Постмодернистские социологические теории: Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрияр, Дж. Фридман, 3. Бауман.

В 80 - 90-х годах XX в. в социологии оформилась проблематика <постмодерна>. Она была связана с осознанием того факта, что все многообразные изменения, развернувшиеся в последней четверти XX в., имеют столь радикальный и новаторский характер, что для понимания их природы и их нового качества требуется создание совершенно новой социологической понятийности.

При этом под <модерном> в современной социологии стали понимать социальные характеристики обществ, сформировавшихся в последней трети XVIII в. как обществ промышленных, капиталистических, демократических, классовых (а затем массовых) и оформленных в качестве национальных государств. Культура модерна - это культура Просвещения, включающая и его теорию социальной роли науки, и теорию прогресса, и концепцию человека, которая и составляла основу агентности в обществах модерна.

 

Тезис первый. Изменение природы и функций научного знания

Изменение природы и функций научного знания - это тезис, с которого можно начинать историю постмодернистской социологии. Одной из первых книг, в которой прозвучала эта тема, была книга Жана-Франсуа Лиотара <Состояние постмодерна>. Концепцию Ж.-Ф. Лиотара можно свести к нескольким позициям. Во-первых, по его мнению, <по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры — в эпоху постмодерна, изменяется статус знания>. Знание - главный компонент культуры, оно - вид дискурса. В информационную эпоху знание также принимает форму информации, переводимой на язык компьютеров, оно операционализируется и коммерциализируется. Старый принцип, считает Лиотар, по которому получение знания неотделимо от формирования разума и даже от самой личности, устаревает и будет выходить из употребления. Такое отношение поставщиков и пользователей знания к самому знанию стремится и будет стремиться перенять форму отношения, которое производители и потребители товаров имеют с этими последними, т. е. стоимостную форму. Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою <потребительскую стоимость>.

В форме информационного товара знание необходимо для усиления производительной мощи, оно является самой значительной ставкой в мировом соперничестве за власть, оно создает новое поле для индустриальных и коммерческих стратегий, а также для стратегий военных и политических.

Вопрос о статусе научного знания жестко связан с вопросом о легитимации - процессом, по которому законодателю оказывается позволенным провозглашать данный закон нормой. В современных условиях речь идет о <двойной легитимации>, поскольку налицо процесс, по которому <законодателю> разрешено и трактовать научный дискурс, и предписывать условия его истинности для того, чтобы некоторое высказывание могло быть принято к вниманию. Вопрос о двойной легитимации предстает как <реверсия>, которая делает очевидным, что знание и власть есть две стороны одного вопроса: кто решает, что есть знание, и кто знает, что нужно решать? <В эпоху информатики вопрос о знании более, чем когда-либо становится вопросом об управлении>

Во-вторых, в современных обществах функции управления и регулирования, как пишет Лиотар, все более отчуждаются от управляющих и передаются технике. Распоряжение информацией уже входит и будет входить в обязанности экспертов всех видов. Правящий класс есть и будет классом, который принимает решения, но будет уже не традиционным политическим классом, а <разнородным слоем, сформированным из руководителей предприятий, крупных функционеров, руководителей больших профессиональных организаций, профсоюзов, политических партий и религиозных конфессий>^. Процесс управления существенно демократизируется и деиерархизируется, и при этом основу его составляет структура коммуникативной сети, по которой осуществляется передача операциональных блоков информации.

В-третьих, в силу указанных факторов - усиления роли знания в системе экономического производства и социального управления, его коммерциализации и превращения в информационный товар, который может функционировать в системах коммуникативных связей подобно другим символическим средствам обмена, например, деньгам, - наиболее адекватной методологией анализа общества становится, как считает Лиотар, теория языковых игр.

Представление об обществе как о некотором <органическом> единстве он считает глубоко устаревшим, так же как и выдвижение в центр анализа общества феномена субъекта, или <самости>. <Самость> только встраивается в сложную и как никогда мобильную систему отношений, создавая <узлы> коммуникаций, пункты, через которые проходят сообщения различного характера. Конечно, будучи помещенным в эти узлы или создавая их, человек получает власть над потоком сообщений: от него зависит - принимать, отправлять или просто транслировать поток информации далее по системе коммуникаций. Языковый аспект функционирования системы, таким образом, приобретает особое значение.

Теорию языковых игр, которая выполняет в исследовании общества роль коммуникативной теории, Лиотар дополняет теорией игр, а также исследованием <институций> - нормативных установлений, которые накладывают ограничения на игры. В этом плане речь идет, прежде всего, об исследовании современных институтов знания.

В результате общество начинает представать как тотальный гипертекст, структура которого (если таковая имеется) определяется ограничениями, которые полагаются теорией игр и совокупностью <институций>. Содержание этого гипертекста составляют содержания, разработанные в рамках культуры на протяжении всей ее истории - повествования, или нарративы, как их называет Лиотар.

Главным моментом, поразительной чертой постмодернистского научного знания, а также общества, рассматриваемого как гипертекст, является имманентность самому себе дискурса о правилах, которые узаконивают как науку, так и повествования и культуру в целом. Утрата легитимности в смысле утраты связи с реальностью - как преимущественным объектом соотнесения - порождает высокий уровень нестабильности и знания, и общества.

Нестабильность и утрата легитимности как характеристики знания, социальной реальности, общества - это общий тезис постмодернистской социологии. Каждый из тезисов мы попытаемся проиллюстрировать на примере концепции, в которой он, на наш взгляд, нашел наиболее четкое воплощение.

 

Тезис второй. Конец индивида и приход <молчаливого большинства>

Масса, а не индивид, по мнению Жана Бодрийяра, ведущего французского социолога постмодернистской ориентации, предстает как основная характеристика современности. Масса - явление в высшей степени имманентное, обращенное внутрь себя, не осваиваемое никакой практикой и никакой теорией. Масса - это <черная дыра, куда проваливается социальное...полная противоположность тому, что обозначается как социологическое>^. Масса - ни субъект, ни объект. Она не в состоянии быть носителем автономного сознания, так же как она не поддается ни обработке, ни пониманию в терминах элементов, отношений, структур, совокупностей. Масса с полным безразличием пропускает сквозь себя и воздействия, и информацию, и нормативные требования.

Масса не состоит ни из субъектов, ни из объектов. Массу, пишет Бодрийяр, составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей, <отсечен>, <пойман в бесконечные сети> и кому предназначено быть лишь <многоликим результатом функционирования тех самых моделей, которым не удается их интегрировать и которые в конце концов предъявляют их лишь в качестве статистических остатков>^. У массы нет ничего общего с каким-либо реальным населением, корпорацией, специфической социальной совокупностью. Любая попытка ее квалифицировать является попыткой отдать ее <в руки социологии> и оторвать от ее внутренней неразличимости. В массе, пишет Бодрийяр, невозможно даже отчуждение - в ней не существует ни <один>, ни <другой>.

Масса поглощает и уничтожает все: индивида, смысл, социальное, культуру, знание, власть, политику. У масс нет имени. Массы - это анонимность, это <молчаливое большинство>, которое не может иметь какой-либо репрезентации. Они не выражают себя - их зондируют. Они не рефлектируют - их подвергают тестированию. Политический референт уступил место референдуму. Однако зондирования, тесты, референдумы (СМИ - постоянно действующий референдум) - механизмы, выступающие в качестве симуляции, а не репрезентации.

Погруженные в свое молчание массы больше не субъект (прежде всего не субъект истории), они не входят в сферу артикуляции и представления. Масса - сфера поглощения, а не взрыва, она избегает схем освобождения, революции и историчности. Так массы защищаются от Я, от индивидуальности.

Сегодня, как считает Бодрийяр, представления смещаются. Мы начинаем подозревать, что повседневное, будничное существование людей - это не малозначащая изнанка истории, и что уход масс в область частной жизни - это вызов политическому, форма сопротивления политической манипуляции. <Роли меняются: полюсом силы оказывается уже не историческое и политическое с их абстрактной событийностью, а как раз их обыденная, текущая жизнь, все (включая сюда и сексуальность), что заклеймили как мелкобуржуазное, отвратительное и аполитичное>^. Существо современности, подчеркивает Бодрийяр, не заключено ни в борьбе классов, ни в неупорядоченном броуновском движении. Оно состоит в глухом, но неизбежном противостоянии <молчаливого большинства> навязываемой ему социальности.

 

Тезис третий. Постмодерн как <конец прогресса>, <прекращение событий>, <конец истории>

Концепция постмодерна как <конца прогресса>, <прекращения событий>, или <конца истории> также наиболее полно представлена Ж. Бодрийяром. Бодрийяр выделяет ряд различных гипотез относительно постмодерна как конца истории или прекращения событий. Мы воспроизведем их здесь, поскольку в них достаточно полно резюмированы имеющие широкое хождение воззрения, провозглашающие <конец истории>.

В соответствии с одной из них, постмодерн есть результат ускорения движения модерна во всех планах — техническом, событийном, коммуникационном, в плане ускорения экономи- ческих, политических и прочих обменов, вследствие которого <мы перестаем соотноситься со сферой реального и истории>. Мы в такой мере <освободились>, что вышли за пределы определенного горизонта, в котором <возможно реальное>, за которым уже не действует сила притяжения по отношению к вещам и событиям.

Вторая гипотеза относительно конца истории, в противоположность первой, связана не с ускорением, а с изменением социальных процессов. В нынешних обществах господствуют массовые процессы. Возникает инерция социального, которая порождается множественностью и насыщенностью социальных обменов, сверхплотностью городов, рынков, информационных сетей. В нее как в вату проваливаются все события. <Инертная материя социального представляет собой холодную звезду, вокруг массы которой замерзает история. События чередуются и исчезают в индифферентности. Массы, нейтрализованные информацией, выработавшие невосприимчивость к ней, нейтрализуют историю и служат своеобразным поглощающим экраном. Они не имеют истории, не имеют чувства, сознания, не имеют желаний>^. История, смысл, прогресс уже не ускоряют движение к освобождению. Масса в своей <молчаливой имманентности> глушит всякую социальную, историческую, временную трансценденцию. История заканчивается не вследствие отсутствия актеров, отсутствия насилия или событий, а вследствие замедления, индифферентности и оцепенения масс.

Третья гипотеза относительно конца истории связана с преодолением того предела, за которым вследствие все большей информационной наполненности история перестает существовать как таковая. Мы уже никогда не обретем историю, какой она была до эпохи информатизации и средств массовой информации. Мы уже не сможем изолировать историю от <модели ее совершенствования>, которая в то же время есть <модель ее симуляции>, <модель вынужденного поглощения гиперреальностью>, создаваемой СМИ. Мы никогда уже не узнаем, какой была социальность до входа в <техническое совершенство информатизации>.

В настоящее время, считает Бодрийяр, утрачена <слава события>. В течение столетий история развертывалась под знаком значимости событийности, наследуемой от предков и влияющей на грядущее. Ныне история сузилась до <вероятной сферы> причин и следствий. Смысл событий стал ожидаемым смыслом, события программируются. Бодрийяр называет это <остановкой событий>. <Речь идет о подлинном конце истории, конце исторического Разума>^.

Но дело не обстоит таким образом, что мы покончили с историей. Нам требуется <питать конец истории>. Мы как бы продолжаем производить историю, нагромождая <знаки> социальности, политики, знаки прогресса и изменения, а в действительности лишь <питаем> ее конец в том плане, что немного отодвигаем его. Стремление вперед подменяется обращением к прошлому, подменяется бесконечным процессом ревизии всех значимых исторических явлений. Ревизия зачастую принимает форму оправдания исторических преступлений, <переосмысления> всего и вся.

Вместе с тем обращение в прошлое, бесконечная ретроспектива всего, что предшествовало нам, ставит проблему <отбросов>. Что делать с остатками угасших идеологий, революционных утопий, мертвых концепций, продолжающих засорять наше <ментальное пространство>. По существу, вся история представляет собой живые отбросы. <Экологический императив> требует, чтобы отбросы были вновь пущены в дело, были рециклированы. Мы стоим перед дилеммой: либо останки и отбросы истории погребут нас, либо мы используем их в какой- то <причудливой истории>, какую мы в действительности создаем сегодня.

У истории не будет конца, все остатки истории - церкви, демократия, коммунизм, этносы, конфликты, идеология и т. п. могут подвергаться бесконечному новому использованию. Ведь все, что считалось преодоленным историей, в действительности не исчезло, все архаичные и анахроничные формы сохранились и всегда готовы выйти на поверхность. <История вырывается из циклического времени лишь для того, чтобы перейти в порядок рециклирования>^. Рециклирование форм прошлого, их превознесение и усиленное внимание к явлениям прошлого, реабилитация прошлого через имитацию, - все это, по Бодрияру, признаки постмодерна.

Саму историю следует рассматривать как хаотическое образование, где ускорение кладет конец линеарности событий. Следствия приобретают определенную автономию, делающую возможным обратное воздействие на причины. Нужно говорить также об обратном воздействии информации на реальность. Подобная обратимость означает нарушение порядка, или <хаотический порядок>.

 

Тезис четвертый. Конец интеллектуалов

По мнению Зигмунда Баумана, понятие <постмодерн> имеет ценность постольку, поскольку охватывает и артикулирует новый опыт только одной, но очень значимой социальной группы современного общества: интеллектуалов. Их новый опыт состоит в переоценке их позиции в обществе, <переориентации их коллективно осуществляемой функции и их новой стратегии>^.

Концепцию постмодерна породило беспокойное чувство, что та важная роль, которую интеллектуалы играли в эпоху модерна, исчерпала себя и уже практически не нужна. Это тревожное сознание породило <статусный кризис> интеллектуалов, потребность в переосмыслении своего положения и переориентации привычной практики. Переосмыслению подверглось все: вопросы когнитивной истины, моральных суждений и эстетических вкусов.

Статусный кризис интеллектуалов сложился, по мнению Баумана, из трех составляющих. Прежде всего, он был обусловлен серьезной эрозией глобальной структуры доминирования, центром которой был Запад. Со времени своего появления именно интеллектуалы обеспечивали <очевидность> превосходства Запада над остальным миром. В течение трех последних столетий Запад задавал для всего мира концепцию прогресса, определял направления, развитие и основные культурные стандарты, пропагандировал западный стиль жизни. И делали это именно интеллектуалы в рамках своих социальных, философских, эстетических и других теорий.

Второй составляющей статусного кризиса интеллектуалов был уход из социальной жизни рационально обоснованных утопий и идеологий, создаваемых интеллектуалами в качестве средства легитимации политического доминирования. Современное государство и политическая власть не нуждается, по мнению Баумана, в <легально-рациональной легитимации>. Оружие легитимации заменено двумя дополняющими друг друга средствами - соблазном и репрессией. Оба средства требуют интеллектуально тренированных экспертов и они появляются.

Для этих целей накапливается и создается образованная элита. <Но уже нет нужды в <твердокаменных> интеллектуалах, чьей задачей является легитимация, т. е. рациональное доказательство того, что то, что делается, универсально верно и абсолютно истинно, морально и прекрасно>^. Соблазн и репрессия являются двумя главными средствами социальной интеграции и воспроизводства системы доминирования в обществе потребления и массовой информации. Они делают ненужной легитимацию, поскольку структура доминирования с помощью этих средств может воспроизводиться еще более эффективно. <Кризис легитимации> становится <кризисом статуса> интеллектуалов.

И, наконец, последняя третья составляющая статусного кри-зиса интеллектуалов. <Интеллектуалы эпохи модерна всегда рассматривали культуру как свою частную собственность: они ее создавали, в ней жили и даже давали ей имя>^. Экспроприация культуры ранит интеллектуалов наиболее сильно. Сфера образования, которую интеллектуалы ранее считали своей, становится сферой государства. Сферой <массовой культуры> распоряжаются владельцы галерей, издатели, собственники ТВ и т. д. Роль интеллектуалов сводится к роли потребителей, силы рынка экспроприируют их собственность. Интеллектуалы более не являются силой, которая призвана выполнять гигантскую работу по <окультуриванию> и трансформации автономно возникающих форм жизни, стандартов и вкусов. Природные, аборигенные, народные стили жизни вновь, как в домодерновых культурах, получают автономное воспроизводство. И реализуется это воспроизводство уже не через интеллектуалов, а через других персонажей - агентов рынка и массовой культуры. Будущее, по Бауману, не обещает улучшения, силы рынка будут расти, и поэтому выход для интеллектуалов только один - присоединиться к образованной элите экспертов.

Историческое падение интеллектуалов с их критериями единого прогрессивного знания, истины и морали и означает приход постмодерна с его плюрализмом культур, местных традиций, идеологий, форм жизни или языковых игр, а также осознанием этого плюрализма.

 

Тезис пятый. Фрагментация модерна, мультикультурализация

Плюральность культуры, культурных стандартов, кризис <легитимации> - все это признаки постмодерна, которыми характеризуется не только культура, но и социальный порядок в целом. В этом плане интерес представляет концептуализация постмодерна, предложенная американским социологом Джонатаном Фридманом, очень схожая в содержательном отношении с алармистско-критическими тезисами Ф. Ферраротти.

По Фридману, постмодерн связан и является оборотной стороной кризиса модерна,. Это фрагментация модерна, утрата им формы единого исторического процесса, мультикультурализация, утрата порядка. Беспорядок предстает как системная фрагментация ряда параллельных процессов, характеризующих, с одной стороны, уходящий модерн, а с другой - постмодерн.Фридман предлагает следующие оппозиции модерна и постмодерна:

Модерн	Постмодерн
Научное познание	Несопоставимые между собой культурные образования.
Универсальная идентичность	Мультикультурная идентичность.
Политическая и экономическая гегемония Запада	Центробежная политика.
Целостное <эго> модерна	Нарцисстическое разложение.

Господствующей культурной формой постмодерна является постмодернизм. Он противостоит научному знанию и господству рациональности. Постмодернизм - главным образом интеллектуальная идентичность, которая определяет себя как противоположность рационально-научному корню модернизма и ищет новый смысл в либидо и традиционных культурах. В постмодернизме отсутствует критерий различения и оценки, присущий модернизму, классифицирующий утверждения с точки зрения истины.

Постмодерн как эпоха предстает у Фридмана как <эра усиливающегося беспорядка>, который имеет глобальную природу, но вместе с тем обладает систематическим, т. е. специфическим и предсказуемым характером. Этот беспорядок связан с разложением универсалистских, основывающихся на разуме структур модерна, в результате чего усиливается интеграция объединений более низкого порядка, возникают новые структуры и политические союзы, и, соответственно, - новые конфликты.

Центробежные тенденции современного социального мира увязываются постмодернистской социологией с кризисом идеала всеобщего прогресса, имеющего глобальный и необходимый характер, и отходом от соответствующей политики. Этот кризис выразился в распаде единства господствующей социальной формы, иерархии идентичностей. Произошел поворот от политики, направленной на формирование национально-государственной идентичности, к политике культурной идентичности, связанной с процессом размножения <новых> идентичностей, процессом мультикультурализации. Центральным моментом указанного процесса, по мнению Дж. Фридмана, является этнификация идентичности. Речь идет о возникновении социальной идентичности, которая основывается на специфической конфигурации сознания, базирующейся на истории, языке, расе. Все это - социально-конструируемые реальности, однако признание их конструируемого характера не означает, по мнению Фридмана, что они ложны или идеологичны. Более того, он считает, что опасно и неразумно отрицать аутентичность этнокультурной идентичности как значимого социального феномена.

Нации распались на множество этнических и культурных образований. Дж. Фридман выделяет следующие типы новых идентичностей, являющихся новой основой группообразования: этнический тип, националистический, религиозно-фундаменталистский и локальный. Этот процесс имеет местный, глобальный характер. Субнационализм; этнические и локальные движения; конфликты и локальные войны; образование общин, основанных на локальных характеристиках, обладающих собственным культурным самосознанием и стремящихся к автономии от национально-государственных центров; резкое усиление фундаменталистских религиозных движений и как результат - ослабление и трансформация национально- государственного принципа, составляющего один из компонентов проекта модерна и мирового социального и политического порядка, основанного на нем. Эта трансформация глобального порядка ведет к возникновению глобальных экономических и политических классов и широкому обнищанию и миграции больших групп населения.

Культурная этнификация представляет собой глобальный процесс, создаваемый множеством культурных идеологий, которые быстро распространяются по всему миру и способствуют активной политизации культурных идентичностей среди иммигрантских меньшинств, субнациональных регионов и местного населения. Речь идет об утрате гегемонии, дезинтеграции предлагаемой универсалистской модели идентичности модерна и глобальном размножении локальных идентичностей. Закат гегемонии центра принимает форму усиливающегося мультинационализма, а этническая консолидация влечет за собой формирование новых элит. Возникает новый социальный порядок глобального уровня. Постмодерн чреват возможными анархическими тенденциями, и в рамках глобальной системы они вполне предсказуемы. Эта предсказуемость, как считает Фридман, и позволяет говорить о <новом порядке>, именуемом по-стмодерном.

 

Общие характеристики постмодернистского дискурса в социологии

Подводя итог анализу постмодернистской социологии, попытаемся выделить те ее черты, которые позволяют говорить о ней как об определенном целостном и своеобразном явлении в рамках социологических теорий общества XX в.

Постмодернистская социология определяет постмодерн как <конец познания>, <индивида>, <этики>, как конец <социального>, конец <истории>. Она рассматривает современные социально-исторические изменения преимущественно в эпистемо-логических терминах, указывает на контекстуальность требований к истине и воспринимает их как <локальные> и <исторические>, как утратившие универсализм.

Постмодернизм рассматривает структуру самости как нечто размытое и расчлененное: с одной стороны - как фрагментированное опытом, а с другой - беспомощностью, которую индивиды испытывают перед лицом глобализирующих тенденций социальной и культурной жизни. Ежедневная жизнь формируется как результат вторжения символических систем, массовой культуры, конституирующих мир в моделях и символах, которые делают его абсолютно искусственным. Уже никто не апеллирует к <реальному> объекту, поскольку не делается различия между представлениями об объектах и самими объектами, в мире доминируют искусственные модели. Отношение с миром трансформируется фундаментальным образом, и именно потеря связи с реальным миром вызывает ощущение <пустоты> и <бессмысленности> жизни.

Постмодернистская социология делает упор на анализ центробежных тенденций в актуальных социальных трансформациях и подчеркивает их повсеместную распространенность. Контекстуальность и распыленность современной социальной жизни постмодернизм рассматривает в качестве препятствия на пути к координированному политическому действию и социальному единству.

Необходимо указать на одно очень важное в социологотеоретическом плане обстоятельство. Рассмотренные концепции постмодерна не дают ответа на ключевой, на наш взгляд, теоретический вопрос о том, существует ли постмодерн как принципиально новое состояние общества. Анализ предлагаемых концептуализаций свидетельствует о том, что практически никаких новаций ни в рамках ценностно-нормативной и идеологической подсистем, ни в рамках социального порядка постмодернистскими социологами не выявлено. Все эти явления уже были описаны в рамках критических теорий массового общества, зафиксированы контркультурной критикой.

По нашему убеждению, плюрализм ценностей, культур, релятивизация критериев истинности в социальной и культурной сферах есть результат последовательной реализации принципов свободы, равенства и прав человека. В этом отношении следует, скорее, говорить о расцвете либеральной идеологии модерна, который естественным образом сопровождается упадком и ликвидацией любых претендующих на исключительность или тотализирующих культурных образований и социальных позиций, чем об ослаблении или исчезновении самих принципов модерна.

Так, можно говорить, что этот либеральный принцип равенства, провозглашенный модерном, работает и тогда, когда речь идет о разрушении старых национально-государственных территориальных образований и основанной на них старой геополитической системе. Испытывающая давление со стороны этнических и культурных образований система национальных государств испытывала это давление на протяжении всего XX в. Этнизация глобального мирового порядка может быть представлена как борьба за свободу и равенство в сфере этнополитических отношений, как борьба против системы государственно-политического доминирования определенных наций.

В силу этого нам представляется более правомерным подход, в соответствии с которым современность следует рассматривать не как наступление эпохи постмодерна, как это представляется постмодернистской социологии, а как особую стадию модерна, характеризующуюся дальнейшим углублением и реализацией либеральных принципов модерна. Верно зафиксировав целый ряд весьма существенных изменений в глобальном социальном порядке, в ценностно-нормативной и культурно-эстетических сферах, постмодернистская социология сделала неправомерно широкое обобщение относительно современного состояния в целом.

Новые явления в некоторых сферах социальной жизни и в сфере культуры могут квалифицироваться, скорее, как смелое экспериментирование с принципами модерна. И только в этом смысле можно говорить о постмодернистских поисках и обентах постмодерна в нынешней социальной реальности.

Постмодернистские теории во всех своих вариантах существуют как новый вариант социально-критической или шире философской рефлексии современности. Едва ли можно сказать, что они преуспели в социологических описаниях современности и попытках вскрыть <природу постмодерна>: ведь даже в наиболее удачных, ярких, броских постмодернистских вариантах социального теоретизирования или эссеистики вариации на тему алармизма и критики превышают аналитическую составляющую.