Утешение в смерти близких сердцу

 

Н ет... Что ни говорите сердцу, а ему сродно горевать о потере близких; как ни удерживайте слезы, а они невольно струятся ручьем над могилой, в которой сокрыт родственный, драгоценный нам прах. Правда, слезами не возвратить того, что взято могилой, но потому-то и слезы струятся ручьем, что возврата нет из могилы... Я лишился, например, друга, которого жизнью я жил, и мне ли не плакать, когда вспомню, что тут, в могиле, погребено все мое счастье, тут сокрылись лучшие мои радости, сладостнейшие надежды мои?.. Нем тот язык, который так сладко и утешительно делил со мной беседы и в часы радости, и в минуту скорби; замерло то дыхание, которое дышало одною ко мне любовью, и та нежная рука, которая так бережливо хранила меня, с такою охотою и любовью благотворила мне везде, охладела для меня — навсегда... Как слезам не литься? Могу ли не плакать, когда представлю себе, что это чело, в котором действовал некогда ум с такою силою, послужит пищею червей; это сердце, столь радостно трепетавшее жизнью и любовью, сделается добычею тления?.. И бедный человек чего, чего не делает, к чему не прибегает, чтобы только облегчить сердечную скорбь? Но, увы!.. Все напрасно.

Только в слезах, в одних почти слезах, находит для себя некоторую отраду, и только они, и почти они одни, несколько облегчают тяжесть его сердца, потому что с ними только капля по капле вытекает вся жгучесть душевной скорби, весь яд сердечной болезни... Слышит он отовсюду: «Не плачь, не будь малодушен». Но эти возгласы — не пластырь на раны, а часто наносят сердцу новые раны. «Не будь малодушен». Но кто скажет, что Авраам был малодушен, а и он плакал, рыдал по жене своей Сарре, прожившей 127 лет. Малодушен ли был Иосиф? А и он плакал об отце своем Иакове, и плакал не день, не два, а семьдесят дней. Кто скажет, что малодушен был и царь Давид? А послушайте, как горько рыдает он при вести о смерти сына своего Авессалома: «сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!» (2 Цар. 18: 33).

Нет, каждая могила достойного человека всегда орошается слезою горькой любви. И что говорить о людях, когда и Сам Спаситель, до конца потерпевший Свои неописуемо тяжкие страдания на Кресте, над прахом друга своего Лазаря возмутился духом и прослезился? Он плакал, Владыка живота и смерти, плакал в то время, когда пришел ко гробу друга Своего с тою именно целью, чтобы воскресить его из мертвых... А нам, немощным людям, удержать слезы, при разлуке с милым сердцу, нам остановить вздохи в сжатой от скорби груди, — о, это невозможно, это противно нашей природе... Нет, дайте нам каменное сердце, — и слез тогда у нас не будет, или не мешайте лить слезы!..

Все это — правда. И я не могу, не смею осуждать ваши слезы; я даже готов смешать свои слезы с вашими: я хорошо понимаю, что где сокровище ваше, там и сердце ваше (см.: Мф. 6: 21); я знаю, по собственному опыту знаю, как тяжело, невыразимо тяжело поднять руку, чтобы бросить на прощанье горсть земли в могилу близкого, родного... Плачу и рыдаю, когда думаю о смерти и вижу во гробе лежащую, по образу Божию созданную, нашу красоту, безобразную, бесславную, не имеющую вида... (см.: Погребальный канон преподобного Иоанна Дамаскина). Но как ни сродно нам плакать о близких нам усопших, однако эта скорбь наша должна иметь свою меру. Иное дело — язычники: они плачут, и плачут иногда безутешно, потому что не имеют упования. Но христианин — не язычник: ему и стыдно, и грешно плакать об умерших без всякой отрады и утешения.

«Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды» (1 Фес. 4: 13), — говорит Апостол всем христианам. «Дабы вы не скорбели...» Что же может облегчить эту скорбь христианина? Где для него этот источник отрады и утешения?.. Рассмотрим причины, которые заставляют нас лить слезы над прахом близких, и Бог поможет нам найти для себя этот источник.

Итак, о чем же мы плачем при разлуке с милым сердцу? Прежде и более всего о том, что он перестал жить с нами на этом свете.

Он перестал жить с нами на этом свете... Но посмотрите беспристрастно на жизнь нашу земную и рассудите, что она такое.

Давно премудрый сказал: «суета сует, — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» (Еккл. 1: 2–3). Кто же это так невыгодно отозвался о здешней жизни? Уж не узник ли какой, который, сидя в душной темнице, не видит почти ничего, кроме тяжких цепей, раздирающих его тело? Такая жизнь кому приятна? И вот не он ли это оглашает своды темницы таким безотрадным воплем: «Суета сует, — все суета?..» Нет, не он. Так, может быть, богач по непредвиденным обстоятельствам ниспал в нищету, или бедняк, который при всех трудах и усилиях чуть не умирает от холода и голода?.. Нет, и не такой человек. Так видно, обманутый честолюбец, который всю жизнь свою посвящал на то, чтобы подняться в обществе на несколько ступеней выше, и после бесполезных трудов и усилий видит себя еще менее уважаемым, чем прежде, когда он стоял ниже, но действовал благороднее?.. О, нет, нет; и не такой человек. Кто же этот несчастный с таким мрачным взглядом на мир?.. Это — Соломон, это — царь, и какой царь!.. Чего ему не доставало для счастливой жизни? Мудрости ли? Но кто мудрее был того, кому известны были и состав земли, и действия стихий, и течение времени, и расположение звезд, и свойства животных, и помышления человеков, и всё, что скрыто и явно? Богатства ли? Но кто мог быть богаче того, кому целый свет, и земля и море, приносили все лучшие сокровища, у кого было и золото, и серебро, и имения царей и стран?.. Славы ли, или величия?.. Но какое имя было громче имени царя израильского, обладавшего миллионами подданных? Наслаждения ли благами жизни? Но вот что сам он говорит о себе: «Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих» (Еккл. 2: 10). Кому бы, казалось, могла прискучить такая счастливая, привольная жизнь; и, однако ж, человек, которому суждено было обладать всеми благами земными и испытать все разнообразные наслаждения жизни, — человек этот, испытав все, сделал наконец такое заключение о жизни: «cуета сует, — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» (Еккл. 1: 2–3).

Или вот еще другой царь, Давид. Престол его сияет золотом, а он и среди блеска золота взывает: «cердце мое поражено, и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой» (Пс. 101: 5); «Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами» (Пс. 101: 10). Царская диадема его сияет драгоценными камнями; а из груди его, покрытой блеском славы и величия, исторгается вопль: «Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок...» (Пс. 21: 15–16). Дворец его из кедра и кипариса, но для грусти и туда открыты двери, и вот из глубины богатых чертогов слышатся вздохи: «Утомлен я воздыханиями моими: каждую ночь омываю ложе мое, слезами моими омочаю постель мою» (Пс. 6: 7).

Так вздыхали о тяжести жизни и счастливейшие из людей; что же сказать о тех, которым досталось во всю жизнь свою нести тяжкий крест испытания? Терпелив был Иеремия пророк среди гонений и обид, которые испытывал он отовсюду, как обличитель лжи и нечестия; а были, однако ж, минуты, когда и этот терпеливый страдалец взывал: «За что так упорна болезнь моя, и рана моя так неисцельна, что отвергает врачевание? Неужели Ты будешь для меня как бы обманчивым источником, неверною водою?» (Иер. 15: 18); «Горе мне, мать моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею! никому не давал я в рост, и мне никто не давал в рост, [а] все проклинают меня» (Иер. 15: 10).

А Иов, этот дивный пример твердости и великодушия в несчастии?.. Невольно изумляешься, когда слышишь, как он благословляет Бога и в тот самый день, когда все стада его гибнут и все дети его кончают дни свои под развалинами дома... Какое несчастье и какое великодушие! Но для Иова как будто еще мало: вот покрывают его смрадные струпы от ног до головы; а тут является жена, подруга жизни, и учит его отчаянию; здесь являются его друзья как будто для того только, чтоб больше раздражать его... Боже мой, Боже мой! Сколько стрел в одну цель! Сколько бед на одну голову!.. И Иов, однако, все благословляет Бога... Какая необычайная сила духа! Какое изумительное терпение! Но человек — не камень: были минуты, когда и эта адамантовая душа разбивалась от скорби; были минуты, когда и сам Иов, покрытый струпами, сидя на гноище, горько взывал: «погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!» (Иов. 3: 3); «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?» (Иов. 3: 11); «Когда ложусь, то говорю: “когда-то встану?”, а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета» (Иов. 7: 4).

Но к чему прислушиваться к воплям такой глубокой древности? Вот и мы живем и, взглянув беспристрастно на дни свои, не скажем ли иной раз с тем же Иовом: «Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника?» (Иов. 7: 1). Вот рождается человек, и в то время, как мать не помнит скорби от радости, яко человек родился в мир, первый привет земле этого нового гостя земного — горький вопль бессилия, как будто пророческий укор ей за те огорчения, какие она готовит ему... Вот приближается он к смерти, и что опять? Тяжким стоном изнеможения прощается с землею, как будто укоряя ее за минувшие бедствия... А по началу и концу легко уже судить и о продолжении жизни. И кто этого не испытал? Ибо кто жил и не скорбел, кто жил и не проливал слез?

Один теряет близких и любезных сердцу, у другого страдает честь и слава, у третьего много врагов и завистников, четвертый стонет от болезни, иной вздыхает от расстройства домашних обстоятельств, этот оплакивает бедность свою... И обойдите всю вселенную, но где вы найдете человека, который бы был счастлив вполне, во всех отношениях?.. Ищите дни, ищите ночи, а его нигде не найдете. Если бы и нашелся такой человек: что же? Самое опасение, чтобы со временем не изменились счастливые его обстоятельства, уже не есть ли для сердца его червь кровожадный? А страх смерти, которая рано или поздно, а непременно пресечет земное его счастье?.. А совесть, а внутренняя борьба со страстями?..

Вот наша жизнь на земле! Здесь нет радости без скорби, нет счастья без бед. И это от того, что земля не ад, где слышны только вопли отчаяния и скрежет зубов, но и не рай, где раздаются только лики радости и блаженства. Что же такое жизнь наша на земле? Теперь — это место изгнания, где и вся тварь с нами совоздыхает и соболезнует даже доныне. Оттого старайтесь, сколько сил есть, окружать себя одними радостями, а рано или поздно услышится голос: «умножая умножу скорбь твою» (Быт. 3: 16). Усиливайтесь говорить душе своей: ешь, пей и веселись, а придет пора — и испытаются на деле слова Божии: «проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей» (Быт. 3: 17). Сейте вокруг себя розы счастья, а наступит время — и появятся подле вас тернии колючие. Наслаждайтесь свежестью сил своих, любуйтесь цветущим здоровьем и в лестной надежде прилагайте в мечтах своих дни ко дням, годы к годам, а ударит час, и вы, обманутые сладкими мечтами, со скорбью услышите глас: «в сию ночь душу твою возьмут у тебя; прах ты и в прах возвратишься» (Лк. 12: 20; Быт. 3: 19).

Что такое жизнь наша на земле? Это — училище, где мы воспитываемся для неба. А одни ли только радости живут в училище, — об этом знает каждый, кто только учился. Весело иногда бывает вспомнить о жизни школьной по выходе из училища, а всегда ли весело было то время, когда воспитывались? Заботы, труды, огорчения — кто не помнит вас?.. И кто, живя в училище, не думал и не мечтал: «Ах, скоро ль окончатся мои занятия, скоро ль выйду на свободу?..» Что такое жизнь наша на земле? Это — поприще для беспрестанной войны со врагами, и с какими врагами!.. Один другого лютее и хитрее: то мир нас преследует с хитростью коварного друга или злобою свирепого врага, то плоть похотству-ет на дух, то диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить (см.: 1 Пет. 5: 8). А доколе идет война, дотоле не может быть мира.

Что такое жизнь наша на земле? Это — путь в нашу родину, и какой путь!.. Есть и широкие, и гладкие пути; но не дай Бог вступить и идти этими путями: они опасны; они ведут в пагубу... Нет, не такой путь проложен для христианина от земли на небо; это — путь узкий, тернистый, такой путь, на котором дебри за дебрями, горы за горами, камни за камнями, терны за тернами... Тут не раз добрый путник вздохнет от сердца, не раз обольется кровью и слезами... Что такое жизнь наша на земле? Это — море, и какое море!.. Не тихое и светлое, на которое иногда приятно смотреть и любоваться; нет, это море грозное и шумное, море, воздвизаемое напастей бурею, на котором утлой ладье — нашей душе — непрестанно угрожают опасности, то от вихрей страстей, то от стремительных волн клеветы и нападений; и что было бы с нею, если бы у нее не было с собою кормила веры и якоря надежды?..

Итак, вот что значит жизнь наша на земле! Рассудите же теперь беспристрастно, о чем мы так безутешно плачем, при разлуке с близким нашему сердцу? О том, что он перестал жить на этом свете... А это что значит? То, чтоблизкий нам уже окончил все суеты мирские, оставил все беды и огорчения, которые для нас еще остаются; то, что этот странник уже миновал страну пришествия, этот воспитанник уже окончил лета воспитания, этот воин Христов уже оставил поле брани, этот путник достиг уже родины, этот плаватель уже проплыл бурное море и вошел в тихую пристань... Что же значат после этого слезы наши, когда смерть мужу покой, и на все наши вопли и рыдания не ответствует ли он нам своим мирным молчанием: не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших (см.: Лк. 23: 28)? Итак, плачь над умершим, ибо свет исчез для него... Но меньше плачь над умершим, потому что он успокоился (см.: Сир. 23: 9, 10). Почил от суеты, трудов, огорчений. Вот мысль, на которой останавливались, хоть не к благоплодному утешению, при разлуке с близкими, многие язычники — люди, не имеющие упования, люди, которые верили и верят, что мертвые ничего не знают (см.: Еккл. 9: 5), что случайно мы рождены и после будем, как небывшие: дыхание в ноздрях наших — дым, и слово — искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух; и имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших (см.: Прем. 2: 4). Так верят язычники и, по вере своей, весело празднуют на курганах родных и друзей. Благодарение Господу!.. Мы не язычники и тем с большим уважением и усладою можем, взирая на смерть, как на конец всем бедствиям и горестям жизни, повторить то, что сказал Премудрый: «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе» (Еккл. 4: 2), или то, что сказал Апостол Христов: «блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих» (Откр. 14: 13).

Но смерть не только есть конец нашей суетной жизни; она есть вместе и начало новой, несравненно лучшей жизни: смерть есть начало бессмертия, и вот новый для нас источник утешения при разлуке с близкими и родными, источник, из которого и Сам Спаситель почерпнул утешение для Марфы, оплакивавшей смерть брата своего Лазаря, когда сказал: «Воскреснет брат твой». Не место здесь подробно доказывать истину бессмертия нашей души и воскресения тела: какой христианин не исповедует священного догмата: чаю воскресения мертвых? Но мы только напоминаем здесь эту животворную и успокоительную истину: для человека, потерявшего кого-либо из близких сердцу, что может быть отраднее, как не убеждение, что человек, которого он оплакивает, не умер, а жив душою, и что будет время, когда он восстанет не только с душою, но и с телом?.. А эту истину, столь отрадную, каждый легко может видеть и в природе видимой, и в собственной душе, и в Слове Божием, и в истории.

Вот на небе солнце. Смотрите же: утром оно, как младенец, является на небо, в полдень потом оно сияет с полной силой, а вечером, как умирающий старец, заходит за землю. Но меркнет ли оно в то время, когда земля наша, простившись с ним, покрывается мраком ночным? О, нет; оно светит по-прежнему, только по другую сторону земли. Не ясный ли это образ того, что и душа наша — светильник нашего тела, не гаснет, когда тело, разлучившись с нею, скрывается во мраке могилы, а горит, как и прежде, только на другой стороне — на небе?

А вот и земля проповедует ту же отрадную истину. Она весною является во всей красоте, летом приносит плоды, осенью теряет силы, а зимой, будто саваном умершего, покрывается снегом. Но уничтожается ли внутренняя жизнь земли, когда поверхность ее мертвеет от холода? О, нет; для нее снова наступит весна, и тогда она снова явится во всей красоте, с новыми свежими силами. Не образ ли это того, что и душа, — эта жизненная сила человека, — не гибнет, когда бренная оболочка ее мертвеет? Не образ ли это того, что и для умершего наступит некогда прекрасная весна воскресения, когда он не только с душою, но и с телом восстанет для новой жизни?

Но что говорить о солнце, что о земле, когда и самые цветы полевые, так небрежно нами попираемые, только на время теряют свое бытие, чтобы потом опять явиться в такой красоте, что и сам Соломон не одевался так, как каждый из них? Словом, в природе все умирает, и ничто не погибает; возможно ли, чтоб только одна душа человеческая, для которой все земное создано, со смертью тела навсегда прекратила свое бытие?.. О, нет, нет!

Всеблагий Бог единственно по благости Своей сотворил человека, украсив его Своим образом и подобием так, что человек только малым чем умален от Ангел (Пс. 8: 6); но в чем бы отразилась благость Его, если бы человек прожил на земле пятьдесят, много сто лет, и то большею частью в борьбе с лишениями, скорбями, испытаниями, и потом со смертью потерял навсегда свое бытие?..

Бог премудр: что же? Для того ли только Он украсил нас Богоподобными совершенствами и даровал нам все для жизни и благочестия, чтобы это прекрасное создание после нескольких десятков лет вдруг уничтожить?.. Бог правосуден; а на земле Его что такое?.. Часто и часто здесь путь нечестивых успешен, праведные же срезаются, как колосья, добродетель стонет от горя, порок ликует от радости... О, будет, несомненно будет время праведного суда и воздаяния, когда каждый получит [соответственно тому], что он делал, живя в теле, доброе или худое (см.: 2 Кор. 5: 10)... Жив Бог — жива душа моя! Эту отрадную истину с полной силой раскрывает слово Божие и подтверждает история.

Вот пророк Даниил говорит: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление». (Д ан. 12: 2). Вот Исаия взывает: «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела!» (Ис. 26: 19). Вот Иов размышляет: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию». (Иов. 14: 14; 19: 25).

А вот и дивное свидетельство пророка Иезекииля: ему суждено было даже видеть образ сего воскресения. Среди поля, усеянного сухими костями человеческими, он видел, как, по слову Божию, кости эти пришли в движение и стали совокупляться одна к другой, каждая к своему составу, как потом появились на них жилы и выросла плоть, как покрылись они кожей, потом вошел в них дух жизни, и они жили и стали на ногах своих в великом множестве.

Вслушайтесь еще в слова доблестной матери Маккавеев, исстрадавшейся страшными мучениями своих сыновей-мучеников, в слова, сказанные ею последнему, самому младшему своему сыну: «Умоляю тебя, дитя мое... будь достойным братьев твоих и прими смерть, чтобы я по милости Божией опять приобрела тебя с братьями твоими» (2 Мак. 7: 28, 29). И так, эта дивная мать, впоследствии, после мученической кончины семи сыновей своих, сама потерпевшая ту же кончину, только тем и утешалась, что по смерти своей опять будет неразлучно вместе со своими сыновьями-мучениками.

Но эта утешительная истина, столь ясно открытая в Ветхом Завете, в полном уже свете является в Завете Новом. Ибо, что может быть яснее слов Апостола: «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» (1 Кор. 15: 22); «мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» (1 Фес. 4: 16, 17).

Или что может быть яснее слов Спасителя: «наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут», «и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения» (Ин. 5: 25, 29). «Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день» (см.: Ин. 6: 40).

Но подобных мест так много, и все они так ясны, что и перечислять их нет надобности. И кто же это говорит? Это Сын Божий, Которого слова и обетования так верны, что скорее прейдет небо и земля, нежели прейдет одна йота, или одна черта из закона Его. Это всемогущий Чудотворец, Который, во время земной жизни Своей, не только исцелял больных, укрощал бури и ветры, изгонял бесов, но и воскрешал мертвых. Это величайший Пророк, Который, что ни предсказал, все то исполнилось в свое время со всею точностью и полнотой; можно ли после этого даже подумать, чтобы только это одно пророчество Его, — пророчество о нашем воскресении, — не исполнилось? А если все еще невероятным кажется неверующим, что Бог воскрешает мертвых, то пусть они спросят самих мертвецов, которые восстали из гробов своих. Вот перед ними юный сын Сарептской вдовицы, воскрешенный пророком Илиею, вот сын вдовы Соманитянки, воскрешенный пророком Елисеем, вот юный сын вдовы Наинской, вот дочь Иаира, четверодневный Лазарь, уже смердевший, воскрешенные Спасителем, вот Евтих, воскрешенный апостолом Павлом, девица Тавифа, восставшая по слову апостола Петра: пусть спросят всех их, — и все они единогласно скажут: «Мы были мертвы, и вот, по слову Божию, мы ожили...» А сколько гробов отверзлось, сколько умерших восстало, когда Спаситель, возопив гласом велиим, испустил дух!..

Сколько и по вознесении Иисуса Христа на небо и по кончине святых апостолов было подобных явлений! Один еретик во дни преподобного Макария проповедывал, что воскресения мертвых не будет. Преподобный повел еретика на кладбище и здесь воззвал по имени к одному брату, недавно погребенному, и почивший тотчас же отозвался на зов святого, и, по открытии могилы, нашли его ожившим. В его же время одна вдова безутешно плакала по смерти мужа своего, который умер, не сказав, куда он положил чужие деньги, которые у нее требовали. Преподобный спросил мертвеца, куда он положил чужие деньги, — и мертвец, дав ответ, как живой, опять уснул сном смерти.

Вот еще что благочестивое предание рассказывает о святителе Донате: одна вдова жаловалась ему на то, что заимодавец, которому муж ее, уже умерший, был должен и долг уже уплатил при жизни, только не взял от него расписки, не позволяет похоронить мужа, доказывая, будто долг им еще не уплачен. Святитель, коснувшийся мертвеца рукой, сказал: «Послушай», и мертвый, открыв глаза, сказал: «Вот я, владыко». Святитель рассказал ему о заимодавце. Мертвый сел и, грозно взглянув на лжеца, сказал, когда и где он отдал ему долг; потом потребовал от него записку, разодрал ее и сказал: «Хорошо, что ты, праведный муж, разбудил меня на обличение грешника; вели же мне опять уснуть» — и, по слову святого, опять лег и почил. Подобные сведения можно читать в жизни преподобного Севира пресвитера, преподобного Патермуфия, преподобных Марка и Феофила Печерских и проч.

Итак, что же без меры плакать о разлуке с близкими и родными, видя, что тело их возвращается в землю, откуда оно взято, и там предается тлению? Пусть оно предается тлению, чтобы тленное сие облеклось в нетление, и мертвенное сие облеклось в бессмертие; пусть оно сеется не в честь, чтобы восстало в славе; сеется в немощи, чтобы восстало в силе; сеется тело душевное, чтобы восстало телом духовным.

Для нас, конечно, не понятно, как оно может воскреснуть, когда оно все превратилось в тление, или даже стало пищею червей. Но спрашивали об этом еще апостола (Павла — Ред.) и вот что он сказал на это: «Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно... но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело» (1 Кор. 15: 36–38). А плачет ли земледелец, когда бросает зерно в землю и видит, что оно там предается гниению? Нет. Он заплакал бы тогда, если бы зерно, брошенное им в землю, не согнило, заплакал бы потому, что если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно (см.: Ин. 12: 24). Нет, он радуется, когда брошенное им зерно предается гниению, радуется потому, что знает: если умрет, то принесет много плода (см.: Ин. 12: 24).

Зачем без меры плакать и о душе, когда она по разлучении с телом возвращается к Богу, Который дал ее? Худо ли ей у Бога? О, если и престолы царей земных окружают радость и блаженство, то чего недостает для счастья и блаженства подле престола Царя Небесного?.. Какая страна счастливее той, где не голодны, не жаждут, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, а только жизнь бесконечная, жизнь, исполненная светлых радостей, высоких, чистых наслаждений? Что может быть лучше того града, который уготован так прекрасно, как невеста для мужа своего, где нет ни одной слезы, где не знают смерти, где не слышно ни плача, ни вопля, ни болезни, а напротив, везде только радости, и радости столь прочные, что их отнять никто не может, радости столь великие, что не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (см.: 1 Кор. 2: 9).

Понятны после этого воззвания царя Давида: «Как вожделенны жилища Твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни. Блаженны живущие в доме Твоем» (Пс. 83: 2, 3; 5), «Жаждет душа моя к Богу крепкому, 23 живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие!» (Пс. 41: 3). Понятны воззвания апостола Павла: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7: 24), имеющего желание быть со Христом (см.: Флп. 1: 23). Понятны слова и мужа апостольского, священномученика Игнатия Богоносца, осужденного на страдания: «Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтобы в Нем мне воссиять... Пустите меня к чистому свету: явившись туда, я буду человеком Божиим». Понятны та светлость лица, тот мирный, радостный взор, та сладкая, неземная улыбка, с которыми многие святые расставались со здешним миром. Весело было, например, преподобному Пафнутию Боровскому лежать на смертном одре и в ожидании блаженной кончины петь погребальные песни до той самой минуты, пока смерть не сомкнула уст его. Весело было Афанасию Афонскому сомкнуть глаза навеки с последними словами радости: «Слава Тебе, Боже, слава Тебе, Боже!» Весело было преподобному Даниилу Столпнику приветствовать пришедших за ним пророков, апостолов, мучеников и других святых, и преподобному Нифонту зреть в минуту кончины не только всех небожителей, но и Самую

Пречистую Матерь Божию. Весело было и преподобному Макарию Египетскому расстаться с жизнью в присутствии Ангелов и сказать: «Господи! В руки Твои предаю дух мой». Как им было не радоваться? Кончились для них дни в месте плача и воздыханий и открывается обитель света и радости; кончилось время, наступает вечность; кончились подвиги и труды, предлежат венцы и награды; кончилась брань, наступает мир... Но увы, увы!.. Только что блеснула светлая радость при взгляде на смерть праведников и при воображении небесных радостей, а бедное сердце опять стесняется скорбью, а горькие слезы опять струятся из глаз... О, если бы за гробом был только рай со своими радостями!.. Не о чем было бы плакать тогда, не о чем вздыхать.

Но как не вздохнуть, как не выронить слезы при разлуке с близким, когда вспомнишь, что смерть грешника люта, что за гробом есть не только рай, но и ад со своими мучениями, есть место, где все темно, хоть и горит никогда несгораемый огонь для мучения грешников, где много слез, хоть они и не могут не только угасить, но и прохладить огня гееннского, где слышны только вопли отчаяния да скрежет зубов?.. Что, если близкий мой там, где смерти ищут как отрады, и не находят! А мудрено ли это, когда в светлые обители Отца Небесного не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни (см.: Откр. 21: 27). А между тем никто не чист от скверны, даже если один день жизни его на земле. Мудрено ли это, когда там, на Страшном Суде, будут некоторые взывать: «Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творил и?» (Мф. 7: 22), и, несмотря на то, услышать грозный ответ: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие», потому что «не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!”, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф. 7: 23, 21)!..

Ах!.. Как не вздохнуть от сердца о судьбе родного, удалившегося туда, откуда никто не приходит с вестью, когда вспомнишь слова апостола (Петра — Ред.): «если праведник едва спасается, то нечестивый и грешный где явится?» (1 Пет. 4: 18).

Да, подобные мысли могут сильно возмутить душу при воспоминании об умерших, близких сердцу. Сами даже апостолы, когда Господь сказал им: «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19: 24), сами даже апостолы в недоумении спрашивали: «так кто же может спас-т ись?» (Мф. 19: 25). Но тут и ответ Господа, тут и отрада для сердца: «человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19: 26).

Итак, да не смущают сердце наше и эти горькие мысли! Приведем на память неизреченное милосердие Божие, и дух наш успокоится; припомним некоторые черты из жизни усопшего, с которым мы расстаемся, и горесть наша усладится. Поясним состояние, в каком находятся почившие от минуты смерти до минуты Страшного Суда Божия, и вздохи наши будут легче...

Кто измерит бездну милосердия Божия? Мы, будучи злы, и то умеем даяния благие давать нашим: есть ли между нами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею (см. Мф. 7: 9–11)? Что же сказать об Отце Небесном, Который весь — есть любовь? Какая любовь может быть горячее, как не любовь матери к своему детищу? Но любовь к нам Отца Небесного еще выше, еще пламеннее материнской любви. «Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (Ис. 49: 15).

Вот уже с лишком семь тысяч лет мир стоит, и семь тысяч лет ото дня падения Адама; до наших дней неумолчно гремит над землею один глас небесной любви: «не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33: 11). С судом праведным является Бог в раю, по падении Адама; но и в самом суде правды Его не сияет ли во всем величии небесная любовь? Он с любовью вопрошает Адама и жену его о причине падения, и тогда уже, когда ни тот, ни другая не хотели вполне сознать пред Ним своей вины, тогда уже только определяет им суд и наказание, и притом как?.. Это нежный Отец, сквозь слезы, так сказать, учащающий раны любимым детям своим; это Отец, который левою рукою своею бросает на землю проклятие, а правою указывает уже на благословение. Гневен Бог в Содоме и Гоморре, но и здесь «сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Лк. 13: 34). Небесная любовь соглашается пощадить город сначала для пятидесяти праведников, потом для сорока пяти, потом для тридцати и, наконец, даже для десяти, и когда уже и десяти праведников не нашлось в целом городе, только тогда уже пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь (см.: Быт. 19: 24). Ниневия оскорбила Бога: правда Божия хочет наказать грешный город, а любовь Божия хочет помиловать и посылает к грешникам пророка Иону, возвестить им, что через три дня Господь посетит Ниневию гневом Своим, если не покаются; но когда ниневитя не покаялись, тогда и Бог пожалел о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел (см.: Ин. 3: 10).

Но кто исчислит все милости Божии к человеку-грешнику?.. Законы, пророки, знамения и чудеса, явления природы, и грозные и благодетельные, — что такое, как не выражения любви Его к человеку? И нужно ли все это исчислять, когда все знают, что так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (см.: Ин. 3: 16). Не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы спасти Им мир. И вся жизнь, все дела и слова Единородного Сына Божия суть непререкаемые доказательства бесконечной любви Его к роду человеческому.

Прочитайте со вниманием притчу Его об одной из ста потерянной овце, или об одной из десяти потерянной драхме, или притчу о блудном сыне, и вы поймете, как дорог для Него человек, поймете, что точно не только душа, не только тело, но и самый волос на главе его в счету у Него... Вопросите смиренного мытаря, вопросите блудницу, омывшую ноги Спасителя миром и слезами, вопросите всех мытарей и грешников, с которыми Он делил и беседы, и пищу, и питье. Вопросите самарян, на которых апостолы хотели низвести огонь с неба. И все они в один голос должны сказать: «Он благ, пришел призвать не праведных, но грешных к покаянию, пришел не судить мир, но спасти Собой мир». А взойдите еще на Голгофу, и там уже не будет вам никакой нужды спрашивать о величии любви Сына Божия к грешнику... Тут Сам Он самым делом оправдывает слова Свои: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13). Ту т каждая язва на теле Спасителя, каждая капля крови, каждый вздох, вылетевший из груди Его, — все, все говорит о бесконечной любви Его к грешнику... Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих...

О, безмерная любовь Божия! Где ж други твои, за которых Ты полагаешь душу Свою?.. Какие друзья окружают Тебя? Это ли друг Твой, который дает Тебе святотатственное лобзание? Это ли друзья Твои, которые осыпают Тебя заплеваниями, заушениями, ранами, осуждают на смерть, распинают на Кресте?.. Это ли друзья Твои, на которых небо не может смотреть и закрывает ясные очи свои, которых земля не может держать и трепещет от тяжести грехов их?.. А Ты и за них, неизреченная Любовь, и за них взываешь со Креста к Отцу Своему Небесному: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают...» (Л к. 2 3: 3 4). Кто же, повторяю, измерит бездну любви и милосердия Божия к человеку-грешнику?.. Итак, опустив в землю родного или близкого нам, прольем о нем слезы как о грешнике, но в то же время вверим его милосердию Божию, вспомнив, что и этот грешник дорог был для Господа, что и за него принесена умилостивительная Жертва на Кресте, что и за него пролита на Голгофе бесценная Кровь, и скажем с апостолом: «Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?» (Рим. 8: 31–32).

Проливая слезы над прахом близкого нам, припомним некоторые черты из жизни его: он был грешник, но он веровал в Сына Божия, пролившего Кровь Свою для искупления мира, а верующий в Него не будет осужден, и Бог послал в мир Сына Своего именно для того, чтобы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (см.: Ин. 3: 15). Был грешник; но сподобился таинства Святого Крещения, а это Таинство — дверь в Царствие Божие. Был грешник; но, может быть, всегда твердо исповедывал Имя Христово; может быть, не раз смеялись над ним, когда он, например, молился, издевались, когда посты соблюдал; ложно толковали о нем, когда он святые места посещал по чистому усердию благочестивого сердца, а он не переставал молиться и поститься, как бы не слыша никаких оскорблений, не видя никаких насмешек, а таким обещана великая награда на небесах (см.: Лк. 6: 23).

Был грешник; но, может быть, в жизни своей не раз удавалось ему прощать ближних своих, а сказано: если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный (см.: Мф. 6: 14). Был грешник; но, может быть, не любил фарисейской гордости, а лобызал мытарево смирение: а кто умалится, как... дитя, тот и больше в Царстве Небесном (см.: Мф. 18: 4).