Учение о богодухновенности Священного Писания мужей апостольских.

Мужи апостольские не пытаются понять сам процесс богодухновенного творчества, что мы видим у писателей следующей эпохи жизни Церкви — апологетов. Называя Св. Писание «словом Божиим», «словом Господа», «истинными глаголами Св. Духа» (свт. Климент Римский) и в подобных выражениях, мужи апостольские, однако, не были сторонниками вербализма. [1, 288; 1, 302] Это видно из их достаточно свободного отношения к тексту Писания (особенно у свв. ап. Варнавы и Иустина Философа), который они часто передают своими словами, пытаясь донести до читателя смысл, а не букву сказанного. При этом они признают высший авторитет не только самих идей, но и содержащего их текста [1, 288]. Они, как и позже апологеты, были противниками экстатической теории вдохновения, согласно которой священный автор не осознает содержания того, что через него вещает Св. Дух, и считали, что пророки понимали смысл своих предсказаний. Косвенное указание на это находим у св. ап. Варнавы: «но так как могут сказать, — пишет он, — что Христос есть Сын Давида, то опасаясь этого и зная заблуждение грешников, сам Давид говорит: «Господь сказал Господу моему: сиди одесную Меня, доколе Я положу врагов Твоих в подножие ног Твоих» (Послание, 12). Прямое указание имеется у св. Иустина Философа: пророки, говорит он, «одни знали и возвестили людям истину, не боясь и не стыдясь никого, не увлекаясь славой, но говоря только то, что слышали и видели, когда были исполнены Святого Духа» («Диалог», 7). [1, 289]

Предложенное апологетами решение вопроса может смутить неподготовленного исследователя и привести к ложному выводу о том, что они разделяли вербальное учение в его высшей степени, когда господствующее воздействие Святаго Духа почти полностью поглощает авторскую самостоятельность священных авторов, и те становятся такими же орудиями Божества, как флейта или лира в руках музыканта [2, 564] Действительно, апологеты называют Моисея, Илию и Исайю — «органами Божественного Духа». Вот яркая фраза из Иустина Философа: «мы не должны думать, что изречения пророков произошли от людей, которые были вдохновлены, но — от божественного Слова, Которое двигало их» («Апология», I, 36).

Однако в этом и подобных высказываниях апологетов нет учения о вербальном механическом вдохновении. Например, согласно Феофилу Антиохийскому, священные авторы сначала овладевали премудростью, а потом излагали ее: «были люди, — пишет он, — исполненные Св. Духа и истинные пророки, самим Богом вдохновленные и умудренные, которые получили свыше ведение, святость и праведность. Они-то удостоились чести быть органами Божиими и сосудами премудрости от Бога, по которой они говорили о сотворении мира и о всем прочем» («К Автолику», II, 9). [2, 573]

Некоторая односторонность в формулировках и акцентах в учении о богодухновенности у церковных авторов II века была связана с их апологетической деятельностью, с их ответом на вызов современной им ситуации. Они боролись против гностических теорий, с одной стороны, и отражали происходившие от предрассудков нападки языческой общественности на христиан, с другой. Для этой борьбы было необходимо показать божественное происхождение как ветхозаветной, так и христианской религии; поэтому важно было подчеркнуть божественное происхождение священной библейской письменности. Вот почему апологеты делают сознательный акцент на идее о тесной, внутренней, органической связи между мыслью Божественного Откровения и ее выражением в слове у священных писателей. [2, 563]

Удачные формулировки творческого акта богодухновенности можно найти у свт. Иоанна Златоуста. С одной стороны, он говорит, что Библия — это божественное Писание, в котором дана людям неизреченная божественная песнь, роса Св. Духа, божественные мысли и слова, а священных писателей называет живыми одушевленными орудиями Божиими, через которых беседует с людьми Бог, вещает Св. Дух. Выраженные священными авторами мысли суть мысли Самого Бога, а их изречения — произведения не человеческого ума, а божественной благодати. [5, 354] С другой стороны, Священное Писание — книга, написанная для людей и в приспособлении к человеческим возможностям понять Откровение в соответствии с конкретным временем и местом, под влиянием внешних исторических условий. В свое время Ориген утверждал одинаковые происхождение и авторитет двух Заветов; Златоуст же, напротив, признает единство их происхождения от Бога, но выше ставит авторитет новозаветных писаний. Константинопольский архиепископ немало говорит о личностном участии священных авторов в деле написания библейских книг.

Аналогично и блаж. Августин, с одной стороны, сравнивал священных писателей с руками, записывающими то, что диктует Бог, но, с другой, учил, что при составлении библейских книг они следовали определенному плану и порядку мыслей, что последующие писатели пользуются трудами предшествующих и дополняют их. [4, 457] Уместно вспомнить и слова Папия Иерапольского о том, что св. ап. Марк записал события евангельской истории не в их точном порядке, а по определенному плану, но при этом все же не погрешил. [1, 301]

Таким образом, путем даже краткого анализа святоотеческого учения библейская богодухновенность в смысле особого творческого акта может быть описана как особое воздействие благодати Святого Духа на библейского автора, которое открывает ему истины о Боге и Его отношении к миру, о человеке и домостроительстве Божьем ко спасению человека, а также побуждает священного писателя выразить эти истины на конкретном языке, в определенных культурных условиях и в конкретной исторической обстановке, с тем, чтобы по-возможности полнее раскрыть их народу Божию.

Это понимание позволяет устранить смущающую многих проблему: могли ли сами писатели Ветхого Завета понимать те идеи относительно будущего Мессии и Его царства, если такое понимание существенно возвышалось над общим уровнем народа Израилева, по своей грубости и жестоковыйности нуждавшемся в возвещении строгого монотеизма? Уже один из первых христианских авторов, св. Игнатий Богоносец, называя священных писателей «обоженными» людьми, подчеркивал, что они вдохновлялись знанием о вочеловечении Сына Божия. [1, 297] А свт. Иоанн Златоуст именно в таком несоответствии, разрыве между просвещенным Божией благодатью умом пророка, усвоившим возвышенные и иногда даже необъяснимые для человека истины, с одной стороны, и общенародной невысокой религиозной культурой, грубостью и неопытностью слушателей, с другой, видел одну из причин неудобовразумительности некоторых мест Писания, особенно Ветхого Завета. И хотя священные авторы используют человеческие приемы речи для описания божественных свойств (антропоморфизмы и антропофатизмы), в силу ограниченности человеческого языка нам и доныне не все понятно в таинственных видениях пророков. Таким образом, именно желание и необходимость священных авторов приспосабливаться к немощи и ограниченности слушателей и является, согласно Златоусту, одной из причин трудности для понимания многих мест Ветхого Завета. [5, 436] Прикровенность же пророчеств Ветхого Завета о мессианских временах Златоуст объясняет тем, что до их исполнения должно было пройти еще много времени. Как Моисей имел покрывало на своем лице, сойдя к народу с горы Синайской, так и пророчества, будучи непонятными вплоть до своего исполнения, должны были иметь словесное покрывало в виде ветхозаветного закона. Но эта прикровенность была и остается полезной для читателей Писания, чтобы они употребляли усилие к его уразумению и стремились к его исследованию. [5, 438]

Исходя из вышеуказанного понимания акта богодухновенности как передачи смысла Божественного Откровения доступными средствами человеческого языка, можно рассмотреть и богодухновенность как свойство текста Священного Писания.

Факт богодухновенности Священного Писания апологеты показывали, исходя, прежде всего, из гармонии ветхозаветных книг (например, Иустин Философ в «Диалоге с Трифоном иудеем» (63), Феофил Антиохийский «К Автолику» (II, 35) и др.). Свтт. Климент Александрийский и Иоанн Златоуст утверждали, что причина единства Библии в Господе как ее едином Авторе. «Слова в библейских книгах — различны, но мысли согласны между собой», — говорит Златоуст (Толкование на Исайю, II, 2).

Гармоничное единство как одно из наиболее важных отличительных свойств богодухновенности библейских книг, называет и Ориген. Из многих мест его творений следует, что он признавал недостатки в стиле священных писателей, но причину этого видел в несовершенстве их адресатов, а не в первоисточниках божественного откровения. [4, 592] По Оригену, через богодухновенность священных авторов Божественная премудрость обращается к ограниченному человеческому разуму, не всегда способному эту премудрость понять, поэтому Библия подобна огромной картине божественной мудрости, заключенной в тесные рамки человеческого языка и человеческих понятий, и таит так много загадок. Исходя из этого, Ориген формулирует важнейший принцип изучения текста Священного Писания: «о том, что говорится в Писаниях, следует судить не по слабости слова, но по Божественности Св. Духа, вдохновением Которого они написаны». Следовательно, не голая, простая буква должна быть исследованием Св. Писания, а его божественный смысл («О началах», IV, 26 [по лат. переводу]). Только из желания быть понятным людям Бог при Своем Откровении использует несовершенную человеческую речь. Но для постижения истинного смысла сказанного недостаточно определить объем понятий, связанных с тем ли иным словом. Необходим еще некоторый чистый разум исследующего человеческого духа, чтобы превзойти человеческие границы содержания человеческих слов (там же).

Уже древние авторы (Ориген, свт. Иоанн Златоуст и др.) осознавали, что автографы библейских книг не сохранились, поэтому тексты даже на оригинальном языке могут иметь погрешности передачи и в каких-то деталях искажать первоначальное выражение истины. С позиций сегодняшних знаний о рукописях Ветхого и Нового Завета можно утверждать, что разночтения между разными манускриптами в подавляющем большинстве случаев не носят принципиального характера. Это прекрасно видно на библейских кумранских свитках, которые во многих местах дают чтение, отличное от масоретского текста, но лишь в грамматическом или даже орфографическом аспекте. Чаще всего второстепенные детали не подрывают богодухновенности текста на оригинальном языке, поскольку основные идеи, относящиеся к учению о Боге и спасению человека, одинаковы в разных рукописях. Действительно, так ли важно, был ли рост Голиафа 6 локтей и 1 пядь (т. е. 3 м 10 см) или 4 локти и 1 пядь (2 м 10 см), хотя последнее реалистичное чтение из кумранской рукописи предпочтительнее первого, масоретского варианта? В обоих случаях рост Голиафа достаточно велик, а действия Давида связаны с призывом помощи Божией; из обоих текстов можно сделать исторически и нравственно одинаковый вывод.

Лишь в отдельных случаях может быть поставлен вопрос о том, что в одной из рукописей изначальная мысль искажена позднейшим переписчиком, а в другой — сохранилась в неприкосновенности.

Сформулированное выше понимание богодухновенности как человеческой передачи идей Божественного Откровения позволяет упомянуть и о таком парадоксальном, на первый взгляд, понятии, как богодухновенность переводов Священного Писания. Это понятие не раз оспаривали, поскольку, говоря о Септуагинте как богодухновенном переводе, свт. Климент Александрийский предполагал при этом и особое вдохновенное состояние переводчиков текста. Однако даже в этом допущении нет необходимости. Поскольку любой человеческий язык в принципе способен выразить изложенные в Писании идеи божественного домостроительства, можно допустить, что при адекватном выражении этих идей средствами чужого языка носителем богодухновенности становится перевод Священного Писания.

Такая постановка вопроса отнюдь не предполагает, что изучение текстов Писания на языке оригинала излишне. Она лишь помогает исследователю правильно распределить свои силы: одно лишь изучение языковых особенностей без проникновения во всю систему смысла Божественного Откровения не даст пользы для библейских исследований. Точная и адекватная формулировка понятия богодухновенности ставит перед современным исследователем задачу построения системы библейского богословия на основе синтеза филологических и исторических исследований со святоотеческой экзегезой и церковным Преданием.

Билет.