Пограничная зона, афгано-русская граница

Операция «Литой свинец»

Оперативное время минус сто восемь часов сорок одна минута

Вечер 26 июня 2002 года

 

Для нехитрого пейзажа пограничной зоны на афгано-русской границе не было более привычной детали, чем эта: «АМО» – большой, тяжелый, трехосный, носатый грузовик, с длинной рамой, с квадратной кабиной и расположенным перед кабиной мотором (если наедешь на мину, то рванет она под двигателем, а не под кабиной водителя, под твоей собственной задницей). Машина, хоть и новой модели, выглядела достаточно попользованной и побитой дорогами, во многих местах на грязно-буром металле кунга виднелись вмятины – как будто кто-то хлестнул стальной метлой со всего размаху и оставил следы и даже пулевые отверстия. И нос, и кабина водителя были хорошо бронированы навесными плитами, не самодельными, как это делают некоторые, а настоящим армейским комплектом, что свидетельствовало о хороших отношениях владельца машины с местными армейскими частями. Помимо этого, какие-то умельцы установили на лобовые стекла машины что-то типа стальных жалюзи, они открывались и закрывались из кабины – в сочетании с бронированным лобовым стеклом это могло защитить даже от пули с вольфрамовым сердечником, пущенной из снайперской винтовки с горного склона. Дверь тоже была бронирована, равно как и нештатные, чуть ли не в два раза больше, чем обычные, топливные баки. Можно было держать пари, что и топливные баки, и баки для воды, расположенные за кабиной, не только снаружи облиты специальной резиной, обладающей свойствами стягиваться при появлении пулевых пробоин и закрывать дыру, но и разделены изнутри перегородками на множество отсеков высотой в три четверти бака. Это было сделано для того, чтобы если даже пуля и пробила бы бак, то из него вытекло бы только небольшое количество топлива или воды, а остальное осталось бы в баках. Стекло в боковом окне кабины было снято – так делали многие перегонщики, чтобы иметь возможность стрелять из кабины и еще, высовываясь, смотреть на то, что происходит впереди на дороге, а от пуль спасались, завешивая окно бронежилетом. Необычным был обвес машины – две мощные стальные трубы с перемычками брали начало у переднего бампера, шли через капот (из-за этого капот бы переделан вручную и откидывался, как на старых машинах, – раскрывался на две половинки с мощной перемычкой посередине), прикрывали кабину, шли поверх кунга, затем резко уходили вниз и заканчивали свой путь внизу намертво приваренными к раме. Наверху, поверх кунга, к этим двум трубам был приварен обширный багажник «корзина», как на автомобилях дачников, только несравненно больше по размерам. Над кабиной были укреплены две массивные запаски с развитыми грунтозацепами. Около каждой двери – и водительской, и пассажирской – были приварены кронштейны с фарой-искателем на каждом, а за мощной передней решеткой-«кенгурятником» мрачно смотрели на мир четыре противотуманные фары, каждая с мощностью небольшого прожектора. В целом машина смотрелась даже не как грузовая, а скорее как командная техничка, подготовленная к какому-нибудь опасному ралли-рейду в Африке, где помимо диких животных встречались еще и вооруженные автоматами экстремисты.

Говорят, что вещи могут многое рассказать о человеке, ими владеющем. Что же, тогда, если судить по машине, то про владельца можно было сказать, что это человек опытный, обстоятельный, предусмотрительный, состоятельный (в машину была вложена немалая сумма, даже если ее приобрели на распродаже армейского имущества по дешевке), ничего не оставляющий на авось и любящий определенный комфорт. Так вообще-то и было – вот только за рулем сейчас находился вовсе не владелец машины.

За рулем машины, идущей к границе, сидел молодой человек, темноволосый, загорелый и крепкий, чуть выше среднего роста, с сильными и мозолистыми «водительскими» руками. Из одежды на нем была армейская: белая трикотажная футболка, штаны от камуфляжного костюма песчано-бурой расцветки и бурого цвета поношенные кроссовки. На лоб у него были подняты противопыльные очки, наподобие мотоциклетных, на шее прочная цепочка с двумя армейскими «смертными» медальонами, а на поясе широкий ремень с кобурой. В кобуре ждал своего часа мощный флотский «Браунинг» – и в этом не было ничего удивительного: почти во всех машинах, идущих сейчас по дороге в сторону моста через Амударью, то или иное оружие наличествовало. Да и здесь, в этом «АМО», помимо пистолета в кобуре у водителя к потолку кабины был прикреплен кронштейн-держатель, а в держателе находился старого образца автомат «АКС» – это на случай, если дела пойдут совсем плохо.

Молодой человек вел машину уверенно, не быстро и не медленно, не пытаясь кого-то обогнать и не надрывая мотор, словом, он вел машину так, как это делал бы любой опытный водила-перевозчик, платящий за солярку из собственного кармана и не желающий лишний раз перебирать движок. В машине было жарко и душно, но внимания на это он не обращал – все его внимание было направлено на дорогу. У такого мастодонта, да еще дополнительно бронированного, да с жалюзи на лобовом стекле, обзорность хреновая: того и гляди, впечатаешь в асфальт некстати подвернувшуюся легковушку. Или еще хуже – слетишь с дороги, возможно, что и в пропасть.

За спиной молодого человека раздалось какое-то сопение и ворчание, он не обратил на это никакого внимания. Сопение и ворчание сменилось бульканьем воды в бутылке, а потом из тесного спального отсека на пассажирское место полез еще один, чем-то неуловимо похожий на водителя молодой человек – только гораздо более смуглый и с короткой, аккуратной бородкой.

– Долго еще?

– Километров десять, – буркнул водитель, не отрывая глаз от дороги.

Пассажир – явно напарник и сменный водитель – зевнул, потом высунулся в открытое боковое окно, чтобы насладиться зрелищем садящегося в горы большого, оранжево-красного солнца.

– Потемну приедем… – констатировал он.

Не отвечая, водитель включил фары – пока штатные, их света хватало. Можно было включить и прожектора, но он знал правила дорожной вежливости и слепить встречных не хотел. Кроме того, на узкой дороге это было попросту опасно.

– На ту сторону в ночь не пойдем?

– Сдурел? – бросил водитель.

– Оно так. Караван-сарай… – мечтательно протянул сменщик, у которого с караван-сараем, видимо, были связаны свои, особые и очень приятные воспоминания.

– В машине переночуем, – отрезал водитель.

Водитель был прав – они шли с грузом, да и самой машине могли ноги приделать запросто, лихих людей на границе всегда хватало. Но сменщик обиженно замолчал.

Караван-сарай находился примерно в километре от моста через Амударью и от русского контрольно-пропускного пункта и представлял собой большой кусок каменистой земли у самого берега, специально выровненный – часть скальной породы по левую руку срезали взрывами и бульдозерами переместили вправо, завалив ею болотистый берег реки, тем самым укрепив его, чтобы можно было вставать машинам дальнобойщиков. Потом владельцам караван-сарая показалось этого мало, а деньги у них были, и они отвоевали у бурной, изменчивой Амударьи еще кусок земли, укрепив берег бетоном и сделав своеобразную бетонную набережную. Более того, чтобы никто по пьянке не свалился в Амударью, на набережной поставили кованые чугунные решетки ограждения и заказали фонари – такие же, как на Дворцовой, в Санкт Петербурге.

Работал караван-сарай просто. Тот, кому нужно было сюда, сворачивал с дороги и оплачивал постой у поста со шлагбаумом – пост знаменовал собой начало охраняемой территории, на которой можно было оставить машину без страха, что ее украдут. Хозяева караван-сарая отвечали за это рублем, ведь им было выгодно, чтобы постояльцы не только питались в караван-сарае, но и ночевали в номерах, а не в машинах. Взамен денег водителю выдавали что-то вроде старинной медной монеты – специально отчеканенный знак оплаты. Когда же надо было ехать к таможенному посту, ты просто выезжал на короткую, забетонированную дорогу к посту с другой стороны караван-сарая и на выезде сдавал эту монету. Хитрость была в том, что дорога эта подходила прямо к самому посту, и, если у тебя были хорошие связи на таможне, ты мог проехать сразу же, «по зеленому коридору», не нервируя тех, кто не заплатил и стоял теперь в общей очереди. Одним словом, дела тут варились уже давно, и продумано всё было до мелочей.

Как и многие другие, водитель «АМО», увидев неоновую табличку со стрелкой (где только неон взяли?), свернул направо и оказался в хвосте короткой очереди. Очередь продвигалась быстро – это не таможня, это частная лавочка, и всё здесь сделано для удобства и довольства клиентов.

Когда подошла их очередь, водитель плавно затормозил около поднятого шлагбаума, и молодой усатый таджик с автоматом «АКСУ» на боку ловко прыгнул на подножку кабины.

– Сколько вас, господа? – на чистом русском спросил он.

– Двое будет, – недовольно ответил водитель, – на одну ночь только.

– По два целковых с человека и десять за машину, это за стоянку. Всё прочее оплачивается отдельно на месте, – выговорил скороговоркой таджик, наверное, он произносил эту фразу не одну сотню раз в день.

Водитель протянул ему заранее припасенную в специальном корытце рядом с рычагом переключения передач «катеньку», [345] затем отщелкал четыре железных рубля. Таджик не считая – тут никто и никого не обманывал – сунул деньги в висящую на груди сумку, взамен выдал что-то, напоминающее медную монету.

– Проезжайте, мотор на стоянке не гоняйте, приятного ночлега, господа.

– Благодарствую…

Благодарностей таджик уже не слышал, соскочив с подножки, он ринулся обслуживать другую машину.

В караван-сарае и впрямь было цивильно – даже стоянка не залита щебнем с битумом, а заасфальтирована, как полагается в солидных местах. Темнота уже сгустилась, и на фоне гор красивыми, молочно-белыми шарами во тьме висели фонари.

Молодой человек аккуратно припарковал свой грузовик в ряду таких же.

– Бросим? – сказал он, чуть погоняв движок на холостых перед тем, как заглушить, чтобы продлить срок службы турбонагнетателя.

– Давай… – зевнул напарник.

Водитель достал из кармана серебряный юбилейный рубль, подкинул, ловко поймал.

– Орел…

– Смотри.

На ладони издевательски ухмылялась Решка.

– Фартовый ты.

– В нашем деле главное фарт, – назидательно поднял указательный палец водитель, – и спасовать, когда карта не идет!

Фраза была известной – ее произносил в одной из последних комедийных картин актер синематографа Габазов.

– Тогда пас…

– Тебе чего принести? Свиную отбивную?

– Да пошел ты… – не обиделся напарник, у которого не было усов и на цепочке рядом с медальонами болтался серебряный полумесяц.

– Ну, смотри… Не знаешь, от чего отказываешься…

Хлопнув по карману – тут ли кошелек, – водитель ловко выпрыгнул из кабины и исчез в сгущающейся с каждой минутой тьме.

В караван-сарае было проще – даже пол земляной, но это исключительно потому, что владелец караван-сарая хотел его стилизовать под старые, тысячелетиями обслуживающие купцов на Великом шелковом пути заведения. Пол не был земляным – это был слой земли, специально принесенный и выложенный на бетонный пол. Свет был приглушенным, музыка – восточной и тягучей. В углу, на сцене, соблазнительно извивалась в танце живота девушка, постепенно избавляясь от лишней одежды. Такие же, только чуть более одетые, прислуживали гостям.

На входе водителя остановили.

– Оружие, ножи, кастеты, дубинки сдаем на хранение. Выйдете – получите.

Водитель увесисто шмякнул на прилавок «Браунинг», затем покопался в кармане и достал еще один. К двум пистолетам рядом легла короткая раскладывающаяся пружинная дубинка.

– Все?

Водитель кивнул. Прислужник сгреб все оружие и выдал номерок.

– Еда, напитки на первом этаже. Если нужна комната, спросите у любого полового. Или в баре…

– Премного благодарен.

Уверенно ступая по земляному полу, водитель подошел к бару. Один из троих половых, стоявших за баром, моментально подбежал, угодливо кивнул головой. Вся прислуга здесь была из местных, и хозяин выдрессировал их. Обслуживание, какого и в Москве не встретишь.

– Мне с собой, – негромко сказал водитель, – плов, две порции. Две двойные порции. Он не со свининой?

Половой бросил быстрый, оценивающий взгляд на клиента – вроде не мусульманин, русский. Хотя черт его разберет.

– Никак нет-с… С бараниной, свежей.

Которая, возможно, еще утром лаяла и бегала по здешним помойкам. Хотя нет, в таких местах подобного не позволяют, здесь и мусульмане питаются, узнают – отрежут голову. Те, кто держит караван-сарай, и так за всё дерут втридорога.

– Тогда две двойные порции. И квас – две большие бутылки, неоткрытые.

Мало ли… Береженого бог бережет.

– Слушаюсь… Комнату не желаете-с? Или компанию составить?

– Не желаю. Принеси, что сказал.

– Слушаюсь…

Пока половой побежал за заказом, водитель оглянулся, осматривая плавающий в сигаретной дымке зал…

В этом караван-сарае всё было точно так же, как в других таких же на границе и дальше, по большому пути в Индию. Путь этот кормил многих, по нему, что в одну, что в другую сторону, днем и ночью шли караваны. Только раньше в караване были верблюды, и караван шел месяцами, теперь же в караване были тяжелые грузовики, и до Бомбея, крупнейшего города Индии и конечного пункта пути караванщиков, можно было добраться за несколько суток.

Это если не убьют.

Караванный путь, как и многие века до настоящего времени, был опасен. От него кормились не только честные трудяги: караванщики, торговцы и держатели караван-сараев, но и лихие люди. Мало кто помнит, что слово «душман», которым сейчас в армии величали всех без разбора «гостей» с Востока, родилось именно в Афганистане – так назывались бандиты, грабившие караваны. У бандитов имелись даже собственные города – взять хотя бы «Гору Воров», известную ныне как «Тора-Бора» – ее в свое время не смог захватить даже Александр Македонский с его огромной армией. Этот укрепленный район на границе возник не по велению Аллаха – долгими годами, поколение за поколением, его строили душманы, готовя неприступную крепость и базу для налетов на караваны в Хайберском проходе. И как водители сменили верблюдов на грузовики, так и бандиты сменили сабли и кремневые ружья на автоматы и гранатометы.

Большинство посетителей караван-сарая составляли русские. Каждый «кушал» из своей тарелки – индийцы и британцы возили грузы с юга Индии, из портов на север, в Китай, в Афганистан. Русские делали то же самое – только груз они закупали в Туркестане, на огромных складах, выстроенных рядом с ветками туркестанской железной дороги. Были, конечно, и русские в Индии, и британцы здесь, в Туркестане, но не очень много.

Однако же они были. Несколько человек – явно британцы, если судить по их смешным шортам, – сидели отдельной компанией у самого выхода, балагуря о чем-то. На них недружелюбно посматривали, но повода к выяснению отношений пока не было, да и в зале следили за порядком. Водитель знал, что спокойствие это показное и в любой момент оно может разлететься в клочья. А ему не хотелось светиться.

– Извольте-с, сударь…

Половой поставил на барную стойку два больших пакета.

– Сколько с меня?

– Шестнадцать рублей извольте-с…

Водитель аккуратно отсчитал шестнадцать рублей. Купец в этом случае дал бы две «кати» и не спросил бы сдачи, но он купцом не был и деньги свои считал.

– Благодарствую…

Водитель уже не слушал – с пакетами в руках он направился к выходу, лавируя между столиками.

Он не хотел этого скандала, он привык всегда быть незаметным, не привлекающим к себе внимания. Но, увы, тут без скандала не обошлось. И начали его британцы. Верней, британец. Рыжий здоровяк, выделявшийся свой черной кожаной безрукавкой, слишком много выпил пива, а потом хлопнул еще и сотку водки. В России он не рисковал с этим – дорожная полиция бдила, можно было заплатить немалый штраф, а то и лишиться визы. Но тут была почти не Россия, тут всего лишь утром встать в колонну и перейти на тот берег реки. А там – пьяный ты за рулем или трезвый – никакой разницы. Вот он и решил опустить тормоза.

С водителем он столкнулся, когда выходил из ватерклозета – они были расположены не в глубине караван-сарая, а у самого входа. К русскому он не имел никаких претензий, просто его неудачно мотнуло, и русский оттолкнул его, чтобы тот не упал и не выбил из его рук пакеты. А вот этого рыжий уроженец Йоркшира, бывший байкер, славящийся горячим нравом, терпеть не стал…

– Эй, постой-ка! – несмотря на пьяную муть в глазах, он попытался ухватить русского за рукав. Тот ловко увернулся, а вот йоркширцу ловкости не хватило, и, промахнувшись, он растянулся на полу. Британцы, сидевшие на самых плохих местах, у входа, подумали, что русский ударил одного из них, и тот упал…

Русский положил пакеты, которые он нес на стойку, где сдавали оружие. Очень спокойно повернулся лицом к британцам, но те немного опоздали. Двое русских водил-караванщиков, которые как раз входили в караван-сарай, чтобы поужинать, увидев, что происходит, не стали сдавать оружие да так и встали рядом со своим. В глубине зала, заметив неладное, начали подниматься из-за столов и другие караванщики.

Шансов у британцев не было. Они могли бы выяснить отношения с этим русским, но только до тех пор, пока никто не заметил. Сейчас же их было четырнадцать, а русских в зале сидело раз в пять больше, и все они не прочь были поразмяться на сон грядущий. Правила «разминки» были простыми – вышел за огражденную территорию и делай, что хочешь. Только стрелять нельзя, пограничники рядом. Русские британцев не любили, на территории Индии тех чаще всего бывало больше, и они не упускали возможность набить морду конкуренту. Но тут – тут была русская земля, и тут численный перевес был на их стороне. Да еще пистолеты у двоих русских. Вряд ли они будут стрелять в безоружных, но рукояткой по голове – тоже неплохо.

– Изволите выйти, господа? – спросил один из тех, кто вошел только что.

– Этот… он ударил нашего! – сказав так, британец признал свою слабость, потому что сильный не доказывает, сильный бьет.

– Это неправда, господа, – ровно ответил молодой водитель, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, – ваш человек напился так, что упал на ровном месте.

Как ни странно, но самого неловкого йоркширца никто не спрашивал, а он, моментально протрезвев, лежал на полу и боялся, что в драке его затопчут.

К месту возможной драки пробился один из хозяев заведения, зачастил, мешая русские, таджикские и киргизские слова, замахал руками. Вместе с ним появились и двое охранников, у которых оружие имелось. Надо было расходиться.

Русский, которого сложно было схватить, повернулся за пакетами, положил на стол номерок, желая получить сданное оружие, и рядом легли один за другим два увесистых «Браунинга» армейского образца с обтянутым резиной рукоятками и удлиненными на два патрона магазинами. Оружие, которое может многое сказать о своем владельце.

Русский повернулся и наткнулся на уверенный и жесткий взгляд довольно пожилого, но всё еще крепкого мужика в потертом армейском обмундировании песчаного цвета. Перед ним стоял подполковник в отставке Иван Васильевич Тихонов, бывший старший инструктор южного центра подготовки войск специального назначения. Собственной персоной.

– Благодарю, – сказал водитель.

– Да не за что, – нейтральным тоном ответил Тихонов, – русский русскому завсегда брат. Присядете с нами?

– Благодарю, нет. Поем в машине.

– Как знаете, сударь. Как знаете.

Старший лейтенант Тимофеев едва заметно отрицательно покачал головой. Подполковник так же, почти незаметно, кивнул в ответ.

– Честь имею, сударь.

– Честь имею.

 

… – Там Тихонов.

Рамиль, который как-то умудрялся не толстеть, рубая при этом за двоих, поперхнулся рисом, который он с удовольствием поглощал по-восточному, прямо руками.

– Кто?!

– Тихонов, говорю.

– Наш Тихонов?!

– Именно. Наш инструктор.

– Он же в отставке.

– Он там.

– Хочешь сказать, его контролером послали? Нас не предупредив?!

– Ничего я не хочу сказать. Но ночью держи ухо востро. Задрыхнешь на посту – потом влетит.

– Кто бы говорил…

Но ночью Тихонов не пришел, он знал правила и, даже будучи в отставке, их не нарушал. Если ты встретился с сослуживцем, не подходи к нему, пока не получишь знак «можно» – мало ли чем он занят. И тем не менее теперь у них в караване был друг.

 

Утром дальний разведывательный патруль специального назначения в составе большой транспортной колонны пересек русско-афганскую границу.

 

 

23

 

Варшава, университет

Июня 2002 года

 

Звонок раздался как раз тогда, когда предельно уставший граф Комаровский сидел в своем кабинете в здании штаба округа. Возможно, звонили и до этого – граф обнаружил, что телефон у него был разряжен, и когда он разрядился – вспомнить не мог, не до того было. Подзарядил…

– Слушаю…

– Господин Комаровский, рад вас слышать.

Ковальчек!

Граф Ежи всё-таки не был оперативником – он был армейским офицером и довольно разумным (когда не находило) молодым человеком. Ему и в голову не пришло задать себе несколько интересных вопросов. Например, куда делся Ковальчек после встречи в «Летающей тарелке»? Почему он не попытался поинтересоваться, по какой причине граф Комаровский, будучи приглашенным на сборище в Варшавском политехническом, не явился на него. И еще – куда делся полковник Збаражский, его куратор, который сначала прижимал графа к стенке, а потом вдруг оставил в покое.

Ответ на этот вопрос мог быть только один: значит, он и так делает то, что нужно этим людям, его не надо подправлять и подстегивать.

Но граф Ежи не озадачился вопросом, потому и ответа у него не было.

– Пан Ковальчек.

– Верно. Мы вас ждали на собрании, я уже объявил всем о вас.

– У меня было много дел.

– Но сегодня, возможно, их у вас будет меньше?

Какого черта?!

– Возможно…

– Одна юная особа интересуется вами. Мне бы хотелось, чтобы вы пришли к нам, а потом мы могли бы поговорить.

Елена?!!

– О какой особе идет речь?

– Не телефонный разговор, сударь, не стоит компрометировать даму.

– Хорошо. Где и когда?

– На факультете химии. Мы собираемся сегодня, в семь вечера.

– Она там будет?

– Вам нужно встретиться на нейтральной территории и всё обсудить. Она… кое в чем раскаивается…

– Я приду.

– Я буду ждать вас рядом с парадным. Иначе вас там не пропустят…

 

Варшавский политехнический университет.

Отстроенный фактически заново после боев 81-го года – там засели крупные группировки мятежников, – он и сейчас был центром польского вольнодумства. По крайней мере – одним из центров. Увы, это не было чем-то необычным, по всей Руси великой цитадели знаний были одновременно и цитаделями вольнодумства. Студенчество всегда отличалось радикальными, революционными взглядами на общественное мироустройство, стремясь «всё – до основанья, а затем…». Проблема заключалась в том, что многие, с жаром произнося «до основанья», не представляли себе, что это такое.

А до основанья – это когда в твой отчий дом, выбив дверь, вламываются люди с оружием и выгоняют тебя из дома – просто потому, что окна твоего дома удачно расположены и здесь можно устроить огневую точку. А потом в комнату влетает управляемая ракета, и ты разом лишаешься и жилья, и всего нажитого. До основанья – это когда ты просыпаешься под клеенкой в изувеченном артиллерийским огнем здании и слышишь, как к твоему хлипкому убежищу приближается боевая техника, слышишь хлесткие команды на незнакомом языке и скупые, деловитые очереди зачистки. Это потому, что ты разрушил до основанья государство и на твою землю пришли враги, а армии, чтобы защитить тебя от них, нет. Ведь до основанья – значит, до основанья. Или – ты просыпаешься и узнаешь, что все деньги, которые ходили в государстве, ничего не стоят, а вместо них какие-то другие. И у тебя их нет.

Вот что значит – до основанья! Кто хочет попробовать?!

Но думать молодым людям всё равно не запретишь, и какая-то отдушина должна быть – вот такой анархичной отдушиной и был университет. На его территорию не допускались вооруженные люди – полицейские, жандармы, казаки, военные. Его корпуса были на высоту человеческого роста в несколько слоев расписаны граффити, но это никого не волновало, хотя вообще-то граффити в городе считалось хулиганством и каралось пятнадцатью сутками работ с метлой в руках. Тут по вечерам, после занятий, работали аж три дискотеки, и с территории университета можно было не уходить круглые сутки. Здесь власть за высоким забором создала особый мирок бунтарства и вольнодумства – и еще неизвестно, кого от кого охранял этот забор.

Пан Ковальчек ожидал графа, как и обещал, на стоянке, у входа. Радушно улыбнулся, протянул руку…

– Рад вас видеть здесь, очень рад…

Типичная североамериканская улыбка на тридцать два зуба. Русские обычно улыбаются одними губами, немцы совсем не улыбаются, итальянцы просто хохочут.

Внутренне содрогнувшись от омерзения, граф Ежи ответил на рукопожатие. Если бы это было возможно, он бы вообще отказался от общения с содомитом, ведь даже подать руку содомиту – это унижение. Но придется вытерпеть и это, если не ради ублюдка Збаражского, то хотя бы ради Елены…

– Я тоже рад вас видеть. У меня чертовское желание напиться и вольнодумствовать.

– А вот этого не надо, – неожиданно сказал пан Ковальчек, – потому что вольнодумство студента – это одно, а вольнодумство гвардейского офицера – это совсем другое…

Странно…

– Где Елена? Она здесь?

– Обещала прийти. Но, возможно, и не придет. Пани Елена вольная птица, она вольнодумнее нас всех. Вы напрасно пытались поставить ее в рамки.

– Вы знаете?

– Знаю… Она мне рассказала.

Странно, но граф Ежи не разозлился.

– И что вы думаете насчет всего этого? Я должен был просто смотреть на происходящее?

– Ну… наверное, нет. Но и в лоб так – нельзя.

– А как?

Они прошли мимо охраны на входе, вооружена она была только дубинками, и их никто не остановил.

– Как? Ну… есть специальные центры. Психологи.

– Ерунда это всё. А почему вы ей не помогли, если знали?

– Я узнал об этом лишь тогда, когда она поссорилась с вами и все мне рассказала. Мне пришлось клещами вытаскивать из нее причину.

– Она учится у вас?

– Хм… вы, вероятно, не знаете местной системы обучения. Студент должен набрать определенное количество баллов, посещая лекции и курсы, которые он сам выбирает. Это эксперимент, называется – свободное обучение.

Граф Ежи попытался себе это представить и не смог. Он прошел полный курс в военном училище, а в будущем хотел попытать счастья с Академией Генерального штаба, в нее конкурс выше, чем в любой гражданский университет. Но такое обучение, как здесь, было выше его понимания.

Они шли по какой-то аллее. Везде валялся мусор: сигаретные пачки, пустые пластиковые бутылки, какие-то клочки бумаги – и никто это не убирал. Что хозяин в поместье, что командующий в части, увидев такое, поставил бы всех в «позу номер раз» и приказал бы всё вычистить до блеска. На вытоптанной траве то тут, то там лежали студенты, в одиночку и парами. Читали конспекты и книги. Кто-то работал на ноутбуке. Обнимались. Целовались.

– Что вы думаете насчет свободного обучения, пан граф?

– Просто Ежи. Безумие всё это.

Профессор хмыкнул.

– Не скрою, я горячий сторонник этого проекта и активно участвую в его внедрении в жизнь. Вас не затруднит объяснить свою позицию?

– Не затруднит. Я окончил военное училище, там есть разные специальности – и на каждую имеется набор лекций, курсов и практических занятий. Всё это придумано не просто так. Например, если я прохожу подготовку на командира роты, то я должен уметь управлять ротой и каждым взводом по отдельности в обороне и в наступлении, получать задачи от вышестоящего штаба с помощью технических средств, пользоваться ротными средствами разведки, обрабатывать разведданные и передавать их в вышестоящий штаб, маскировать на местности приданные мне силы и средства, использовать приданные средства огневого усиления. В общем, говорить можно много, что должен уметь командир роты. И все эти знания и умения являются, безусловно, необходимыми. Что, если я, например, решу, будто мне не нужно знать, как использовать средства разведки? Тогда мои люди попадут в засаду и погибнут. А если я не смогу передать разведданные в штаб, тогда может погибнуть еще больше людей. Если бы мне чего-то не следовало знать, этого бы и не было в курсе. Понимаете, о чем речь?

Профессор кивнул головой.

– Понимаю. Но здесь не армия.

– А в чем разница? Что, на гражданке знания не нужны? Это что за специалист такой, который то одно знает, то другое?

– Ну… мы должны предоставлять свободу выбора. Существуют разные специальности, и студенты сами должны это понимать и выбирать из списка возможных курсов то, что им действительно надо.

– А как же они узнают, что им надо, что им не надо в будущей профессии, пока они не окончили университет? Ведь пока они не прошли весь курс обучения, их нельзя считать профессионалами, и откуда им знать, что может понадобиться в будущем?

Профессор задумался – аргумент был сильным. Это и неудивительно – в училищах, готовящих Гвардию, преподавали и риторику. Лейб-гвардеец должен быть не только отменным военным, но и отменным кавалером и собеседником, благо в дворянских родах немало девиц на выданье, а брак с офицером лейб-гвардии считался никак не мезальянсом независимо от происхождения жениха.

– Возможно, если им будут нужны новые знания, они получат их на курсах и семинарах, существует такая вещь, как постдипломное образование.

– Интересно… Насколько мне известно, профессор, за обучение по специальности университет берет полную плату – что с казны, что со студента – неважно. Если студент, после того как он обучится… свободно, так, что половину необходимого знать не будет, начнет работать по специальности, поймет, что мало что знает, и станет ходить на эти ваши курсы. А они, как я рискну предположить, тоже платные. Таким образом вы будете брать сначала деньги за обучение, а потом еще и деньги за исправление своих огрехов… интересно, весьма интересно, пан профессор.

От полного разгрома в диспуте профессора спасла дверь кафедры – пришли…

На кафедре органической химии было свободнее, чем в других кабинетах, потому что кабинет химии в обязательном порядке оборудуется рукомойниками, и к нему пристраивается лаборатория. Как раз у ряда рукомойников все и собрались, сдвинув парты, чтобы освободилось достаточно места, и поставив полукругом стулья. Народа было человек двадцать, одеты все по-разному, кто в костюме, а кто и в рваных джинсах, у одной пани волосы в розовый цвет покрашены и хохлом поставлены – если бы не это, ее можно было бы назвать привлекательной. Еще у одной пани, покрасившей волосы в радикально черный цвет и подобравшей такую же черную, как деготь, губную помаду, на футболке было написано: «Трахни меня прямо сейчас», хотя сидела она в объятьях не пана, а другой паненки. Паненок вообще было большинство, примерно две трети от общего количества собравшихся. Появление графа Ежи произвело среди них фурор: не может быть, чтобы они не знали, что он москаль, однако офицер императорской Гвардии всегда привлекательнее местного студиозуса, от которого разит потом, дешевым пивом, а то и коноплей и который, «дабы самовыразиться», одевается, как с помойки.

Была там и пани Елена, демонстративно болтающая с подругой и на него столь же демонстративно не обращающая никакого внимания.

– Это Ежи… – простецки представил его пан Ковальчек, – я про него вам рассказывал. Он служит в армии.

На это никто особо не отреагировал – здесь личная свобода ценилась дороже всего, и если кому-то сдуру пришла в голову блестящая идея послужить Отечеству, то это исключительно его личное дело и ничье больше.

Для графа моментально нашелся стул, поставили его не рядом с Еленой, а рядом с другой паненкой, довольно привлекательной и одетой без излишнего эпатажа. Граф Ежи сразу понял нехитрую уловку – поделиться с подругой. Сразу вспомнился поручик Скидельский… пан весьма охочий до женского пола, он рассказывал, что когда-то выехал по службе в Иваново-Вознесенск… а там, известное дело… ткацкие фабрики, мужеска полу не хватает… вот и не ночевал он в гарнизонной гостинице ни дня, потому как отчаянные пани ткачихи его тело белое, как трофей, одна другой передавали. А он, конечно, потом эту историю всему полку поведал… в самых откровенных подробностях. Тогда сослуживцы откровенно позавидовали, и Ежи, грешным делом, тоже, а вот сейчас… когда собрались передать из рук в руки его самого… как-то нехорошо на душе стало, будто плюнул кто.

Кого ждали, выяснилось довольно скоро. Пан Ковальчек отзвонился куда-то по сотовому, уточнил у некоей дамы, где она пропадает, а через некоторое время появилась и сама дама. Типичная североамериканка (или британка, там такие же взгляды) – мужеподобная, непривлекательная и одетая так, чтобы эту самую непривлекательность не скрыть, а, наоборот, показать и подать как какую-то особенность. Нет… скорее британка, типичное британское «лошадиное», вытянутое лицо – там оно почему-то именуется «породистым», типичная косметика – ужасающий розовый оттенок помады. На ногах не туфли, а ботинки, сработанные под мужские, грубой выделки и на тяжелой платформе. «Докеры» – не иначе так называются.

– Это леди Алисия Гисборн, из университета Карлайла, – представил даму аудитории пан Ковальчек, – она из Великобритании и хочет рассказать нам про политическую систему и обычаи этой страны. А потом мы всё это обсудим, и леди Алисия ответит нам на вопросы. Леди Алисия, вы готовы?

Ничего не скажешь, подходящая тема для внеклассного факультатива на факультете химии!

– Да, конечно… – милостиво кивнула дама.

– Тогда прошу…

Леди Алисия рассказывала талантливо, не придерешься, и она отлично владела как русским, так и польским. Свободно переходя с одного языка на другой, умело подбирая аналогии, которые можно подобрать, только если знаешь язык в совершенстве. Граф Ежи слушал ее вполуха, но запоминал, откладывал для себя аргументы и грешным делом вспоминал про себя другую пани – пани Марию, которая вела у них риторику. Для них, пацанов, пани Мария была недостижимым идеалом женского совершенства, и они не пропускали ни единой ее лекции по риторике, а потом еще и спрашивали, что можно почитать по этой теме факультативно. Конечно, эта леди… непонятно откуда, хотя нет, как раз очень даже хорошо понятно, пани Марии даже в подметки не годилась.

А всё-таки интересно будет ее проучить. Хотя бы на глазах Елены.