I. Разновидности инструментов власти, имеющихся в распоряжении отправителя

Последующий более детальный анализ и примеры некоторых «инструментов власти», которыми располагает отправитель, должны послужить надежным доказательством важности высказанных выше более общих теоретических положений. Более того, как мы надеемся, последующий более «эмпирический» анализ продемонстрирует необходимость изучения языка в социальном контексте (рамке). Следующий перечень «инструментов власти» не претендует на полноту и должен быть дополнен в ходе дальнейшего как теоретического, так и эмпирического анализа. Будут рассмотрены следующие шесть «инструментов власти», имеющиеся в распоряжении отправителя: (1) выбор слов и выражений; (2) создание (новых) слов и выражений; (3) выбор грамматической формы; (4) выбор последовательности; (5) использование суперсегментных признаков; (6) выбор имплицитных или подразумеваемых предпосылок.

1.1. Выбор слов и выражении. Причина того, что выбор слова пли фразы (выражения) представляет средство пли инструмент власти, состоит в том, что одно и то же явление может быть выражено несколькими синонимическими способами. Как писал Выготский: «Может быть так, что имеется одно значение и разные референты или разные значения и один референт». Как известно, найти точные синонимы почти невозможно, и именно здесь, в подчас очень тонких различиях между так называемыми синонимическими выражениями, заключен один из наиболее важных инструментов отправителя. Как говорит пословица: «У любимого ребенка много имен». Мы увидим, что отправитель передает различное отношение к «любимому ребенку» и подчеркивает его различные аспекты и характеристики в зависимости от того, какое выбрано имя.

Возьмем пример Гуссерля с «равносторонними» и «равноугольными» треугольниками. Треугольник «равносторонний» является также «равноугольным» и наоборот. Тем не менее получатель, по-видимому, прореагирует по-разному, в зависимости от того, что его попросили определить: является ли треугольник «равносторонним» или «равноугольным». Согласно Выготскому, в русском языке имеется два слова для обозначения луны: луна (небесное тело) и месяц (мера времени). Как мы видим, каждое из этих наименований выделяет совершенно разные характеристики луны. В самом деле за этимологически разными именами стоят, по-видимому, разные мыслительные процессы.

Производя выбор между «синонимическими» выражениями, можно выразить свое отношение к референту. Когда американец делает выбор между словами black, negro, colored и nigger, он одновременно выражает свое отношение. Разное отношение скрывается за выражениями poor box 'кружка для милостыни и social welfare 'общественная благотворительность'. Предложения «Бутылка наполовину пустая» и «Бутылка наполовину полная» синонимичны с точки зрения экстенсионал. Тем не менее, есть основания считать, что они по-разному воздействуют на настроение веселой компании. Возможно, выражение в данном случае говорит кое-что и о самом отправителе; он, таким образом, создает впечатление, которое получают другие. Тот, кто говорит о «полуполной» бутылке, по-видимому, больший оптимист.

Рассмотрим два предложения из современной политической литературы: (1) The demonstrators were arrested by the police Демонстранты были арестованы полицией' и (2) The demonstrators were arrested by the cops. 'Демонстранты были арестованы фараонами'. Слова «полиция» и «фараоны» относятся к одним и тем же людям (во всяком случае, экстенсионально, «в физическом смысле»). Тем не менее, из-за этих двух слов два выражения будут соотноситься с действительностью и пониматься в рамках двух принципиально разных идеологических концепций. Частично это можно объяснить тем, что эти два слова активизируют принципиально разные ассоциативные семантические сети. В идеологической и политической литературе выбор слов и выражений является необычайно важным инструментом власти для структурирования той «действительности», о которой идет речь (ср. пример с журналистами во Вьетнаме).

Социологи, например, Обер, изучали, каким образом отношения «господства — подчинения» внутри социальной системы позволяют называть одного и того же человека «преступником» или «алкоголиком» либо «заключенным» или «больным» в зависимости от «взглядов или опыта того, кто дает оценку». Ясно, что это ведет к совершенно различным последствиям для человека, о котором идет речь (ср. пример с Дэвидом, его матерью и печеньем).

Здесь возникает искушение привести норвежскую пословицу: «Имя никому не вредит» («Хоть горшком назови, только в печку не ставь»). Эта пословица, как кажется, предполагает «пассивное отношение» между обозначением и людьми или объектами, к которым оно относится. То, что, давая свои обозначения, пользующийся языком воздействует на создание новых слов (ср. с. 105) ииспользование имен, кажется очевидным. Такие имена, как Ларри-легкая рука или Малютка Джон, дают предварительное представление о носителе имени. Выготский указывает, что одного и того же человека можно назвать победителем при Иене и побежденным при Ватерлоо. Эти два обозначения создают разное представление о военном деятеле. Косвенное различие есть и тогда, когда говорят о «полиции» пли «фараонах». Это показывает, как слова или имена воздействуют на то, к чему относится имя. При употреблении слова или понятия, которое обычно используется в связи с человеком, предмет может приобретать статус человека и наоборот (ср. например, использование языка в волшебных сказках). «Луна» перемещается из статуса предмета и приобретает в большей степени статус человека при переходе от (1) к (3): (1) Луна отражает солнечный свет; (2) Ярко светит луна; (3) Луна улыбается. Ряд исследователей предполагает, что «отчуждение» среди прочего вызывается еще и тем, что по отношению к людям употребляются слова, которые первоначально употреблялись в связи с предметами. Здесь уместно вспомнить четкое разграничение между it и thou у Бубера.

Развлекательная игра, предложенная Б. Расселом на Би-Би-Си, иллюстрирует некоторые рассмотренные только что аспекты проблемы выбора слов. Кроме того, становится еще понятнее, каким образом на выбор слов и выражений воздействует социальный контекст (то, с кем мы говорим; то, о ком мы говорим и т. п.). Эта развлекательная игра называется «эмоциональная парадигма» в соответствии со следующей моделью: «Я придерживаюсь принципов— Ты настаиваешь—Он упорствует». В данном случае выбор слов отражает «социальную игру», в которой мы все, без сомнения, узнаем самих себя.

Это возвращает нас к индивидуальному акту коммуникации, в котором выбор слов — «удачный или неудачный» — может определять развитие коммуникации. Проиллюстрируем это на следующем примере. Два человека с энтузиазмом обсуждают фотографию и принадлежности для фотодела. В раздражении от того, что некая фирма по соображениям патентной политики не может использовать какое-то специальное техническое приспособление один из них (фактически мимоходом) замечает, что патентная система служит капиталистам, а не потребителям. Некто, находившийся рядом и не принимавший участия в разговоре, вдруг присоединяется к нему и спрашивает, уж не стал ли тот, кто это сказал, радикалом антикапиталистического толка. Разговор тем самым превращается в политическую дискуссию. Если бы говорящий сказал, что патентная система служит «изобретателям» или, например, «предприятиям», а не употребил слово «капиталист», менее вероятно, чтобы разговор развивался в указанном направлении. В данном случае внутри реального акта коммуникации видно: (1) выбор слов и выражений является продуктом социального контекста; (2) этот выбор в свою очередь обусловливает и структурирует социальный контекст. Трудно найти более явное противопоставление психологической и социальной составляющей в рамках межличностной коммуникации.

1.2. Создание новых слов и выражений. Существует две основные причины «изготовления» новых имей, слов и выражений. Во-первых, неожиданно возникают новые явления, нуждающиеся в именах. То, как принимаются новинки, не в последнюю очередь зависит от успешности процесса «крещения». Во-вторых, могут иметься причины для изменения имени уже существующего явления. За такими изменениями имен могут стоять факторы из области политики, экономики, престижа, коммуникации и т. п.

Создание слов и выражений, быть может, еще яснее, чем выбор слов, иллюстрирует, как язык вступает на путь структурирования (ср. прим. 21). Политическое течение в Норвегии и во веси Европе, свидетелями которого мы в настоящее время являемся, с таким же успехом могло быть названо «региональной заброшенностью» или «местным уменьшением численности населения», а не позитивно нагруженным новоиспеченным «региональным развитием».

Тенденция создавать слова с положительной окраской особенно характерна для использования языка в сферах рекламы и идеологии. С помощью положительно нагруженных слов в сочетании с вуалирующими свойствами языка политик может в одной и той же речи выступать за интенсивное развитие энергетики (или, скажем, развитие дорог) и за экологические мероприятия, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому.

То, каким образом принимается явление, может зависеть, как отмечалось выше, от того, каким образом принимается имя. Один из аргументов, выдвигавшихся в Норвегии против экологических мероприятий, состоял в том, что это слишком дорого. Приводились ли бы те же аргументы, если бы то же самое явление сразу получило название menncskeven 'защита людей', а не naturverns 'защита природы'? Здесь уместно заменить, что слова tiaturvern 'защита природы' в настоящее время вытесняется. Теперь говорят miljovern 'защита окружающей среды'.

Маркузе утверждает, что те, в чьих руках находится власть в обществе, используют язык для того, чтобы установить и скрыть «реальную ситуацию». Однако он также указывает, каким образом тот, кто хочет представить в явном виде существующую систему, может использовать язык для «перенаименования» существующих инструментов. Можно, например, назвать президента X и губернатора Y, «поросенок X» и «поросенок У», а их речи обозначить как «хрю-хрю».

Тот, кто желает реформы общества, располагает эффективным средством в виде реформы языка. Однако здесь возникает трудная проблема равновесия. С одной стороны, если принимать существующее использование языка, «попадаешь и ловушку» и получаешь в придачу существующую социальную систему. С другой стороны, создание слишком большого числа новых слов и понятий препятствует коммуникации и затрудняет соблюдение социального контракта. Целый ряд философских, политических, а также религиозных движении в результате эзотерического использования языка превратились в небольшие изолированные секты.

К созданию новых слов примыкает неправильное использование слов и использование «пустых слов». Эти явления также находят наиболее яркое выражение в рекламе и политике:... единственное моющее средство с подсинивающим действием!,... единственное мыло, содержащее бактерицидное вещество X! Маркузе приводит примеры некоторых новых комбинации слов, которые, если всмотреться в них более внимательно, кажутся совершенно бессмысленными. Например, имелись рекламы «роскошных бомбоубежищ», т. е. бомбоубежищ с телевизором и коврами на полу. Неологизм «роскошное бомбоубежище» лишает стоящий за словом «бомбоубежище» образ чудовищности и ужаса воины. Другой пример — фраза «безвредные радиоактивные осадки», употребляемая в связи с испытаниями атомных бомб. Это всего лишь крайние примеры сравнительно обычного лингвистического инструмента, а именно, использования языка для достижения эффекта удаленности от пугающих явлений, таких, как «радиоактивные осадки» и «бомбоубежище».

На упаковке одного норвежского моющего средства сказано, что «X уничтожает до 99% всех бактерий». Этот тип рекламного объявления является блестящим примером созидательной способности языка. Во-первых, использование «до» будет иметь очень небольшое значение в сочетании с последующим числом 99% (в отличие от «до 100%»). Было бы интересно посмотреть, сколько испытуемых забудет про «до» в тесте на воспроизведение. Далее, посмотрим, каково истинностное значение данного предложения. Утверждение «истинно», если данное моющее средство уничтожает более 0% (а это делает и обычная вода), но менее 99% всех бактерий. Тем не менее, данное предложение производит впечатление, что X необычайно эффективно.

1.3. Выбор грамматической формы. Вовсе не безразлично, скажет ли спортивный комментатор: (1) Ben Jipcho beat Jim Ruyan 'Бен Джипко победил Джима Райана' пли (2) Jim Ruyan was beaten by Ben Jipcho 'Джим Райан был побежден Беном Джипко'. По-видимому, репортер из Кении радостно выберет вариант (1), тогда как американский репортер с унынием проинформирует своих слушателей с помощью варианта (2).

Структурирующий эффект грамматической формы становится ещё более ясным при сравнении (1) и (2): (1) The police took in the demonstrators 'Полиция захватила демонстрантов' и (2) The demonstrators were taken in by the police 'Демонстранты были заxвачены полицией. Здесь грамматические формы в скрытом виде, но весьма искусно прямо указывают на разные контексты. В примере (1) полиция действует более или менее активно (полиция совершила акцию, полиция вела наступление). В примере (2), напротив, кажется, имеется в виду, что демонстранты вели себя таким образом, что полиция была вынуждена предпринять действия (демонстранты действовали, демонстранты вели себя вызывающе), То, что в отношении причинности высказаны разные точки зрения, Становится еще заметнее при противопоставлении (1) и (2): (1) Police took action 'Полиция предприняла действия', (2) The police had to take action 'Полиции пришлось предпринять действия'. Как бы то ли было, в самой обычной ситуации коммуникации - говорящий должен быть очень внимателен, чтобы понять, что эти два выражения реально подразумевают совершенно разные причинные отношения.

Выбор активной или пассивной формы не только оказывает неявное воздействие на восприятие причинных отношении получателем. Быть может, еще важнее то, что это изменение на самом деле приводит к переосмыслению ситуации в отношении того, кто является «главным действующим лицом», тем, о ком идет речь. Если взять, случай с дракой между Джоном и Джеком, может показаться эквивалентным, будет ли сказано (1) John beat Jack 'Джон побил Джека' или (2) Jack was beaten by John 'Джек был побит Джоном'. Однако тот факт, что в действительности формы этих двух предложении заставляет нас сосредоточить внимание на двух разных людях, становится очевидным, лишь только мы, «произнеся» (1) или (2), скажем: Не... 'Он...'. После предложения (1) слово he отсылает" к Джону, и получатель, возможно, ожидает услышать: «Он сильный и здорово дерется» или что-то в этом духе. С другой стороны, после предложения (2) слово he, по-видимому, отсылает к Джеку, и получатель ожидает услышать нечто вроде «Он заплакал». Румметвейт рассматривает, каким образом предложения этого типа ((1) в противоположность (2)) подразумевают, по-видимому, разные контр акты относительно того, что должно стать темой последующего разговора. Поскольку изменения в грамматической форме могут фактически определить, «о ком идет речь», и указать причинные отношения, естественно не вызывает удивления и то, что выбор форм может также отражать точку зрения и интересы отправителя. Это становится нагляднее, если мы позволим присутствовать при драке матери Джона пли матери Джека. Что скажет мать Джона: (1) или (2), будет прямо зависеть от ее оценки: она может считать, что Джону полезно учиться драться и защищать свои интересы, или быть настроенной против драк.

Мы довольно подробно проанализировали активную и пассивную формы предложения как пример на выбор грамматической формы. Сделано это потому, что, как мы подозреваем, многие воспринимают изменение активной формы на пассивную как «чисто формальное». Использование активной или пассивной формы представляется лишь вопросом формы, стиля, вариативности средств выражения и т. п. Проведенный анализ должен наглядно показать что «смена грамматической формы», например, актива на пассив, может иметь и еще более существенные последствия.

1.4. Выбор последовательности. Даже последовательность в остальном равноправных между собой элементов (например, прилагательных), в частности, при перечислении оказывает воздействие на создаваемое впечатление. Если охарактеризовать политического деятеля с помощью ряда прилагательных, так что при внимательном изучении описание представляется нейтральным, то, изменив порядок следования характеристик, можно изменить производимое впечатление. Еще существеннее, быть может то, что порядок при перечислении влияет на запоминание. Таким образом, отправитель может фактически успокаивать себя тем, что получателю предоставлена нейтральная характеристика, а тот запоминает разные свойства по-разному.

1.5. Суперсегментные характеристики (эмфаза, тон голоса и т. п.). С помощью эмфазы отправитель указывает помимо прочего, что, по его мнению, является важным. Высказывания (1) Не beat me 'Он ударил меня', (2) Не beat me 'Он ударил меня' и (3) Не beat те 'Он ударил меня'²³ передают сообщение об одном и том же событии, которые в некотором аспекте существенно отличаются друг от друга. Это станет совершенно очевидным, если представить ситуацию, когда ученик говорит учителю: Не struck me 'Он ударил меня'. В случае (1) существенным моментом представляется, что именно он, «этот хулиган», и есть тот, кто нанес удар. В (2) ситуация в целом такая: «Смотрите, сэр, он меня ударил, хотя Вы запретили драться». А в (3) основное — то, что «вред нанесен мне».

Эмфаза также указывает и определяет новую информацию. Это явствует из того факта, что фраза «Он меня ударил» в действительности может быть ответом на 3 совершенно разных вопроса, и эмфаза становится в этом случае важным сигналом. Вот примеры: (1) Who was it that struck you? He struck me 'Кто же тебя ударил ударил? Он меня ударил'; (2) What has he done to you? lie struck me 'Что он тебе сделал? Он меня ударил', (3) Who was it that he struck? He struck me 'Кого это он ударил? Он ударил меня'.

Топ голоса может определять предназначение предложения: является ли оно вопросом, объяснением, возражением, согласием и т. п. Эмфаза и тон могут оказаться очень важными для структурирования, так как, например, сделать заявление в суде о том, что вы сказали то-то и то-то, можно единственным способом: лишь повторив ваши слова (их содержание). Тон при этом потерян навсегда, но он сделал свое дело. Возьмем, например, впечатление, которое складывается о больном, когда фраза «Опять он заболел» говорится с симпатией или с иронией.

1.6. Выбор скрытых или подразумеваемых предпосылок. До настоящего момента мы сосредоточивали свое внимание на чисто лингвистических инструментах. Но провести разграничение на лингвистическое и нелингвистическое, на то, что сказано, и то, что осталось несказанным в акте коммуникации, исключительно сложно. Часто (или даже всегда?) то, что сказано, может быть понято лишь тогда, когда известны скрытые и подразумеваемые предпосылки. Это проявляется, когда мы становимся случайными свидетелями разговора в поезде или в автобусе и понимаем каждое отдельное слово, но, тем не менее, на самом деле совершенно не понимаем содержание разговора.

Мы редко осознаем скрытые предпосылки, так как обычно их разделяют все, кто принимает участие в коммуникации. Должно произойти нечто необычное — неправильное понимание, встреча с человеком совершенно иных взглядов — чтобы обнаружилось то, что обычно принимается как должное.

В ситуации интервью, например, тот, кто берет интервью, задает исходные предпосылки через свои вопросы и предлагаемые формулировки. Обычно интервьюируемый попадает в ловушку и старается отвечать в соответствии с предпосылками, подразумеваемыми интервьюирующим. Однако изредка мы обнаруживаем, что интервьюируемый вступает в «борьбу по поводу исходных положений». С помощью подразумеваемых предпосылок можно сказать многое, «не говоря этого». В статье о «Скандинавском телевидении» говорилось: «В основе этого лежит тот неоспоримый факт, что прогресс требует...» Не говоря этого прямо, автор ухитряется сказать тем из нас, кто, будучи «наивным», мог бы думать по-другому, что нельзя ни остановить прогресс, ни управлять им.

В так называемых «Последних известиях» по радио и телевидению мы сталкиваемся со скрытыми, но активно структурирующими предпосылками при интерпретации, понимании и передаче реальных ситуаций. Примером могут служить сенсационные репортажи, связанные с Майлаем во Вьетнаме, на фоне ежедневных репортажей о таком-то и таком-то числе убитых как среди пленных, так и среди мирного населения.

Некоторые из рассмотренных выше лингвистических механизмов отражают именно этот выбор скрытых предположений. Типичным случаем является выбор между «синонимичными выражениями». То, что говорит отправитель — Не is drunk 'Он пьян' или Не is not sober 'Он не трезв', — может продемонстрировать его осведомленность об ожиданиях получателя относительно состояния обсуждаемого лица пли отсутствие такой осведомленности. Когда мать говорит «Джонни», а учитель «Джон Кристиан Джонсон», это дает некоторую информацию о взаимоотношениях между соответствующими лицами. Если бы мать сказала «Джон Кристиан» или, более того, «Джон Кристиан Джонсон», это в скрытом виде сообщило бы о многом. Использование отдельных слов также может указывать на различные скрытые предположения. Это иллюстрируют два примера со словом политика: Все — политика и Я отказываюсь обсуждать это, поскольку это — политика.

Генри (Henry 1971) ввел полезное разграничение между тем, что он называет «свободной» и «связанной» информацией. С помощью этого противопоставления разграничивается то, что должно приниматься как данное, и та информация, которая связана с данным в лингвистически оформленном сообщении. Это можно проиллюстрировать одним из примеров самого Генри. В своем обращении к Конгрессу перед началом дебатов о налогах президент Джонсон сказал приблизительно следующее: «Рост подоходного налога вызван не обычным увеличением административных расходов, а войной во Вьетнаме» (Henry 1971: 87). Как мы видим, Джонсон не предлагал обсуждать, следует или нет повышать налог. Повышение налога принималось как данное («свободная информация»), а Конгрессу предлагалось обсудить различные причины (представленные как «связанная информация»), которые привели к росту налогов.

Румметвейт исходит непосредственно из самой коммуникативной ситуации и вычленяет те части языкового выражения, которые выполняют в первую очередь дейктическую функцию. В качестве примера Румметвейт берет предложение (1) The old man is poor 'Старый человек беден'. Оно так же, как и предложение (2) The man is old and poor 'Человек стар и беден', может быть разбито на части The man is old 'Человек стар' и The man is poor 'Человек беден'. Тем не менее, предложения (1) и (2) функционируют в коммуникации совершенно по-разному. В предложении (1) словосочетание the old man 'старый человек' используется для указания на то, о ком идет речь. Об этом человеке утверждается, что он беден. В предложении (2) эту дейктическую функцию выполняет слово the man 'человек', и говорится, что он стар и беден.

Это разграничение представляет механизм, которым отправитель может воспользоваться в процессе создания, структурирования и передачи. С помощью этого механизма отправитель вносит предложения по структурированию того, о чем идет речь. В предложении The old man is poor в качестве данного берется то, что человек стар (и никакого обсуждения по этому поводу не предполагается), тогда как получателю гораздо естественнее задаться вопросом о том, беден этот человек или нет.

Этот механизм фактически может использоваться для того, чтобы «скрыто протащить» информацию, которую получатель не особенно охотно примет в качестве исходной. Представим себе двух студентов, обсуждающих выборы в студенческий совет. Один из них спрашивает: «Как ты думаешь, у умеренных кандидатов есть шансы?» Он мог бы спросить и иначе: (2) «Как ты думаешь, у консервативных кандидатов есть шансы?» или (3) «Как ты думаешь, у реакционных кандидатов есть шансы?» В любом случав у получателя спрашивают о «шансах одной из возможных групп кандидатов». Отправитель предлагает обсудить шансы на победу, тем не менее, он в то же время создает и передает определенное впечатление о данной группе кандидатов. Получатель должен перестроиться, изменить точку зрения и переструктурировать всю ситуацию разговора, если он хочет спросить, является ли предложенная характеристика (умеренные, консервативные, реакционные) адекватной. Выражение «...группа кандидатов» служит отправителю в основном в качестве чисто дейктической функции в данной коммуникации, а не предлагается для обсуждения или оценки.

 

Эти разные механизмы, каждый по-своему, естественным образом связаны с основными свойствами языка и коммуникации, которые анализировались в ч. I. Например, первый из рассмотренных механизмов, а именно выбор слов и выражений, в определенной степени связан со всеми четырьмя основными свойствами. Прежде всего, выбор слов и выражений, безусловно, является сигналом осуществления отправителем выбора в фазе кодирования. Далее, разный выбор слов имеет разные следствия потому, что конкретные слова (элементы) представляют собой очень сложный и запутанный механизм. Затем, поскольку язык есть открытая и продуктивная система, пользующийся языком может употреблять отдельные слова и выражения по-новому и в новых контекстах. Последнее, по не менее важное: сама языковая система через присущее ей специфическое отражение социальной действительности создает базу для выбора, который может осуществить отдельный человек, пользующийся языком, но в то же время накладывает на этот выбор определенные ограничения.

Если попытаться хотя бы предварительно указать, что есть общего между различными лингвистическими механизмами, которые имеются в распоряжении отправителя для создания или структурирования сообщения, можно сказать, что большинство механизмов эксплуатируют различные контекстные эффекты. Формулируя это в виде парадокса, можно сказать, что мы выбираем слова и выражения, которые создают или порождают тот контекст, в котором мы хотели бы видеть свои высказывания.