Проблема интенсификации экономики

Проблема усложнялась тем, что привычного за годы советской власти выхода из кризиса на путях экстенсивного развития экономики, да и всей социальной и культурной сферы, больше не существовало. На рубеже 1970—80-х годов в стране добывалось все больше и больше ресурсов. Так, добыча топлива с 1971 по 1980 г. увеличилась более чем в 4 раза, газа более чем в 8 раз, а нефти почти в 7 раз. Нефть и газ лились на Запад настоящей рекой. Только от вывоза нефти страна получала ежегодно около 16 млрд долларов. Доля топлива и энергоносителей в общем объеме советского экспорта выросла с 15% в 1970 г. до 53% в 1985 г. Однако добывать топливо в северных районах страны становилось все труднее, и в 1984 г. впервые годовая добыча нефти снизилась. Перспективы проедания ресурсов становились гораздо менее радужными. Падение цен на уголь и нефть на мировом рынке породило финансовый и бюджетный кризис в середине 1980-х годов.

"Нефтедоллары" доставались нелегко, а тратились расточительно. На валюту закупались товары народного потребления, продукты, машины и оборудование, которое использовалось далеко не с полной отдачей. Значительная часть бюджетных средств "омертвлялась" на складах, в незавершенном капитальном строительстве (так называемых долгостроях). Масштабы планирования развития экономики росли исключительно быстро, но не подкреплялись более или менее разумным экономическим обоснованием. Народное хозяйство в конце 1970-х годов "съедало" более половины государственного бюджета против трети в послевоенные годы. Стали сокращаться средства, выделенные на социальные и образовательные нужды. При Брежневе доля на просвещение в государственном бюджете была меньше, чем даже перед войной. В то же время расходы на содержание бюрократических и управленческих структур постоянно росли.

Разговоры о необходимости интенсифицировать экономику оставались на бумаге. Мертворожденный характер носили многочисленные программы автоматизации и комплексной механизации, разного рода целевые и долгосрочные программы, которые не шли дальше составления и согласования планов на всех уровнях и "выбивания" дополнительных источников финансирования. Попытки интенсификации, носившие административно-бюрократический характер, никак не влияли на зарплату и уровень жизни и поэтому в них по-настоящему никто не был заинтересован. Периодически предпринимались попытки реанимировать трудовой энтузиазм. Это, как правило, была жалкая пародия на ударничество и стахановское движение довоенной поры, которое, при всех своих противоречиях, все-таки включало инициативу снизу. Многочисленные трудовые "почины" навязывались вышестоящими партийными органами и сразу гасли, а любое проявление самодеятельности пресекалось. Трудовые коллективы, согласно отчетности, вставали на многочисленные "трудовые вахты", брали на себя "встречные" обязательства, работали по "бездефектному" методу и т.п. И даже крайне редкие исключения в этом потоке формализма и профанации, вроде движения "За себя и за того парня", возникшего в канун 30-летия Победы, сразу же превращались в принудительно-обязательный атрибут трудового процесса.

Крах программы освоения Нечерноземной зоны РСФСР

Деревня традиционно выступала донором экстенсивного развития промышленности. Вместе с тем пагубность социального экспериментирования, которая стала ощущаться еще в начале 1960-х годов, так и не была преодолена. Несмотря на небывалые в прежние годы капиталовложения в деревню и направляемые туда усилия, молодежь продолжала уезжать в город. Средний возраст сельских жителей неуклонно повышался. Особенно тяжелое положение складывалось в Нечерноземье — огромной территории России, охватывающей 29 областей и автономных республик, где сельское хозяйство и социальная жизнь вступили в стадию деградации. Еще в марте 1974 г. ЦК и Совет Министров СССР приняли постановление "О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР". Меры, щедро профинансированные, находились в рамках прежних подходов. Прежде всего предлагалось строить крупные производственные комплексы. На развитие социальной сферы и на инфраструктуру средств выделялось значительно меньше. Это вело к тому, что сами по себе основы сельского быта продолжали оставаться крайне тяжелыми и неблагоустроенными, совершенно непривлекательными. Единственным несомненным достижением колоссальных инвестиций стало завершение электрификации села.

Реализация программы, как и прежде, базировалась на укрупнении мелких населенных пунктов в якобы благоустроенные поселки. Вновь обнаруживалась полная незаинтересованность планирующих органов развивать каждую деревню из-за высоких затрат на индивидуальное жилищное строительство, дороги, мосты, газопроводы, коммуникации и пр. В результате из 140 тыс. сел и деревень более 100 тыс. попали в разряд "неперспективных". Это привело к тому, что к концу 1980-х годов количество населенных пунктов сократилось на 30 тыс., а обезлюдевшие деревни, история которых подчас насчитывала не одну сотню лет, стали нормой. Строительство домов, почему-то ухудшенного городского типа, школ, больниц, домов культуры, прокладка дорог касались только "перспективных" населенных пунктов — "центральных усадеб". Жизнь в отдаленных деревнях постепенно замирала, оживляясь лишь в период летнего нашествия городских дачников. Закрывались школы, больницы, магазины и другие "торговые точки", предприятия службы быта — бани, ателье, мастерские по ремонту обуви и бытовой техники. В брошенных деревнях оставались в основном старики и старухи.

Продовольственная программа

Ситуация в аграрной сфере продолжала ухудшаться. Добавился длинный список неурожайных лет. Но объяснять людям постоянные перебои с продуктами одними только природно-климатическими факторами становилось сложнее. Брежневская программа мелиорации сельского хозяйства, призванная бороться с их негативными последствиями, продвигалась туго с многочисленными огрехами: нарушением естественного водного режима, засолением, эрозией почв, заболачиванием и т.п. Наверху понимали, что с сельским хозяйством надо что-то делать, но поиски выхода из кризиса обычно были традиционными. Прежде всего — назначить "дельного" секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Им в конце 1978 г. стал первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС М.С.Горбачев, предложивший очередной "рецепт" оздоровления аграрной сферы под именем "Продовольственной программы", принятой в 1982 г. Суть ее состояла в "комплексном" использовании всего арсенала административно-бюрократических мер для создания "продовольственного изобилия" в стране к 1990 г. Разворачивалась новая мощная пропагандистская кампания. Программу должен был в обязательном порядке изучить каждый взрослый человек. Ее "боевым конем" была идея агропромышленной интеграции. Подразумевалось, что обеспечить существенный прорыв можно будет через установление производственных связей между производителями сельскохозяйственной продукции — колхозами и совхозами — и инфраструктурой — предприятиями пищевой промышленности, торговыми, строительными и транспортными организациями. Все производство продуктов предлагалось, таким образом, замкнуть в единый государственный агропромышленный комплекс — АПК, или Агропром. На региональном уровне в АПК объединялись все предприятия, связанные с производством сельскохозяйственной продукции и ее переработкой, с производством удобрений, сельхозтехники и пр. Создавались соответствующие структуры агропромышленных объединений (АПО). На административно-бюрократическом уровне выстраивалась система замкнутых связей, ориентированная на конечный результат. Система, очень хорошо смотревшаяся на бумаге в агропромовских кабинетах, превратилась в очередную мертворожденную затею. Бюрократия, наиболее чутко реагировавшая на все новации, немедленно "подгребла под себя" новую программу, раскинув по стране сеть агропромов с вертикальным подчинением и высшей инстанцией в Москве. Госагропром СССР вобрал функции 5 союзных министерств, новая "аграрная бюрократия" распоряжалась небывалыми финансовыми ресурсами. Она, конечно же, не могла допустить конкуренции со стороны личного подсобного хозяйства, поворот к которому был декларирован в программе.

Лояльное отношение к частнику не стало сенсацией: меры по поддержке личных подсобных хозяйств проводились с конца 1970-х годов. Были сняты административные ограничения на величину приусадебного участка, количество поголовья, было разрешено брать кредиты на строительство домов. Однако подтверждение этого курса даже в документе такого уровня не изменило сути вещей: председатели и чиновники из РАПО чинили частнику всяческие препятствия, поскольку видели в личном хозяйстве "отвлечение" от колхозного труда. Работа в своем хозяйстве по-прежнему должна была проходить в свободное время. Конечно же, ни о каком восстановлении разрушенного традиционного сельского уклада речь не шла: сельская администрация не помогала в заготовке кормов для скота из личных хозяйств, на селе практически исчезли пастухи, постоянно возникали проблемы с транспортом, чтобы вывезти с огорода картошку и другие продукты. Таким образом, "поворот лицом" к частнику остался пустым звуком, поскольку сохранялось отчуждение крестьянина от земли и результатов труда.

Вместе с тем деньги из госбюджета лились на село рекой: при Брежневе в сельское хозяйство было вложено около 70% всех советских инвестиций в эту сферу. Значительная их часть оседала в РАПО всех уровней, но и та, которая доходила до производителя, зачастую использовалась в личных целях, а не вкладывалась в производство. Из оплаченных бюджетом стройматериалов возводились личные дома, обустраивалось подворье, велись коммуникации, из колхозов и совхозов растаскивалось все, что плохо лежало. Кроме того, после принятия Продовольственной программы государство, пытаясь хоть как-то стимулировать сдачу сельхозпродукции, выделяло колхозникам лимиты на приобретение легковых автомобилей, телевизоров, стиральных машин и прочего дефицита. На селе стали жить богаче, но при отсутствии, как и в прежние годы, хороших бытовых условий и дорог. Однако продуктов в стране от этого больше не становилось.