Общая характеристика книги А.И.Герцена Былое и думы : история создания, своеобразие жанра и композиции.

Люди, серьезно, пересказывать мемуары невозможно! Просто там миллион всяких историй и размышлений, даже в тех главах, что нам дали. Поэтому вот, что есть:

Книга Герцена начинается с рассказов его няньки о мытарствах семьи Герцена в Москве 1812 г., занятой французами (сам А. И. тогда — маленький ребенок); кончается европейскими впечатлениями 1865 — 1868 гг. Собственно, воспоминаниями в точном смысле слова «Былое и думы» назвать нельзя: последовательное повествование находим, кажется, только в первых пяти частях из восьми (до переезда в Лондон в 1852 г.); дальше — ряд очерков, публицистических статей, расположенных, правда, в хронологическом порядке. Некоторые главы «Былого и дум» первоначально печатались как самостоятельные веши («Западные арабески», «Роберт Оуэн»). Сам Герцен сравнивал «Былое и думы» с домом, который постоянно достраивается: с «совокупностью пристроек, надстроек, флигелей».

Часть первая — «Детская и университет (1812 — 1834)» — описывает по преимуществу жизнь в доме отца — умного ипохондрика, который кажется сыну (как и дядя, как и друзья молодости отца — напр., О. А. Жеребцова) типичным порождением XVIII в.

События 14 декабря 1825 г. оказали чрезвычайное воздействие на воображение мальчика. В 1827 г. Герцен знакомится со своим дальним родственником Н. Огаревым — будущим поэтом, очень любимым русскими читателями в 1840 — 1860-х; с ним вместе Герцен будет потом вести русскую типографию в Лондоне. Оба мальчика очень любят Шиллера; помимо прочего, их быстро сближает и это; мальчики смотрят на свою дружбу как на союз политических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьевых горах, «обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать […] жизнью на избранную […] борьбу». Свои радикальные политические взгляды Герцен продолжает проповедовать и повзрослев — студентом физико-математического отделения Московского университета.

В части четвертой — «Москва, Петербург и Новгород» (1840 — 1847)» описывается московская интеллектуальная атмосфера эпохи. Вернувшиеся из ссылки Герцен и Огарев сблизились с молодыми гегельянцами — кружком Станкевича (прежде всего — с Белинским и Бакуниным). В главе «Не наши» (о Хомякове, Киреевских, К. Аксакове, Чаадаеве) Герцен говорит прежде всего о том, что сближало западников и славянофилов в 40-е гг. (далее следуют объяснения, почему славянофильство нельзя смешивать с официальным национализмом, и рассуждения о русской общине и социализме).

В 1846 г. по идеологическим причинам происходит отдаление Огарева и Герцена от многих, в первую очередь от Грановского (личная ссора между Грановским и Герценом из-за того, что один верил, а другой не верил в бессмертие души, — очень характерная черта эпохи); после этого Герцен и решает уехать из России.

А вообще жизнь у него была суперинтересная: и в карцере он сидел, и с друзьями пил, в двух ссылках был, и корешил с Белинским, и вообще был реально крутым. И писал хорошо, всем советую

Это по Гинсбург Л.Я. (она рекомендована Высшими Силами – методичкой):

Что такое «Былое и думы» — мемуары, автобиографический роман, своеобразная историческая хроника? Вопрос о жанре «Былого и дум» в высшей степени важен, потому что речь здесь идет о познавательном качестве произведения, о принципе отражения, преломления в нем действительности. В этом и состоит проблема жанра, если не понимать жанр формально.

По внешним, формальным признакам «Былое и думы» скорее всего можно зачислить в категорию художественных мемуаров. Слишком, однако, очевидно, что произведение Герцена не укладывается в эти границы, перерастает их масштабом исторической концепции и новизной разрешаемых в нем художественных задач.

Творческие размышления Герцена над «Былым и думами» начались в октябре 1852 года, вскоре после семейной драмы, завершившейся смертью жены. Герцен первоначально хотел написать историю катастрофических событий частной жизни, «мемуар о своем деле» (письмо к М. К. Рейхель от 5 ноября), хотел заклеймить Гервега, запечатлеть образ любимой женщины. Но под пером Герцена первоначальный замысел разрастается неудержимо, вбирая многообразное общественное содержание, превращаясь в построение очень сложное, которое граничит с историей, с мемуарами, с романом, не становясь ни романом, ни исторической хроникой.

Характерно, что Герцен сам избегал точных определений «Былого и дум». В своих письмах, в предисловиях и примечаниях Герцен чаще всего называл «Былое и думы» записками. Но для него записки — это условный термин, удобный именно своей нейтральностью, отсутствием определенного жанрового содержания.

Иногда в литературе о Герцене намечалась тенденция истолковать «Былое и думы» как особый автобиографический роман. Вступая на этот путь, исследователь рискует, однако, упустить сущность герценовского метода, особое качество познания. Ведь жанровая номенклатура важна не сама по себе, но в той мере, в какой она проясняет, уточняет для нас принцип творческого постижения действительности.

Историческая и публицистическая, философская и мемуарная книга Герцена принадлежит области искусства, потому что в ней действительность познается в ее конкретных, единичных проявлениях, символически расширяющихся до выражения общих закономерностей жизни.

Однако в «Былом и думах» изображаемому присуще особое качество, определяющее методологию произведения. Это качество — подлинность, ибо в «Былом и думах» Герцен, подобно историку, изображает действительно бывшее. Читатель «Былого и дум» одновременно подвергается воздействию двух могущественных сил — жизненной подлинности и художественной выразительности.

«Былое и думы» по своему жанру не роман. И, конечно, не потому, что это произведение недостаточно художественное, но в силу иного познавательного принципа, иного соотношения между действительностью и ее творческим преломлением. В «Введении» к этой книге шла уже речь об этой познавательной специфике документальных жанров.

Принципиальным образом «Былое и думы» отличаются и от художественных произведений, построенных на материале действительных событий. Фактичность, документальность романа, повести — это момент обычно внеэстетический (за исключением исторического романа). Читатель может знать и может не знать, например, о происхождении изображаемого из личного опыта автора. Это обстоятельство существенно для психологии творчества писателя, для данного же произведения важно не происхождение факта, но дальнейшая его функция в определенном художественном единстве. При «генетическом» подходе к подобным вопросам стирается разница между «Былым и думами» и, скажем, произведениями Толстого. Толстой воспроизводил действительные события не только в общих чертах, но нередко в конкретнейших мелочах и подробностях; Герцен же в «Былом и думах» вовсе не отличается особой фактической точностью. И все же «Анна Каренина» — несомненно роман, а «Былое и думы» — не роман, но, по определению Герцена, «отражение истории в человеке» (X, 9).

В «Былом и думах» невымышленность изображаемого — момент не случайный, а необходимый, обязательный для читателя, то есть для правильного чтения. Между тем для понимания, для восприятия «Былого и дум» вовсе не безразлично, если бы вдруг оказалось, что Герцен на самом деле не увозил свою невесту, не приезжал за ней тайком из Владимира и проч. Существует, впрочем, разновидность романа, для которой важен вопрос о фактической достоверности изображаемого, — это исторический роман (он может иногда создаваться на материале современном или почти современном писателю). Исторический роман, однако, открыт доступу художественного вымысла, открыт широко и, главное, принципиально. Недаром в центре исторического романа XIX века обычно стояли вымышленные персонажи, методологически не отличавшиеся от действующих лиц любого другого романа. В «Былом и думах» с установкой на подлинность связаны два момента, в конечном счете определяющие художественную систему произведения: ведущее значение теоретической, обобщающей мысли и изображение действительности, не опосредствованное миром, созданным художником. В романе, в повести художник, созидая отраженную, «вторую действительность», раскрывает в ней и через нее свое понимание действительности реальной. «Былому и думам» присущ огромный эпический размах повествования, но в этом произведении между объективным миром и авторским сознанием нет средостения фабулы. Вместо «второй действительности», со спрятанным в ее недрах автором, — прямой разговор о жизни, авторские суждения открыто и непосредственно направленные на жизненный материал.

В «Былом и думах» аналитическая мысль становится живой тканью художественного произведения, средой, в которой живет весь охваченный им жизненный материал. В литературном произведении теоретический элемент может, конечно, явиться инородным телом, иногда даже обличающим художественное бессилие писателя. Но теоретический элемент, перерабатываясь в художественном единстве произведения Герцена, приобретает особое эстетическое качество. Мысль его — не научный силлогизм, ценный только конечным результатом, выводом. У Герцена важен и самый процесс протекания мысли, самая ткань смысловых сочетаний, уникальных ассоциаций, закрепляющих заново увиденный ракурс действительности. В «Былом и думах» думы обладают эстетическим качеством не в меньшей мере, чем сцены, диалоги пли портретные зарисовки. (это как раз про композицию. То есть у него не так, что – 1840 год, 3 сентября: съел на обед курицу с соусом и поехал к Нику, 4 сентября – поругался с Белинским... НЕТ у него точной хронологии событий: он постоянно забегает вперед, а потом возвращается назад, рассказывает истории про своих друзей и т.п.)

Конкретным подробностям «Былого и дум» особое качество придает уверенность читателя в том, что они — не вымысел. В то же время структурная организованность настолько важна для Герцена, что дает ему право свободной творческой переработки фактического материала. Герцен не только изображает сцены, создает диалоги, при которых не мог присутствовать, но и подлинные документы (письма, дневники), вводимые в текст «Былого и дум», он обрабатывает, монтирует, редактирует стилистически; он нередко дает событиям прошлого новую оценку, иную эмоциональную окраску; иногда, когда ему Нужно, отклоняется от точной передачи фактов. Вот почему «Былое и думы», являясь важнейшим памятником истории русского общественного сознания, так же как истории общеевропейского освободительного движения, не являются в то же время документальным первоисточником в узком смысле слова. Некритически, без тщательной проверки, пользоваться этой книгой как фактическим материалом неправильно. Но целеустремленно перестраивая действительность, Герцен вместе с тем ни на мгновение от нее не отрывается. Он может переработать документ, но документ ему нужен, — в его системе писатель не выбирает по произволу между фактом и вымыслом.

Разумеется, сопоставлять «Былое и думы» с трудами историков можно лишь в плане некоторых общих тенденций. Действительность в этой книге взята в другом разрезе, иной человеческий опыт является ее материалом. Герцен сам очень точно говорит об этом в предисловии 1866 года к пятой части «Былого и дум»: «„Былое и думы" — не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге». Эта формула определяет «Былое и думы» как своеобразное сочетание истории с автобиографией, с мемуарами. Но она и отграничивает «Былое и думы» от мемуаров, если жанровую специфику этого произведения рассматривать как особую форму «отражения истории». Едва ли существует еще мемуарное произведение, столь проникнутое сознательным историзмом, организованное концепцией столкновения и борьбы исторических формаций, концепцией, вынесенной Герценом из школы русского гегельянства 1840-х годов и переработанной его революционной диалектикой. Связное и законченное свое выражение историческая концепция Герцена нашла в первых пяти частях «Былого и дум».

Первые пять частей «Былого и дум» — это история становления идеолога русской революции в свете излюбленной герценовской идеи столкновения двух миров, старого с новым. Тема двух миров проходит через все творчество Герцена (начиная от романтических набросков 30-х годов) и получает в «Былом и думах» реалистическое и диалектическое выражение.

Подробности о создании произведения:

Герцен начал писать "Былое и думы" осенью 1852 года. Работе над книгой предшествовала черная полоса его жизни: крушение революции совпало с крушением семьи.
В 1847 году Герцен, после тюрьмы и ссылки, уехал из России на Запад. Там - в Италии, во Франции, в Германии - занималась борьба. В феврале 1848 года народным восстанием во Франции была свергнута королевская власть и провозглашена республика. Герцен из Рима поспешил в Париж. Но революция не принесла ожидаемых счастливых перемен. Рабочих она оставила голодать - и в нюне, доведенные до отчаяния, они поднялись.
Бой был неравен: рабочие, без общего плана, без руководителей и почти без оружия, держались четыре дня против национальных гвардейцев и регулярной армии. И вот - последняя баррикада взята. Началась расправа с побежденными. Зловеще-равномерные залпы расстрелов долгие годы звучали у Герцена в ушах. Нет сущности, нет ни церкви, ни войска, ни правительства, ни суда - все превратилось в полицию". Такими словами характеризовал теперь он Францию - страну, которую с юности привык считать идущей во главе человечества
Осенью 1851 года, при столкновении пароходов, в море погибли мать Герцена и его маленький сын. Тяжело заболела, потрясенная гибелью близких, жена его, Наталия Александровна. А в Париже дело пришло к давно предчувствованной развязке: "республика пала, зарезанная по-корсикански, по-разбойничьи, обманом, из-за угла": 2 декабря 1851 года президент французской республики, племянник Наполеона Бонапарта, Луи Бонапарт ("косой кретин", как называл его Герцен) совершил государственный переворот - разогнал Национальное собрание, арестовал оппозиционных депутатов и присвоил себе всю полноту власти. Через год он объявил себя императором... "Уже не семья, - писал Герцен старому другу своему, Марии Каспаровне Рейхель, - а целая страна идет ко дну, и с ней, может быть, век, в который мы живем". 2 мая 1852 года, в Ницце, после жестоких страданий, умерла Наталия Александровна. Герцен оставил у себя старшего сына, а двух меньших дочерей отдал на первое время приехавшей за ними из Парижа Марии Каспаровне. Одиночество углублялось, росло. В жизни Герцена впервые наступила пора, когда ему представилось, будто и сам он гибнет, будто вершина его жизни позади, перейдена, начался спуск. Это чувство сломанности, конца, старости пришло к нему не после смерти жены, а раньше, сразу после гибели революции, когда семья его была еще цела, но республика каждый день делала шаг к деспотизму.

К горю об утрате Наталии Александровны, скончавшейся через полгода после этих "общих похорон", примешивалось убеждение, что она не просто скончалась от неизлечимой болезни, а была загнана в болезнь и в могилу человеком, которого последние годы имела несчастье любить. Это был друг Герцена, участник революционной борьбы в Германии, известный немецкий поэт Георг Гервег. В 1851 году в Ницце, после долгого и трудного "кружения сердца", Наталия Александровна пожелала расстаться с ним. Герцен удалил его из дому, - а он продолжал писать Наталии Александровне, требовал свиданий, оскорблял ее, послал Герцену вызов и, по глубокому убеждению Герцена, сделался виновником ее смерти.
Сознание, что ему не удалось спасти женщину, которую он любил, привело Герцена, вместе с сознанием гибели революции, к мысли, что жизнь его окончена, что ни на какой новый труд он более не способен, что деятельности - кроме всенародного разоблачения Гервега - для него уже нет. Но он ошибся

В 1852 году, после всех крушений, Герцен начал писать "Былое и думы"; в следующем - основал в Лондоне Вольную русскую типографию, чтобы вслух, на весь мир, без помехи, вести свою речь, обращенную к русскому народу; в 1855 выпустил в свет первую книжку "Полярной звезды" - альманаха, названного так в честь альманаха декабристов; а в 1857, вместе с Огаревым, времени удалось вырваться из России, - первый лист первой русской бесцензурной газеты - "Колокол".
...Герцен к началу пятидесятых годов вовсе не был "доигран", как представилось ему в черную минуту. Напротив, его историческое деяние только еще начиналось. Ему предстояло вступить в открытое единоборство с царским самодержавием, с крепостным рабством, с цензурой, которая упрочивала в России бесчеловечный строй, и по пути, "сзывая живых", создать свои литературные шедевры: "Былое и думы" и статьи "Колокола".