Последнее фото главы Черного ордена

Истоки верности и ловушка для немца, или О том, к чему приводят опрометчиво данные клятвы и чем чревато принесение присяги

… Там, где кровь герои льют,

Буйно вырастет вновь трава,

Разнесут повсюду весть

Скальды, что на свете есть

Те, кому мужская честь

Много дороже, чем голова.

Антон Кудрявцев. «Смерть Гуннара»

Надо признать, что о морально-нравственных устоях, которые лидеры Третьего рейха считали единственно подходящими для своих подданных, мы знаем совсем немного. Но о чем можно сказать с уверенностью, так это о том, что в основе всего лежала верность. Не режиму, не правящей партии и не ее лидеру, но верность слову, клятве, присяге. Для немца первой половины ХХ века, будь то мелкий клерк, рабочий или кадровый офицер, данное слово значило гораздо больше, чем мы склонны предполагать. Нарушить его, пойти на измену было не то чтобы чем-то аморальным, постыдным, заслуживающим презрения, – но немыслимым, настолько идущим вразрез с нормальной линией поведения, что о таких случаях можно говорить как об исключениях из правил, еще раз эти правила подтверждающих. И это не было чем-то привнесенным извне. Напротив, речь идет о чертах национального характера, имманентно присущих немцам. Об особенностях германского менталитета.

Откуда они взялись и как сформировались? Ответить на этот вопрос несложно. В первую очередь нужно вспомнить столь нелюбимое лидерами НСДАП христианство. Правда, нам придется говорить о двух его конфессиях, разделивших Германию надвое. Каждая повлияла на формирование национальных черт по-своему, однако результат, о котором идет речь, был один: понятие чести и верности было свято для всех.

Север Германии на протяжении трех столетий был протестантским. Как следствие, и этика у граждан Пруссии, Голштинии, Мекленбурга и т. д. была соответствующая – протестантская. Довольно специфичная, во многом вполне соответствующая тому образу немца, а точнее – пруссака, что многократно высмеивался в анекдотах. К тому же в северных землях в большей степени развивалась промышленность, что также влияло на формирование национального характера. Именно отсюда прусская прагматичность, чересчур рациональный подход к жизни, традиционно принимавшийся окружающими народами за черствость. Сухость в общении, пунктуальность, размеренность всей жизни и подчинение правилам каждого поступка, дисциплина, сравнимая разве что с армейской, – эти качества, которые традиционно преувеличивались пропагандой стран, ведущих с Германией очередную войну, были в той или иной мере действительно присущи немцам северных земель.

У южан – саксонцев, баварцев, швабов и других, исповедовавших католическую веру, был несколько иной менталитет. Их верность клятве, да и просто обещанию, происходила от иных корней – из почтения к присяге как к обещанию перед лицом Господа. Жителям сельскохозяйственных регионов Германии были в большей степени свойственны сентиментальность, набожность, да и вообще они отличались от своих северных соотечественников: были более жизнелюбивыми, общительными, шумными, – но при этом тоже являлись законопослушнейшим народом, идеальным материалом для создания армии. Так что в принципе мы с полной уверенностью можем говорить о верности присяге как о чем-то, свойственном если не всем немцам, то большинству из них.

Еще одним фактором, едва ли не более важным, чем воздействие католической веры и протестантского морализаторства, была, разумеется, война. Германия вела войны – то успешные, то проигрышные – на протяжении всей своей истории. Это вполне понятно: немцы всегда были воинственной нацией, что неоднократно замечали их подчас более продвинутые в военном искусстве, но в то же время более миролюбивые соседи. Естественно, в обществе закрепилось специфическое представление об идеальном мужчине как о военном. Это видение мужского идеала властвовало над умами как во времена расцвета Германской империи, так и во времена раздробленности.

По условиям Вестфальского мира, которым завершилась Тридцатилетняя война, Германия была разбита на множество мелких государств, зачастую почти нежизнеспособных вследствие своих микроскопических размеров, и превратилась из мощной империи в «лоскутное одеяло» – источник ремесленников для всех стран-соседей и родовитых, но бедных невест для королевских династий окружающих стран.

Мало того, можно сказать, что распад страны на множество мелких княжеств, королевств и курфюршеств укрепил его. Потому что карликовые государства были в большинстве своем довольно милитаризованными и агрессивными, их правители признавали вооруженное столкновение идеальным средством решения территориальных конфликтов – даже если спорная территория была размером с письменный стол. Естественно, что этические и моральные устои, сформировавшиеся в таких условиях, не могли не испытать сильного влияния армейской культуры. Беспрекословное подчинение приказам, субординация, верность долгу стали частью немецкого менталитета, а армия превратилась в элиту общества. Быть дворянином и не служить, высоко ставить себя и при этом не иметь отношения к армии было просто нонсенсом, нелепицей. Образцом для подражания, идеалом немца был прусский король Фридрих Великий.

Фридрих II Великий (1712–1786) – прусский король из династии Гогенцоллернов, крупный полководец. В результате его завоевательной политики (Силезские войны 1740–1742 гг. и 1744–1745 гг., Семилетняя война 1756–1763 гг., 1-й раздел Польши в 1772 г.) территория Пруссии почти удвоилась.

Если верить его жизнеописаниям, Фридрих II был неординарной личностью: талант полководца сочетался у него с любовью к искусствам, к литературе и музыке. В школьных учебниках о нем чаще всего говорится как о завоевателе, стратеге, и совсем не заходит речь о том, что «прусский Парсифаль» был истинным сыном «куртуазного века». Между тем именно это сочетание: принадлежность к армейской элите, выбор военной стези, с одной стороны, – и, с другой, образованность, высокая культура – и было идеалом, к которому стремился едва ли не каждый образованный немец. Нет, конечно, Германия не была только «страной фельдфебеля» или даже генерала. За ней в XVIII–XIX веках прочно закрепилась и слава «страны господина профессора»: все-таки немецкая наука, особенно наука прикладная, была известна во всем цивилизованном мире. Однако тут стоит оговориться, что пресловутый «господин профессор», во-первых, воспринимался соотечественниками как персонаж не вполне адекватный, проще говоря – чудак, не от мира сего, а во-вторых, чаще всего трудился над темами, интересными если не армии, то для работающей на армию промышленности. Да что там говорить, если даже большинство немецких гуманистов, мыслителей, литераторов, композиторов были отнюдь не пацифистами! Так что, когда публицисты удивленно вопрошают, как же могло случиться, что просвещенная Германия под властью Адольфа Гитлера превратилась в военный лагерь, они, мягко говоря, лукавят: ничего сверхъестественного не произошло. Новые правители рейха, повторим, всего лишь обратились к не столь уж далекому прошлому, сыграв на особенностях менталитета.

Итак, национальный характер немцев сформировали два важнейших фактора – насыщенная войнами история Германии и религиозность. Прирожденные солдаты, привыкшие к жесткой манере правления абсолютных монархов, просто не умеющие нарушать присягу, были настоящей находкой для правителя, стремящегося к созданию тоталитарного государства. Поэтому с определенной долей уверенности можно говорить о том, что Гитлера могло бы и не быть: любой более или менее решительный руководитель мог бы создать на базе Германии 1920-1930-х годов государство, если и не подобное Третьему рейху, то, во всяком случае, сравнимое с ним.

Разумеется, история не терпит сослагательного наклонения, а потому такого рода заявления не могут приниматься всерьез на все 100 %, однако определенная доля здравого смысла тут есть. Дело в том, что Германия после поражения в Первой мировой не могла развиваться по иному пути. Страны-победители, стремясь, с одной стороны, обезопасить себя, а с другой – компенсировать свои затраты на войну и военные потери, буквально разграбили Германию, развалили ее экономику, ввергли страну в глубочайший кризис, сопровождавшийся гиперинфляцией и безработицей. Выплаты репараций опустошили золотой запас страны, и бумажные деньги стали просто цветной бумагой. Жесточайший удар получила промышленность, ведь даже вполне мирные предприятия выпускали массу продукции, предназначенной для армии. Для владельцев заводов и фабрик, если они хотели сохранить свою собственность в расчете на наступление более светлых времен, единственным выходом стали локауты. Уволенные не могли найти себе новую работу: рынок рабочей силы и без того был переполнен – по условиям мира была практически упразднена германская армия.

Уничтожение армии и военно-морского флота оказалось для немцев едва ли не более тяжелым ударом, чем территориальные потери, утрата колоний, обесценивание денег. Это, фигурально выражаясь, был удар в самое сердце народа.

Германия тяжело переживала кризис, социал-демократическое правительство было не в состоянии его преодолеть, а немцы, обнаружив, что революция, свергнувшая монархию, не принесла ничего из того, что обещали ее инициаторы, мечтали о сильной руке. То, что это оказалась рука Гитлера, – не было случайностью, однако даже если бы отставной ефрейтор не создал свою партию и не повел ее к вершинам государственной власти, нашлись бы другие лидеры. Тоталитарное государство возникло бы в любом случае, а возникнув, потребовало бы реванша.

Однако вернемся к вопросу о верности. Как Адольфу Гитлеру удалось добиться от подданных столь массового и добровольного подчинения? Причин тут несколько. И первая из них заключается, как ни удивительно это звучит для тех, кто привык к трактовкам школьных учебников, в благодарности. Большинство немцев были – по меньшей мере, на первом этапе истории развития рейха, то есть до того времени, когда он погряз в бесконечной войне, – благодарны Гитлеру и его партии. Конечно, положение в Германии на момент победы НСДАП на выборах не было настолько тяжелым, как в начале 1920-х годов. Тут партийные пропагандисты слегка сгустили краски, чтобы лозунг «Гитлер – наша последняя надежда» выглядел более убедительно. Время президентства Пауля фон Гинденбурга нельзя и сравнивать, например, с временами правительства Куно. В сравнении с тем, что было лет десять тому назад, жизнь налаживалась. Однако экономика страны все еще была безумно далеко от подъема, колоссальная безработица по-прежнему душила народ. В этой ситуации любые обещания рвущихся к власти политиков навести порядок звучали как чистой воды фантастика. Нельзя не упомянуть, что левые партии выглядели в глазах обывателя наименее презентабельно. Нет, разумеется, можно назвать тысячи факторов, помешавших социал-демократам и либералам вывести страну из кризиса, однако факт остается фактом: слова их лидеров чаще всего оставались словами. Устав от речей и веры в светлое будущее, которое «вот-вот» наступит, немцы все чаще обращали свои взоры на правый фланг политического спектра. И когда после прихода Адольфа Гитлера к власти его предвыборные обещания начали исполняться, это подействовало на граждан новорожденного Третьего рейха магически: они поверили в приход мессии. Это не шутка: немецкий обыватель не просто был готов молиться на Гитлера, но зачастую так и делал. Поначалу, разумеется, выражаясь фигурально, а потом – когда эту тенденцию отметили в ведомстве Йозефа Геббельса – абсолютно всерьез.^[15]

Гинденбург Пауль фон (1847–1934) – президент Германии с 1925 г., генерал-фельдмаршал (1914). В Первую мировую войну (с ноября 1914 г.) командовал войсками Восточного фронта. С августа 1916 г. начальник Генштаба, фактически главнокомандующий. 30 января 1933 г. передал власть в руки национал-социалистов, поручив Гитлеру формирование правительства.

Куно Вильгельм (1876–1933) – германский капиталист и политический деятель. Был решительным противником выполнения Германией обязательств по Версальскому мирному договору 1919 г. В ноябре 1922 г. сформировал правительство, взявшее курс на отказ от внесения платежей и выполнения поставок в счет репараций. Воспользовавшись этими действиями правительства Куно, Франция и Бельгия в январе 1923 г. оккупировали Рурскую область.

Жесткими методами, свойственными тоталитарному стилю правления, Гитлер буквально за пару-тройку лет решил задачу, над которой левые бились на протяжении без малого двух десятилетий. Благосостояние каждого жителя страны резко улучшилось, безработица пошла на убыль, стала укрепляться имперская марка. Это было своего рода экономическое чудо. По чести сказать, немцам, уставшим от постоянной нищеты и неуверенности в завтрашнем дне, было все равно, кто выступает в роли чудотворца. Политические воззрения лидера НСДАП были в этом плане вторичны, служили как бы приложением. И сегодня старшее поколение немцев вспоминает первые годы пребывания Гитлера у власти как прекрасное время. Вне зависимости от далеко не положительного отношения к вождю лично. К тому же лидер национал-социалистов взялся возрождать вооруженные силы, а уже одного этого было достаточно, чтобы завоевать любовь огромного числа подданных – бывших военных. Итак, возвращаясь к истокам верности подданных режиму, произнесем эту крамольную фразу еще раз: немцы были по-настоящему благодарны своему новому правителю.

С другой стороны, нельзя не сказать о том, что Гитлер был чуть ли не первым после свержения монархии лидером государства, который воспринимался обывателями как свой человек. Практически каждый социальный слой общества находил в нем свои, близкие черты.

Сложно сказать, был ли сам австрийский разночинец столь талантлив, чтобы выстроить такую линию поведения, или ему помогли в этом более мудрые и старшие советники, однако свои плоды она приносила. И тут мы вновь сталкиваемся с необходимостью слегка поколебать сложившееся представление. Описывая гитлеровский период германской истории, всегда было принято подчеркивать, что вождь национал-социалистов был глубоко чужд немецкому народу, не был им принят. Разумеется, с идеологической точки зрения такое утверждение было выгодно чрезвычайно, ибо позволяло объявить национал-социализм антинародным. Но к истине оно не имело ни малейшего отношения. Специфика любого тоталитарного режима такова, что не испытывать горячей любви к своему политическому лидеру его подданные не могут. Потому что на поддержание этого чувства работает весь мощный пропагандистский аппарат государства. Но дело даже не в этом. Еще задолго до того как в его распоряжении оказались все немалые ресурсы государства, Гитлер сумел добиться поддержки одновременно и рабочих, и мелких лавочников, и деятелей искусств, и банкиров. Итак, произносим еще одну необщепринятую истину: вождь Третьего рейха был весьма популярным политиком, вызывавшим у большинства граждан своей страны сугубо положительные эмоции.

Однако, будучи человеком весьма здравомыслящим – опять-таки, гораздо в большей степени, чем принято считать, – он понимал, что ничто, в том числе и народная любовь и благодарность, не вечно. А следовательно, нужно было как можно быстрее закрепить сложившееся положение. Сделать это до того, как режим перейдет к непопулярным мерам, применение которых обусловлено его идеологией. И вот тут-то и начинается едва ли не главная гитлеровская интрига. Сложная многоходовая игра, основанная на особенностях германского менталитета, призванная накрепко связать вождя с каждым его подданным. Связать нерасторжимыми узами, разорвать которые не позволила бы родовая память, общественная мораль и прочие неосознаваемые, но постоянно воздействующие на нас факторы. Конечно, такая многоходовка годилась только для Германии, ибо была рассчитана исключительно на немцев. Мало того, сегодня она скорее всего просто не дала бы должного результата: все-таки за последний без малого век люди здорово изменились, стали жестче, прагматичнее. Но в те времена это был невиданный по сложности и эффективности трюк, позволивший подчинить всю страну одному человеку.

Начало этой интриге было положено весной 1933 года. Иными словами, сразу после того, как Адольф Гитлер, глава победившей на выборах политической партии, стал имперским канцлером – вторым лицом во властной структуре Германской империи. Вторым – после имперского президента, главы государства. Этот пост занимал на ту пору уже упоминавшийся парой страниц выше Пауль фон Гинденбург – «железный маршал», легендарный полководец Первой мировой, популярный среди немцев той поры едва ли не в большей степени, чем Семен Буденный в Советском Союзе. Следует заметить, что, если бы в ту пору составляли рейтинги политических деятелей, президент безо всякого труда занял бы первую позицию, в то время как канцлеру пришлось бы удовольствоваться второй, а то и третьей. Это означало, что Гитлеру нечего было даже и стремиться обойти Гинденбурга или свергнуть его. Оставалось мириться со своим второстепенным положением и ждать подходящего момента, который должен был наступить совсем скоро: имперский президент был очень стар. Мало того, из сложившейся ситуации можно было почерпнуть немалую выгоду: совершить несколько политических ходов, прикрываясь чужим, хорошо известным именем.

Так, именно с благословения фон Гинденбурга новый глава кабинета министров расправился с левыми партиями, использовав в качестве повода так кстати подвернувшийся пожар в Рейхстаге 27 февраля 1934 года. Есть, правда, версия, что анархист Ван дер Любе был не более чем подставной фигурой, а поджог символа германского парламентаризма на самом деле устроили подручные Германа Геринга, которые пробрались в Рейхстаг по подземному ходу, прорытому от особняка будущего рейхсмаршала. Однако эта версия отдает откровенной фантастикой. Геринг, конечно, был весьма романтичной персоной – подземные ходы, замки и прочая средневековая атрибутика вполне по его части, – но это было бы явно слишком даже для него. Скорее всего, Гитлеру просто очередной раз повезло: голландский анархист-одиночка, пытавшийся при помощи глупого и бессмысленного террористического акта пробудить к жизни левые партии Германии, дал ему возможность совершенно легально перевести страну на однопартийную систему. Престарелый генерал-фельдмаршал не возражал: он был столь глубоко возмущен февральским происшествием в Рейхстаге, что, фигурально выражаясь, дал своему канцлеру карт-бланш на наведение порядка. Ну а тот уж расстарался по полной: устранил со своей дороги всех, кто мог ему помешать. Включая членов своей собственной партии, так или иначе препятствовавших его продвижению к власти. Вмешайся Гинденбург в происходящее, дай он по рукам «богемскому ефрейтору», как он называл Гитлера, – и кто знает, как все сложилось бы дальше! Но имперский президент был в ту пору немногим адекватнее приснопамятного советского генсека, правившего в СССР несколькими десятилетиями позже и ставшего персонажем неисчислимых анекдотов. Посему он горячо одобрил действия главы НСДАП и, мало того, даже поздравил Гитлера с «победой над изменниками».

Геринг Герман Вильгельм (1893–1946) – политический, государственный и военный деятель Третьего рейха. В Первую мировую – летчик-истребитель. С 1922 г. – член НСДАП, с 1923 г. – верховный руководитель СА. Участник «Пивного путча» 1923 г. С 1928 г. – депутат рейхстага от НСДАП. С 1935 г. – главнокомандующий военно-воздушных сил Третьего рейха. С 1938 г. – заместитель Адольфа Гитлера в Совете министров по обороне рейха. Страстный коллекционер предметов искусства. Коллекцию собирал из фондов музеев захваченных Германией стран. В апреле 1945 г. попытался возглавить гибнущий Третий рейх, но был обвинен в измене и арестован. 8 мая 1945 г. попал в руки американских солдат. На Нюрнбергском процессе против главных военных преступников был приговорен к смертной казни через повешение. За 2 часа до казни покончил с собой, отравившись цианистым калием.

Однако вернемся к той самой многоходовой интриге, о которой мы уже начинали говорить. Первым шагом ее было приведение Германии к присяге. Нет, разумеется, не на верность Гитлеру и НСДАП: действовать столь прямолинейно было на ту пору просто невозможно. Однако цель ее была примерно такой же – усилить позиции партии. Гинденбург был в полном восторге от такой затеи: ему, человеку военному, принесение присяги на верность отечеству не понравиться не могло. Тем более что и формулировка клятвы была благороднее некуда. Так, солдаты и офицеры рейхсвера произносили следующий текст: «Я приношу перед Богом эту святую клятву: я готов верно и честно служить моему народу и Отечеству и в любое время пожертвовать собой». А государственные служащие, которых по-хорошему набиралось едва ли не пол-Германии, потому как к этой категории относились не только государственные чиновники (а бюрократический аппарат в Германской империи был велик и разветвлен чрезвычайно), но и врачи, учителя и даже землемеры, должны были произнести «гражданский» вариант присяги: «Я клянусь: я буду хранить верность народу и Отечеству, уважать конституцию и законы, добросовестно выполнять мои обязанности, да поможет мне в этом Бог».^[16]

Все, казалось бы, вполне безобидно и в должной мере патриотично. Что, скажите на милость, может вызвать меньше подозрений, чем клятва верности своему народу и своей стране? Не государству, заметьте, а именно родине. Гитлер был слишком умен или, в качестве варианта, имел слишком хороших советников, чтобы совсем уж явно демонстрировать свои намерения. Все было продумано гораздо тоньше. Закон, который расставил все по местам, завершая первую часть интриги, был проведен в жизнь вскоре после завершения акции с клятвой верности. Назывался он «законом о защите единства партии и государства». Уже, что характерно, одной-единственной партии, причем даже не нужно было уточнять какой. Его параграфы утверждали НСДАП в качестве силы, неразрывно связанной с германским государством, явлением, без которого и Германию-то себе не представить. Следствие же этого документа было простым донельзя: если кто-либо, присягнув на верность Германии, решится выступить против правящей национал-социалистической партии, его можно рассматривать как изменника. Как предателя интересов родной страны, словом или деянием покусившегося на «ведущую и движущую силу государства». Собственно, с момента принятия этого нормативного акта немцы и попались в ловушку – оказались связанными собственными представлениями о чести и верности. Как говорится, дальнейшее – не загадка.

Дождавшись смерти престарелого президента, Адольф Гитлер оказался его единственным наследником. Конечно, это потребовало недюжинных усилий: нужно было заставить весь мир поверить в законность превращения еще вчера демократической Германии в страну с практически единовластным правлением. Однако для нас, коли уж мы стараемся уяснить для себя причины верности немцев Гитлеру и его режиму, интересен даже не сам момент закрепления у власти «вождя германского народа и имперского канцлера Германии», а то, что последовало сразу за этим.

Власть была у национал-социалистов в руках, нужно было лишь не упустить ее. Теперь, когда Пауль фон Гинденбург покинул сей грешный мир, у них, конечно, были полностью развязаны руки, но зато исчезло прекрасное прикрытие – всенародный любимец правитель, от имени и с благословения которого можно было творить практически все, что заблагорассудится. Теперь приходилось править самим, без прежнего прикрытия. С одной стороны, это означало практически полную безнаказанность, а с другой – необходимость в полной мере нести ответственность за каждое принятое решение. Руководители НСДАП хорошо понимали, что впереди у них целый список непопулярных мер, таких, что могут встретить противодействие даже среди весьма лояльно настроенных подданных, а посему – сделали еще один, завершающий шаг в своей многоходовке.

20 августа 1934 года, практически через две недели после смерти Пауля фон Гинденбурга, они приняли закон, изменявший формулировку присяги в соответствии с интересами партии. Процедуру клятвы на верность, согласно ему, полагалось повторить. Только теперь присягали на верность уже не народу и отечеству, а Адольфу Гитлеру лично. Военнослужащие произносили текст, полностью раскрывающий планы нового режима: «Я приношу перед Богом эту святую клятву: я клянусь безоговорочно подчиняться вождю Германской империи и народа, верховному главнокомандующему вооруженных сил Адольфу Гитлеру и, как храбрый солдат, всегда готов пожертвовать собой». Подобная формула была разработана и для государственных служащих: «Я клянусь: я буду верен и послушен вождю Германской империи и народа Адольфу Гитлеру, уважать законы и добросовестно выполнять мои служебные обязанности, да поможет мне в этом Бог».^[17] В верности Гитлеру клялись члены партии и СС, имперские министры, члены правительств отдельных земель, военные, чиновники, врачи, учителя, полицейские и даже члены гитлерюгенда, молодежной организации, созданной при НСДАП подобно тому, как при РСДРП(б) были созданы пионерия и ВЛКСМ. Это была львиная доля граждан рейха. Для каждой категории, даже для десятилетних ребятишек, членов младших отделений гитлерюгенда, была разработана своя формулировка присяги. Например, такая: «Я обещаю все время исполнять мой долг в Гитлерюгенде с любовью и верностью Фюреру, да поможет мне в этом Бог».^[18]

Нарушение клятвы противоречило германскому национальному характеру, поэтому немцы, принесшие ее, и на деле были верны своему вождю. Можно было и отказаться, не приносить присягу. Но это означало, во-первых, в полном смысле слова сломать себе жизнь: будучи нелояльным к правящей партии, оставаться на сколько-нибудь значимых позициях в обществе было невозможно. А во-вторых, подобная нелояльность привлекла бы к «отказнику» интерес соответствующих «компетентных органов», что, как показывает практика не только в Германии, но и в СССР, ничем хорошим никогда не заканчивалось.