Висленский военный округ, сектор «Ченстохов»

Село

Июня 2002 года

 

Отправив восвояси полициянтов и военных контрразведчиков, сдав машину со всем (или почти всем) захомутанным добром представителям Круга, казаки снова принялись за старое. Засады, разъезды, блок-посты на дорогах, прочесывание в лесах. Совершенно случайно наткнулся на нычку в лесу Королев со своей группой – один из казаков чуть не провалился в выкопанный блиндаж. Три тонны спирта, как с куста. Еще нашли прямо в лесу на вырубках что-то, напоминающее взлетные полосы для дельтапланов. От греха подальше – перекопали.

Что же касается Велехова и его пластунской группы, то с ним случилось самое страшное, что могло случиться. Распоряжением из Варшавы его буквально привязали к психованной польке, майору Эмили Кристич из Таможенного корпуса. И через несколько дней такой вот житухи сотник готов был на стену лезть…

В этой даме неприятно было всё. Ее визгливый голос, ее постоянная готовность к обороне, ее безумная любовь к Польше, которая выражалась в охаивании всего русского. Наконец, ее преотвратные духи, резкие и настойчивые, которые она лила на себя чуть ли не флаконами…

За всё время, пока они мотались с этой дамочкой по городам и весям, сотник полностью истрепал свои нервы, сжег немало бензина, потратил впустую немало времени и изъял чуть больше двух тонн спирта в трех нычках. Еще в одном месте спирта не было, зато были деньги. Много денег – под полмиллиона злотых.

Результат был более чем скромный, сотник считал, и не без оснований, что самая эффективная тактика в данном районе, которая только может быть, – скрытно выдвинуться к какому-либо населенному пункту, ночью войти в него и проверить, кому где не спится. Не спится – значит, переваливают контрабанду, известное дело. Первый же его разведвыход, тщательно спланированный, принес улов – восемь тонн спирта. По мнению Велехова, подобный же улов или даже больший будет почти в каждой деревне, нужно только сменить оборонительную тактику на наступательную. Вместо этого он и вся его группа по распоряжению сверху мотались туда-сюда с этой проклятущей бабой, причем все вчетвером. Он даже попытался добиться того, чтобы с бабой мотался он один, а остальные трое работали, но ему отказали по непонятным причинам.

Неэффективно использовали и выделенную технику. На бронетранспортерах, оснащенных новейшими тепловизорами, тупо патрулировали местность. Это, конечно, тоже дело, но намного эффективнее было бы их скрытое ночное передвижение и использование в засадных действиях. Пулемет «КПВТ» в засаде – страшная штука.

– Господин сотник!

Сотник дернулся, отвлекаясь от своих невеселых мыслей. Про волка речь, как говорится…

– Я закончила здесь. Можно выдвигаться.

Откуда слов таких набралась – выдвигаться? Не иначе, фильмов насмотрелась.

– Куда прикажете, мадам?

Майор Кристич по-хозяйски устроилась на заднем сиденье, где уже клевали носом Петров и Певцов. Рядом с сотником, на переднем пассажирском то же самое проделывал и Чебак – за руль они садились по очереди, а эта мадам как будто и спать не хотела совсем.

– В расположение. На сегодня всё.

– Слушаю и повинуюсь… – сотник завел мотор.

Снова дорога. Проклятая, пыльная дорога с полями и перелесками. Сотник специально выбирал такие дороги, чтобы запомнить их и осмотреться на местности, может, что интересное удастся увидеть. Чертова дорога, чертовы поляки. Еще немного так – и он будет писать наказному атаману о том, что здесь творится. Видано ли дело – четверым казакам с бабой возиться…

Зараза!

Колесо попало в промоину, всех неслабо тряхануло…

– Кого везешь, дрова аль казаков?!

– А тихо всем!

– Башкой зараз стукнулся… шишка, мабуть, взыграет, а то и сотрясение мозга.

– Сотрясение чего???

– Мания величия…

– Цыц! Взгакались, как бабы!

Тряская дорога надоела и самому сотнику, а посему он вывернул руль и направил внедорожник к наезженной дороге, прямо через поле.

– Вы топчете хлеб, посаженный крестьянами… – как бы невзначай заметила Кристич.

– Нехай, не обеднеют! – сотника раздражало всё и вся, злоба копилась в душе как мутный, сивушный осадок на дне четвертушки самогона. Хотелось набить кому-нибудь морду. После того ночного боя, после похорон у сербов, на которых присутствовали все свободные от дежурств казаки, он так и не оправился…

Только выехали на дорогу – зазвенела рация. Сотник выругался про себя, нащупал гарнитуру, нацепил на голову.

– «Город-один» на приеме.

– «Город-один», сообщите свое местоположение и статус, прием!

– Я «Город-один», двигаюсь по направлению к базе, примерно в десяти километрах на север по дороге. Расчетное время прибытия тридцать минут, помощь не требуется.

– Добро, конец связи.

– Заедем? – Кристич показала на кавярню, когда до родной части было уже километров пять и они проезжали через городок…

Кофе сотник не любил – непривычны казаки к кофе и прочей дряни. Но башка и впрямь, как чугунная, мабуть, поможет…

– Добре. – Велехов повернул руль.

В кавярне, как только они вошли, сразу стихли все разговоры. Будто отрезало, только что о чем-то говорили, перетирали местные сплетни, обсуждали футбольный сезон и успехи разных команд, а тут тишина. Мертвая.

Однако сотнику было не привыкать, на Восточных территориях ему доводилось бывать в местах и похуже. Восточные территории вообще были намного более опасным местом, чем принято это признавать на государственном уровне. Да, большую часть населения их удалось перековать. Ну, скажите – зачем, например, высококвалифицированному оператору атомного энергоблока, будь он араб и мусульманин, у которого есть стабильная и высокая зарплата, большая квартира и дети, одна-две машины, поддерживать террористов? Если придут к власти исламские экстремисты, ничего, кроме молитвы по пять раз в сутки, казней на площадях, крови и смерти, не будет. Запретят смотреть телевизор – это от иблиса. Запретят носить нормальную одежду – от иблиса. Запретят женщинам ходить без паранджи – только попробуй, забьют камнями. Но от пяти до тридцати процентов населения (в разных местах по-разному) по-прежнему оставались такими же, какими были раньше, – темными, неграмотными, забитыми, фанатично верящими в Аллаха. Приходилось силой заставлять отдавать детей в гимназии – сам сотник лично видел бронированные автобусы, собирающие детей и потом развозящие по домам. Приходилось силой заставлять их проходить медицинские осмотры у нормального врача, а не у знахаря. Да много чего приходилось делать силой…

И вот там-то было всё – и выстрелы из-за угла, и ненавидящие взгляды, и мертвая тишина при твоем появлении. И вспышки насилия – внезапные, никем не прогнозируемые, большей частью происходящие в пятницу, после намаза. Последняя произошла, когда еврейский пацан изнасиловал маленькую арабскую девчонку лет десяти – тогда казаки не справились. Пришлось вводить войска. То, что пацану этому дали пятнадцать лет каторги, местных «исламских правоведов» не успокоило, они требовали смертной казни пацана через выдачу родственникам потерпевшей и выселения всех евреев. Из-за одного молодого придурка, наказанного, как полагается по закону, погибло больше двадцати человек…

И тут тоже могло произойти всякое. Их четверо, у них оружие и специальная подготовка. Против них – гражданские, пусть их больше раз в пять, но…

В том-то и дело, что гражданские. До бунта, до массовых беспорядков – рукой подать. Как же – казаки поляков в кавярне побили. Или, не дай бог, постреляли. Тут уж «Хей, кто поляк – на багинеты!» [330] Понеслась, родимая!

Ситуацию разрядила Кристич. Уверенно подошла к хозяину заведения, поговорила с ним по-польски, потом показала рукой на дальний столик:

– Сюда, господа казаки…

Сотник отметил, что недалече – запасной выход, видимо, в подсобку, где напитки и харч. Если что…

Принесли кофе – в маленьких, на один глоток, чашках, по-европейски. Казакам тоже это непривычно – обычно они пили чай с травами, а в качестве посуды у них были гильзы от гаубиц, переделанные под кружки. Мало у какого казака не было такой кружки и еще армейской ложки из набора для выживания. Дюже удобная и маленькая, в карман можно спрятать…

– Приятно чувствовать себя оккупантами? – поинтересовалась Кристич, смакуя напиток.

Чебак было вскинулся, но Велехов одним взглядом осадил его.

– Вот что, пани… – негромко сказал он, – я здесь не оккупант и никогда им не был. Вы с вашими воплями про оккупацию в печенках у меня сидите. Вы падлы, таскаете здесь контрабанду, наркоту, спирт, всё это продаете русским, зарабатываете на этом. Русские дают полякам деньги, и они на эти деньги обустраивают Польшу. Варшава – ничуть не хуже Санкт-Петербурга обстроилась, русские, все, кому свободы не хватает, едут сюда. У Польши ни производства нет особого, кроме того, что русские здесь построили, ни полезных ископаемых, только неподлеглости – хоть лопатой загребай! Вы все живете на наши деньги, если бы не Россия, были бы захудалым панством между двумя великими державами. А если б возбухнули с вашими рокошами, тут бы вас и прихлопнули, как муху на окошке, не одни, так другие. И при этом вы, гады, искренне, до зубовного скрежета ненавидите русских. Надо вам, чтобы как в Австро-Венгрии? Чтобы за слово по-польски вас батогами пороли? Так будет, дождетесь. Давайте, устройте очередной ваш рокош! Рокошане сраные! В какой курень ни зайди – у кого спирт, у кого стволы, у кого еще чего! Я только этого и жду – чтобы по хатам вашим пошмонаться как следует. Чтобы навек запомнили! Прадеды наши ума вам не вложили – так я зараз вложу!

Над столом повисло молчание…

– Эй, хозяин… – по-русски крикнул сотник на всю кавярню, – еще нам налей!

Выпили еще кофе. Потом сотник отодвинул стул, глянул на часы.

– Поехали зараз… К обеду на базу поспеть надо, а то сухпаем дневать надоело. Чебак, ты поведешь.

– Есть.

Вышли, и сотнику что-то не понравилось. Сразу – вроде бы обычный польский городишко, ничем не примечательный, относительно знакомый, потому что бывали здесь и не раз, сонный, потому что большая часть местных обитателей трудится по ночам…

И всё-таки что-то было не так. Велехов не знал, что именно, он просто чувствовал. Простой казак отмахнулся бы от своих предчувствий и пошел дальше. Но Велехов не был простым казаком. Без малого восемь лет в командировках на Востоке сделали его крайне наблюдательным и чувствительным к мелким, почти незаметным признакам надвигающейся беды. Другие на Востоке просто не выживали.

Протянув руку, он тормознул идущего за ним Петрова. Еще раз внимательно огляделся. И всё понял…

– Чебак, стоять!!!

Всё-таки армия кое-что, но дает. И эта шагистика – тупое разучивание строевых команд на плацу, когда командир добивается автоматического выполнения уставных команд, – она не просто так введена в программу подготовки. Во время боевых действий, особенно, если это не масштабные боевые действия с армией противника, от одного человека не так уж и много зависит, а в борьбе с терроризмом крайне важно, чтобы любой исполнитель выполнял команды совершенно автоматически, не задумываясь. От этого может зависеть и жизнь исполнителя, и жизнь всех членов группы.

Чебак, уже почти дошедший до машины, замер на месте.

– Ко мне! Бегом!

– Что произошло? – недоуменно спросила Кристич.

– Вызывайте полицию. Где-то здесь бомба.

– С чего вы…

– Бегом, я сказал!!! Петров, Певцов, Чебак – встаем в оцепление на площади, чтобы никто не шлялся.

Полициянтов – специальный взрывотехнический отдел – пришлось вызывать из самого Ченстохова, ждали больше часа. За это время поляки стали проявлять ропот, однако выйти на площадь и проверить на своей шкуре, есть ли там бомба, никто не решался. Слово «бомба», которое в русском и польском языке произносится одинаково, горячие головы остудило надежно.

Взрывотехники прибыли на небольшом местном фургончике «Жук» [331] мрачного черного цвета. Они были одеты не в полицейскую форму, а в армейскую, без знаков различия…

– Цо ту трапилось? [332] – старший группы, невысокий, усатый, коренастый, с брюшком подошел к ним.

– Бомба здесь. Машину нашу проверьте.

Взрывотехник молча кивнул, пошел назад.

Скоро сказка сказывается, а дело делается еще скорее. Опустив блестящие алюминиевые сходни, взрывотехники скатили на землю небольшой трехосный, похожий на детскую игрушку увеличенного размера вездеходик. Выделялась система наблюдения с тремя объективами, в том числе одним выдвижным, и руки – их здесь было две, а не одна, как на других подобных роботах. Две блестящие металлические руки-манипуляторы.

Скатив вездеходик на землю, взрывотехники достали большой пульт с антенной. Старший группы сел на подножку фургона, робот немного покатался туда-сюда, подвигал манипуляторами, потом бодро покатил к «Егерю» казаков. Подкатился с одной стороны, посмотрел, отъехал. Подъехал с другой…

– Матка бозка…

Робот остановился, старший группы положил пульт на место, поискал взглядом казаков. Увидев, приглашающе махнул рукой…

Видно было плохо – темно, да еще робот свет заслоняет, да камера плохая, устаревшая. Но то, что под днищем что-то есть, проглядывало отчетливо.

– Это что? – спросил сотник.

– Это… – командир группы взрывотехников тоже перешел на русский, видимо, из уважения, – это похоже на пластит. И его на вас не пожалели – килограмма три, по виду. Граммов двести-триста на обычную машину хватит, ну, полкилограмма, но не три.

– До Луны долетишь, – неуместно сострил Певцов и осекся под взглядом сотника.

– Надолго тут?

– На час, как минимум. И то не факт, что сделаем чисто. В машине есть что ценное?

– Особо нет. Правда… спецоружие там. Не хотелось бы… на мне записано.

– Что за оружие?

– Винтовка. Крупнокалиберная. И пулемет.

– Взрывчатые вещества?

– Патроны только.

– Господин казак… а как вы поняли?

– Чего?

– Что бомба здесь.

Велехову отвечать не хотелось.

– То тебе надо?

– Мы же взрывотехники. Интересуемся…

– Ладно… Это с Востока еще. Надо смотреть, что происходит вокруг. В таких местах все всё знают. И принимают меры. Я вышел – будний день, а на площади народа почти нет. Пан градоначальник лавочку свою закрыл, и пан цирюльник – тоже. И в магазине витрины ставнями закрыты. Это в будний день, когда самая работа. На Востоке, если лавочники лавки посреди дня закрывают, жди беды.

– Господин сотник! Господин сотник!

Захолонуло под сердцем. Сотник повернулся, нашел взглядом пробивающегося сквозь оцепление казака, спрыгнувшего с подъехавшей машины.

– Что, казак?

– Господин сотник, Петр Михеевич…

Вид у казака был такой, что становилось дурно.

– Что, да говори, не трави душу!

– Петр Михеевич! Есаула зараз вбили!

– Как вбили?!

– Насмерть! На дороге!

Слов нет…

– Петров!

– Я!

– За старшего. Смотри за машиной!

– Есть!

– Поехали…

 

Есаула Дыбенко, коменданта сектора Ченстохов, убили на пятом километре дороги на Вроцлав, на повороте. Дорога была ходкой, шестиполосной, но террористов это не остановило. Ошибкой есаула было то, что он ехал в крайне правом ряду, надо было в среднем, прикрывшись с обеих сторон машинами. Но и это вряд ли бы его спасло – если серьезно решили убить, убьют, поезжай, как хочешь.

Расстрелянный из пулемета «Егерь» стоял на обочине, наполовину съехав в кювет. Полициянты перекрыли одну из полос движения, пробка была страшная, добираться пришлось по обочине. На фоне бело-зеленых полицейских машин камуфляжем выделялись несколько казачьих «Егерей» и «Выстрелов»…

Когда остановились, сотник выскочил из машины, побежал вперед.

– Куда! – Один из полициянтов, стоящих в оцеплении, перегородил ему путь.

Велехов с ходу сунул ему в морду, хорошо сунул, от души, так что поляк только челюстью лязгнул, заваливаясь на пропитанный соляркой щебень обочины.

– Ах ты, курва!

Несколько полицейских бросились к нему. Но сотнику это было только в радость. Подходите, падлы, хоть так душу отведу!

– Стоять! Стоять всем, ну!

Подбежали казаки, и быть бы вселенской свалке, если бы не Чернов. Достав пистолет, он дважды выстрелил в воздух – и все замерли, словно спало бесовское наваждение…

– Стоять! Велехов, ты что, охренел в атаке? Ко мне!

Полициянты, не желая драться с казаками, расходились по сторонам…

– Как? – коротко спросил Велехов, но подъесаул его понял.

– Сначала пулеметчик отработал. Потом снайпер. Чисто. Он в машине один только и был.

Снайпер был, наверное, уже излишним. Схема простая до безумия. Пулеметчик останавливает машину, стреляя по моторному отсеку. Потом по остановившейся машине и тем, кто в ней находится, работает снайпер. Минута – и отход. На Востоке такого уже нет, на Востоке все машины, что казаков, что армейские – в броне, даже фугас – и то не каждый такую возьмет. А тут – тут же, мать вашу так, не война!

Или война?

– Пойдем. Еще кое-что покажу…

Пулемет террористы бросили на месте акции, снайперскую винтовку забрали с собой. Это указывало на высокий профессиональный уровень привлеченного к акции снайпера. Если для пулеметчика есть хороший пулемет и плохой пулемет, то для снайпера есть своя винтовка и есть чужие. Ни один профессиональный снайпер не бросит просто так свою «верную подругу», понимая, что к другой придется привыкать, и привыкать долго. Снайперская винтовка – для снайпера, настоящего снайпера – как живое существо.

А пулемет был знакомый. Тот самый «MG-3», короткий. Для прицеливания по движущейся цели на него установили современный открытый прицел типа «Красная точка», из тех, которые применяются в армии Священной Римской империи, в рейхсвере.

Сотник посмотрел на пулемет, поднял глаза на Чернова.

– Тот самый?

– То-то и оно. Я успел с войском связаться, они номера сверили. Это оружие из одной и той же партии. Часть перехватили мы. А часть – вот она. Здесь.

Велехов отвернулся, перепрыгнул канаву, пошел вверх по склону, не обращая внимания на суетящихся полицейских. Место, откуда стреляли, он нашел почти сразу – на склоне, в траве, травой замаскировали два неглубоких окопчика, отрыли их, видимо, ночью. И хорошо, падлы, отрыли – земли разбросанной поблизости не видать. Значит, утащили землю и где-то разбросали, чтобы не демаскировать позицию…

Присев на корточки, сотник прикинул. Угол обстрела прекрасный, если учесть скорость на трассе, цель будет находиться в зоне поражения, как минимум, двадцать секунд. Скорее всего – там, дальше по трассе, стоял наблюдатель. Да, конечно, стоял – в километре придорожная кавярня и заправка, сам видел. Заметив машину с казаками, он сообщил, и у засады было время как следует подготовиться. С подготовленной позиции они не промахнулись, да и грех было промахнуться с такого расстояния из такого оружия. «MG-3» был хоть и тяжелым, но практически не имел отдачи, с восьмисот метров можно было всадить очередь в небольшую мишень. Казаки, кто на территориях служил, часто предпочитали этот пулемет родным Дегтяреву и Калашникову, если патроны удавалось раздобыть.

Причем с этой позиции можно было достать машину не столько в крайнем ряду, но и в любом из двух других, поскольку окопчики господствовали над местностью. Интересно, охотились специально за есаулом или просто хотели убить любого казака? Да кой черт любого – стали бы они стрелять по машине, в которой был всего один казак? За ним охотились, за есаулом. А заодно и сотника Велехова с группой решили прибрать, миной.

Кристич? Раньше сотник думал на нее, но теперь кое-что не вписывалось. Если бы он сел в машину, она бы тоже села, она шла вместе с ними и вместе с ними собиралась ехать в расположение. Вместе бы и взлетели на воздух.

Но ведь именно Кристич предложила заехать и выпить кофе, ведь так?

– Заедем?  

– Добре…

 

Или ею просто решили пожертвовать – как пешкой в игре, разменяв ее на казаков?

Ничего не придумав, сотник пошел вниз.

– Мою группу чуть на воздух не подняли, слыхал?

– Слышал уже… – кивнул Чернов, – по связи передавали.

– А теперь еще и это. Совпадений много.

– Каких?

– Не соображаешь? Кто мог знать, где мы будем, чтобы подложить взрывчатку в машину? Кто мог знать, куда и когда поедет Дыбенко? Кто убил Вацлава-контрабандиста в расположении? Это мог сделать только кто-то из своих.

– «Город-один», сообщите свое местоположение и статус, прием!

– Я «Город-один», двигаюсь по направлению к базе, примерно в десяти километрах на север по дороге. Расчетное время прибытия тридцать минут, помощь не требуется.

 

– Да брось.

– Да не брошу. Слишком много совпадений, господин подъесаул. Среди нас – предатель.

 

 

19

 

Российская империя, Одесса

Набережная

Ночь на 22 июня 2002 года

 

Какой всё-таки удивительный город – Одесса. Еще утром… уже предыдущего дня я сел за руль, махнул через всю Персию, потом чёрт толкнул в перестрелку ввязаться, потом обратно, потом – самолет. И вот теперь – ночная набережная Одессы, Приморский бульвар, гудящая совсем как днем, и совершенно не чувствуешь никакой усталости. Просто удивительный город.

Естественно, на набережной мы были инкогнито – не стоило афишировать. Просто два господина, один в военной форме, другой в гражданском. Надевая свой старый, местного, кстати, пошива, хотя и из венского, едва ли не лучшего в мире шерстяного материала, я обнаружил, что мне он более чем впору, даже слишком. Это радует, некоторые старшие офицеры с каждой новой ступенью табели о рангах заказывают себе новую форму исключительно потому, что прежняя уже не налезает.

Поет фонтан, шумит Одесса…

 

Как хорошо-то… Мало городов, где бывает так хорошо, где не нужно иметь глаза на затылке, где не нужно подозревать ближнего своего в подлости и двоемыслии, где не стоит ждать выстрела из-за угла. Да, я сам выбрал свой путь, и этот путь страшнее любого кошмара, но всё равно хочется хоть иногда просто пройтись по набережной, посмотреть на искрящиеся веселым разноцветьем фонтаны, на шумящую в саду генерал-губернатора публику. На молодых дам, в конце концов, благо они здесь, как и в любом портовом городе, из-за многолетнего смешения самых разных кровей – самые прелестные. Уж кому как не юнкерам и гардемаринам Его Величества, почти каждое лето до совершеннолетия проводившим в Одессе, этого не знать…

– Помнишь, как мы тогда молдаванским наваляли… – спросил как-то невпопад я, просто в голову пришло.

– Вообще-то нам пришлось сматываться, – ответил Николай, раскланиваясь с кем-то.

– Так ведь от городовых, а не от этих.

– А потом твой дед моему pap á нафискалил, и мне пришлось до конца лета из дома ни ногой и учить французский к тому же.

– А всё равно правильно тогда поступили.

– Да, правильно…

Может быть, неправедно то, что мы творим? Может быть – ну их, оставить всех в покое. Может, когда наследник Престола без охраны (а ее у нас не было) прогуливается по набережной Одессы – это и есть нормально?

Нормально-то нормально. Вот только не стоит забывать некоторых истин. Одна из них гласит: если ты не пойдешь на войну – война пойдет на тебя. Не мы начинали. И заканчивать – тоже не нам!

– Pap á  прочитал твои донесения… – сказал Николай и снова прервался на то, чтобы раскланяться с двумя какими-то уж очень симпатичными дамами.

– Знаешь их?

– Нет. Но не прочь был бы узнать поближе… – отшутился Николай.

– Ты теперь солидный господин, обремененный семьей…

– И скоро в семье будет пополнение… – Николай осекся, – извини.

– Да ничего…

Ни я не задал вопроса, ни Николай не попытался что-либо сказать. Для нас обоих эта тема – как мина на неизвлекаемости в земле. Лучше поставить флажок и обойти стороной, как можно дальше.

– Поздравляю! Когда?! Что раньше не говорил?!

– Мария скрывала. Просила и меня. Представляешь – она до сих пор сама водит машину и записывает телепередачи.

– Запрети ей это. Ты же глава семьи.

– Командовать одной дамой сложнее, чем целым батальоном разведки.

Проблемы, значит, у нас схожие.

– Пошли, по этому поводу съедим по мороженому.

– Пошли.

Мороженщики здесь продавали эскимо на старый лад – с больших двухколесных тележек. Одна из них, к которой мы подошли, стояла прямо под фонарем. Мороженщица привычно приняла у нас деньги, достала из пышущего холодом ящика два больших, старомодных эскимо на палочке, даже без обертки…

– Пожалуйста, господа хорошие…

С этими словами она взглянула на нас и… замерла.

– Ваше…

Николай приложил палец к губам.

– Тс… Мы хотим сохранить инкогнито, уважаемая. Сие возможно?

– Конечно, конечно…

– Завтра об этом будет трепаться вся Одесса.

– Еще сегодня, знаешь же…

– Наверное, ты прав.

Мороженое и впрямь было вкусным – таким, каким только может быть сделанное по старомодной технологии мороженое, которое продают на набережной Одессы в жаркую летнюю ночь. Точно такое же мы ели в детстве и так же покупали его у мороженщиков.

– Ты говорил про отчеты.

– Да, отчеты. Pap á очень обеспокоен. Признаться, он не ожидал такого.

– Увы, я пишу то, что и в самом деле есть.

– Это наш вассал.

– Пока. Если произойдет взрыв, а он обязательно произойдет, у нас не будет вассала. У нас будет разорванная на части страна.

Николай немного помолчал.

– Сколько у нас времени?

– Несколько лет. Не больше.

Ни один человек, в том числе и я, не мог в те дни предположить, сколько времени осталось на самом деле.

– Несколько лет…

– Не больше. Если не спускать пар, рано или поздно всё взорвется.

– Но прогресс…

– Прогресс – это не волшебная палочка. Он сам по себе неспособен вылечить больное общество и уродливую систему власти. То, что там происходит, – это легитимное насилие вооруженного меньшинства над большинством. Такие государства не могут держаться на длинных отрезках времени, рано или поздно наступает конец. Пока мы еще можем провести управляемый кризис и не допустить взрыва.

– Каким образом? Ты не написал.

– Я опасаюсь, что эти письма попадут не в те руки. Не все мысли следует доверять бумаге. По моему мнению, единственный выход – включить Персию непосредственно в состав Империи. Всю систему власти надо строить заново.

– Вот как?

– Да. Это единственный выход, другого нет. Тамошнее общество очень больно, потребуется не одно поколение, чтобы загладить нанесенные раны.

– А принц Хусейн? Насколько известно pap á,  вы с ним даже друзья.

– Друзья. Но истина дороже. Он вырос в этом же обществе, с совершенно изуродованной системой моральных ориентиров. Там все настолько привыкли к своим ролям – мучеников, жертв, палачей, – что просто не знают, как жить по-другому. Исполнение законов зиждется не на уважении к ним, а на страхе. Отправление власти зиждется на еще большем страхе. Ты должен лучше меня понимать, что страх не вечен…

– Понимаю…

Николай надолго ушел в себя, о чем-то размышляя. Впереди светилась огнями Графская пристань.

– А как быть с твоим последним посланием? Ты предлагаешь провести операцию в Афганистане против противников шахиншаха.

– Я не отказываюсь от этого. Противники шахиншаха ничем не лучше его самого, даже хуже. Это фанатики и террористы самого худшего пошиба, они поддерживаются известными силами за рубежом. Их цель – дестабилизировать весь регион, используя Персию как первую цель для удара, как наиболее уязвимое звено. Мы не можем позволить им сделать это, нельзя считать волков своими друзьями, даже если они разорвали твоего врага.

Николай снова надолго ушел в себя.

– Pap á  дал мне карт-бланш на применение силы в отношении Афганистана, – произнес наконец он, – он сказал, что я волен делать всё, что подскажет мне моя совесть. Ты видел наркоманов?

– Ну…

– А я видел. Не далее как вчера я посетил страстоприимный дом, чтобы понять. Владыка Петр сопровождал меня… они там помогают. Это жутко. Это наши, это мои, чёрт побери, подданные – и их убивают этой дрянью. Там был пацан четырнадцати лет, Саша, там был пацан четырнадцати лет от роду!

– Кое-кто считает, что благотворительного бала со сбором средств будет достаточно для решения этой проблемы.

– Кое-кто, но не я. Я принял решение выжечь эту дрянь каленым железом. Мне наплевать на границы… наших предков они никогда не останавливали. Когда рыцари шли в свои Крестовые походы, им было наплевать на границы.

– Сейчас не одиннадцатый век.

– Ты прав. Сейчас намного хуже. Тогда, по крайней мере, вызывали на поединок, в семнадцатом веке проблему решали кинжалом или шпагой, в двадцатом веке стреляли в спину, а сейчас… они даже стрелять боятся, они травят нас этой дрянью и считают, что их спасут граница, суверенитет и покровительство. Ты знаешь, сколько пропало детей?

– В смысле?

– В прямом. Я заказал справку. В Туркестане процент исчезновения детей выше, чем в среднем, примерно наполовину.

Я пожал плечами.

– Туркестан всегда жил своей особенной жизнью. Ты служил там и лучше меня знаешь, что наша власть там – иллюзия.

– Дело не в этом. Пропадают дети, приехавшие туда на отдых или на экскурсию. Только за последний год – тридцать семь случаев. Я уверен, что их переправили в Афганистан и продали там как рабов! Будь я проклят, если позволю кому-то воровать детей и торговать ими.

– Для чего ты это мне говоришь? Тебе нужна помощь?

Николай выбросил палочку от эскимо в море одним яростным движением. Если бы это увидел городовой, не миновать бы нам штрафа и наставительной беседы.

– Нет… Просто это разрывает меня изнутри, не выговорюсь – сдохну. Это очень сложно – держать всю эту грязь в себе.

– Понимаю.

– Скажи, то, что ты предложил, – это действительно необходимо?

Вот так вот, дорогой мой друг с детства Николай. Становишься настоящим царедворцем. Теперь, ответив, я должен буду отвечать за свои слова своей честью и добрым именем. А честь – она одна.

– Необходимо. Увы, это необходимо, я так считаю. Удар по оппозиционерам позволит нам выиграть время. Их альтернатива ничуть не лучше, она много хуже. Но это решит только одну проблему из множества. Надо готовиться к передаче власти.

– Нужна она кому-то… эта власть, – горько произнес Николай. – А что происходит в Багдаде?

– На этот вопрос сейчас я тебе не смогу ответить. Пока не смогу, я сам не понял до конца. Но уверен в одном – ничего хорошего…

Господи… как не хочется возвращаться туда… в Тегеран, в Багдад… Это только будучи только что выпустившимся из учебки лейтенантом, ты мечтаешь о войне… а став старшим офицером, ты ее просто ненавидишь.

Но если ты не идешь на войну – война придет к тебе. Сюда, в Одессу, на Графскую пристань, на Набережную. А этого допустить нельзя. Пусть в Империи будет как можно больше мест, куда никогда не дотянется война.

 

 

20

 

Варшава, Нова Прага

Авеню Ягеллонов

Июня 2002 года

 

Еще раз проверить револьвер. Черт, как мальчишка….

Куда тебя несет, дурака?.. Вызови полициянтов!

Нет! Надо разобраться самому.

Конечно же, он не выдержал… Не сдержался. Не смогла гордая польская кровь не вскипеть. Такова уж польская натура – когда поляки перестанут быть вспыльчивыми, они перестанут быть поляками.

Спалился он глупо, на пустяке. Она пошла в ванную, а он, польский шляхтич из рода Комаровских, залез в ее сумочку. Может быть, специально, а может – и нет, но она появилась в комнате совершенно бесшумно, когда он этого никак не ожидал.

– Что ты делаешь?

В голосе пока не было гнева – только удивление. Можно было бы, конечно, отбрехаться, сказать, что ищу что-то – от маникюрных ножниц до упаковки презервативов. Но пальцы именно в этот момент наткнулись на предательский маленький пакетик. И тут кровь вскипела…

– Ищу кое-что.

– Вот как? В моей сумочке? И что же ты ищешь?

– А вот это!

Проклятая дрянь упала на ковер между ними, будто разделяя. Разрушая то, что было между ними, то, что связывало их двоих. Это построить – сложно. Разрушить – да в одно мгновение.

– Зачем тебе это надо?! Ответь, зачем тебе это надо?!

Когда он приехал сюда, он ведь целую речь приготовил. Гневную. Обвинительную. Назидательную. Наркотики – это вред, как бы банально это ни звучало. Наркотики убивают людей. Но сейчас, когда она стояла напротив, а между ними лежал этот проклятый пакетик – вся патетика вылетела из головы, остались только обрывки фраз. Гневные. Злые. Отрывистые.

Елена постарела. В одно мгновение. Глаза стали узкими и какими-то злыми, на лице прорезались морщины. Словно прекрасная девушка, которую он обнимал несколько минут назад, разом превратилась в злую ведьму-старуху. Он никогда не видел ее такой.

– Пшел вон!

– Не уйду! Не уйду, пока не ответишь, где ты это берешь! Ты понимаешь, что это – смерть! Это убьет тебя, матка боска, как ты этого не понимаешь?!

– А кто ты такой, чтобы меня учить?! Отец? Муж? Пшел вон! Не желаю тебя видеть!

– Где ты это взяла?!

Вместо ответа в графа Ежи полетел бокал, затем еще что-то. И то и другое он отбил. Потом он схватил ее – Елена оказалось на удивление сильной, она билась в его руках как безумная, выкрикивая самые страшные проклятья и ругательства. Графу Ежи удалось отделаться сравнительно легко – несколькими царапинами на лице и несколькими синяками. Связав ее своим ремнем, он бросил ее на диван. Каким-то образом ухитрился надеть брюки, рубашку, потом вывернул на ковер ее сумочку – так и есть. Еще пакетик был неопровержимым свидетельством обвинения.

– Говори!

Граф схватил пакетик, оторвал край.

– Говори!

– Пшел вон! Пся крев! Не трогай, ненавижу!

Граф Ежи наклонил пакетик, и белая дрянь посыпалась на ковер. Когда один пакетик опорожнился, граф взял второй, надорвал.

– Говори, а то лишишься и этого!

– Москаль, пшел вон!

На какой-то момент ему пришла в голову идея притащить ее в поместье, там был действующий костел в селе. Капеллан Подольский поймет, если он скажет правду, в конце концов, он же его и крестил. Обвенчает, а дальше что муж с женой делает – то его дело. Отсидится в поместье месяц-другой, переломается, бросит эту поганую привычку.

Но бросит ли? Граф Ежи мало знал про наркомафию, но слышал, что наркодилеры никогда не оставляют свои жертвы в покое. У каждого налаженная сеть, каждый клиент – ценен. Найти хорошего клиента с деньгами очень сложно, полиция следит за этим делом, можно нарваться на полицейского осведомителя, и тогда – от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ. Не всю же жизнь она будет отсиживаться в поместье, вернется в Варшаву, а там эта мразь снова найдет ее. Увести в Петербург? А там что – нельзя достать, что ли? Попроситься на службу в дальний гарнизон, уйти из Гвардии? И что это за дело такое – польский шляхтич бежит в дальний гарнизон?

Нет. Надо по-другому.

Граф перевернул пакетик, развеяв дрянь по ветру. Спокойно начал застегивать рубашку.

– Я люблю тебя, Елена. И не хочу, чтобы ты принимала это.

– А я ненавижу! Ты москаль, вот ты и проявил свое москальское нутро! Ни один москаль не дает людям свободы жить так, как хотят они сами! Такие все москали!

– Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты убивала себя.

– А я тебя ненавижу! Йезус, какая же я дура, что связалась с москалем!

Граф Комаровский надел часы – хорошо, что не разбила, – посмотрел, сколько времени.

– Развяжи меня!

– Развязывайся сама.

– Ненавижу!

Вместо ответа граф Ежи прошел в холл, надел ботинки. Сильно хлопнул дверью…