Патологическая ролевая фиксация

 

Выше я описал случаи перверсий в любовных отношениях, ве­дущих к распаду пар из-за доминирующей роли агрессивных паттер­нов, сдерживающих сексуальное возбуждение, из-за доминирую­щей роли садомазохистических паттернов, контролирующих эмоци­ональные отношения, а также из-за доминирующей и контролиру­ющей роли садистических аспектов функций взаимно проецируемо­го Супер-Эго. Еще одним видом перверсии является фиксация от­ношений на одном паттерне бессознательных комплементарных объектных отношений прошлого. Обычно прошлые взаимоотноше­ния взаимодействуют с реальными отношениями. Иллюстрацией типичной гибкости взаимодействия партнеров может служить не­осознанная смена мужем роли сексуального и возбуждающего лиде­ра, который символически воплощает любящего и понимающего отца, на роль ребенка, получающего удовольствие от кормления матерью, символически представленной женщиной, подарившей ему свой оргазм. В дальнейшем он может превратиться в ребенка, нуждающегося в матери, кормящей его, укладывающей в постель, но может быстро сменить эту роль на роль отца, заботящегося о дочери, чинящего разбитую лампу, которую она не может (или делает вид, что не может) починить.

Жена также может изменить свою роль взрослого сексуального партнера на роль дочери, о которой заботится мать, или на роль матери, кормящей мальчика-мужчину. Она также может превратиться в маленькую виноватую девочку, соблазненную садистичес­ким отцом, или представить себе во время полового акта, что ее “насилуют”, подтверждая таким образом отсутствие вины за получение сексуального удовольствия; или стыдливо выставлять себя напоказ, искупая таким образом сексуальное удовольствие, полу­чаемое от того, что любящий мужчина восхищается ею.

Или мужчина может сменить роль виноватого маленького маль­чика, распекаемого строгой матерью, на ревнивого маленького мальчика, подглядывающего за тайными занятиями взрослых женщин. Или он может испытывать чувство обиды по отношению к женщине, полностью посвятившей себя своей профессии или вос­питанию их общего ребенка; при этом он испытывает чувство отверженного ребенка — противоположность скрытому женскому чув­ству обиды по отношению к профессиональным успехам мужа, воспроизводящему раннюю зависть к мужчинам.

Проигрывание этих и других ролей может быть взаимноприем­лемым, поскольку они одновременно включают любовь и нена­висть, то есть интеграцию агрессии в рамках любовных отношений. Но эти скрытые роли могут разрушиться, а агрессия может про­явиться в бессознательной “фиксации” себя и сексуального парт­нера на определенных ролях, что приводит к типичным случаям постоянных супружеских конфликтов: зависимая, цепляющаяся, ищущая любви женщина и нарциссический, безразличный, эгоцен­тричный мужчина; властная, сильная женщина, желающая видеть своим партнером взрослого мужчину и испытывающая фрустрацию из-за его роли ненадежного, инфантильного мальчика-мужчины, неспособного осознать застывший характер их отношений. Или “голодный” мужчина, неспособный понять ограниченный сексуаль­ный интерес своей жены. Ну и, конечно, виновник и обвинитель во всех возможных вариациях.

Жесткая ролевая фиксация обычно отражает воплощение основ­ных диссоциативных сценариев и неспособность принять или выне­сти функции беспрерывного чувства эдиповой вины или нарциссических фиксаций. Может ли обычное отсутствие гармоничного соответствия неосознанных ролей привести к конфликтам, проис­ходящим из-за противоположных ожиданий (мужчина, пытающийся играть роль заботливого отца вступает в противоречие с конку­рирующей матерью; или оба партнера фрустрированы, поскольку каждый ждет заботы от другого)? Клинические данные свидетель­ствуют о том, что бессознательная тонкая подстройка под харак­тер партнера дает возможность с полной ясностью почувствовать, как один будет восприниматься другим. То, что кажется простым непониманием, обычно определяется бессознательными потреб­ностями.

Предположение о том, что все проблемы пары заключаются в их неспособности общаться, затрагивают только верхушку вопро­са. Иногда общение служит для того, чтобы дать выплеснуться едва сдерживаемой агрессии, что отнюдь не означает тщетность попы­ток общения. Но когда глубокие бессознательные конфликты всплывают на поверхность, процесс общения как таковой может быть испорчен ими, а открытое обсуждение проблем может только обострить конфликты.

В заключение коротко скажу об отношениях пары в системе социальных и культурных ценностей. Дикс (1967) описал сложные взаимосвязи сознательных стремлений пары, их культурные ценно­сти и установки окружающего мира. Я полагаю, что не существу­ет “объективных” правил, по которым должны определяться отно­шения пары, особенно их способы разрешения конфликтов. Идеологические особенности всех культур, я думаю, косвенно пре­пятствуют близости пары. Это заложено в самом характере тради­ционной культуры, направленной на сдерживание основных эле­ментов скрытой асоциальности пары, рассматриваемой с точки зрения конвенционного общества. Поэтому независимость пары от социальной традиции может оказаться решающим фактором для ее выживания в условиях конфликтной ситуации, а нешаблонный взгляд партнеров на мир зачастую оказывается существенным при терапевтической работе с ними. Конечно, когда функционирование диссоциированных объектных отношений из прошлого значи­тельно искажено, что создает угрозу физической или эмоциональ­ной близости одного или обоих партнеров, обычные социальные нормы могут защитить партнеров от опасных для жизни тенденций, Такие обстоятельства, однако, справедливы только для немногих случаев. Существует также множество пар, чьи бессознательные конфликты принимают форму идеологической борьбы и только осложняются по мере того, как общепринятые стандарты поведе­ния сковывают партнеров, не позволяя им разрешить конфликтную ситуацию.

 

ФУНКЦИИ СУПЕР-ЭГО

 

Описывая вклады либидо и агрессии в сексуальные и эмоцио­нальные взаимоотношения пары, я указывал на критическую роль Супер-Эго. Давайте рассмотрим роль этой инстанции более подроб­но. Мы видели, каким образом пара становится контейнером со­знательных и бессознательных сексуальных фантазий и желаний обоих партнеров и их интернализованных объектных отношений. Мы также проследили, как пара приобретает собственную идентич­ность в дополнение к идентичностям каждого из партнеров. Я по­лагаю, что пара представляет собой целостность, активизирующую сознательные и бессознательные функции Супер-Эго обоих парт­неров, в результате чего пара со временем формирует собственную систему Супер-Эго, служащую дополнением своих компонентов.

Влияние этой новой системы Супер-Эго на отношения пары зависит от зрелости Супер-Эго каждого партнера. В случае господ­ства примитивной патологии Супер-Эго активизируются элементы садистических предшественников Супер-Эго, что может привести к распаду пары. Зрелость Супер-Эго, выражающаяся в заботе о партнере — и о себе, — защищает объектные отношения пары, благоприятствует развитию любви и преданности, но, поскольку Су­пер-Эго неизменно включает пережитки эдиповых конфликтов, оно порой несет угрозу способности к сексуальной любви, блокируя или запрещая проявления нежности и сексуальных чувств к одному и тому же объекту. Таким образом, Супер-Эго может укреплять спо­собность к длительной сексуальной любви, но оно же может и разрушать ее. Шафер (1960) прояснил благотворные и враждебные аспекты Супер-Эго по отношению к индивиду; здесь я буду рассмат­ривать эти его стороны по отношению к паре.

Формирование Эго-идеала как подструктуры Супер-Эго являет­ся основной предпосылкой развития способности к влюбленности. Идеализация любимого объекта означает проекцию аспектов соб­ственного Эго-идеала — идеала, представляющего собой сублима­торную реализацию эдиповых желаний. Эта проекция характери­зуется привязанностью к проецируемому идеалу с сопутствующим переживанием того, что любимый человек — живое воплощение идеала, предмета глубоких и страстных устремлений во внешней ре­альности. В этом смысле реальные отношения с любимым человеком на идеальном уровне представляют собой переживание пре­одоления собственных психических границ, экстатический опыт, который составляет диалектический контраст с обычным повсе­дневным миром и порождает новый жизненный смысл. Романти­ческая любовь, таким образом, выражает собой глубокую эмоцио­нальную нужду — одну из основных причин соединения людей в пары — и отнюдь не является лишь производной романтизма как культурного идеала.

Как указывала Шассге-Смиржель (1985), проекция Эго-идеала на любимого человека не снижает самооценку, в противоположность первоначальному суждению Фрейда (1914), а повышает ее, поскольку благодаря ей реализуются устремления Эго-идеала. Кроме того, ответная любовь повышает самооценку как часть удовлетворе­ния взаимностью. В этих обстоятельствах любовь к себе и к объек­ту сливаются воедино — а это решающий элемент сексуальной люб­ви. Неразделенная любовь может иметь различные последствия, зависящие, в частности, от психической уравновешенности инди­вида. Достаточно гибкий человек может пережить процесс оплаки­вания без существенных травм; в то время как индивид, невротичес­ки фиксированный на изначально недоступном и фрустрирующем объекте, может утратить самоуважение. В принципе, чем выше у индивида предрасположенность к испытанию эдипова поражения и доэдиповой фрустрации (например, фрустрации оральной зависи­мости), тем более сильными переживаниями собственной неполно­ценности будет сопровождаться неразделенная любовь.

Я полагаю, что зрелость функций Супер-Эго у обоих партнеров проявляется в способности испытывать ответственность за другого и за пару в целом, в заботе об отношениях и в защите их от послед­ствий неизбежной активизации агрессии в результате столь же не­избежной амбивалентности в близких отношениях.

Одновременно активизируется еще одна функция Супер-Эго, не столь явная, но необычайно важная. Я имею в виду здоровые ас­пекты Эго-идеалов обоих партнеров, которые вместе создают общую систему ценностей. С годами эта система, которой прежде придерживались бессознательно, становится ясно очерченной, разрабатывается и модифицируется, устанавливая для пары правила “поведения на границе” в ее отношениях с остальным миром. То есть пара формирует собственное Супер-Эго. Именно в контексте этой совместной системы ценностей возможно творчество пары в процессе разрешения конфликтов. Благодаря неожиданному жес­ту любви, раскаяния, прощения или юмора агрессия может не выйти за определенные рамки. Терпимость к недостаткам и огра­ничениям — как чужим, так и своим собственным — незаметно становится интегральной частью отношений.

Важность этой общей для двоих структуры Супер-Эго состоит в заложенной в ней функции “апелляционного суда”, своего рода последней инстанции, к которой может воззвать один из партне­ров, когда другой серьезно преступил границы совместно установ­ленной системы ценностей. Нарушение — реальное или желаемое -общей границы служит для пары признаком чрезвычайной угрозы отношениям внутри нее; таким образом, речь идет о важной сиг­нальной системе, предохраняющей пару от возможного распада.

Если Супер-Эго одного или обоих партнеров нельзя назвать зре­лым и устойчивым, проекция вытесненных аспектов инфантильного Супер-Эго может сделать другого партнера особенно подверженным критике с его или ее стороны. Скопление проекций из примитив­ного Супер-Эго увеличивает вероятность объективной критики. Зрелость Супер-Эго критикуемого партнера позволит ему опротес­товать и отразить такую атаку и, таким образом, удержать равнове­сие пары.

Но при тяжелой патологии Супер-Эго у кого-то из партнеров вместо обычной проекции может использоваться проективная иден­тификация — защита, протестовать против которой труднее. В результате, если отношения окажутся под властью интроектов сади­стического Супер-Эго, равновесие в паре может быть разрушено.

При нормальном развитии преэдиповы предшественники Супер-Эго, характеризуемые примитивной идеализацией и фантазиями преследования, постепенно сглаживаются и нейтрализуются, что, в свою очередь, способствует интернализации идеализируемых и запрещающих аспектов продвинутого эдипова Супер-Эго. Далее интеграция преэдиповых и эдиповых уровней структуры Супер-Эго создает благоприятные условия для консолидации пост-эдипова Супер-Эго с его абстрагированностью, индивидуированностью и деперсонифицированностью (Якобсон, 1964).

Одним из сложных аффектов, развивающихся в результате этих процессов, является чувство благодарности. Благодарность — это также одно из средств развития и поддержания любви. Способность к переживанию благодарности, вклад в которую вносят и Эго, и Супер-Эго, является основополагающим фактором реципрокности в человеческих отношениях; она берет истоки в удовольствии, которое испытывает младенец, вновь обнаруживая во внешней ре­альности образ удовлетворяющего заботящегося объекта (Кляйн, 1957). Появлению толерантности к амбивалентности, свидетель­ствующему о переходе от фазы сепарации-индивидуации к фазе постоянства объекта, сопутствует возрастание способности испы­тывать благодарность. Достижение постоянства объекта также уси­ливает тенденцию переживать вину за агрессию. Как указывала Кляйн (1957), чувство вины усиливает благодарность (хотя не по­рождает ее).

Чувство вины также усиливает идеализацию. Самая ранняя иде­ализация — это идеализация матери на симбиотической фазе раз­вития, вырастающая в идеализацию на стадии сепарации-индивидуации. Интеграция Супер-Эго, благоприятствующая развитию способности к бессознательному чувству вины, стимулирует разви­тие идеализации как реактивного формирования в ответ на чувство вины и как непосредственное выражение вины. Эта стимулирован­ная Супер-Эго идеализация служит мощным подкреплением бла­годарности как компонента любви.

Способность партнеров к идеализации друг друга наиболее пол­но выражается в их способности испытывать благодарность за по­лученную любовь и соответствующем усилении желания отдавать взамен свою любовь. Переживание оргазма другого как выражения полученной им любви, а также как его способности давать любовь в ответ, вселяет уверенность, что любовь и взаимность преоблада­ют над завистью и обидой.

Однако способность испытывать благодарность, порожденная идеализацией, парадоксальным образом вступает в противоречие с определенными продвинутыми характеристиками идеала Я, соответствующими эдиповой стадии развития, когда идеализированное отношение к эдиповым родителям основывается на отречении от полиморфного перверзивного инфантильного эротизма и гениталь­ных эротических аспектов отношения.

Как подчеркнул Дикс (1967), первоначальная взаимная идеали­зация у только что возникшей пары и ее сознательные ожидания стабильных отношений рано или поздно вступают в конфликт с возрождением вытесненных и диссоциированных прошлых конф­ликтных интернализованных объектных отношений. В большинстве случаев вновь возникающая подростковая задача интеграции эротиз­ма и нежности способствует постепенному разрушению этих ран­них идеализации под действием эдиповых конфликтов и соответствующих запретов со стороны Супер-Эго. Эти конфликты, зача­стую испытывающие на прочность стабильность пары, обладают свойством не только заставлять обоих партнеров делать определен­ные болезненные открытия, но и порождать процессы собственного исцеления, как демонстрирует приводимый ниже случай.

До брака у пациентки были удовлетворяющие ее сексуальные отношения с будущим мужем. Когда они вступили в брак, их сек­суальные отношения тут же стали ухудшаться. Она жаловалась, что муж не уделяет ей достаточно внимания, что он, не проявляя не­обходимой ей нежности, ведет себя так, словно его интересует лишь сексуальная сторона их отношений.

Она не могла выносить неравномерности, обычной для любых продолжительных интимных отношений. Она чувствовала, что любит его, и не понимала, что ее склонность обвинять его, а себя представлять беспомощной жертвой отравляет их отношения; а также то, что ее по-детски навязчивое и провоцирующее вину поведение воспроизводит аспекты отношений ее матери и отца и ее собствен­ных отношений с отцом, когда она была подростком.

Встретив мужчину, который был ее любовником в ранней юно­сти и которого она с тех пор успела идеализировать, она завязала с ним роман, оказавшийся сексуально удовлетворяющим, Она с изумлением ощутила, что полностью удовлетворена как женщина, а также то, что ее уверенность и самоуважение возросли. В то же время ее любовь к мужу словно обновилась, и это вызвало у паци­ентки чувство вины из-за внебрачной связи и заставило по досто­инству оценить позитивные стороны своей супружеской жизни. Со временем она обнаружила, что в эмоциональном плане отношения с мужем гораздо более удовлетворительны для нее, чем отношения с любовником, хотя с любовником она испытывала полное сексу­альное удовлетворение, которого, как она полагала, муж ей дать не в состоянии. Этот конфликт привел пациентку к психоанали­тику, и постепенно она отдала себе отчет в своей не осознаваемой прежде неспособности к отношениям с одним и тем же человеком, полностью удовлетворяющим ее и эмоционально, и сексуально.

Хроническая экстернализация инфантильного Супер-Эго и поиск неизменно одинаковых любовных отношений с родительским объек­том, в котором эта структура Супер-Эго персонифицирована, мо­жет накладывать серьезные ограничения на любовную жизнь инди­видуума и пары в целом, даже несмотря на отсутствие явных кон­фликтов. Однако обычно внешняя стабильность и гармония дости­гаются ценой ограничений в социальной жизни, поскольку потенциально угрожающие равновесию — или конфронтирующе коррек­тивные — отношения должны исключаться, особенно если они связаны с осознанием возможности более удовлетворительных отношений. Идентификация одного из партнеров с агрессором (выра­женная в идентификации с Супер-Эго другого) может привести к садомазохистскому альянсу пары против внешнего мира и удовлетворить потребности партнеров в общей системе ценностей путем совместной проекции восстания против инфантильного Супер-Эго на внешнее окружение. Отношения в паре, в которой совместная позиция — это позиция униженной и оскорбленной жертвы третьей стороны, могут, таким образом, быть вполне стабильными, хотя и невротическими, со многими здоровыми чертами взаимной заботы и ответственности.

В предельно противоположном случае общие ценности могут давать паре силу и устойчивость, позволяющую выживать во враж­дебном окружении, например в условиях тоталитарного общества, где приходится мириться с санкционированной обществом нечес­тностью в повседневных социальных отношениях. Эта нечестность, однако, может быть исключена внутри пары благодаря ее единому молчаливому противостоянию гнетущему влиянию и коррупции внешней среды. Как я уже утверждал, сама природа сексуальной интимности пары подразумевает совместный протест против конвенциональности и является источником неизменного удовлетворе­ния в отношениях.

Борьба с требованиями инфантильного Супер-Эго помогает сформировать отношения в паре, не позволяя бездумно принять конвенциональные сексуальные стереотипы и идеологии, типич­но репрезентируемые культурными клише сексуально всеядного и эмоционально безразличного мужчины и сексуально пассивной и зависимой женщины. Члены пары также должны осознать тенден­цию человека проецировать пережитки собственного инфантильного Супер-Эго на сексуального партнера. Имплицитная поддержка со стороны последнего в случае таких фантазийных страхов может быть целительна: “Нет, я совсем не считаю тебя застенчивым маленьким мальчиком, которого нельзя принимать всерьез в сексуальном смыс­ле”... “Нет, я не буду считать тебя падшей женщиной после секса”... “Нет, твое агрессивное поведение не навлечет на тебя веч­ного наказания или моей обиды, не обесценит тебя в моих глазах навсегда и не сделает меня постоянно тобой недовольной”. Еще одна, причем родственная задача, — противостоять угрозе того, что примитивные функции Супер-Эго одного из партнеров ввергнут в царство ужаса их обоих. Здесь мы входим в сферу психопатологии развития садистического Супер-Эго у одного или обоих партнеров, ведущего к садомазохистическим отношениям.

Паре также необходимо интегрировать сознательные ожидания от совместной жизни с ожиданиями, требованиями и запретами, исходящими из культурной среды. Конфликты, обусловленные религиозными, этническими или экономическими различиями в воспитании, разницей политических или идеологических взглядов, могут играть важную роль, способствуя или препятствуя отноше­ниям пары с социумом. Пара может предпочесть социальную изо­ляцию, чтобы избежать столкновений между культурными установ­ками настоящего времени и интернализованными ценностями, исходящими из прошлого. Однако, как правило, с появлением детей изоляция пары ставится под угрозу, так что задача интегра­ции собственных ценностей с ценностями социума становится на­сущной и неизбежной.

Позитивной стороной проекции функций Супер-Эго на партнера является возможность использовать партнера в качестве советчика и защитника, источника утешения после нападок извне и уверения в собственной ценности. Имеет значение то, каким образом один партнер идеализирует другого: мужчина, женившийся на женщи­не, чье восхищение укрепляло его самооценку, не может позднее опираться на ее восхищение, потому что он обесценил ее. Таким образом, у человека, неспособного к идеализации партнера, пер­воначальное использование поддержки другого может вызвать “от­дачу” — чувство одиночества.

Хотя в основе многих длительных “треугольников” лежит такая распространенная вещь, как диссоциация нежности и эротической любви, нередко они связаны также с поиском отношений, компенсирующих значимые фрустрации. Порой существенной функ­цией внебрачной связи является защита супружеских отношений от аспектов, внушающих бессознательный страх, — по сути, их укрепление путем снижения уровня близости. Патология Супер-Эго у одного или обоих партнеров может привести к тому, что удовлет­воряющие любовные отношения, особенно в супружестве, будут вызывать бессознательное чувство вины.

В других случаях обусловленная Супер-Эго хроническая триан­гуляция может отражать неспособность одного или обоих партнеров выносить нормальную амбивалентность любовных отношений, любые выражения агрессии. Например, один из них или оба мо­гут иметь идеализированное и одновременно эмоционально наивное представление о своих отношениях с партнером как о совершенно гармоничных, соединяющих нежность и сексуальность, и одновре­менно иметь еще одни долговременные отношения, включающие и секс, и нежность. Глубинная агрессия находит выражение лишь в бессознательном наслаждении агрессивным подтекстом измены партнерам в обоих отношениях.

Эта динамика, особенно благодаря участвующим в ней механиз­мам расщепления, может защищать отношения пары от проявле­ний садистического Супер-Эго, которые могут наблюдаться при разрушении каких-либо параллельно существующих отношений. Иногда оправданная, но чаще непомерная боязнь того, что парт­нер, которому индивидуум по-настоящему предан, никогда не сможет простить или забыть прошлую неверность, — таким образом воплотив жестокое, непрощающее Супер-Эго, — в конце концов порой находит основание в поведении любимого человека, прини­мающего на себя такую роль непрощающего и навеки обиженно­го. Хотя нарциссическая травма, связанная с переживанием поки­нутости и обманутости, — несомненно важный аспект такого непрощающего поведения, на мой взгляд, нельзя сбрасывать со счетов также соответствующую проекцию на партнера и/или иден­тификацию “жертвы предательства” с неумолимым Супер-Эго.

Способность прощать других обычно характеризует зрелое Супер-Эго: она связана с умением признавать агрессию и амбивалентность в себе и с родственным ему умением принимать неизбежную амби­валентность интимных отношений. Подлинное прощение есть вы­ражение зрелого морального чувства, принятие боли, сопровожда­ющей утрату иллюзий относительно себя и других, вера в возможность возрождения доверия, а также возрождения и поддержания любви, несмотря на ее собственные агрессивные компоненты. Прощение же, основанное на наивности или нарциссической гран­диозности, гораздо меньше способствует реконструкции жизни пары, которая должна основываться на новой организации их вза­имной заботы друг о друге и их совместной жизни.

Фантазии о смерти партнера или о своей собственной являются настолько обычными, что могут очень многое рассказать о состоя­нии пары. Перед лицом серьезной болезни или даже угрозы жиз­ни порой бывает легче смириться с перспективой собственной смер­ти, чем смерти партнера: на бессознательном уровне базовая фантазия о самосохранении говорит о выживании матери. Кэти Кольвиц символически изобразила смерть в скульптурном образе мо­лодого Кольвица, уснувшего в руках Господа, — выражение базис­ного источника тревоги и безопасности. Безвозвратная потеря матери, прототип оставленности и одиночества, представляет главную угрозу, и защитой от нее является выживание другого; такая заин­тересованность усиливает любовь к другому и бессознательное же­лание бессмертия другого.

К этому присоединяется пугающая перспектива собственной смерти как конечный триумф исключенного другого — угроза за­мены себя самого эдиповым соперником: фраза “Пока смерть не разлучит нас” переживается как фундаментальная угроза, жестокая шутка судьбы; символически это кастрация. Базисная уверенность в любви партнера и собственной любви к нему значительно уменьшает этот страх перед исключенной третьей стороной и помогает совладать с тревогой по поводу собственной смерти.

Важным аспектом действия противоречий Супер-Эго в отноше­ниях партнеров является такая черта, как нечестность. Она может служить защитой от реальной или фантазийной агрессии со сторо­ны другого, а также может скрывать за собой или держать под кон­тролем собственную агрессию по отношению к другому. Сама по себе нечестность является формой агрессии. Она бывает ответом на страх нападения со стороны другого, который, в свою очередь, может быть реалистичным или являться проекцией Супер-Эго. За­явление мужа: “Я не могу поделиться этим с моей женой. Она никогда не сможет принять это” — может быть правдой и характе­ризовать ее инфантильное Супер-Эго, а может быть результатом его проекции на нее собственного инфантильного Супер-Эго. Нако­нец, не исключено, что оба являются заложниками совместного садистического Супер-Эго: иногда партнеры действительно стано­вятся игрушкой самодеструктивного тайного сговора, порожденного их подчинением совместному садистическому Супер-Эго. Нечест­ность может также служить для защиты другого от нарциссической травмы, ревности или разочарования. Однако “абсолютная чест­ность” — это иногда просто рационализированная агрессия. Амби­валентность, обычно находящаяся под контролем при социальных взаимодействиях, может выходить из-под него в интимных отноше­ниях — изменение тона голоса или выражения лица порой быстро развивается в серьезный конфликт, даже когда первоначальный повод был относительно безобидным. Зачастую партнеры не вполне осознают, насколько хорошо они знают и могут “читать” друг друга.

Несомненно, аффективная коммуникация увеличивает опасность выражения взаимных проекций принадлежащих Супер-Эго негатив­ных аспектов нормальной амбивалентности, неконтролируемых или недоступных ему. Само проникновение в психическую жизнь дру­гого, которому благоприятствует повышенная способность партне­ров считывать невыраженные чувства друг друга, ускоряет трансформацию паранояльных страхов в защитную нечестность. Нечес­тность в лучшем случае может восприниматься другим партнером как некая форма искусственности, что ведет к увеличению дистанции. В худшем случае она переживается как скрытая атака и вы­зывает дальнейшее усиление паранояльных реакций партнера. Об­ман, даже во имя сохранения отношений, может ухудшить их. Даже в удачных отношениях наблюдаются циклы, включающие нечест­ное, паранояльное (или обоюдно подозрительное) и депрессивное, или порожденное виной поведение — все эти формы поведения служат выражением и одновременно защитой от прямой аффектив­ной коммуникации. Нечестность может быть защитой от глубин­ных паранояльных страхов, а паранояльное поведение, в свою оче­редь, — защитой от еще более глубоких депрессивных тенденций. Самообвинения могут защищать от паранояльных устремлений, будучи реактивным формированием на обвинение другого.