Станица Вешенская, Область Войска Донского

Железнодорожный вокзал

Июля 2002 года

 

Отгуляли еще вчера, сегодня пришло время провожать. Состав на станцию обещали подать ровно в 9.00, но уже в семь к станционному зданию, новому совсем, казаками и выстроенному, стали подтягиваться казаки. Мобилизуемые выделялись серо-зеленым пятнистым камуфляжем, рюкзаками и оружием, казачки надели нарядные выходные платья, то тут, то там – черные с красным парадные мундиры – отцы, а у кого и деды. Собрались на станционной платформе, кто-то магнитофон включил с песнями казачьими, кто-то уже и в рев, хоть силой отдирай, кто-то – с друзьяками стоит, о своем гутарит, в сторонке и старики – у них свой разговор. Шум, плач, многоустый, встревоженный разговор.

Мобилизация...

 

– Ты пирожки-то съешь, которые сверху, они с картошкой! А сладкие можешь и потом съесть, они не испортятся....

– Да понял я, понял...

– И с рыбой тоже съешь!

– Ну, вот что... Наказываю наперед, если узнаю, что хвост набок – запорю, как вернусь.

– На себя погляди! Кобелина! Смотри, если пропишут, что ты там с какой... паненкой спутался... вернешься в пустой дом!

– Да ладно тебе...

– Да не ладно! Истинный крест – к родителям уйду и детей заберу! Лучше жалмеркой [526] жить, чем с таким кобелиной!

– Но, будя!

– И без будя уйду!

 

– Гутарят, прошлый раз как было – так казна за несжатый хлеб платила.

– Дурик ты, это боевые платили.

– Ага, а потом на круге из-за них в драку.

– Дураки были, потому и в драку.

– А где справедливость, кто хлеб таки сжал – заплатили, и у кого он под зиму ушел – тоже заплатили.

– Гутарят тебе, чугунной голове, боевые платили. Их зараз не за хлеб платят, дурья ты башка. Кто ходил – тем и заплатили...

– Ага, а где справедливость?

 

...На самом краю бетонной станционной платформы стоят двое, по виду – отец и сын. Сын – под два метра вымахал, здоровый молодец, открытое, крестьянское лицо, буйная поросль пшеничных волос, лихо закрученные усы, большие крестьянские руки, с которых ничем не смоешь въевшуюся в них смазку да солярку. На добром молодце – уставной казачий камуфляж, десантные прыжковые ботинки, на рукаве – знак гвардии, значит, срочную ломал в гвардейском полку. Большой зеленый рюкзак, тоже уставной, заботливо собранный явно женскими руками, сбоку приторочено короткое, с пистолетной рукояткой помповое ружье – деревянные части уж потемнели от времени, воронение тоже кое-где стерлось. За спину у доброго молодца лихо закинут легкий пулемет, переделанный «РПД» с коротким стволом, складным прикладом и передней рукояткой, пулемет кажется совсем маленьким на могучей казачьей спине.

Отец – кряжистый, с проседью в темных волосах бородатый казачина, в парадной черно-красной форме с лычками старшего урядника – прячет глаза, чтобы сын не увидел в них беспокойства и страха, от нервов похлопывает нагайкой по начищенным до блеска парадным кавалерийским сапогам.

– Ты вот что, сын... – глухо говорит он, подбирая слова, – ты меня послухай...

– Да знаю я все, батя, – служил же.

– А и еще послухай! – вскипает отец. – Много ты понимаешь! Я там еще в восемьдесят первом покувыркался, и Егория [527] оттуда привез! А как вы сейчас служите – это так, баловство одно! Вот раньше служили так служили, к ночи в койку без ног падали! А вы так и норовите по самоволкам, сукины дети!

– Ну буде, батя... Слухаю я.

– Вот и послухай отцов наказ. Паны эти дюже хитрые, они бой не принимают. Либо на дорогах поймать норовят, магазин выпустят – и в сторону, попали не попали – неважно. Либо в городах, в станицах... пропускают до центра, а потом начинают... со всех сторон долбить. А вы по-своему делайте. Как едете куда, ни в коем разе в тентованную машину не садись, тент снимайте и садитесь лицом к бортам, если в закрытой ехать, там ствол в окно – и зараз готов будь. Как только что – сразу изо всех стволов, плевать на уставы, паны такого обращения не любят и сразу бегут. А если вас куда зачищать пошлют – делай так. Заранее разбейтесь со станичными на команды, человека по четыре в каждой. Как входите – к броне не жмитесь, если начнется обстрел, первым делом броню обстреливать начнут. Если броня по улице идет, вы ее по обе стороны прикрывать должны, каждый дом зачищайте, не ленитесь. Степка Котов с тобой едет, добрый казак, сосед – вот с ним в пару и становись. Двери открывай только с веревкой, потому как растяжка там могет быть, ничего не бери, свет в доме не включай, ежели телефонировать начнет кто – тоже не бери, так в свое время Маныцкова разорвало, телефон взял – и с концами, хоронили в закрытом гробу. Двое чистят, двое прикрывают, на соседнем доме меняетесь, и так пока каждый дом не просмотрите. Понял?

– Да понял я, понял, батя... С кем жать-то будете?

– А Мишка и сядет.

– Ему ж тринадцать. Нельзя.

– Нехай, за рулем сидел уже, ничего не будет. С поля на элеватор доехать – невелика хитрость. А может, и ты поспеешь, хлеб нонче добрячий уродился...

Отец вздыхает.

– Может, и поспею... Ты, батя, я тебе говорил – там с зажиганием что-то не то. Перебрать бы надо.

– Переберем...

Отец хлопает по карману – и снова что-то вспоминает.

– Да... чего не сказал... как приедете – держись вместе со станичными и так и воюйте. Вы с детства друзьяки, без слов друг друга понимаете, на войне это первое дело. И вот еще что... ты, я знаю, казак лихой, но на передок не лезь, не азардуй. Ты стреляешь дюже хорошо, если случится – так ложись, и с дальних дистанций шей, прикрывай остальных. И опасайся – там стрелков толковых дюже много, оружие у них хорошее. Не лезь в пекло, но и труса не празднуй. А с панами, если вас вместе с панами сведут, пусть они вроде как за нас – в одной хате даже не ночуй, и спиной к ним не становись! Нет там друзей!

– Да понял я, понял...

– И вот еще. Ты... если надумаешь сюда шановну паненку какую привезти, так знай наперед – на круге запорю!

Отец хмурится.

– Так дядя Митрий...

– Цыц! – снова вскипает отец. – Старших обсуждать! Дядя Митрий отродясь без царя в голове живет, он младшим был, а я старшим, вот все розги мне и доставались. Зато я человеком вырос! Сравни, как он живет и как мы. Тем более – здесь девки есть, одна другой глаже, вон та же Манька тебе утирку расшила, а ты не взял.

– Да нужна она мне... Она в ширину больше, чем в высоту.

– Зато дочь наказного атамана, понимать должен! Впрочем, если не люба, неволить не буду. Девок много и без нее, да и мы не побираемся... Но с какой паненкой приедешь – запорю, вот тебе истинный крест.

Отец снова о чем-то думает, хлопает плеткой по блестящей коже сапог

– И вот что, сын... Батя твой с того мятежа Егория привез за храбрость, а прадед твой, за Вторую Отечественную да за замирение полный бант [528] имел. Так и ты... не азардуй... но и не позорь седин стариковских и род наш не позорь. Казаки не отступают.

– Да понял я, батя...

– Вот и не позорь.

Сын украдкой глядит в сторону сверстников, собравшихся небольшой группой у ограды

– Батя, вы вроде со старшиной погутарить хотели.

– А и забыл зараз... Ты не отходи далеко, приду – погутарим еще...

Старый казак идет давать наказ войсковому старшине, старшему отправляемой из Вешенской на войну команды, а сын с облегчением присоединяется к сверстникам. Им тоже есть о чем погутарить – молодежь направляется от родных куреней на войну.

 

...Пыхая и ворча дизелем, огромный, с прожектором в носу, угловатый локомотив втаскивает на платформу смешанный состав: часть – вагоны третьего класса, часть – открытые платформы, одно– и двухъярусные, с укутанной брезентом боевой техникой. Это не первая станция, где состав собирает мобилизованных, и поезд заполнен уже на две трети. Старики и опытные, отломавшие службу в горячих точках казаки, рассматривают состав...

– Глянь, кум...

– Чего...

– Да вон, под брезентом идет! Это же саперный танк!

– И чего? Что надо, то и придали.

– Э... нет. Если саперные танки расконсервировали, значит, совсем дрянь дело. Готовятся к штурмовым боям в городах.

– Не к добру, Митрич...

– Вот и я за то же.

Ползут на минимальном ходу вагоны мимо платформы, в окнах – калейдоскоп лиц, шумят, волнуются казаки...

– Тю... Это же Леха со сто восьмой десантной, мы срочку вместе ломали! Леха! Леха, это ж я, Митька Буревой!

– Здорово, казак!

– И тебе не болеть!

– С лейб-гвардии Донского земляки есть?!

– Не, я в восьмой бригаде срочку ломал. Восьмая мотострелковая бригада...

Дав последний гудок, лязгнув стальными суставами, поезд останавливается. Казаки – из числа уже собранных – выкатываются на перрон.

– Где штабной?

– Шестой...

– Шестой – штабной, все слышали?! Шестой!

У штабного вагона – шум, гам, суета: стоянку дали только на сорок минут, и то с большим скандалом, потому как военный поезд не единственный. Сразу несколько офицеров мобуправления решают свои задачи – каждый свою.

– Записываемся, записываемся!

– Продовольственный аттестат, денежный аттестат... Да что ты их в карман суешь, ты проверь, все ли правильно вписано, потом намаешься, ежели ошиблись...

– Пункт боепитания в седьмом вагоне. Всем получить по два боекомплекта. [529] Записываться тоже там.

– Не лезь поперек очереди!

– Казакам с военно-учетными специальностями «механик-водитель», а также с правами на авто или трактор треба подойти и отметиться здесь!

Отдельно, уже в купе, войсковой старшина команды, который теперь становился непосредственным командиром мобилизованных казаков станицы [530] и отвечал за них, разговаривал с офицером ОМУ, [531] отвечающим за этот сектор...

– Значит, придаетесь седьмой бронебригаде, старшина. От Ростова пойдете на Брест, пункт выгрузки там. Комбриг полковник Голеватый предупрежден. Этот пакет вскроете там, документы вручите полковнику. Дальше – под его команду. Вопросы?

– Котловое довольствие...

– Вот, получите... сколько у вас?

– Тридцать семь.

– Получите по нормам, питание организовывайте сами. Неофициально – в Ростове уже сообщили кому надо, там шесть часов стоянка. Купцы своего не упустят, все будет в лучшем виде, подъедут прямо к составу.

– Но и сдерут втридорога.

– Они тоже нормы знают. Вот, получите...

Поверх пухлой папки с личными карточками одна за другой ложатся ассигнации...

Мобилизация.

 

Тяжко дышит тепловоз, из скамейки спешно делают импровизированную трибуну, на нее с опаской, не упасть бы только, взбирается станичный атаман, кто-то спешно сует ему в руки мегафон, глохнет на полуслове разухабистая казачья песня с магнитофона. Замирает в ожидании пестрая, взбаламученная толпа.

– Казаки! В Висленском крае, на Востоке снова беспорядки, снова злоумышления, снова льется кровь. Это не первый раз, и наверняка – не последний. Я и сам там усмирял... дважды, и свою кровь там пролил... и скажу я вам, казаки, что легко не будет. Там служили ваши прадеды, деды и отцы – настало время послужить и вам. Не осрамите же казачьей чести, не осрамите родную станицу и седые головы ваших дедов и отцов. Пусть Матерь Богородица будет вам в помощь и заступничество. С нами Бог, казаки!

– С нами Бог, за нами – Россия! – в едином порыве кричат все служивые, что сыновья, что отцы, что деды. Ибо формула эта нехитрая, родная для каждого служивого человека, – вечна.

...Мобилизация...

 

Тяжко пыхтит тепловоз, унося казаков от родных станиц в незнакомую и опасную жизнь. По стальным дорогам Империи толчками течет, течет к западным границам взбаламученная серошинельная кровь.

 

7

 

Украина

Пункт временной дислокации

Июля 2002 года

 

Наверное, во всем мире не найдется солдата, не важно какой армии, который бы за все время своей службы ни разу не был в Сочи. Как это не были – были, были, припомните... еще как были! СОЧи – это Самовольное Оставление Части. Вот-вот, вижу, что вспомнили...

Разбирались с этим по-разному, в армии Российской империи, к примеру, не было биотуалетов – не закупали принципиально, чтобы по возвращении была работа для туристов из Сочи. Имелась и другая работа разной степени сложности – влажная уборка в казарме, чистка картофеля вручную, копание окопа для стрельбы стоя в личное время солдата. В общем, особой трагедии из этого не делали, провинился – ведро или лопату в руки и вперед. Трагедия начиналась тогда, когда к воротам части подкатывала целая процессия в поисках коварного соблазнителя...

Ну и казаки... а что, казаки не люди? Всем тридцати нету, только отслужили, выехали, многие неженатые... да нешто ль казак свое упустит, чтобы на чужбине, на стороне не урвать. Да и у женатых была своя традиция – они как только отъехали, собрались, взяли банку с крышкой, налили туда водки и туда все кольца обручальные свои побросали, а банку запечатали. Чтобы не испортились, значит. Так что когда они к пункту сбора прибыли – женатых там не было. Совсем.

Первый день прошел в привычных заботах и хлопотах. Прибыли под вечер, войсковой старшина нашел командование части, которое уже изволило отходить ко сну, и бесцеремонно разбудил его для представления. Умудрился даже сдать аттестаты на все виды довольствия, чему местный начфин был крайне не рад. Оно и понятно – казаки прибыли 11-го, а если бы он принял у них аттестаты 12-го – можно было бы довольствие по всем видам за один день прикарманить. Начфины... они такие, честного днем с огнем не сыщешь. Просто кто-то ворует в меру, а кто-то и без.

Стояли они буквально у самой железнодорожной станции, заняли чистое поле, отгородились контейнерами и боевой техникой, поставив внутри периметра палатки и сборные модули. Стреляли в местном карьере, до ближайшего стрельбища было далече. Технику сняли с платформ, потому что была самая граница – дальше они пойдут уже боевым порядком. О том, что в двадцати километрах отсюда рокош – особо ничего не говорило, если не считать сильного движения по дорогам – беженцы – и повышенных мер безопасности. Цены местные торговцы подняли кто процентов на десять, а кто и вдвое – у кого на что ума и совести хватило. Кому война, а кому...

С утра сдали тест. Пробежать десять километров кроссом с рюкзаком весом тридцать килограммов за плечами, двадцать раз подтянуться и пятьдесят – отжаться. Казаки хоть и молодые были, но некоторые сдали с трудом. Естественно, не без шуток, разжирел, мол, на бабских-то харчах.

Потом проверка оружия и заодно проверка самих казаков на предмет обращения с ним. Надо сказать, что казаки оружие покупали сами, и обязателен был только «казенный» патрон, во всем остальном – полная свобода, лишь бы стреляло да в цель попадало. Оружие молодому казаку покупали в двадцать лет, в день призыва на действительную военную службу, многие так с ним потом и жили всю жизнь, у стариков в загашниках и «федоровки», и «токаревки» хранятся. Оружие для призывных казаков особого значения не имело, брали самое дешевое и прочное, потому-то почти у всех были автоматы Калашникова той или иной модели. Выделялся Петр Ткачев с того берега Дона – ему старший брат из Африки прислал автоматическую винтовку «Эрма» русского заказа с оптическим прицелом, да Мишка Головнин – у него был автомат Коробова с оптическим прицелом. Несколько казаков вместо автоматов – согласно военно-учетной специальности – имели снайперские винтовки. Тут – тоже единообразие, две старые, но ухоженные винтовки Токарева с новомодным ложем с пистолетной рукояткой, да Степка Котов привез с собой старую «СВС-115», даже не снайперскую винтовку, а штурмкарабин, считай. По этому поводу даже с офицером цапнулись... но отстрел винтовки все вопросы снял, то ли стрелок хорош, то ли винтовка, но десять из десяти в черный круг с трехсот метров положил. Еще у некоторых казаков, в том числе и у него, казака первого призыва Тихона Лучкова, были ручные пулеметы разных систем, для огневой поддержки мелких подразделений.

Цапнулись несколько раз с офицерами, не без этого. С офицерами всегда напряги, казаки люди вольные, это тебе не действительная, где «разрешите бегом!». Но все конфликты худо-бедно уладили с помощью старшин да наказного, и до мордобоя нигде не дошло.

Кормили хорошо, полевую кухню уже развернули и питались не сухпаем, а кашей с мясом. По традиции первым пробу снял наказной атаман, выехавший «в мобилизацию» с казаками. Ели наскоро, не так, как дома, под крики офицеров – здесь тебе не дом, здесь – армия.

После обеда – выгнали в поле десяток тяжелых бронетранспортеров и несколько раз прогнали весь личный состав в посадке-высадке на них, обычной и экстренной. Взаимодействие с авиацией и артиллерией никто не отрабатывал, для этого в части были специальные корректировщики огня из кадровых.

Ждали приказа...

 

...Края брезента, прикрывавшего вход, лениво трепал ветер, то и дело доносился перестук колес и гудки тепловозов. Станция жила собственной, почти мирной жизнью – и пассажиры скорых поездов на коротких остановках с удивлением и тревогой вглядывались в выросший по правую руку от станции лагерь временного размещения. Настроение у людей, связанное с частичной мобилизацией казаков и предстоящей силовой операцией по ликвидации бунта, было далеко не мажорным, кто-то встречал безрадостные новости о происходящем в Польше со злорадством, кто-то с тревогой, все – с озабоченностью, но никто – с равнодушием. Как-то так получалось, что очередной мятеж и жуткие картины с улиц польских городов, с расправами над людьми, с беженцами, затрагивали всех людей империи. Происходящее было диким – оно не вызывало злобы, желания расправиться, оно было именно диким, не укладывающимся в голове. Никто не мог понять и осознать, чего хотят те, кто подняли этот рокош, почему они ведут себя именно так и не иначе. Показательно, что в стране не произошло ни одного польского погрома, хотя поляки компактно жили во многих местах империи. Люди воспринимали рокошан, бунтующих, не как поляков, а как сумасшедших, причем опасных сумасшедших, льющих кровь. Был создан и постоянно пополнялся фонд помощи беженцам, которых с каждым днем становилось все больше и больше.

А казаки просто лежали на кроватях, отдыхая после напряженного дня, и лениво обменивались впечатлениями...

– Да... зараз врезали сегодня...

– Я думал, кишки выплюну там, на дистанции...

– Да еще жара, мы-то бегали...

– По такой же самой жаре и бегали. Просто за бабской юбкой отвыкли...

– Гы...

– Ты за себя говори. Я так пробежал – и добре.

– Ты бирюк еще тот... Один и помрешь.

– Не, не один... Он с Наташкой Балакиревой...

– Язык укороти... Если не лишний.

Один из казаков – невысокий, резкий, весь как будто на шарнирах, протянул руку к тумбочке, пошарил там, нащупал привезенный из дома соленый и перченый сухарь. Закусил...

– Нет, а все-таки, браты казаки, не могу я в толк взять. Вот этим полякам что надо? Чего им не живется?

– С баб – на поляков...

– И добре. А то до драки...

– Батя гутарил, как прошлый раз замиряли, стояли они в одном селе. Так, гутарит, там курени – не чета нашим, хоть и мы не бедствуем. По два, по три этажа, все кирпич, гаражи для машин. У кого и забор из кирпича...

– Это сколько же стоит-то... Забор из кирпича.

– Там не бедуют...

– Там спиртягу гонят. А потом продают. Спиртяга сама, если без акциза, знаешь сколько стоит?

– Ну...

– Вот те и ну... В «монопольку» [532] зайди – так и выйдешь. У нас батя в «монопольку» – только по праздникам, кусается. Разве что если событие какое... отметить чинно. А там гонят... целые заводы там стоят.

– Это они спьяну, что ли, такое?..

– Тю... башка дурья. Это они, думаешь, для себя, что ли, гонят? Если для себя так гнать – можно утонуть. На продажу гонят. Продают так, что на рубль десять делают. А разница – только что срок за это, если за руку схватят.

– И обратно не понимаю. Что же им тогда надо?

– Мабуть, думают, что коли граница голой останется, так они и дальше будут гнать, только ловить их никто не станет.

– Граница голая, дали...

– Поди, перекрой...

– Гутарят, царя Польского мятежники вбили...

– Мятежники... А сынок – не хочешь?

– Отца, что ли?

– Его. Сам на трон и сел.

– Вот гад – отца... Погоди, доберемся...

– До него доберешься. Он, поди, сдрыснул уже...

– Офицеры гутарили – Австро-Венгрия независимость Польши признала. Как бы не брухнуться с ними.

Австро-Венгрия независимость Польши и в самом деле признала. В Западной Польше уже стояли части австро-венгров, переодетые в новоиспеченных «польских жолнеров» – нашлась и форма, и знаки различия, и все остальное.

– А и брухнемся. Видал, какую силищу к границе подтягивают. Я бы и зараз заполонил так кого, мабуть, Георгия выслужим.

– Как бы тебя не заполонили. У австро-венгров армия.

– Да какая там армия... Смех. Ты эту Австро-Венгрию на карте видел? Плюнуть и растереть.

– А если Германия?

– Вот тогда, братцы... попали, в распыл пойдем.

– А германцам-то зачем? Что им эта Польша?

– Да бес их знает...

– Не будет войны. Германия нашей нефтью правдается. Хлеб тоже покупают.

– А Австро-Венгрия? Тоже правдается.

– Ну, так вот – кран перекроем и поглядим, как жить будут.

– А что, гутарят, в Польше силы много?

– Да какая там сила... Ну эти жолнеры – они что? Казаков выручим, они сейчас в осаде. А дальше – сами замирятся. Гутарят, мы на Варшаву пойдем.

– Нé, на Варшаву должны десант высадить. Там аэродром у нас.

– А что, пошли по окрестностям прогуляемся?

– Чего ты тут не видел?

– Ну... на вокзале дамочки есть.

– Ага. Тебя жинка после этих дамочек с база-то сгонит...

– Так не узнает...

– Еще бы... на этих дамочках дурных болезней, как на шелудивом псе блох... Сиди уж... сынок...

– Тю... батя нашелся...

– Не, Степан дело гутарит. На вокзал и я не пойду.

– А что – гутарят, в Польше паненки хороши...

– Еще бы...

– Тихон... а Тихон...

Уже забывшийся Лучков подскочил на кровати.

– А? Подъем?

– Тю... вот дает... Ты нам скажи, друг любезный, у тебя дядя жинку с Польши привел?

– Ну...

– И как там она?

– У дядьки и спрашивайте. Меня-то что трясете?

– Так, мабуть, знаешь чего... по делу молодому...

– Тебе, Петро, зараз баз хорошо подметать – язык до пола свисает.

– Не, а что... я карту видел. Тут село недалеко – большое.

– Недалеко, это где?

– На север. Дорогой... и потом поворот – как раз на него.

– Митяй, что у нас сегодня?

– Воскресение Христово... – издевательским тоном ответил Митяй.

– Значит, танцы там будут. Вот тебе и дамочки, зараз...

– А и любо. Пойдем, значит.

– У меня свояк на втором посту стоит. Пропустит зараз.

– Смотри, если соврал...

– Пошли, пошли...

Пошел со всеми и Тихон – особо ничего не думая, так, за компанию. Конечно, все понимали, что там, где дивчины гарные – там и парубки местные сердитые, а там, где парубки местные – там не избежать драки. Драки с ними никто не боялся – наоборот, некоторые как раз и пошли в расчете на драку. Драка в России была уже национальной традицией, дрались на свадьбах, на танцах, пацаны в городах дрались районом на район, за что потом получали наказание розгами по заднице, но снова дрались. В селах дрались на Масленицу, а в казачьих станицах зимой, как Дон вставал, так каждые выходные драка. Обычно дрались холостые с женатыми, иногда молодые казаки с одной станицы шли в другую, иногда по льду – только чтобы подраться. Все это было не так безобидно, бывало, дрались и до трупов, но как иначе обратить на себя внимание понравившейся дивчины? Только джигитовкой лихой да дракой... это если материальную сторону в расчет не брать.

И потому Тихон, выходя вместе со всеми из палатки, достал из кармана рюкзака заветную свинчатку, кастет, который сам сделал, подбросил его на ладони и сунул в карман...

 

Смеркалось... В поле горели костры – какая-то из рот после ужина, разжившись где-то мясом, решила поджарить его на углях, возможно, и офицеры к ним присоединились. Наверняка и наказной... солдатам на довольствие от царя чарка водки в день полагается... вот, и решили под водочку да мяско. Но это и хорошо, офицеров в лагере почти не было...

На втором посту – проезде между двумя тяжелыми бронемашинами, стояли двое казаков, один из них, белобрысый, встрепанный какой-то, поднялся со своего стула.

– Володь, ты чего...

– Да прогуляться решили по округе. Пустишь?

– А документ?

– Да какой документ, свояк...

– Без документа нельзя. Отпрашивайся у офицера.

Вместо ответа казачина, который решил их провести, обнял часового по-свойски, отвел его в сторонку, поговорили они о чем-то, потом махнул рукой – проходите...

– Тихо... Тихон, башку пригни – здоровый какой! Через тебя все дело испортиться может.

– Да сам тихо!

Волчьей цепочкой, прокравшись мимо машин – благо у костров в поле в их сторону не смотрели, да и темновато уже было, – вышли на шлях. Пошли к дороге – гудящей, не останавливающейся ни на минуту...

– Как же мы ее маханем?

– Через путепровод. Там должен быть.

– Мабуть, песню затянем?

– Дурак, что ли?

Один из казаков шел, вывернул голову, глядя вверх, на насыпь, потом сказал:

– Братцы... машины-то военные.

– А ты думал...

 

В украинском селе казакам, конечно же, не обрадовались.

Как-то так получилось, что хохол для казака, равно как и казак для хохла, – первейший недруг. В свое время немало хохлов на земле казацкой поселилось... хохлы были людьми прижимистыми, хитрыми – вот и скупали землицу. А казакам не любы были чужие люди на их земле, тем более что земля эта была автономией и управлялась Войском, и казаки с полным правом могли сказать, что это их земля. А потом еще, когда казаков на Восток переселяли, так многие туда уехали, благо там обзаведение хорошее давали, а хохлов еще больше на казачьей земле стало. Нельзя, кстати, сказать, что это была «этнически ориентированная ненависть» – как выразился в одном из своих трактатов несколько месяцев проживший на казачьей земле германский корреспондент, от статей которого потом старики плевались. На Западе вообще требуют не замечать национальности друг друга... но казаки исстари друг за друга держались и в обиду себя не давали. Были и драки с хохлами, были и анекдоты разные про хохлов, но стороны чувствовали некую грань. Ту самую, которую поляки так легко и бездумно перешли, а вот на Дону за эту грань не ступали.

Село было большое, гарное, богатое – верно, потому, что приграничное, в приграничье всегда села богатые. Несколько улиц домов – не мазанок из серии «с...а-мазала-лепила», а вполне добротных домов белого кирпича, текущая от села к перелеску дорога, от села, с верхней его точки, хорошо видна светящаяся огнями станция. Казаки не знали, что богатство села обусловлено не близостью границы, а близостью станции, на которой половина мужчин села работала, а вторая половина – промышляла. Были такие асы, что на полном ходу на поезд умудрялись запрыгивать, дабы в контейнерах пошукать.

На самой окраине был магазин, и в том же здании – местная «монополька» и клуб. «Монополька» тут постоянно была закрыта, особого дохода казне она не приносила и когда открытой была. А вот из клуба оглушительно бухала музыка да визжали нетрезво дамы, и парубки, все как один одетые в черные рубашки, такая здесь была мода, выходили через заднюю дверь клуба покурить и выяснить отношения. Стемнело уже окончательно, и над селом в «тыху украиньску ничь» уныло висел надкушенный серп луны.

Первый хохол, пьяный в дупель парубок, показался прямо у ограды – и казаки довольно вежливо отодвинули его, дабы пройти самим. Парубок же столь вежливого обращения не понял и с пьяных глаз начал качать какие-то права. Слушать его разговоры не было ни сил, ни желания, поэтому парубка оставили отдыхать в бурно разросшихся нынешним летом зарослях лопуха.

На танцах казаков тоже не ждали, хотя дам свободных было много, парубки больше отношения друг с другом выясняли, нежели дамам уделяли внимание. Но как только казаки шагнули внутрь – все взоры устремились на них...

Даже самодельный диджей, вся задача которого заключалась в своевременной замене дисков в проигрывателе с большими колонками, не сообразил с очередным диском, и музыка заглохла.

– Чу... казаки... – растерянно проронил кто-то.

В этот момент диджей снова пустил музыку – веселую, разухабистую польку...

Дамы, конечно же, уделили казакам внимание – благо те еще на грудь не приняли и вообще статью и выправкой изрядно отличались от местных кавалеров. Да и ситуация как нельзя лучше подходила к тому, чтобы кавалеров местных, больше любующихся на самих себя, расшевелить.

Тихону досталась гарна дивчина по имени Люба – ростом она ему отчаянно не подходила – метр шестьдесят, но была веселой, резвой, с косой до пояса, как принято на Украине. Польку она танцевала тоже отчаянно, с притопом, прихлопом и жаркими взглядами на партнера. Тихону даже как-то... не по себе стало, человеком он был вполне даже взрослым, и на действительной, которую он в Подмосковье ломал, чего только ни случалось... да и в станицах игрища были. Но все равно – станица была своя, а он здесь был чужим...

– А у тебя казак есть? – спросил он у Любы. Та заливисто рассмеялась.

– Ну ты дал... Казак... Здесь говорят «чоловик».

– Так есть?

– Есть... Лежит... поломался...

– Как так?

– А с поезда на ходу сиганул. Башка садовая...

И, прижавшись к Тихону, за танцем:

– Уходите отсюда... Живо!

– А чего? – так же подстраиваясь под ритм, спросил Тихон.

– Мотоциклы слышишь?

Мотоциклы и в самом деле взревывали рядом с клубом, перекрывая даже грохот музыки

– Ну?

– То за вами... Пока успеете, бегите. Через заднюю дверь и к лесу. А то беда будет...

– Сами юшкой умоются...

– Гляди, храбрый... слеза капнет...

– Мое дело... И...э-э-эх!

 

...Терпением парубки не отличались. Как только собрали достаточно, по их мнению, сил – так и понеслась. В зал вошли сразу четверо, подошли к первому попавшемуся казаку, начали задираться. Среди них был и тот, которого они оставили отдыхать у забора... протрезвел, видать, теперь и предъявляет. Хотя если бы они и не повстречали его на пути и не оставили бы отдыхать в лопухах, повод нашелся бы другой.

Понеслась, родимая!

На дворе взревывают мотоциклы, стоящие плотным строем, мотоцикл здесь первое дело, он позволяет быстро сматываться, с коляски можно намного удобнее, чем с авто, перескочить на идущий поезд. Светят фары, включенные на дальний – мотоциклисты выстроились полукругом возле клуба...

Разговор был, в принципе, типичным для таких ситуаций, разве что с местным колоритным языком, смесью русского и польского. А так...

– Вы чо сюда приперлись?.. Чо наших дивчин лапаете?..

Предъяву делал здоровый «дитынко», наголо выбритый, как здесь это модно, и с длинными, заботливо отращенными усами. Больше всего беспокоила надетая на дитынке кожаная куртка – под ней может быть самодельная защитная справа, здесь любят подраться, и не могло быть, чтобы чего-то подобного не придумали...

Казаки привычно и незаметно для неопытного глаза перегруппировались в оборонительный порядок: три, три и два. Было их всего восемь человек, и такой порядок был наиболее оптимальным.

– А что, тебя должны были спросить? – нагло заявил один из казаков с Вешенской, Митяй Рогов.

– Гы... это наша земля и наши бабы, мы вас сюда не звали.

– А мы пришли. Претензии имеешь? – Рогов сознательно пер на рожон.

– Имею.

– Получай!

От хлесткого удара – впронос по подбородку, дитынко так и грохнулся, где стоял, закатив очи, а через долю секунды понеслась драка...

Казаков было всего восемь душ, а собравшихся их проучить местных – около тридцати. Но это особого значения не имело – те тридцать человек правил боя (не драки, а именно рукопашного боя) не знали и в основном бестолково мешали друг другу, размахивая дрынами и цепями. Казаки же владели искусством боя, причем искусством уникальным, не имеющим аналогов в мировой практике, искусством, выработанным и отточенным в жестоких схватках на берегах Дона – искусством группового боя. [533]

Все боевые искусства мира – что САМБО, что БАРС, что бокс, что сават, что японские боевые искусства – это искусство поединков. Искусство борьбы один на один, ни в одном из них не рассматривают искусство борьбы группы с группой, где каждый член группы борется не сам по себе, а в интересах всей группы. В жизни же получается чаще всего так, что в бой идет группа на группу, и в этом случае подготовленная и призванная действовать слаженно группа может победить вдвое, а то и втрое превосходящего по силе противника.

Тройки, прикрывая друг друга, развернулись на флангах, двойка – в центре, частично ее прикрывали те же тройки. Страховки не было – слишком мало бойцов, если бы кто-то был выведен из строя, пришлось бы перестраивать боевые порядки на ходу. Драка завязалась почти в полной темноте, один из местных завел мотоцикл и попытался врезаться им в одну из троек казаков, как тараном, – но его сбили с мотака и затоптали, сам мотак прокатился по инерции до входа в «танцевальный зал» и заглох. Остальные фары почти сразу же перебили в драке вместе с владельцами мотоциклов, дрались отчаянно, кость в кость, но без ножей. Правила местные знали и пока что их соблюдали: за нож – каторга.

Тихону в самом начале прислали по голове, неслабо так прислали, до шума в ушах и мошек в глазах, но на ногах он удержался и из драки не вышел. А почти сразу же ему удалось вышибить дух из того, кто это сделал: тот атаковал дравшегося рядом Митяя Буревого, атакуя, раскрылся, и Тихон прислал ему от всей души в челюсть с кастета – так, что хрустнуло...

В этом-то и заключается искусство группового боя. Три опытных бойца вполне могут, действуя слаженно, защитить себя от атаки с любого направления и по любому уровню. Количество атакующих тут имеет мало значения, большое количество даже в минус, они будут мешать друг другу. А атаки производятся контрвыпадами, потому что, когда один человек атакует другого, он раскрывается, и если от контратаки атакуемого он еще может прикрыться, то от просчитанного удара соседа уже нет...

Сколько могла продолжаться драка, непонятно, ибо уже полетели стекла, и добрые люди вызвали исправника к месту драки. Казаки не сдавались – всем им досталось, а одному досталось сильно, так что пришлось на ходу перестраиваться в «три-четыре», но нападающие понесли куда большие потери. Уже больше десятка местных «отдыхали» на земле, кому-то повезло – а кого-то затаптывали дерущиеся...

И тут что-то хряснуло... это было похоже на щелчок кнута пастуха, хряснуло совсем недалеко, где-то в перелеске, и все на секунду замерли. А потом – хряснуло еще раз – и на востоке, совсем рядом вспыхнуло болезненно-желтое, яркое зарево, особенно яркое на ночном фоне, и это зарево стало разрастаться вверх и в стороны... а потом дошло и до них, пахнуло горячим ветром, пахнущим дымом и горящим бензином...

– Га... Это шо? – произнес кто-то из парубков, вытирая сочащуюся из носа юшку.

– Братцы... а это ведь поезд...

Новый щелчок – и еще одна вспышка, уже на глазах казаков и хохлов...

– Снайпер! По поезду с горючкой бьет!

– Хана, казаки!

– Давайте в расположение!

– Гы, братва, а на станции-то...

– Поехали!

У местных были собственные заботы. Горящий поезд – это тоже добыча, возможность поживиться хоть чем-то. Скверный тут был народ, скверный. С преступными помыслами.

– За мной бегом марш!

Старшим по званию оказался урядник Ткачев, он-то и подал команду. Надо было добраться до расположения, и как можно быстрее. Сейчас каждое лыко в строку будет, если поезд сгорел – приедут разбираться. Узнают по самоволку – попадет всем по первое число...

– Иван... Бери Митяя и вперед. Поможешь ему! Пошли! Быстрее!

Потанцевали с барышнями, б...

– Братцы... а может, на станции... поможем, – запаленно дыша, выдал кто-то.

– Без тебя помогут... Чем ты там поможешь... голыми руками?

– Голым х...

– Гы...

– Разговорчики! Кто там? Зараз, если весело, пусть Митяя тащить помогает!