Здание штаба висленского военного округа

Июня 2002 года

 

К этому дню граф понял, что больше так не может. Правы те, кто говорит, что все женщины – ведьмы, ох, правы…

Целый день молодой граф Комаровский носился по штабу, по городу с поручениями своего отца. В штабе Варшавского военного округа, находившегося на той стороне Вислы, его уже знали в лицо и пропускали без пропуска. Рабочий день по восемь часов с перерывом на обед был не для него – хоть отец и устроил его на вольнонаемную должность, о том, что это работа, а не служба, он и слышать не хотел. Служишь – служи. Так что день, когда он освобождался в восемнадцать ноль-ноль, был праздником.

Потом Елена тащила его в один из ночных клубов Варшавы – пан Ежи и не подозревал, что их так много. За короткое время они побывали в «Коте», снова в «Летающей тарелке», в «Клетке», в «Радуге» (в «Радуге» он пробыл пару минут и выскочил оттуда как ошпаренный, поскольку понял, что это за место, а чертовка Елена довольно смеялась) – в общем, везде. Потом, когда часы на замках били полночь, а то и позже, они ехали к Елене в Мокотув. Утром – на работу…

Он похудел, осунулся, приобрел какой-то нездоровый румянец на лице и выглядел как загнанная лошадь. А чувствовал себя еще хуже.

С утра отец, вопреки обыкновению, не вызвал его к себе. У Ежи не было постоянного кабинета в министерстве, и он обитал в одном из пустовавших. Стол, стул, возможность подключить ноутбук – что еще надо. К нему мало кто заходил – обычно он приходил к людям сам, и чаще всего с дурными вестями. Отец, как всегда, был скуп на похвалу и щедр на наказания.

Сейчас телефон не звонил – обычно он разрывался, как проклятый, – и граф Ежи позволил себе немного соснуть прямо на стуле. Он знал кое-кого из лейб-гвардии, 66-й, где служил сам Цесаревич, знал, как десантники могут засыпать в любое время и в любом месте, едва представится такая возможность, но никогда не думал, что и сам будет спать точно так же, урывками. Однако пришлось, он закрыл глаза и провалился в черную, бездонную пропасть сна, сна без сновидений. И сколько он так проспал, он не знал. А когда открыл глаза, увидел, что на стуле напротив него сидит отец.

– Солдат спит, служба идет…

– Прости… – граф лихорадочно протер глаза, пытаясь придать себе хоть чуточку деловой вид, – вымотался совсем.

– Вижу…

Вопреки обыкновению, отец не ругался, не устраивал разнос. Он…

Прятал глаза???!

– Жду приказаний.

Отец промолчал, и граф Ежи понял, что произошло что-то серьезное. Ледяная рука схватила сердце и сжала его – неужели Елена?

– Что произошло?

– Произошло… – отец помолчал, – я примечаю, у тебя появилась дама сердца…

Елена…

– Что с ней?! Что?! Говори! Она – что?!

– Не кричи. Лучше ты мне скажи – что с ней?

– Что она сделала?!

Отец покачал головой, затем полез в карман. И выбросил на пыльный (граф Ежи никак не мог собраться и протереть) стол несколько пакетиков. Маленьких полиэтиленовых пакетиков с белым порошком…

– Что? Что это такое?

– Это я хочу спросить, что это такое? – Голос отца внезапно посуровел. – Ответь мне, Ежи, что это такое?!

– Где ты это взял?

– Неважно. Ты возил ее в имение?

– И что?!

– Это привез мне Бронислав. Ты помнишь Бронислава?

– Помню. Но откуда он это…

– Оттуда. Ты был пьян, и она тоже. Бронислав нашел это на полу, вместе со всем остальным из ее сумочки. Ни ты, ни она не замечали ничего и разбросали вещи по дому.

– Он рылся в наших вещах?! Как он…

– Молчать!!! Бронислав служит нам, как служил его отец! Он почти член семьи! Он долго думал, прежде чем отдать это мне! Но решился – потому что он первым подсадил тебя на лошадь, он, не я – я тогда лежал в госпитале! И он не хочет, чтобы с тобой случилось дурное! Скажи – это твое? Тебе это нужно?

– Ты же знаешь, что нет. Это позор.

– Значит, это нужно ей, – безжалостно отчеканил отец.

Граф Ежи откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Безумный шабаш видений перед глазами – вот она направляет машину в лоб несущемуся навстречу грузовику, вот она смеется ни с того ни с сего. Вот ее перепады настроения, приводящие его в неописуемое бешенство – то она ластится, как кошка, то ощетинивается…

А вот они едут из имения – и она, несмотря на то, что всё вроде было нормально, огрызается на каждое слово.

Матка Боска…

– Что думаешь делать? – спросил отец.

– Не знаю, – ответил молодой граф, и это было правдой.

– А я знаю. В нашем роду никогда не было такого позора. И не будет. Тебе нужна мать твоих будущих детей. Та, которой нужна эта отрава, ею стать не сможет. Поэтому забудь ее и найди себе нормальную даму из света.

Граф Ежи прищурился. Возможно, если бы отец не выдал всё это ему в лоб, он бы и подумал: а зачем ему всё это надо. Но теперь кровь вскипела, и ни о каком повиновении слову старшего не могло быть и речи. Поляк – не поляк, если он кому-то повинуется и поступает не так, как хочет и считает нужным.

– Вот что, отец. Честь имени интересует меня в последнюю очередь. Как я захочу, так и сделаю.

Два офицера русской армии, два польских аристократа, молодой и старый, отец и сын, молча смотрели друг на друга – и казалось, что они будут смотреть так вечно, пока не рухнет этот мир. Потом отец, опершись на палку, поднялся со стула.

– Воля твоя.

И вышел из кабинета.

Не доработав до конца дня, граф бросил все дела – всё равно в голову ничего не лезло, это не работа, а настоящее мучение. Выбежал из здания министерства, скорым шагом направился к тротуару, у которого был припаркована «Мазерати». Серый туман стоял перед глазами…

– Осторожнее! – крикнул кто-то, кого граф не приметил на своей дороге.

– Пшепрашем, пан, – бросил граф, не останавливаясь.

Как же так? Как так могло получиться? Почему, о Йезус, это именно ему?! Что теперь с этим всем делать?!

Проблема наркотиков в Империи стояла, хотя и не так остро, как, к примеру, в Североамериканских Соединенных Штатах. Химики, а в России традиционно была одна из самых сильных химических школ мира, соперничающая с германской школой, синтезировали большое количество «легких» синтетических наркотиков, которые находили путь к сердцам молодежи, – считалось, что это вовсе и не наркотики, а так, нечто, чтобы хорошо повеселиться. Успешно ангажироваться – так это называли аристократы. «Чек», «марочка», «штучка» – на половине молодежных дискотек вам предложат это прямо у входа. На Востоке традиционно курили коноплю, добавляя ее в наргиле – курительную смесь для кальяна, это не считалось особо опасным, но коноплю выращивали и для поставок на север. Смертельно опасными были поставки героина через границу – этот наркотик, да еще дополненный синтетическими наполнителями в Афганистане, вызывал мгновенное привыкание. Еще опаснее был «винт», который можно было сварить самому из доступных в продаже химических ингредиентов. Постоянно появлялись новые синтетические наркотики, вызывающие мгновенное привыкание и погружение в наркотическое рабство. С ними боролись, но зверь не желал сдаваться так легко.

Меньше всего наркотики были распространены в мусульманских регионах, особенно в Казани – молодежь там держали строго, и неподобающее поведение тут же наказывалось поркой во дворе мечети после пятничного намаза. Хулиганство, грубость старшим, употребление не то что наркотиков, но и алкоголя – за всё это следовало быстрое и действенное наказание. Почти не было наркотиков в казачьих станицах – казачата постоянно были на виду, готовились к действительной службе и вели здоровый образ жизни, а еще несколько лет назад разъяренные казаки повесили наркоторговца, обосновавшегося со своим товаром у гимназии, – полиция не успела отбить преступника. Хуже всего ситуация с наркопроникновением была в крупных городах – там был платежеспособный спрос и были стрессы, требующие разрядки. Но особняком стояла Варшава, ибо слишком вольное отношение там распространялось и на наркотики. Полиция вмешивалась только тогда, когда нельзя было не вмешаться. В крупных городах распространение имел дорогой и элитарный кокаин – его везли с американского континента, поскольку кусты коки росли именно там. Почему-то кокаин считался менее вредным, чем героин – никакая работа государства, патриархата, духовного управления не могли разубедить в этом.

Распространение наркотиков каралось препровождением на каторжные работы на срок от пятнадцати до тридцати лет, попытка переправки наркотиков через границу часто каралась казаками и пограничниками на месте, потому что в пограничной зоне было разрешено открывать огонь на поражение без предупреждения, но это мало кого останавливало. Путешествуя от джелалабадского базара до санкт-петербургской или варшавской дискотеки, пакетик с дозой героина поднимался в цене от пятидесяти до семидесяти раз, что окупало все риски и расходы. Купи дозу – и будет весело и прикольно, купи дозу – и враги станут тебе друзьями, купи дозу – и будешь танцевать до утра, купи дозу – и…

Но почему именно она?! Почему?!

А почему бы и нет? Предложили – согласилась. Приобщение к элите, твою мать! Пополнение в коллекции острых ощущений. Один раз живем, в этой жизни надо все попробовать. Лучше попробовать и пожалеть, чем не попробовать и потом жалеть.

Найти бы ту тварь, что торгует…

Лихо взяв с места, молодой граф помчался на восток, опасно маневрируя в транспортном потоке. Пробиваясь по улице Константина Рокоссовского, [318] у музея археологии он с трудом разминулся с военным грузовиком, нагло влезшим прямо в транспортный поток. Потом, с визгом шин рванув с места, он вывернул на одну из основных магистралей города – Киевский проспект, названный так, потому что за городом он плавно переходил в дорогу, ведущую прямиком на Киев. Торжествующе крича всеми восемью цилиндрами, разгоряченный итальянский жеребец преодолевал километр за километром, а граф Ежи машинально держал руль и думал совсем о другом. Он думал, что ему делать дальше.

Долетев до съезда на дорогу, ведущую к их фамильному имению, за рекордные семнадцать минут, граф Ежи лихо, в скольжении заправил машину в крутой, стоградусный поворот. Протестующе завизжав колесами, жеребец подчинился насилию, помчавшись дальше уже по совсем другой дороге – узкой и извилистой. Но эта дорога была знакома графу как никому другому, в молодости он учился ездить по ней и даже разбил на ней свой старенький «Фиат». Поэтому граф не только не снизил скорость, но еще сильнее придавил педаль.

Фамильный особняк Комаровских выглядел как любое имение, оставленное без постоянного ухода и попечения хозяев – непрезентабельно. В 81-м году особняк пытались взять штурмом взбунтовавшиеся, и еще не все следы того кошмара были сглажены с морщинистой поверхности стен. То тут, то там плохо заделанный след от пули. Мрачными громадами, сторожащими покой старинного особняка, стояли ели – Комаровские выращивали особый сорт, голубые ели, первые саженцы которых были пожалованы прадеду еще лично из рук Николая Второго…

Бросив машину у ворот, никуда не денется, а ждать пока откроют, не хотелось, молодой граф вихрем пронесся по посыпанным песком дорожкам парка, по мраморным, ведущим к главному входу ступеням – их было ровно двадцать. Лишь в кабинете – святилище, где имел право находиться только старший мужчина из рода Комаровских, он немного успокоился.

Он не питал никаких иллюзий насчет своей барышни. Все, что их держит вместе, – с ее стороны, по крайней мере, – это секс и опасность. Больше ничего. В каком-то смысле для нее связь с москалем, ненавидимым всем высшим светом Варшавы, – это вызов обществу. Наверное, она по-своему любит его, нельзя же так без любви…

А он? Нужно ли ему всё это?

У графа Ежи в Санкт-Петербурге был друг. Как ни странно, не военный, музыкант из богатой еврейской семьи, уже концертирующий. Он говорил, что в иврите, языке, на котором говорят евреи, есть слова, полный аналог которым в русском языке подобрать очень сложно. Одно из таких слов – леитбазбез, истратился. Истратился – значит, растратил самого себя на мелочи, и когда перед тобой появляется действительно что-то важное и ценное, тебя уже нет, ты пустая оболочка, красивый воздушный шарик, который выпустил весь воздух, и не осталось ничего, кроме сдувшейся резиновой шкурки.

Может быть, он и впрямь истратился?

Граф Ежи, как и многие другие офицеры гвардейских полков, в Санкт-Петербурге пользовался изрядной популярностью. Русский свет никогда не отличался особо пуританскими или стыдливыми манерами, и даже приход новой, староверской императорской династии ничего не изменил. А некоторые новые… средства предохранения от нежелательных последствий близкого общения с противоположным полом и вовсе сделали светскую жизнь веселой и интересной. Дамы высшего света вели нескромные дневники, хвастались перед подругами своими «достижениями», некоторые ставили себе цель переспать со всеми молодыми офицерами того или иного полка и нередко достигали этой цели. Граф Ежи, как и его сослуживцы, никогда не были против этого, наоборот, очень даже за, но сейчас он впервые пожалел об этом. Потому что сейчас – он это чувствовал – он истратился, внутри его не осталось ничего такого, что он мог бы положить на алтарь любви и сказать: это – для тебя. Всё то, что он сейчас отдавал Елене, точно так же он отдавал и десяткам других дам.

Но всё равно он ее любил. И просто так это оставлять не хотел.

Вариантов действий, в сущности, было немного. Первый – выбить из нее правду, кто продает ей наркотики, а потом навестить этого пана. Или паненку, неважно. Граф Ежи даже не подумал обратиться в полицию: как всякий шляхтич, он презирал полицейских и считал, что все проблемы он должен решать сам. Другой вопрос – как выбить, ведь добром она не скажет, а вожжами отхлестать – так она его сама об этом недавно просила.

Нет, добром она не скажет – из принципа. Не захочет, чтобы кто-то лез в ее личную жизнь.

Второй вариант – узнать как-то самому. Проследить, что ли? Граф Ежи не знал, как это делать, но иного выхода у него не было.

С этой мыслью граф Ежи совершил и вовсе несусветное, святотатственное – он открыл ящик письменного стола, который имел право открывать лишь отец. Рука нащупала шкатулку из черного дерева, которую он видел всего один раз, но знал, что там лежит.

В шкатулке лежал роскошный, времен еще второй отечественной войны офицерский короткоствольный «наган» – оружие, оставшееся еще от прадеда. Прадед графа Ежи, лейб-гвардии поручик Влодзимеж Комаровский, в составе гвардейской кавалерии брал Багдад. Оружие это ему вручили уже потом, несколько лет спустя, и вручал его прадеду лично фельдмаршал Корнилов. За заслуги, которые не могут быть поименованы в приказе, – прадед так и не открыл этой тайны никому. Тускло блестела серебряная планка с двуглавым русским орлом, напоминая о героизме былых времен и о старых бойцах, оставивших им величайшую империю в мире. На фоне этого все сомнения и метания вдруг показались молодому графу Ежи такими низкими и недостойными, что ему стало стыдно.

– Прости… – тихо сказал он, пряча «наган» за пояс, – прости, но мне он очень нужен.

Патроны – они лежали рядом, семь отполированных до блеска золотых цилиндриков – он брать не стал, эти патроны старше, чем он. Решил купить в оружейном магазине. Многие любят этот безнадежно устаревший револьвер, и патроны к нему изготавливаются и продаются. Захлопнув шкатулку, он бережно убрал ее обратно. У двери кабинета остановился, подумал, достал револьвер из-за пояса и переложил в карман брюк – туда он лег идеально.

Старый Бронислав ждал его у парадной двери, и губы его дрожали.

– Пан Ежи, я…

– Ты правильно поступил, Бронислав, – перебил его Ежи, – только надо было сказать мне, а не отцу. А теперь дай мне пройти, я спешу.

С высоты парадного входа старик Бронислав наблюдал, как его воспитанник, с которым они еще десять лет назад бродили по лесам в поисках грибов, вскочил в машину, словно в седло жеребца, с ходу газанул, развернувшись на пятачке. Он хорошо знал Ежи и понял, что тот задумал что-то неладное. И знал, что, если молодой граф задумал что-то неладное, остановить его не сможет никакая сила в мире.

– Да хранят тебя Дева Мария и святой Йезус. – Старик перекрестил своего воспитанника, хотя тот уже давно сорвался с места, и у кованых чугунных ворот после него осталась лишь медленно опадающее облако пыли…

 

 

16

 

Персия, Захедан

Остан Белуджистан

Июня 2002 года

 

Как-то навалилось всё сразу…

Поездка в Багдад сорвалась под напором непредвиденных обстоятельств – на мое «Срочно, лично в руки» неожиданно оперативно (в чем в чем, а в оперативности наш Певческий мост никак не упрекнешь) отреагировало мое непосредственное начальство, вызвав меня на разговор по ВЧ. На том конце провода был не товарищ министра по делам вассальных и дружественных государств, которому я непосредственно подчинялся, а лично господин министр иностранных дел, князь Борис Юсупов, который сидел на этом посту уже столько, что именно его, а не его постоянного товарища звали «несменяемым».

Поговорили – разговор получился в чем-то тяжелым, министр с ходу обвинил меня, что я «нагнетаю» и не желаю развивать и углублять сотрудничество со страной, а вечно выискиваю какие-то мерзости. Смог ответить только то, что дипломатия в розовых очках еще ни одну страну не доводила до добра, и если господин министр сомневается, то лично может совершить вояж по Персии и убедиться в правдивости моих посланий. Благо его, как потомка Пророка Мохаммеда, [319] примут здесь со всем почтением. К тому же раздраженную ноту британского Двора мне вручили, и с этим надо было что-то делать. Приглашение посетить страну было несомненной дерзостью, но князь Юсупов отреагировал на нее на удивление вяло и дал мне поручение совершить вояж по западным провинциям страны, чтобы лично убедиться в беспочвенности опасений британского Двора. На мой вопрос, что я должен ответить британскому посланнику, князь раздраженно ответил, что на британскую ноту ответят надлежащие люди в надлежащее время и в надлежащем месте. В принципе, он был прав, хотя протокол нарушил не я, а британцы, и спускать на меня за это свору собак было явной несправедливостью.

Но, согласно первой административной мудрости, начальник всегда прав.

Делать было нечего, господин министр подчеркнул, что задание я обязан исполнить лично, и потому сегодня, с самого утра я собрал некоторое количество припасов в корзину-холодильник, разыскал два больших термоса и попросил наполнить их кофе. Потом позаимствовал у Марины внедорожник (лететь самолетом или вертолетом я так и не решился – слишком заметно), оставив ей взамен три авто – «Руссо-Балт», «Хорьх» и «БМВ», что вызвало у нее немотивированную вспышку гнева. Она вообще очень правдоподобно играла роль моей супруги, настолько правдоподобно, что я замечал, как во время выяснения отношений прислуга старалась не показываться на глаза. Оно и понятно – здесь, в мусульманской стране, как-то не принято, чтобы супруга так разговаривала с супругом, да и вообще – чтобы женщина так разговаривала с мужчиной. Эмансипация, так ее…

Что же касается Марины, то время она проводила весьма плодотворно. Каким-то образом она познакомилась с супругой австрийского посланника, которая была ее ровесницей (сам посланник был старше меня на двадцать с лишком лет), и теперь почти все время они проводили вместе. К счастью, куда-то испарился граф Арено, избавив меня от тягостного разговора и, возможно, дуэли. Он не просто испарился – с его отсутствием итальянское посольство почти прекратило работать, устроив себе рабочий день в пять часов. Понять не могу этих итальянцев: если они так работают, то, как же они выстроили себе державу с колониальными владениями? Где те гордые римляне, в свое время державшие в кулаке весь цивилизованный мир? Разве можно быть империей, живя в удовольствие? Ведь империя – это, прежде всего, долг, это ноша. Воистину, из всех государств, претендующих на наследие римлян, более всего достойны его германцы, потом – мы, русские, и только потом – сами римляне… [320]

Гасить конфликт пришлось, увы, уже проверенным способом – деньгами. Благо то, что она получила на месяц, было истрачено за десять дней, а дом стал филиалом модного магазина. Вот так вот состояния и проматывают…

Удостоившись поцелуя – не слишком искреннего, но поцелуя, – я сел в машину и направился на восток…

Из Тегерана я выбрался до утренних пробок, которые, по обыкновению, растягивались на пару часов – бензин был здесь дешевле, чем в Империи, раза в два и все, даже не слишком состоятельные подданные Его Сиятельства, передвигались на машинах. Проскочив кольцевую, я влился в поток машин, идущих на святой город Кум и дальше, на восток.

Трасса была просто превосходной, я даже пожалел, что не взял «Хорьх», который на такой трассе мог легко дать двести пятьдесят – под ограничитель – и сэкономить мне пару часов в пути. Впрочем, «Шевроле» тоже неплох – по паспорту скорость у него двести, но я не рискнул идти выше ста восьмидесяти, потому что рамная и с рессорной (а что вы хотели? Под бронирование самое то!) подвеской машина начинала рыскать по дороге, требуя постоянного подруливания. Совершенно пустой, без обратной связи, руль не позволял контролировать положение, не глядя на дорогу и не концентрируя всё внимание на вождении.

Почему я не взял шофера? А кто-нибудь может дать мне хоть какую-то гарантию, что мой шофер не увидит лишнего, потом не напишет отчет в САВАК? Я бы поручился скорее за обратное. Ничего страшного, несколько часов за рулем никому не вредило…

Персия на скорости сто восемьдесят километров в час по идеально гладкой, нетипичной для России бетонной автостраде представилась мне страной еще более развитой, чем я предполагал до этого. Более развитые области – это только наш юг по берегам Черного моря и выше, юг Сибири… и пожалуй, всё. Феномен экономического успеха понятен – крайне дешевая (а что вы хотели при двадцати энергоблоках?) электроэнергия, более лояльные, чем в Империи, требования по охране окружающей среды и более дешевая рабочая сила, а статус вассальной страны давал преимущества в торговле. Да еще здесь круглый год лето и не надо тратиться на отопление. Персия, как я вывел после часа поездки, – это страна бетона: бетонные корпуса, бетонные дома, бетонные дороги, бетонные мосты и бетонные водоводы системы ирригации, которую строили и улучшали уже сорок с лишним лет. Основное производство было размещено в северной и западной части страны – ближе к главному рынку сбыта и портам Персидского залива, там же находились основные источники электроэнергии – под Кумом я проехал мимо атомной электростанции на четыре энергоблока. А вот армейских частей я почему-то почти не заметил, наткнулся взглядом только на одну, причем на вид это была даже не воинская часть, а склад техники, судя по ее количеству и по условиям хранения – в чехлах, на огороженной колючкой площадке. По моим прикидкам, самой разной техники там было не менее трехсот единиц хранения, и что симптоматично – на десять километров здесь не имелось ни одного съезда с дороги, ни одной площадки для отдыха.

Перекусить я остановился в Рафсанджане, не в последнюю очередь потому, что там был аэродром и крупная воинская часть. Условиями вассального договора шахиншаху запрещалось иметь боевую реактивную авиацию, а вот вертолеты у него были, и турбовинтовые штурмовики среднего и легкого класса – тоже. Судя по шуму, летали они весьма интенсивно…

«Перекусить» я выбрал небольшое семейное заведение на окраине города, расположенное в одном из типовых домов, построенных наскоро из бетонных плит. Такие дома, за редким исключением, были четырехэтажными – на первом этаже лавка или ресторан, три жилые. Персы, как и другие жители Востока, не понимали и не принимали многоэтажное строительство, строя для себя, они никогда не возводили даже второго этажа, расширяя постройку не ввысь, а вширь. Четыре этажа были для них внове, последний обычно не был занят, потому что строили много, как бы «на вырост». В этом доме он также не был занят, зато на первом кипела жизнь. Свой «Шевроле» я втиснул на стихийную стоянку, по левую руку от меня был «Датсун» светло-серого цвета и без номеров. Удивляет персидская армия – у них все автомобили без номеров.

В ресторанчике, несмотря на небольшой размер, он вполне заслуживал это звание, было уютно, потому что работал кондиционер, обдавая посетителей волнами живительной прохлады. Кто-то, не слишком опытный в этих делах, сидел прямо под кондиционером, я же, опасаясь подхватить инфлюэнцу, [321] сел ближе ко входу. Попросил местный прохладительный напиток – сквашенное молоко, разбавленное водой и с накрошенной туда зеленью, и местные гамбургеры – лепешки из земляной печи с начинкой, чаще всего изрядно переперченной. Здешняя кухня с ее жарой и невозможностью хранить мясо долгое время налегала на перец где надо и где не надо…

В ожидании заказа машинально пересчитал летчиков – девять человек, довольно много для разгара дня – что, все в увольнительных? Сидели они не плотной группой, а за четырьмя разными столами.

Перекусив, я расплатился русскими рублями, благо они имели в Персии статус платежного средства, попросил пару лепешек с собой, в чем мне не отказали. Со сладостями лепешек не было, только с мясом – персы обожают мясо, сейчас оно куда более доступно, чем в прежние времена, и они объедаются мясом каждый раз, как представится такая возможность. С пакетом в руках вышел к машине, машинально посмотрел вверх на очередной источник шума и немало удивился тому, что увидел…

Это был самолет, но самолет, каких я здесь не предполагал встретить. Верней, самолеты такие тут должны быть, удивляло вооружение, которое я успел рассмотреть. Это был «Ш-9», штурмовик-«девять», выпущенный заводом Сикорского. В отличие от реактивных штурмовиков, которыми занимался Гаккель, этот был турбовинтовым, с толкающим винтом и максимальной скоростью, чуть не дотягивающей до пятисот километров в час. Самолет этот разрабатывался, прежде всего, как патрульный, способный длительное время висеть в воздухе с минимальными затратами. Реактивный штурмовик пожирает и топливо, и моторесурс со страшной силой, его задача – нанесение ударов по уже разведанным целям, в том числе прикрытым сильной ПВО, а этот способен долго висеть в воздухе, осуществлять поиск цели и самостоятельно ее уничтожать, благо у него для этого есть 30-мм пушки и бомбы. Самолет этот существовал в двух вариантах: противовертолетном, с 30-мм пушками и ракетами «воздух–воздух», и антиповстанческом, где пушки были заменены на два четырехствольных пулемета калибра 12,7 или одноствольных 14,5 по выбору заказчика, а ракеты «воздух–воздух» были заменены на ракеты «воздух–земля». Но вот о противотанковом [322] варианте, вооруженном ракетами «Вихрь», я ничего не знал, а тут был именно он, ракеты я разглядел точно и ошибиться не мог.

Заинтригованный, я решил проверить это и, немного поплутав по окрестностям, нашел площадку, с которой были прекрасно видны заходящие на посадку самолеты. У меня был бинокль, и я довольно быстро убедился, что догадка моя относительно всего этого верна – почти сразу я увидел еще один такой самолет. Рисковать и наблюдать дальше я не стал.

Беспокоило не наличие у шахиншаха вооружения, беспокоило то, что всё это становилось для меня сюрпризом. Я всё-таки военный человек, «Military Balance» просматриваю, а ежегодник «Janes Fighting Ships», библию военных моряков, и вовсе наизусть помню почти всю. И вот эти сюрпризы – с противотанковыми самолетами, с переделанными в боевой вариант вертолетами – меня серьезно озадачивали.

А вот от Кермана и далее, там, где очень жарко и соляные озера, я начал находить то, что подтверждало британские версии происходящего.

Военные лагеря. Поставленные в таком месте, где нормальному человеку просто вредно находиться – в районе высохших соляных озер, куда не дотянулась еще система орошения, где землю покрывает самая худшая пыль, какая только может быть, – она разъедает кожу, смешиваясь с потом, и вносит кристаллики соли в раны. Ни один нормальный полководец не стал бы размещать в этом районе полевые лагеря, выводить сюда солдат и технику, если к тому не было особой надобности. Но тут лагеря были, их соорудили на скорую руку, и тут были солдаты – много лагерей и много солдат. Дорога тут шла по насыпи, и всё это было прекрасно видно.

От Бама, окруженного небольшими соляными озерцами, дорога шла на Захедан, по карте она значилась «в процессе строительства», но, судя по надписям на щите на выезде из Бама, она была уже завершена строительством и открыта. По ней я и поехал, отметив, что машин на трассе, такой же новенькой и бетонной, совсем немного, а вот военных трейлеров и грузовиков стало более чем достаточно.

Город Захедан, как и другие города на самой границе с Афганистаном, казался захолустьем, но при этом был довольно оживленным местом. Здесь почти не было промышленности, только кустарщина, причем значительная ее часть – кустарщина оружейная. Раньше здесь делали «Lee-Enfield» № 4 и № 5, сейчас самый простой и надежный автомат всех времен и народов – автомат Калашникова. Несмотря на то что армия уже перешла на автоматы Барышева и сейчас велись новые разработки, те, кто непосредственно тянул лямку грязной, страшной, партизанской и противопартизанской войны: казаки, морская пехота, – сохраняли верность старому доброму автомату Калашникова. Пусть не слишком точный, он с лихвой искупал это простотой и надежностью, его можно было производить на примитивном оборудовании, не ухаживать за ним в течение длительного времени, уронить в грязь или в воду – и он все равно стрелял. Кроме этого, здесь производили пистолеты самых разных моделей, примитивные пистолеты-пулеметы «СТЭН» британского образца, в том числе короткоствольные и с отъемным прикладом, снайперские винтовки типа «Ли-Энфильд», а также шили простую и прочную одежду. Армяне, которые здесь жили колонией, занимались тем же, чем занимались их предки испокон века, – тачали обувь на продажу. Весь город был сплошной торговой точкой, торговали прямо на улицах, иногда держа товар или его образцы на картонке в грязи, кричали, ругались, на пушту здесь говорили едва ли не больше, чем на дари. [323] Еще круче торговля шла на выезде из города – там по обе стороны дороги, ведущей в сторону Афганистана, раскинулся базар. Кстати, для юга здесь было на удивление прохладно и ветрено – может, сказывалось то, что это горы, Захедан стоял на горном хребте, отделяющем Персию от Афганистана, почти точно по границе.

Полицейских не было, но были военные. Опять военные – и очень много, что указывало на расположение вблизи этого места воинских частей. Причем воинских частей, расположенных не в месте постоянной дислокации, потому как персы переняли у нашей армии такое понятие, как магазин военной торговли, где торгуют по сниженным ценам и даже под запись, вычитая потом нужную сумму из денежного довольствия. А если нет такого магазина, значит, приходится идти в город и покупать нужное там. Вот видите, как легко можно получить разведывательную информацию – и вовсе не нужно для этого лезть через охраняемый периметр. Понаблюдав за тем, что покупали солдаты, я и вовсе приуныл – среди покупок были теплые вещи. Здесь теплые вещи не нужны, здесь жара – они нужны в горной местности, где снег бывает даже днем. Такие вещи покупали, судя по знакам различия, только офицеры, значит, они что-то знали, а солдаты – нет…

Треск автоматной очереди полоснул бритвой по нервам, кто-то закричал, улица в одно мгновение превратилась в сумасшедший дом или, как говорят американцы, в китайскую пожарную тревогу. [324] Кто-то толкнул меня, да так, что я едва не свалился с ног, но сохранил равновесие. Отправляясь в поездку, я всё же взял с собой пистолет, флотский автоматический «браунинг», хоть мне это было не по чину и не по званию (пуля, впрочем, ни чинов, ни званий не выбирает), вспомнив старую народную мудрость: если пистолет находится хоть на миллиметр дальше, чем ты до него можешь дотянуться, считай, что у тебя его нет. Всё, что успел сделать, – это заметить место между двумя выставленными прямо на улицу лотками, один с тканями, второй с лучшим в мире персидским изюмом, повалиться туда, спасаясь от пуль, и выхватить пистолет. Торговцы, видимо, наученные горьким опытом, уже лежали на земле, даже не пытаясь спасти свой товар. Я встретился глазами с одним из них – в его глазах плескался страх…

Стрельба закончилась так же неожиданно, как началась. Кто-то что-то кричал, даже не кричал, а выл, но больше не стреляли. Делать здесь было совершенно нечего, Захедан относился к городам, посещение которых иностранцам, а тем более дипломатам, не рекомендовалось категорически. Поэтому, сунув пистолет в карман, я решил просто уйти, но поскольку улица была уже перекрыта с двух сторон, решил пройти через одну из лавок, полагая, что у нее должен быть какой-то задний вход, откуда получают товары.

Решение было неудачным. Я не успел сделать и пару шагов внутрь лавки, не успел ничего сказать, как появившийся из-за тюков с товаром перс сильно и неожиданно толкнул меня в грудь, в глазах у него плескалась злоба. Тут же кто-то ударил меня по спине. Повернувшись, я увидел здоровенного усатого детину в грязной одежде и с палкой – тот самый торговец, он уже успел встать, побороть свой страх и где-то найти палку. От второго удара я уклонился, а третий провел уже сам, и удар по лицу с размаху оказался как нельзя кстати. Кто-то с силой толкнул меня в бок – не ударил, а именно толкнул, детина с палкой бросил ее и схватился за лицо – нос сломан, а возможно, и пары зубов лишился. В этот момент на улице засвистели, пронзительно и резко, и толпа как-то разом отхлынула от меня. Решив, что прибыли стражи порядка, я, не сходя с места, поднял руки…

Черт… У индусов есть такое понятие – карма, это почти то же самое, что наша судьба, но карму можно изменить даже при жизни своими сознательными действиями. Так вот, неужели у меня карма такая, что я постоянно попадаю в разные переделки?

Жандармы, а это были именно они, обращались со мной настороженно, но не грубо, даже не ударили ни разу. Надели на руки наручники, на голову черный мешок, после чего куда-то повели и посадили в машину. Пистолет, надо думать, нашли и отобрали, не совсем тупые – вещественное доказательство как-никак.

Мешок с меня сняли примерно через полчаса, и я обнаружил, что сижу в каком-то фургоне с глухим, без окон кузовом, а напротив меня сидит худой и смуглый, с аккуратными, в подражание шахиншаху усиками, жандармский офицер.

Офицер что-то спросил меня, по-видимому, на фарси, язык я уже частично понимал, но ответить ему на его языке не мог.

– Я говорю по-русски. Я посланник при дворе Его Светлейшества и обладаю дипломатической неприкосновенностью.

Офицер тоже перешел на русский, он знал русский, как все персы, пусть даже и похожие на арабов. [325]

– Вы можете это доказать?

– Сударь, мои документы находятся во внутреннем кармане моей ветровки, и если вы потрудитесь разомкнуть наручники, я с радостью их вам продемонстрирую.

Офицер расстегивать наручники не стал, вместо этого он ощупал мою одежду и достал все документы, что там у меня были, а также и деньги, сцепленные зажимом. Деньги он, вопреки моим ожиданиям, не сунул в свой карман, а положил на колени, после чего принялся вдумчиво и неспешно, так, как это обычно делают люди, плохо умеющие читать, просматривать один документ за другим. Я молча ждал.

– Что вы делали в Захедане? – наконец спросил жандарм. – Это закрытая для иностранцев зона, сюда нельзя.

– Сударь, как видите, я есть тот, за кого себя выдаю, и мои документы неопровержимо свидетельствуют об этом. Если вы сделаете милость и освободите мои изрядно затекшие руки, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.