Второй том Мертвых душ Гоголя.

Краткое содержание:

Открывается описанием природы, составляющей поместье Андрея Ивановича Тентетникова, коего автор именует «коптитель неба». За рассказом о бестолковости его времяпровождения следует история жизни, окрыленной надеждами в самом начале, омраченной мелочностью службы и неприятностями впоследствии; он выходит в отставку, намереваясь усовершенствовать имение, читает книги, заботится о мужике, но без опыта, иногда просто человеческого, это не дает ожидаемых результатов, мужик бездельничает, Тентетников опускает руки. Он обрывает знакомства с соседями, оскорбившись обращением генерала Бетрищева, перестает к нему ездить, хоть и не может забыть его дочери Улиньки. Словом, не имея того, кто бы сказал ему бодрящее «вперед!», он совершенно закисает. К нему-то и приезжает Чичиков, извинившись поломкой в экипаже, любознательностью и желанием засвидетельствовать почтение. Снискав расположение хозяина удивительной способностью своей приспособиться к любому, Чичиков, пожив у него немного, отправляется к генералу, которому плетет историю о вздорном дядюшке и, по обыкновению своему, выпрашивает мертвых. На хохочущем генерале поэма дает сбой, и мы обнаруживаем Чичикова направляющимся к полковнику Кошкареву. Против ожидания он попадает к Петру Петровичу Петуху, которого застает поначалу совершенно нагишом, увлеченного охотою на осетра. У Петуха, не имея чем разжиться, ибо имение заложено, он только страшно объедается, знакомится со скучающим помещиком Платоновым и, подбив его на совместное путешествие по Руси, отправляется к Константину Федоровичу Костанжогло, женатому на платоновской сестре. Тот рассказывает о способах хозяйствования, которыми он в десятки раз увеличил доход с имения, и Чичиков страшно воодушевляется. Весьма стремительно он навещает полковника Кошкарева, поделившего свою деревеньку на комитеты, экспедиции и департаменты и устроившего совершенное бумагопроизводство в заложенном, как выясняется, имении. Вернувшись, он слушает проклятья желчного Костанжогло фабрикам и мануфактурам, развращающим мужика, вздорному желанию мужика просвещать и соседу Хлобуеву, запустившему изрядное поместье и теперь спускающему его за бесценок. Испытав умиление и даже тягу к честному труду, выслушав рассказ об откупщике Муразове, безукоризненным путем нажившем сорок миллионов, Чичиков назавтра, в сопровождении Костанжогло и Платонова, едет к Хлобуеву, наблюдает беспорядки и беспутство его хозяйства в соседстве с гувернанткою для детей, по моде одетой женой и другими следами нелепого роскошества. Заняв денег у Костанжогло и Платонова, он дает задаток за имение, предполагая его купить, и едет в платоновское поместье, где знакомится с братом Василием, дельно управляющим хозяйством. Затем он вдруг является у соседа их Леницына, явно плута, снискивает его симпатию умением своим искусно пощекотать ребенка и получает мертвых душ.После множества изъятий в рукописи Чичиков обнаруживается уже в городе на ярмарке, где покупает ткань столь милого ему брусничного цвета с искрой. Он сталкивается с Хлобуевым, которому, как видно, подгадил, то ли лишив, то ли почти лишив его наследства путем какого-то подлога. Упустивший его Хлобуев уводится Муразовым, который убеждает Хлобуева в необходимости работать и определяет ему сбирать средства на церковь. Меж тем обнаруживаются доносы на Чичикова и по поводу подлога, и по поводу мертвых душ. Портной приносит новый фрак. Вдруг является жандарм, влекущий нарядного Чичикова к генерал-губернатору, «гневному, как сам гнев». Здесь становятся явны все его злодеяния, и он, лобызающий генеральский сапог, ввергается в узилище. В темном чулане, рвущего волосы и фалды фрака, оплакивающего утрату шкатулки с бумагами, находит Чичикова Муразов, простыми добродетельными словами пробуждает в нем желание жить честно и отправляется смягчить генерал-губернатора. В то время чиновники, желающие напакостить мудрому своему начальству и получить мзду от Чичикова, доставляют ему шкатулку, похищают важную свидетельницу и пишут множество доносов с целью вовсе запутать дело. В самой губернии открываются беспорядки, сильно заботящие генерал-губернатора. Однако Муразов умеет нащупать чувствительные струны его души и подать ему верные советы, коими генерал-губернатор, отпустив Чичикова, собирается уж воспользоваться, как «рукопись обрывается».

 

Было 2 редакции. Первая была завершена в 1845 году, но Гоголю не понравилась и он сжег ее, а с 1846 по 1851 создавалась вторая редакция второго тома, которую Г. собирался опубликовать. Ну и, видимо, ее он тоже сжег. В 1852 году, дней за 10 до смерти (наступила смерть 21 февраля(по старому, а по новому - 4 марта) 1852 года.

Работу над вторым томом Гоголь начал предположительно в 1840 году. Работа над ним продолжалась в Германии, Франции и главным образом в Италии в 1842—1843 годах. Был ли написан и сожжен 2 том – сложный вопрос, на которого нет однозначного ответа, хотя основная теория: рукопись второго тома сожжена Гоголем за 10 дней до смерти(52год). В бумагах, оставшихся после смерти, было найдено несколько черновых вариантов отдельных глав второго тома. 2 том задумывался положительным, с позитивными героями, с рассуждениями о том, как хорошо жилось на Руси, с характерами, которые должны были бы показать высокое достоинство человека - короче, все в противоположность первому тому.

Во втором томе появились новые персонажи, нарушившие однородность комического мира Гоголя: помещик Костанжогло, близкий к идеалу «русского помещика», откупщик Муразов, наставляющий Чичикова, как ему следует жить, «чудная девица» Улинька Бетрищева, умный и честный губернатор. Вместе с тем есть и персонажи, похожие на тех, какие были в первом томе: помещики Тентетников, Петр Петрович Петух, Хлобуев, полковник Кошкарев. Связаны они все тем же путешествующим Чичиковым, кот. выполняет поручение генерала Бетрищева, но не забывает и о собственной выгоде. В одной из глав Г. хотел показать крушение аферы Чичикова и его моральное возрождение под влиянием добродетельного откупщика Муразова.

Одна из основных тем второго тома – воспитание, наставничество. Создан образ идеального наставника Александра Петровича, подробно рассказано о его системе воспитания, основанной на доверии к воспитанникам, поощрении их способностей. У Чичикова. Корень неудач Тентетникова (напоминает Манилова) автор увидел в том, что в детстве у него не было человека, который преподал бы ему «науку жизни».

Муразов советует Чичикову поселиться в тихом уголке, поближе к церкви, жениться на небогатой доброй девушке. Мирская суета только губит людей, убежден Муразов. Муразов высказывает некоторые заветные мысли самого Гоголя: в последние годы он склонен был считать идеалом человеческой жизни монашество. С «высоким упреком» во 2 томе обращается к чиновникам и генерал-губернатор, призывая их вспомнить об обязанностях своей земной должности и о нравственном долге. Короче, Гоголь призывает высшее сословие осознать свои обязанности перед государством и народом.

В последнее десятилетие Гоголь раскрылся как писатель нового типа. Это писатель с высоким накалом религиозно-нравственных чувств, считающий духовное обновление России главным делом своей жизни. Второй том – своеобразный дневник самопознания. Г. предстает в нем как аналитик собственной души, ее идеальных порывов и тончайших чувств. И для себя, и для своих героев автор жаждет одного: чтобы кто-то подтолкнул к действию, указал направление движения и его конечную цель. Во втором томе Г. конкретизирует свое представление о развитии. Его содержание он понимает теперь как обновление человека – двуединый процесс разрушения старого и рождения нового. Крушение Чичикова, стяжателя и мошенника, составило сюжетную канву 2 тома, но его душа разрушается во имя созидания, нового строительства. Заветная идея 2 тома – идея переустройства духовного мира людей, без которого, по убеждению Г., невозможно нормальное развитие общества.

Темы и образы второго тома поэмы подхватили и прояснили писатели второй половины 19в.

39. Выбранные места... в творческой биографии Н.В.Гоголя.

"ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ" НИКОЛАЯ ГОГОЛЯВ январе 1847 года вышла реакционная книга Н. Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями", в которой он отказывался от "Ревизора" и "Мертвых душ" и выступал проповедником обскурантизма и крепостничества. Об опасности духовного падения Гоголя Белинский предупреждал еще в 1842 году. Об этом же критик писал и в рецензии на второе издание "Мертвых душ", в предисловии к которому Гоголь занял позу кающегося в своих "грехах" христианина. В книге "Выбранные места" Гоголь позволил себе резкие выпады против своих "почитателей" и "хвалителей", среди которых, разумеется, на первом месте был Белинский.Тем самым Гоголь санкционировал новый поход реакционной журналистики против Белинского и его "партии". В "Северной пчеле", 1847 Булгарин писал: "Мы всегда говорили, что г. Гоголь, как умный человек, не мог никогда одобрить того, что провозглашала о нем партия, и он подтвердил это собственным сознанием. Честно и благородно!"В таком же духе писал и Л. Брант в "Северной пчеле", 1847, Сенковскнй в "Библиотеке для чтения", 1847, Вяземский в "Санкт-петербургских ведомостях", 1847, Шевырев в "Москвитянине", 1848.Передовой общественностью книга Гоголя была встречена с резким осуждением. Осуждали ее даже ближайшие друзья Гоголя из славянофильского лагеря (С. Т. и К. С. Аксаковы). С резкой статьей выступил Э. Губер в "Санкт-петербургских ведомостях", 1847. Белинский в одном из писем одобрительно отзывался об этой статье.Однако в этих осуждениях Гоголя много было морализирования, попыток понять "изнутри" и, может быть, усовестить писателя, отдавшегося всецело во власть гордыни. Такова статья В. Майкова в "Отечественных записках", 1847, письма Н. Ф. Павлова к Гоголю, напечатанные сначала в "Московских ведомостях", 1847, а затем в "Современнике", 1847.При всей умеренности критики Павлова, Белинский, однако, отнесся к ней сочувственно: "Особенно понравилась мне в статье одна мысль, - умная до невозможности: это ловкий намек на то, что перенесенная в сферу искусства, книга Гоголя была бы превосходна, ибо ее чувства и понятия принадлежат законно Хлестаковым, Коробочкам, Маниловым и т. п. Это так умно, что мочи нет!".Белинский сразу занял непримиримую позицию по отношению к Гоголю, автору "Переписки". Но Белинский, разумеется, не мог высказать всего, что он думал об этой книге. Этому препятствовала цензура. Полным голосом Белинский высказался позднее в своем знаменитом письме к Гоголю из Зальцбрунна 15 июля 1847 года.В письме В. П. Боткину 28 февраля 1847 года критик писал: "Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи..."; "Статья о гнусной книге Гоголя могла бы выйти хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству... Эффект этой книги был таков, что Никитенко, ее пропустивший, вычеркнул у меня часть выписок из книги, да еще дрожал и за то, что оставил в моей статье. Моего он и цензора вычеркнули целую треть, а в статье обдуманной помарка слова - важное дело".Восстановить выпущенное цензурой нет возможности, так как рукопись статьи затеряна. Исправление, вписанное Никитенко, о котором пишет Белинский к Боткину 6 февраля 1847 года:

 

В русской литературе трудно найти другое произведение, которое вызвало бы столь значительный общественный резонанс, как книга Н.В.Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847). Подтверждением тому может служить почти полутора вековая дискуссия, начатая современниками, подхваченная последующими поколениями читателей и продолжающаяся по сей день. Многочисленные отклики современников, в свою очередь, послужили для писателя поводом к созданию "Авторской исповеди", в значительной степени посвященной ответам критикам и читателям "Выбранных мест...". Необходимость изучения гоголевской книги с учетом последовавших на нее отзывов была осознана уже первым поколением читателей - об этом свидетельствуют критические статьи князя П.А.Вяземского "Языков - Гоголь" (1847) и С. П. Шевырева "Выбранные места из переписки с друзьями Н.Гоголя" (1848). Впоследствии, обращаясь к "Переписке", биографы писателя и авторы историко-литературных исследований (с середины XIX века до настоящего времени) неизменно учитывали и хронологически ближайший контекст бытования книга - полемику конца 1840-х годов.

История изучения "Переписки с друзьями" в оценке современников открывается трудами биографов Гоголя и первых исследователей его творчества. Эти работы носили обзорный (и нередко фрагментарный) характер, однако в них нельзя не заметить стремления авторов дать как можно более полную и разнообразную картину мнений читателей-современников Гоголя: в названных исследованиях рассматривались не только журнальные публикации, но и отзывы частного характера, а также отзывы духовных лиц. Наряду с основной задачей, состоявшей в поиске и отборе документального материала, предпринимались попытки осмысления причин массового неприятия "Выбранных мест..." читающей публикой. В частности, П.А.Матвеев писал: "Русское общество сороковых годов жаждало всякого прогресса, кроме того, который был указан в книге. Оно пришло в смущение и раздражение, когда любимый и авторитетный писатель, со всей силой горячего убеждения указал ему, что в основе всякого серьезного общественного воспитания и развития должно лежать стремление к нравственному и духовному совершенствованию природы человека, перед которым все остальное не более как пыль. Такое учение уже не удивляет теперь, но сорок лет тому назад такая мысль была признана вредной ересью со стороны друзей прогресса, прискорбным заблуждением расстроенного ума. Таким образом, книга Гоголя, которую объявили плодом его крайней отсталости, как оказалось, значительно опередила свое время.

Впоследствии вопросы восприятия и бытования "Переписки" в истории русской литературы и общественной мысли разрабатывалась исследователями разных культурных и научных ориентации вплоть до настоящего времени, однако, за редкими исключениями, это были не собственно литературоведческие изыскания. Главным объектом изучения была не поэтическая сторона "Выбранных мест...", а философские, социально-исторические, религиозно-нравственные взгляды Гоголя, составившие идейную основу книги, что было спроецировано и на характер осмысления полемики конца 1840-х годов. Из исследований подобного плана, написанных в дооктябрьский период, можно назвать работы Д.С.Мережковского ("Гоголь. Творчество, жизнь и религия", 1909).

Из литературоведческих исследований русского зарубежья особый: интерес представляет статья Д.И.Чижевского "Неизвестный Гоголь". Автор, назвав Гоголя человеком, духовно принадлежащим к "Александровской эпохе", отличительной чертой всего его творчества считал идеологическую программность и с этими моментами связывал судьбу "Переписки с друзьями". "Гоголь входит, - писал Чижевский, - как эпигон "александровской эпохи" в культурную сферу, в которой зачинаются славянофильство и западничество, "официальная народность" и политический и социальный радикализм <...> Именно поэтому он, с одной стороны, "отстал" от своего времени, с другой - "опередил" его. Гоголь постоянно стремился быть "идеологом", глашатаем каких-либо идей, — и полному пониманию идеологии (или идеологий), выраженной в его произведениях, мешает, а не помогает его литературный талант...". Будучи одним из немногих, указавших на значимость исследования "Выбранных мест...", как прежде всего литературного произведения, Чижевский, однако, ограничился лишь выводом о слабости "публицистического оружия Гоголя" по сравнению с "эстетическим оружием".

Негативистская традиция в отношении "Выбранных мест...", продержавшаяся в отечественном гоголеведении не одно десятилетие, была впервые нарушена лишь в 1979 году И. П. Золотусским в его книге.

Как ни удивительно, но именно неожиданная новизна поэтических форм вызвала недоумение первых читателей "Переписки", что обнаружилось уже в момент подготовки ее к изданию. Очевидно, что главная задача книги, обозначенная в письме Гоголя к Н. М. Языкову от 9/21 апреля 1846 года как "польза, а не доставленье какого-либо наслажденья", не исключала для писателя значимости ее художественного начала. Не случайно еще в том же письме, делясь замыслом будущего сочинения, Гоголь предполагал включить в текст "кое-что вообще о литературе". Не менее важной для автора "Выбранных мест..." была и законченность формы, в частности это выразилось в тщательно продуманной композиции, о чем Гоголь писал графине А. М. Виельгорской 25 января/6 февраля 1847 года: "В этой книге все было мною рассчитано и письма размещены в строгой последовательности, чтобы дать возможность читателю быть постепенно введеным в то, что теперь для него дико и непонятно". Тем более неожиданной была резолюция Петербургского цензурного комитета: исключение пяти глав-писем обосновывалось не столько сомнениями в "благонамеренности" воззрений автора, сколько заведомой "нелитературностью" изъятых частей текста. В частности, об этом свидетельствует выписка из журнала заседания цензурного комитета от 29 октября 1846 года относительно глав XIX - XXI "Нужно любить Россию", "Нужно проездиться по России" и "Что такое губернаторша". "Сочинение его (Гоголя) уже не есть общая картина вещей, дозволенная нравописателю и сатирику, а какое-то почти официальное изображение разных определенных сторон и случаев в нашем гражданском быту и по службе". Отделить же одно от другого, по мнению петербургских цензоров, невозможно "и по самой принятой автором форме писем, в которой он не держится строгого порядка в распределении и переходах своих мыслей". Таким образом, цензурное вмешательство, исказившее гоголевский замысел, свидетельствовало о неприятии в личности автора "Выбранных мест..." не только мыслителя, но и писателя. Это соотношение по степени важности для первого поколения читателей идейного и художественного начал книги, задавшее основной тон полемики, остается комплексно неизученным.