Выбор между объектами в зоне досягаемости

Дабы упростить нашу задачу, рассмотрим сначала случай, в котором я должен сделать выбор не между двумя или более будущими положениями дел, которые могут быть вызваны моими будущими действиями, а между двумя объектами А и В, каждый из которых действительно и в равной степени находятся в моей досягаемости. Я колеблюсь между А и В как между двумя равно доступными возможностями. И А, и В по-своему меня привлекают. Только что я был склонен взять А, и вот уже эту склонность пересиливает склонность взять В, потом последняя вновь уступает место первой, которая, в конце концов, одерживает победу: я решаю взять А и оставить В.

В этом случае все происходит так, как до сих пор описывалось. На выбор ставится подлинная альтернатива, уже конституированная нашими прежними переживаниями: объекты А и В находятся в равной досягаемости для нас, т.е. достижимы при одних и тех же усилиях. Моя целостная биографическая ситуация, т. е. мой прежний опыт, интегрированный в мою актуально преобладающую систему интересов, создает, по выражению Дьюи, принципиально проблематичные возможности противоборствующих предпочтений. Эту ситуацию большинство современных социальных наук полагает как нормальную ситуацию, лежащую в основании человеческого действия. Предполагается, что человек в любой момент времени оказывается помещен между более или менее четко определенными проблематичными альтернативами или что некоторый набор предпочтений позволяет ему определять курс его будущего действия. Более того, для современной социальной науки является методологическим постулатом, что поведение человека следует объяснять так, как если бы оно происходило в форме выбора из числа проблематичных возможностей. Не вдаваясь в детали, мы хотели бы привести здесь для иллюстрации пару примеров.

Человек, действующий среди других людей и воздействующий на них в социальном мире, обнаруживает, что уже конституированный социальный мир в каждый момент навязывает ему некоторое множество альтернатив, из которых он должен сделать выбор. Согласно современной социологии, действующий должен «определить ситуацию». Делая это, он преобразует свою социальную среду «открытых возможностей» в унифи-

цированное поле «проблематичных возможностей», в пределах которого становятся возможными его выбор и решение, особенно так называемые «рациональные» выбор и решение. Допущение социолога, что действующий в социальном мире исходит из определения ситуации, эквивалентно, стало быть, методологическому постулату, согласно которому социолог должен описывать наблюдаемые социальные действия так, как если бы они происходили в едином поле подлинных альтернатив, т.е. проблематичных, а не открытых возможностей. Аналогичным образом, и так называемый «принцип прибыли», играющий важную роль в современной экономической науке, можно истолковать как научный постулат, требующий работать с действиями наблюдаемых экономических субъектов так, как если бы они должны были выбирать между заранее заданными проблематичными возможностями.

Выбор между проектами

Итак, мы изучили процесс выбора между двумя объектами, реально находящимися в моей досягаемости, каждый из которых мне равнодоступен. На первый взгляд, могло бы показаться, что выбор между двумя проектами, или двумя курсами будущего действия, происходит точно так же. Действительно, большинство исследователей проблемы выбора не проводили между ними никакого различия. Возможно, к этой проблеме имеет отношение старое различение между τέχνη ποιητικέ и τέχνη κτητική, искусством творческим и искусством приобретающим, позаимствованное Платоном и Аристотелем у софистов. Основные различия между двумя указанными ситуациями состоят, по-видимому, в следующем. При осуществлении выбора между двумя или более объектами, каждый из которых реально находится в моей досягаемости и равно для меня доступен, проблематичные возможности являются, так сказать, уже готовыми и хорошо очерченными. Конституирование их как таковое находится вне моего контроля; мне приходится либо брать одну из них, либо оставлять обе такими, каковы они есть. Проектирование, однако, осуществляю я, и в этом смысле оно находится в сфере моего контроля. Но прежде чем я отрепетирую в воображении будущие курсы моих действий, исход моего проектирующего действия не вводится в пределы моей досягаемости, и, строго говоря, во время моего проектирования

отсутствуют проблематичные альтернативы, между которыми можно было бы выбирать. Все, что позднее ставится на выбор в форме проблематичной альтернативы, должно быть произведено мною, и в ходе его произведения я могу его по своей воле модифицировать в пределах практической осуществимости. Более того – и этот момент, видимо, решающий, – в первом случае альтернативы, представленные моему выбору, сосуществуют в одновременности во внешнем времени: вот два объекта, А и В; я могу отвернуться от одного из них и вернуться к нему; вот он все еще здесь, оставшийся неизменным. Во втором случае разные проекты моих будущих действий не сосуществуют в одновременности во внешнем времени: разум своими актами фантазирования последовательно создает во внутреннем времени разные проекты, отпуская один, чтобы обратиться к другому, и вновь возвращаясь к нему, или, точнее говоря, воссоздавая первый. Но благодаря переходу и в самом переходе от одного состояния сознания к последующему я стал старше, я расширил свой опыт; я, возвращающийся к первому объекту, уже не «тот же самый», каким я был, когда первоначально его составлял, и, следовательно, сам проект, к которому я возвращаюсь, не является более тем же самым, каким он был, когда я его оставил; или – так, возможно, будет точнее – он тот же самый, но модифицированный. В первом случае на выбор ставятся проблематичные возможности, сосуществующие во внешнем времени; во втором случае возможности, между которыми необходимо сделать выбор, производятся в последовательном порядке и исключительно во внутреннем времени, durée.

Теория выбора Бергсона

Бергсон, более чем кто-либо из философов подчеркивавший важность двух временных измерений – внутреннего durée и опространствленного времени – для структуры нашей сознательной жизни, в первой своей книге «Essais sur les données immediates de la conscience» (1899)⁴ исследовал проблему выбора именно в этом аспекте. Он обращается к ней в связи с критикой детерминистских и индетерминистских доктрин. Он утверждает, что как детерминисты, так и индетерминисты основывают свои выводы на ассоциативной психологии. Внутреннее durée с присущей ей непрерывной последовательностью и взаимо-

действия оказываются конституированы как проблематичные возможности, наличные в пределах единого поля, т.е. как только два или более проекта ставятся на выбор, вес каждого из них может быть удостоверен операциями суждения. «Искусство обдумывания» – процедура, в ходе которой конфликтующие мотивы, обследованные рассудком, приводят в конечном итоге к акту воления, – было тщательно проанализировано Лейбницем. Как мы увидим, он очень близко подходит к гуссерлевскому понятию мгновенного решения и бергсоновскому понятию свободного поступка, отделяющегося от эго, подобно созревшему плоду.

Теория воления Лейбница

Лейбниц обращается к этой проблеме в «Теодицее» и рассматривает ее в нравственно-теологическом плане. В дальнейшем изложении его теории мы, дабы отделить заключенный в ней общий анализ от этого контекста, заменили понятия «добро» и «зло», используемые Лейбницем, терминами «позитивный» и «негативный вес» (соответствующих проблематичных возможностей), намеренно оставив на некоторое время открытым вопрос о том, что именно следует понимать под «позитивным» и «негативным весом».

Как и большинство проблем, затрагиваемых Лейбницем в «Теодицее», анализ воления уходит корнями в полемику с Бейлем. Бейль сравнивал душу с весами, где причины и склонности действия выступают как тяжести⁶. По его мнению, то, что происходит в актах [принятия] решения, можно объяснить с помощью гипотезы, что эти весы находятся в равновесии до тех пор, пока тяжести на обеих чашах равны, но склоняются в одну или в другую сторону, если содержимое одной из двух чаш перевешивает содержимое другой. Новый аргумент придает содержимому той или иной чаши дополнительный вес, новая идея светится ярче старой, страх перед тяжким наказанием может перевешивать некоторые ожидаемые удовольствия⁷. Достичь решения становится тем труднее, чем большее число противоположных аргументов приобретают примерно равный вес. Это уподобление кажется Лейбницу неадекватным по нескольким причинам. Во-первых, чаще всего на выбор представлены не две возможности, а гораздо больше; во-вторых, волевые интенции присутствуют в каждой фазе взвеши-

развертывающегося потока сознания действующего лица, которому предстоит сделать выбор, и не занимаются ретроспективной реконструкцией того, что произошло, когда такое решение уже было принято, – реконструкцией, которая входит в компетенцию так называемой объективной точки зрения наблюдателя, или эго, которое как наблюдатель самого себя поворачивается в самоинтерпретации спиной к своим прошлым переживаниям.

Но тем не менее – и со всеми основаниями – прошлые переживания действующего лица принимаются в расчет. С точки зрения Бергсона, актуальное состояние духа индивида стало таким, какое оно есть, именно потому, что он пережил все свои прошлые переживания в их специфической интенсивности и их конкретной последовательности. В другом месте работы, на которую мы ссылались, Бергсон доказывает невозможность того, чтобы ученый Петр решал, как будет действовать Павел в конкретной ситуации. Допущение, что Петр способен к такого рода предсказаниям, предполагало бы, что он прошел через все переживания Павла, причем с точно такой же интенсивностью и в точно такой же последовательности, как и сам Павел, из чего следовало бы, что поток сознания Петра должен быть в точности таким же, как и поток сознания Павла, одним словом, что Петр тождествен Павлу. Теория Гуссерля предполагает целую сферу допредикативных переживаний, которая является единственным источником ситуации сомнения с ее конституированием проблематичных возможностей и единственно в которой каждая возможность получает свой «вес». Уверенность, в которую преобразуется сомнение, тоже не более чем эмпирическая; это уверенность, согласованная и совместимая с нашими предшествующими переживаниями. С точки зрения Лейбница, «добро» и «зло» – термины, переведенные нами в «позитивный и негативный вес», – соотносятся с прежними переживаниями действующего, равно как и взыскующая активность рассудка, благодаря которой различные «volontées antecedentes» превращаются в «volontées moyennes».

Проблема веса

Теперь мы должны исследовать происхождение «веса» возможностей и контрвозможностей, по Лейбницу, «добра» и «зла», как позитивного веса, присущего «volontée antecedente», или

негативного веса, присущего «volontée moyenne». Давайте вновь обратимся к нашему примеру выбора между двумя различными проектами. Можно ли сказать, что «вес» («добро» или «зло»), придаваемый каждому из них, внутренне присущ специфическому проекту? По-видимому, такое утверждение бессмысленно. Стандарты весов, добра и зла, позитивного и негативного, если взглянуть в первом приближении, не создаются самим проектированием; сам проект оценивается в соответствии с заранее существующей рамкой соотнесения. Каждому исследователю этики знаком вековой спор о ценностях и заключенном в них оценивании. Однако для решения нашей задачи нет нужды углубляться в его обсуждение. Нам достаточно указать, что проблема позитивных и негативных весов выходит за рамки актуальной ситуации конкретного выбора и принятия решения, и показать, как можно объяснить этот факт, не обращаясь к метафизическому вопросу о существовании и природе абсолютных ценностей.

Обсуждая выше понятие интереса, мы заметили, что для действующего лица не существует такой вещи, как обособленный интерес. Интересы с самого начала имеют свойство взаимно связываться с другими интересами в систему. Из этого утверждения непосредственно вытекает, что действия, мотивы, цели и средства и, следовательно, проекты и задачи тоже являются не более чем элементами, которые, наряду с прочими элементами, образуют систему. Любая цель – всего лишь средство достижения другой цели; любой проект проектируется в рамках системы более высокого порядка. По этой самой причине любой выбор между проектами соотносится с ранее выбранной системой взаимосвязанных проектов более высокого порядка. В нашей повседневной жизни проектируемые нами цели являются средствами, включенными в рамки заранее составленного конкретного плана – плана на час или на год, трудового плана или плана проведения досуга, – а все эти конкретные планы подчинены нашему жизненному плану как предельно универсальному плану, который определяет подчиненные ему планы, даже если последние конфликтуют друг с другом. Таким образом, каждый выбор соотносится с заранее пережитыми решениями более высокого порядка, на которых основывается наличная альтернатива, – как и любое сомнение соотносится с прежде пережитой эмпирической определенностью, которая в процессе сомнения ставится под вопрос. Именно наше предпережива-

крайней мере в некоторой степени, понять своего собрата. Как это возможно?

Второй вопрос относится к природе идеализации и генерализации, производимой социальным ученым при описании действий, происходящих в социальном мире. С одной стороны, социальному ученому не позволено принимать социальный мир на веру, т.е. как простую данность. Суть его «генерального плана» состоит в том, чтобы поставить этот мир под вопрос и изучить его структуру. С другой стороны, как ученый (но не как человек среди других людей, каковым он тоже, несомненно, является), он находится в таком положении, когда элементы, релевантные для его научных действий, определяются не его биографически детерминированной ситуацией – или, по крайней мере, определяются ею не в том смысле, в каком определяются для действующего в повседневной жизни. Может ли социальный ученый иметь дело и имеет ли он действительно дело с той же самой реальностью социального мира, которая явлена действующему лицу? И если да, то как это возможно?

Ответ на каждый из этих вопросов потребовал бы подробных исследований, выходящих далеко за рамки настоящей статьи.

Примечания

¹ Dewey John. Human Nature and Conduct. III (Modern Library edit.). P. 190.

² Поскольку то, что обычно называют интересом, является одним из основных элементов человеческой природы, этот термин неизбежно будет означать для разных философов разные вещи, в зависимости от их базисной концепции человеческого существования в мире. Рискнем предположить, что разные решения, предложенные для объяснения происхождения интересов, можно разделить на два типа: согласно первому, так называемые интересы конституируются мотивами потому-что, согласно второму – мотивами для-того-чтобы. Лейбница с его теорией «малых восприятий», определяющих всю нашу деятельность, можно рассматривать как представителя первого типа, а точку зрения Бергсона, согласно которой все наши восприятия определяются нашей деятельностью, – как пример второго.

³ Op. cit. P. 190 и далее.

⁴ См.: Бергсон A. Опыт о непосредственных данных сознания // Бергсон A. Собр. соч. Т. 1. М.: Московский клуб, 1992. C. 45–155, особенно с. 126 и далее. – Прим. перев.

⁵ А мотивы, с его точки зрения, всегда основываются на «восприятиях», в том широком смысле, в каком он использует этот термин, включая в него «малые восприятия».

⁶ См.: Лейбниц Г.В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла. § 324 // Лейбниц Г.В. Сочинения в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1989. С. 345. – Прим. перев.

⁷ Там же. С. 345–346. – Прим. перев.

⁸ Там же. § 119. С. 202–203. – Прим. перев.

⁹ Там же. С. 202. – Прим. перев.