального обольстителя по отношению к женщине, без полной идентификации с проникающей силой отцовского пениса. Такая фиксация будет мешать процессу цельной генитальной идентичности с интер­нализацией отца в Идеальное Эго и способствовать вытеснению чрезмерной кастрационной тревоги.

Для таких мужчин неразрешенное соревнование с отцом и защит­ное отрицание кастрационной тревоги выражаются в нарциссичес­ком наслаждении инфантильной зависимостью от женщин, представляющих материнские фигуры. Такое образование, по мнению Брауншвейга и Фейна, а также Шассге-Смиржель (1973, 1974), — важный источник нарциссической фиксации (я бы сказал, фикса­ции на уровне нормального инфантильного нарциссизма) и недо­статочного разрешения эдипова комплекса у мальчиков, что поощ­ряется такими аспектами поведения матери, которые выражают протест против “доминирования” отцовского пениса и “отцовских законов” вообще. Существует бессознательное молчаливое согла­шение между вечно маленькими мальчиками — Дон Жуанами — и обольщающими женщинами-матерями, которые используют бунт Дон Жуана против отцовских “законов и порядков”, чтобы выра­зить свою собственную соревновательность и бунт против отца.

Брауншвейг и Фейн утверждают, что обычно периодическое переключение внимания матери с сына на отца фрустрирует нар­циссизм маленького мальчика и стимулирует его к соревнователь­ной идентификации с отцом, что инициирует и укрепляет позитив­ную эдипову констелляцию у мальчиков. Одним из последствий этого является возрастание у мальчиков чувства фрустрации при сексуальном отвержении матерью, так что имеющая оральное про­исхождение и спроецированная по отношению к ней агрессия укреп­ляется ранней эдиповой агрессией. Такое развитие событий будет иметь критическое влияние на любовную жизнь мужчин, которые бессознательно не сменяют своего первого сексуального объекта — матери.

Шассге-Смиржель (1970) и Брауншвейг и Фейн (1971) также подчеркивают вагинальную возбудимость маленьких девочек и их фемининную сексуальность в целом. В этом смысле их наблюдения похожи на наблюдения Джоунс (1935), Кляйн (1945) и Хорни (1967), а также на исследования, проведенные в США, которые указывают на раннюю вагинальную мастурбационную активность маленьких девочек и тесную связь между клиторальной и вагиналь­ной эротической возбудимостью (Барнетт 1966; Галенсон и Руаф 1977). Из этих исследований следует, что существует очень раннее вагинальное знание у маленьких девочек и что это вагинальное зна­ние является запретным и позднее вытесняется.

Французские авторы подчеркивают то, что отношения родите­лей, и особенно мам, к мальчикам и девочкам существенно отли­чаются, а также то, что ранние взаимодействия мать-дитя имеют значительное влияние на половую идентичность (Столлер 1973). Согласно французским ученым, мать, в отличие от ранней стимуляции ею гениталий мальчика, не акцентирует внимание на гени­талиях девочки, поскольку поддерживает свою собственную сексу­альную жизнь, свою “вагинальную сексуальность”, являющуюся частью ее собственной сферы как женщины в отношениях с отцом. Даже когда мать вносит вклад в нарциссизм дочери, этот нарцис­сизм имеет скорее догенитальные, нежели генитальные черты (ис­ключения составляют женщины с ярко выраженными гомосексу­альными тенденциями). То, что матери не “инвестируют” женские гениталии дочерей, является реакцией на культурное давление в этой сфере и принятый в обществе запрет в отношении женских гениталий, происходящий от мужской кастрационной тревоги.

Блюм (1976) также подчеркивает важность эдипового соперни­чества и конфликтов, касающихся самооценки себя как женщины, которую маленькая девочка возбуждает у своей матери: если мать обесценивает себя как женщину, она будет обесценивать и дочь, и самооценка матери сильно повлияет на самооценку дочери. Нераз­решенные конфликты матери по поводу ее собственных гениталий и ее восхищение пенисом своего маленького сына приведет к тому, что у дочери чувство зависти к пенису будет соединяться с сопер­ничеством между сиблингами. Обычно маленькие девочки прояв­ляют больше интереса к отцу — не только потому, что разочарова­лись в матери, но также потому, что идентифицируются с ней.

Общее направление французской линии мысли таково: кастраци­онная тревога не является первичной детерминантой в переориен­тации с матери на отца у маленьких девочек, а скорее вторичным усложнением, укрепляющим первичный запрет или вытеснение вагинальной генитальности под влиянием имплицитного отрицаю­щего отношения матери. Интенсивность кастрационной тревоги у женщин во многом зависит от трехступенчатого смещения догени­тальной агрессии: это первоначальная проекция на мать, подкреп­ляющаяся эдиповой конкуренцией с ней, которая затем ложится на отца. У девочек зависть к пенису главным образом отражает усиле­ние эдиповых конфликтов под воздействием смещения догениталь­ной агрессии и догенитальной зависти к пенису.

Шассге-Смиржель (1974), придерживаясь теории Хорни (1967), предполагает, что фантазии маленьких мальчиков по поводу фал­лической матери не только успокаивают или служат отрицанием женских гениталий как продукта кастрации, но также отвлекают от представления о вагине взрослой женщины, которая доказывала бы неадекватность его маленьких гениталий.

Из всех этих исследований различных стадий развития следует, что маленьким девочкам и мальчикам необходимо пройти свой соб­ственный путь для идентификации с взрослой генитальностью. Для мальчиков идентификация с отцом означает, что он преодолел свою догенитальную зависть к женщинам, проекцию этой зависти в виде примитивного страха перед женщиной (Кернберг, 1974) и свой страх неадекватности для женских генита