Рост материальных и духовных запросов

Приблизительно ко второй половине 1970-х годов "участники потребительской революции" обзавелись заветным дефицитом "в первом приближении": обставили квартиры "стенками", холодильниками, телевизорами, украсили коврами и хрусталем. Но жизнь, в отличие от советских промышленных предприятий группы "Б", производивших это "добро", не стояла на месте. Нужны были уже не просто обычные радиоприемники, а аудиотехника высокого качества, не обычные телевизоры, а цветные и желательно с видеоприставкой. В моду входила косметика, изысканные духи. И все это требовалось срочно и в больших количествах. Всего этого не только не хватало, но и не производилось внутри страны в принципе. Советская промышленность оказалась не способна реагировать на растущие запросы людей. Постепенно происходило затоваривание дефицитными еще вчера телевизорами и холодильниками отечественного производства, появились "без записи" ковры. Но их качество и потребительские свойства уже не могли удовлетворить ставшего гораздо более взыскательным советского человека. Началась настоящая охота за всем импортным. Именно во второй половине 1970-х годов государство старается снять социальную напряженность на товарном рынке за счет закупки за границей предметов потребления. На нефтедоллары закупается практически весь спектр необходимых товаров. И хотя цены на них были немалые, дефицит продолжает сохраняться. Поистине апогеем импортного изобилия в Москве становятся дни Олимпийских игр 1980 г., когда в закрытой для въезда столице в продаже вдруг появилось все: от финского джема до норковых шуб. Но когда был погашен олимпийский огонь, все вернулось "на круги своя".

Потребности советских людей никогда не ограничивались материальной сферой. Даже напротив: общество всегда, даже в самые тяжелые годы, жило напряженной духовной жизнью. В послевоенные годы это была действительно самая читающая страна, а посещение театра было вполне доступно каждому. Но в 1970-е годы эта сторона жизни приобрела новое качество: потребностью стало не просто чтение библиотечных книг, а их приобретение. Люди стали покупать и коллекционировать книги, картины, предметы старины. И этот процесс постепенно из элитарного становился массовым, по крайней мере в него втягивались широкие слои относительно обеспеченной интеллигенции. Особым и поистине неутоляемым спросом пользовались книги. Надо сказать, что советский феномен читательского спроса состоял в том, что он распространялся на произведения русской классической и зарубежной литературы, переведенные и изданные на высоком академическом уровне. Счастьем для всей семьи было "достать" подписку на приложение к "Огоньку". Этот книжный ажиотаж, конечно, имел местами и уродливые формы, когда при соответствующей возможности скупалось все подряд, просто ставилось на полку "под цвет обоев", "для мебели". Но подавляющее большинство книги все-таки читало, поскольку социально престижно было не только иметь в доме соответствующие издания, но и уметь поддержать разговор о прочитанном. Модно было подписываться на "толстые" литературные журналы — "Новый мир", "Иностранную литературу", которые зачитывали "до дыр", передавая родственникам и знакомым. Вторая половина 1970-х — начало 1980-х годов стали временем настоящего "театрального бума". Посещение театра было событием, которое потом долго обсуждалось. Знаком принадлежности к "определенному кругу" становится посещение театра на Таганке, а позже Ленкома. Вместе с тем даже на суперпрестижные спектакли можно было попасть, простояв ночь у театральной кассы или купив билет "с рук" с переплатой. Примерно так же обстояло дело с посещением художественных выставок, Эрмитажа, Третьяковской галереи, Музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина.

В крупных городах существовал широкий "черный рынок", который компенсировал дефекты распределительной системы. Так, особым спросом пользовались услуги домашних портных и преподавателей. Образовательные услуги были ориентированы на подготовку в вуз и на обучение взрослых иностранным языкам. Но лишь незначительную часть растущих потребностей можно было восполнить "частным образом", проблема качества жизни все больше выходила на первый план.

Проблемы качества жизни

Наиболее обеспеченные могли, переплатив, "достать" нужную вещь, тогда как остальные были лишены такой возможности. Если в начале 1970-х годов на обычные отечественные "товары повседневного спроса" дефицит не распространялся, то к концу десятилетия он коснулся и этой группы. Периодически стали исчезать дешевые хлопчатобумажные ткани, детские вещи. Тогда же резко обострилась продовольственная проблема, которая усугублялась приоритетным снабжением столичных и крупных промышленных городов. Следствием этого стали постоянные поездки в Москву "за колбасой" из Калинина, Ярославля, Тулы, Владимира и других близлежащих городов и сел. Такие вынужденные "шоптуры" вели к обострению социальной напряженности, усиливали противоречия между центром и провинцией.

В начале 1980-х годов обострился жилищный вопрос, усугубившийся из-за появления нового городского слоя — "лимитчиков", которых по согласованным квотам приглашали крупные предприятия на малоквалифицированные и социально не престижные работы. Проработав 2—3 года, они поначалу довольно быстро получали квартиры, тогда как коренные горожане продолжали десятки лет ждать своей очереди. Это вызывало острый антагонизм, создавало ситуацию социального напряжения между горожанами и "лимитой". Ухудшилась ситуация в здравоохранении, затраты на которое составляли в эти года около 4% национального дохода в отличие от развитых стран, где этот показатель равнялся тогда 10—12%. В результате с 1970 по 1985 г. уменьшилась средняя продолжительность жизни и возрос уровень детской смертности.

Государство оказалось абсолютно не способно создать элементарный уровень сервиса в сфере общественно питания и досуга. Именно там, где в условиях нормального рынка процветает малый и средний бизнес, гигантские государственные структуры практически ничего не могли предложить. Кафе и рестораны, которые в начале 1960-х годов были местом проведения досуга молодежи, постепенно превращались в полукриминальные места, где дельцы "черного рынка" вели деловые переговоры, пускали свои ростки наркомания и проституция. Сонм "подозрительных личностей" вращался вокруг гостиниц, попасть в которые обычный гражданин просто не мог. Отпуск на море, если не было путевки, превращался в настоящие мытарства в поисках "угла" или "койки", становился источником сверхприбыли местного населения Черноморского побережья Кавказа и Крыма. Единственным "райским уголком" советского сервиса была Прибалтика, куда из года в год ездила отдыхать столичная интеллигенция.

Важно отметить, что уровень и качество жизни не были напрямую связаны с трудовыми усилиями и результатами труда. Большое, но отнюдь не решающее значение, имел уровень доходов. Год от года все более существенное влияние оказывала близость к распределительной системе или обладание определенными льготами и привилегиями. Это обстоятельство становилось основным критерием социальной дифференциации, масштабы которой год от года росли.

 

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА

Идеология

Социальная ситуация в значительной степени усугублялась идеологическим курсом, который формировался постепенно, впрочем не меняя основного вектора. В начальный период "коллективного руководства" основные шаги шли по линии размежевания с хрущевским волюнтаризмом и наиболее одиозными проявлениями его "руководства культурой". В феврале 1965 г. наконец-то была реабилитирована генетика. Публично была осуждена августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г. и последовавшие за ней организационные выводы. Был также решительно осужден шарлатан Лысенко, пользовавшийся доверием Хрущева и суливший ему в одночасье создать в стране продовольственное изобилие, опираясь на твердую почву "мичуринской биологии". После закупок хлеба за границей в 1963 г. все аргументы этого псевдонаучного направления были исчерпаны. Оправдание генетики было исключительно удачным идеологическим ходом: с одной стороны, одно воспринималось в русле "борьбы с последствиями "культа личности", а с другой — наносило удар по хрущевскому любимчику, теоретику сельского хозяйства. Это уже свидетельствовало о новой тенденции — "исправлении некоторых волюнтаристских ошибок прежнего руководства". Была также предпринята попытка смягчить официальную оценку творчества писателей и художников, которые подверглись хрущевским нападкам и оскорблениям. Перед ними не то чтобы публично извинялись, но устами официальных критиков одобрительно и уважительно высказывались в центральной партийной печати. Были несколько смягчены хрущевские решения по борьбе с различными религиозными течениями.

"Преодоление волюнтаризма" в идеологии проходило в конце 1960-х годов весьма осторожно, без огульных обвинений и разоблачений. Пропагандистские лицедеи как бы постепенно "вживались" в новый образ, делали это не торопясь, без суеты, на долгие годы. Представление об историческом времени, пожалуй впервые в советской истории, приобрело какой-то неторопливый характер. На смену лозунгам "догнать и перегнать в 2—3 года..." и прожектерской идее Хрущева о том, что "уже следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме" — с конца 1960-х годов стала настойчиво разрабатывать и внедряться концепция "развитого социализма". Она формировалась в русле инерции "оттепели" как попытка критического осмысления советского социализма, его конкретно-исторических этапов, но с годами стала выхолощенной фразой всепроникающей "идеологической работы" брежневской поры. Строить "развитой социализм" для власть предержащих было очень удобно: можно было составлять долгосрочные планы и программы и не особо задумываться над отсутствием действительного улучшения качества жизни, поскольку процесс предстоял длительный и в принципе бесконечный. Часто вместо "развитого социализма" употреблялось как синоним понятие "зрелый социализм", подчеркивающее особенность сложившейся системы, за которым не просматривалось перспективы. Пожалуй, впервые после 1917 г. общество оказалось без краткосрочного идеологического ориентира.

Вместе с тем консервативные тенденции довольно скоро начали одерживать верх, идеологический курс все увереннее разворачивался в эту сторону. На официальном уровне это проявлялось в оценке личности Сталина и сталинского наследия. Постепенно стали исчезать упоминания о ХХ съезде, медленнее пошел процесс реабилитации репрессированных, упоминать о них в официальной прессе было запрещено вообще. Знаковым моментом в этом смысле стало празднование 20-летия Победы 9 мая 1965 г. Празднику был придан официальный и исключительно торжественный статус, учреждена специальная юбилейная медаль, прошло торжественное заседание. В докладе Брежнева впервые после ХХ съезда было сказано о вкладе Сталина в победу над фашистской Германией. Эти слова буквально утонули в аплодисментах собравшихся. Окончательный поворот к "неосталинизму" сверху ожидался многими на ХХIII съезде партии в марте 1966 г., которого, однако, не произошло. Брежнев занял половинчатую позицию, что по сути означало прекращение критики "культа" и вело к процветанию его уродливых идеологических рецидивов, делало невозможным сколько-нибудь существенные системные изменения в жизни общества. Против прямой и официальной реабилитации Сталина возражали и руководители некоторых зарубежных компартий, которые только что с трудом разъяснили своим коммунистам весь вред его политической линии. Известную роль в этой обстановке, по всей видимости, сыграло письмо в адрес партийно-политического руководства против "наметившийся частичной или косвенной реабилитации Сталина", подписанное 25 выдающимися деятелями науки и культуры, среди которых были академики Л.Арцимович, П.Капица, А.Сахаров, И.Тамм и др.

Первым проявлением собственно брежневского курса, который сочетал в себе идеологический догматизм с жестким подавлением инакомыслия, стало в 1965—1966 гг. дело писателей А.Синявского и Ю.Даниэля, которые опубликовали за границей под псевдонимами свои литературные произведения, квалифицированные органами КГБ как "антисоветские". "Дело" раскручивалось по новому сценарию: политические преследования велись открыто, сопровождались пропагандистской шумихой, писателей судили открытым судом. В защиту осужденных были направлены письма в адрес Президиума Верховного Совета, XXIII съезда партии, что стало характерной для этого времени формой политического протеста. "Подписантами" в данном случае были литераторы К.Чуковский, И.Эренбург, В.Шкловский, А.Арбузов, артист Р.Плятт и др. Следствием дела Синявского — Даниэля стало расширение законодательной базы для преследования за политические преступления, ужесточения цензуры и идеологического контроля. Законодательной базой преследования инакомыслия стали статьи УК РСФСР 190(1), 190(2) и 190(3), согласно которым преследования предусматривались "за распространение клеветнических измышлений, порочащих советское государство и общественный строй".

Общественные науки

Усилился идеологический пресс в научной жизни, отразившийся на общественных науках, теснее всего связанных с идеологией. Атаке подвергались все попытки выйти за рамки обшепринятых догм в политэкономии, социологии, истории. Проводником жесткого идеологического контроля стал идеологический аппарат ЦК КПСС во главе с Сусловым. События в Чехословакии существенно усилили консервативные тенденции. Под непосредственным руководством заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС академика С.П.Трапезникова — апологета социалистической коллективизации сельского хозяйства — разгромной критике были подвергнуты экономист Б.В.Ракитский, социолог и историк О.И.Шкаратан, философ А.П.Бутенко и многие другие. Особое внимание официальные идеологи уделяли состоянию исторической науки, где буквально остракизму было подвергнуто так называемое "новое направление", объединившее специалистов по разным периодам, стремившихся отойти от устоявшихся историографических штампов, подойти к пониманию реальных исторических закономерностей. Яркими представителями "нового направления" были П.В.Волобуев, К.Н.Тарновский, И.Ф.Гиндин, М.Я.Гефтер и ряд других ученых, работы которых с 1972—1973 гг. практически перестают печатать.

Литература и искусство

Литературная и художественная жизнь в стране продолжала оставаться весьма насыщенной. Знамением времени стало обращение к военной тематике. Страна буквально пережила бум военных мемуаров, с которыми выступили многие видные военачальники, государственные деятели, ученые. Правда, их воспоминания, направленные на возвеличивание своей роли, снабженные официозными документами, скорее напоминали плохие исторические произведения. Именно в литературе подобного рода сильнее всего прозвучало стремление к реабилитации Сталина. То же касалось многочисленных фильмов о войне, главным из которых стала кинотрилогия "Освобождение". Поворот к человеку как одна из основных линий "оттепели" существенным образом сказалась на формировании целого литературного направления, названного военной или "лейтенантской" прозой. Война "из окопа" проходила перед читателем в произведениях Ю.Бондарева, Б.Васильева, Г.Бакланова. Экранизация их произведений стала заметным культурным событием этого времени. Суровая панорама партизанской борьбы вставала перед читателем в повестях В.Быкова, в фильме "Восхождение" Л.Шепитько и в отправленной на полку картине А.Германа "Проверка на дорогах".

Если идеологический пресс в науке ощущался главным образом в академической и вузовской среде, то "битвы" на литературном и культурном фронтах разворачивались на глазах всего общества, будоражили общественное мнение, крайне болезненно воспринимались "детьми ХХ съезда" — поколением, сформировавшимся в конце 1950-х — первой половине 1960-х годов. Смена идеологического направления в этой сфере происходила на протяжении всей второй половины 1960-х годов, когда консервативные тенденции еще соседствовали с инерцией "оттепели". В "Новом мире" продолжали печатать произведения, отмеченные поиском новых, нетрадиционных форм. Реабилитация довоенной советской литературы вылилась в 1967 г. в публикацию на страницах журнала "Москва" романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита". В литературном процессе продолжали участвовать В.Аксенов, Е.Евтушенко, Б.Ахмадулина, В.Вознесенский, появились первые повести Ч.Айтматова, а его последующие произведения пользовались неизменной популярностью.

Однако после чехословацких событий соотношение сил между духом "оттепели" и новым консервативным курсом окончательно сложилось в пользу последнего. В ноябре 1969 г. из Союза писателей был исключен А.Солженицын, выступавший против нападок цензуры. В эпицентре событий оказался журнал "Новый мир" А.Т.Твардовского, который был выразителем самой сути общественной атмосферы, возникшей накануне и утвердившейся после ХХ съезда. Летом 1969 г. цензурой была остановлена публикация поэмы Твардовского "По праву памяти", которая вскоре после этого появилась за рубежом без ведома автора. В 1970 г. из редакции журнала были удалены единомышленники Твардовского, а "партийное руководство" журналом было усилено присланными сверху людьми. Письмо Твардовского Брежневу и коллективное обращении писателей ни к чему не привели. В феврале 1970 г. Твардовский вынужден был уйти "по собственному желанию" с поста главного редактора, скоре после этих событий он скончался. "Новый мир" как явление духовной жизни общества перестал существовать.

В 1970-е годы партийное "руководство культурой" приводит к возникновению круга табуированных, запретных для художников тем, количество которых постоянно растет. К таким сюжетам, прежде всего, относилось любое упоминание о сталинских репрессиях, лагерях, процессе реабилитации, а также о репрессированных. Дело часто доходило до абсурда, когда в литературе и фильмах о героях Гражданской войны, выполненных в праведном жанре "жизнь замечательных людей", главный герой почему-то и не погибал и не умирал, а куда-то исчезал из поля зрения читателя в годы индустриализации. Исчезло всякое упоминание о Хрущеве, а его лицо беспощадно изымалось из советской кинохроники 1950—60-х годов. Постепенно сфера действия Главлита, осуществлявшего цензурный контроль, распространилась на любые проявления критики, в которых усматривалось "очернительство" советской действительности. Основным конфликтом в литературе и искусстве, по мнению официальных идеологов, мог быть только конфликт "хорошего с очень хорошим". Это привело к потере социальной остроты, свойственной периоду "оттепели", скуке и невыразительности большей части фильмов и книг того времени. Произведения о современности, авторы которых не желали приспосабливаться к конъюнктуре, писались, как правило в "в стол". Среди таких авторов были В.Ерофеев, А.Битов, В.Распутин, В.Астафьев и ряд других.

Цензура и самоцензура

В эти же годы рецидив "внутренней цензуры" сталинского времени просыпается практически в каждом, кто выступает с трибуны, пишет или снимает фильмы. От комсомольских секретарей до секретарей ЦК, от аспирантов до академиков — все должны были контролировать себя не только на собраниях и заседаниях, но и просто среди коллег на работе — везде могли быть "стукачи", которые немедленно сигнализировали "куда следует". Без последствий нарушения правил не оставались, хотя и носили порой скрытый характер: человек искренне недоумевал почему его вдруг не пустили на конференцию в Швецию или уже несколько лет "не выдвигали на повышение". Атмосфера идеологической выверенности, всеобщей подозрительности складывалась на всех уровнях. От речей на съездах, пленумах, партийных собраниях буквально "сводило скулы" с первых же фраз, изучение партийных документов и произведений Брежнева приобрело характер "обязательного конспектирования" всем взрослым населением страны. Людей буквально мутило от этих идеологических инъекций. Полным апофеозом такой пропаганды стало празднование в 1970 г. 100-летия со дня рождения Ленина, подготовка к которому охватила всю страну, включая детские сады.

Одновременно началось усиление изоляционизма, советский человек тщательно оберегался от "чуждого буржуазного влияния". Крайне редко шли в прокате западные фильмы, да и то в основном старые. Единственной лазейкой оставался кинотеатр "Иллюзион", куда билеты скупались заблаговременно, и Московский кинофестиваль, под график которого подстраивались летние отпуска. По мере того как дефицит распространялся буквально на все, партийные идеологи все больше боялись, что люди не что-то "такое" узнают, а просто увидят обычную западную жизнь, которая все резче контрастировала с отечественной повседневностью. Дело доходило до полного абсурда, когда с грандиозной переплатой и большим трудом "доставали" журналы мод, запредельной мечтой было обладание журналом "Бурда" с выкройками и описанием фасонов, а репортажи зарубежных корреспондентов значительная часть женщин страны смотрела внимательно, чтобы не пропустить ответа на главный вопрос: что же там все-таки сейчас носят?

Стареющих консерваторов все меньше и меньше что-то устраивало, на всякий случай запрещали и то, что просто не хотели или не могли понять. Появилось так называемое "полочное" кино — снятые, но запрещенные цензурой фильмы, некоторые из которых уничтожались, а значительная часть просто складывалась "на полку". Но даже из тех лент, которые выходили довольно часто, вырезались целые куски или они не имели широкого проката. Возникало советское элитарное кино не только по глубине и высокой интеллектуальной планке режиссера, но и по избранности доступа на эти киносеансы. Центральной фигурой этого кинематографа в 1970—1980-е годы был выдающийся режиссер А.Тарковский, вынужденный после долгих лет противостояния эмигрировать и ушедший из жизни в пору расцвета творческих сил.

Вместе с тем спокойные, хотя и уравнительные материальные условия, позволяли развиваться детскому кино, где настоящим событием были фильмы Р.Быкова, А.Грамматикова, С.Соловьева. Подлинного расцвета достигла советская мультипликация, где идеи добра и человеколюбия воплощались на высочайшем художественном уровне. Развитие телевидения стало импульсом поистине эпохальных для того времени, хотя и разных по художественному уровню телесериалов, таких как "Тени исчезают в полдень", "Строговы", "Следствие ведут знатоки". Подлинным шедевром стал фильм Т.Лиозновой "Семнадцать мгновений весны", во время премьеры которого улицы всех городов пустели в буквальном смысле этого слова. В жанре телефильма была сделана картина Э.Рязанова "Ирония судьбы, или С легким паром", воплотившая в новогодней сказке-мечте надежды целого поколения советских людей на неожиданные и чудесно-прекрасные перемены. Телефильмы принесли всенародную популярность А.Миронову, Л.Гурченко, М.Боярскому и другим "звездам" того времени, творчество которых тогда была обязательно связано с легкой музыкальной комедией или водевилем, как правило, классического содержания, где события разворачивались задолго до нашего времени. С наступлением эпохи телевизионной культуры связана новая страница в истории советского спорта. В 1970—80-е годы большинство людей "болело" за хоккеистов, с замиранием сердца следило за "тройными" прыжками фигуристов, переживая весь драматизм соперничества на льду.

Наиболее свободным от цензуры оставался театр, где драматургам и режиссерам удавалось оставаться "на острие" социального реализма иногда за счет одной только фразы, филигранного владения всем арсеналом средств театрального искусства, когда наиболее формальную и выхолощенную "современную тему" удавалось превратить в кипевшее подлинными страстями действо. Такими спектаклями стали "Премия" и "Равняется четырем Франциям", в которых удалось показать то, что теперь в исторической литературе называется "кризис организации труда" и "партийное руководство регионами". Парадоксом этого времени стала театральная лениниана М.Шатрова ("Шестое июля", "Большевики", "Синие кони на красной траве", "Так победим!" и др.), когда звучавший со сцены реальный ленинский текст входил в такое явное противоречие с действительностью, что воспринимался зрителями как настоящая "крамола". Особенную остроту приобретали ленинские фразы о "моральном облике коммуниста" — невозможности получать больше рабочих, брать взятки и пр. Вместе с тем, критические сатирические миниатюры А.Райкин, Г.Хазанов, Р.Карцев и В.Ильченко могли показывать в основном на периферии. В Москве же их концерты не проводились годами. В абсолютном магнитофонно-приватном "подполье" работал М.Жванецкий, каждое слово которого звучало тогда как сгусток "всех чувств сразу", абсолютно точно попадало в самую суть раздумий каждого на тему: "ну, почему же так?"

Конституция "зрелого социализма"

Идею принятия новой конституции выдвинул еще Хрущев на ХХII съезде партии. Он аргументировал свои соображения необходимостью отразить создание в СССР "общенародного государства" и переход к построению коммунизма. Текст, таким образом, писали более 15 лет, пытаясь то подстроиться под коммунистическое прожектерство, то действительно разобраться в предшествующей истории советского социализма, то, наконец, просто хоть что-то сформулировать. Все эти события, конечно, сказались на качестве Основного закона, в котором авторы были вынуждены соединить несоединимое. Принятая в октябре 1977 г. новая "брежневская" Конституция представляла собой эклектическое сочетание конституции 1936 г., несколько более широкое понимание прав и свобод граждан, ставшего следствием подписания Хельсинкского Заключительного акта 1975 г., идеологических утопий о развитии социально-политических отношений между социализмом и коммунизмом, а также некоторых реалий и потребностей общественной жизни того времени.

Главной новацией было наличие преамбулы, где содержались теоретические построения об этапе развития, на котором находится советское общество и который теперь официально назывался "развитым социализмом". Таким образом, "отмирание государства" отодвигалось на неопределенный срок и делало приоритетной задачу его всестороннего укрепления, в частности в сфере законности и правопорядка. Более того, государство приобретало "общенародный характер" и в статье 2 безапелляционно утверждалось, что "власть в СССР принадлежит народу". Следствием этого была "система народовластия" снизу доверху. Она включала народных депутатов, работавших в Советах всех уровней (сельских, районных, городских, республиканских и депутатов Верховного Совета СССР). Депутаты избирались свободным волеизъявлением граждан, но выбор как таковой отсутствовал, поскольку всем предлагалось голосовать за кандидатов "единого блока коммунистов и беспартийных". В этот "блок" попадали кандидатуры, согласованные во всех вышестоящих инстанциях и, как правило, представлявшие самую большую в социальном отношении часть электората. Так, в Ленинском районе г. Москвы, где был расположен Московский университет, традиционно выбирали студента, в Пролетарском, где находился ЗИЛ, — рабочего и т.п. Депутатская деятельность по-прежнему проходила "без отрыва от производства", за исключением сессий. На практике все решали личные качества того или иного депутата, его умение разбираться в "тонкостях" бюрократической системы, "продавить" тот или иной вопрос, наличие или отсутствие у него связей наверху. Поэтому часто депутатами становились артисты, писатели, ученые, то есть люди, которые могли "открыть дверь" любого кабинета. Система народовластия как таковая отсутствовала. Конечно, большую часть текущих вопросов, которые на практике и были самые важные (выделение жилья, обустройство социальной сферы, прокладка дорог и пр.), решали чиновники исполкомов соответствующих уровней.

Впервые в Основном законе был отражен действительный механизм власти. В статье 6 КПСС называлась "ядром политической системы". Это узаконение реальной роли партии привело к монопольному контролю первичных организаций за деятельностью предприятий и учреждений, что резко повысило значение партийного аппарата по всей вертикали, а членство в партии превратилось не просто в желательный, но и практически в обязательный фактор любой профессиональной карьеры. Такая "вынужденная" партийность стала формировать соответствующее отношение к этой процедуре, следствием чего стал рост партийных рядов при полном безразличии большинства коммунистов к происходящему.

Ряд положений Конституции, напротив, были написаны в угоду теоретическим догмам, что в ряде случаев вело к обострению социально-политической ситуации. Так, в области национальных отношений текст документа опирался на теоретическую установку о том, что нации и народности сближаются и возникает "новая общность — советский народ". Чтобы отразить процесс "сближения", авторы исключили статью о государственном языке, которая была в прежней Конституции 1936 г. Поскольку все конституции союзных республик принимались по союзному трафарету, то в них аналогичные статьи тоже должны были отсутствовать. Этот факт вызвал, например, волну открытого протеста со стороны студенчества и интеллигенции в Грузии.

Поскольку реализация гарантированных в Конституции свобод слова, печати, собраний на системном уровне не была предусмотрена, то она упиралась во множество действовавших законов и нормативных актов и, таким образом, была в действующем правовом поле неосуществима. Вместе с тем большинство взрослого населения было, конечно в различной степени, общественно активно. Эта активность носила не только формальный характер, как это часто утверждается в последние годы. В различных общественных организациях, возрастание роли которых признавалось Конституцией, концентрировалась действительная, неформальная энергия людей. Общая закономерность представляется следующей: чем дальше от политических профанаций была сфера деятельности той или иной организации, чем ближе ее задачи были связаны с реальной жизнью, тем более неформальным было участие в ней людей. Важное значение имела и возможность заработать дополнительные средства. Поэтому наиболее действенными в 1970—80-е годы оказались студенческие строительные отряды, участие в работе общества "Знание", работа в профсоюзе, связанная с летним отдыхом, участие в досуговых, спортивных, творческих и других организациях.

Конституция, таким образом, стала последней точкой в оформлении брежневской внутренней политики, установлении жесткого идеологического контроля над обществом, окончательного выхолащивания духа "оттепели", краха надежд на возможное реформирование политической системы и поворота к человеку.

Диссиденты

Наиболее радикальной формой общественного несогласия с советскими реалиями в 1960—70-е годы стало движение диссидентов. Движение было крайне малочисленным и включало представителей различных взглядов — националистов, анархистов, монархистов и целый ряд других. Общим моментом было активное сопротивление сложившейся в стране ситуации, главным образом в области личных свобод и прав человека. Не "исправление" советской системы, очищение ее от наслоений периода "культа личности", а западные демократические ценности служат идеологическим ориентиром диссидентского движения. Естественным стержнем, объединяющим организации разных толков, становится поэтому правозащитное движение. Первой открытой акцией правозащитников была демонстрация в день Конституции 5 декабря 1965 г. на Пушкинской площади в Москве, импульсом для проведения которой стало требование открытого суда на писателями Синявским и Даниэлем. Демонстрацией протеста отреагировали диссиденты на события в Чехословакии в 1968 г. Ответом властей стали жесткие репрессивные меры — уголовные преследования, заключения в психиатрические больницы и ряд других.

Требование соблюдения советского законодательства и его приближения к международным стандартам, защита прав человека легальными средствами в рамках действующих законов и апелляция к мировому общественному мнению составляли основное содержание правозащитного движения. Печатным органом правозащитного движения стал информационный бюллетень "Хроника текущих событий", который выходил анонимно с весны 1968 по 1983 г. и где фиксировались случаи нарушения прав человека в СССР.Первым редактором "Хроники" была Н.Горбаневская. В 1970 г. был создан Комитет прав человека в СССР, куда вошли академик А.Д.Сахаров и член-корреспондент И.Р.Шафаревич, писатель А.Солженицын, поэт А.Галич. Комитет имел членство в международной Лиге прав человека, что давало некоторые гарантии его членам от политических репрессий. В 1973 г. возникла русская секция организации "Международная амнистия".

В 1972—1973 гг. на правозащитные организации обрушилась волна арестов, началась кампания против А. Сахарова, который постоянно обращался к властям с требованием защиты политзаключенных. В 1974 г. А. Сахарарову была присуждена Нобелевская премия мира, но разрешение на поездку в Швецию для получения премии ему не дали, мотивируя отказ причастностью академика к секретной научной информации. Во избежание негативного международного резонанса по вопросу о нарушении прав человека в СССР власти разрешают наиболее активным диссидентам выехать из страны. В этот период эмигрировали на Запад писатель А.Синявский, поэт И.Бродский и ряд других.

После того как в 1975 г. СССР подписал Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, ситуация с соблюдением прав человека и политических свобод из внутреннего дела страны превратилась в международную. После этого советские правозащитные организации оказались под защитой международных норм, что крайне раздражало брежневское руководство. В 1976 г. Ю.Орловым была создана общественная группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений, которая готовила отчеты о нарушении прав человека в СССР и направляла их в правительства стран-участниц Совещания, в советские государственные органы. Членами группы были Е.Боннер, П.Григоренко, А.Марченко и другие, стали возникать хельсинкские группы на местах. Следствием этого было расширение практики лишения гражданства и высылки за рубеж. Во второй половине 1970-х годов Советскому Союзу постоянно предъявляются обвинения на официальном международном уровне в несоблюдении прав человека. Ответом властей становится усиление репрессий против хельсинкских групп.

Важной составной частью диссидентского движение был "самиздат", где наряду с литературными произведениями и воспоминаниями репрессированных появляются также публицистические и научно-популярные работы. С разной периодичностью выходят также журналы "Вече", "Поиски", "Сигма", "37" и ряд других. Некоторые рукописи передаются за границу и там публикуются — такая деятельность получает название "тамиздат". За рубежом были опубликованы статьи Сахарова, книга А.