Трагедия древнерусской святости

 

 

Разумеется, как и любая научно-популярная книга, «Святые Древней Руси» (М., 1990. 269 с. Тир. 150 000 экз.) покойного Георгия Федотова не застрахована от ошибок, неточностей и всевозможных погрешностей. В ней есть случайные ошибки и описки – например, странное утверждение на стр. 233, что за весь Синодальный период, исключая царствование последнего благочестивого Государя, при котором было много канонизаций святых, «канонизировали всего четырех святых, и эти четыре все епископы: Дмитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский, Митрофаний Воронежский и Тихон Задонский», хотя хорошо известно, что при Павле I был вполне официально прославлен как общерусский святой прп. Феодосий Тотемский. Однако нередко встречаются в этой книге погрешности против церковно-исторической науки и просто здравого смысла, опредяемые авторской концепцией.

 

Так как книга о русской святости Г. Федотова является едва ли не самой известной из научно-популярных трудов, писанных на эту тему, то она и стала объектом нашей критики. К сожалению, объем статьи никак не позволяет дать более общую и обширную, а вместе с тем и аргументированную критику и невольно сужает оную. Поэтому мы решили остановиться на самых существенных, грубых ошибках и искажениях истории русской святости, Русской Церкви в целом, замеченные нами в данном труде.

 

Не останавливаясь подробно на очень странном и нелепом (вызывавшем и вызывающем недоумение у многих и церковных, и даже нецерковных людей) противопоставлении прп. Антония и прп. Феодосия Печерских и выискивании мнимого антагонизма их духовных путей (на самом деле только взаимно дополнявших друг друга), которое само по себе очень неубедительно и не нуждается в критике, обратим внимание на другие две ошибки автора, тоже очевидные, но все-таки нуждающиеся в пояснении и составляющие «стороны одной медали».

 

Заметим, что мы далеки от «срывания всяческих масок», «развенчивания» авторитетов и вообще «забойной» критики, а цель сего скромного труда – обнаружение грубых ошибок в несомненно серьезном историческом сочинении.

 

1. В главе 7-й («Святитель Стефан Пермский») автор почему-то утверждает, что «Стефан Пермский занимает совершенно особое место в сонме русских святых», даже «означая (!) новые, не вполне раскрытые возможности в русском православии» (С. 131). Чем же определяет автор это «место» св. Стефана, по его мнению, если не уникальное, то уж явно самобытное? Ответ дается здесь же: «Святитель Стефан – миссионер, отдавший жизнь свою на обращение языческого народа», то есть коми-зырян. Но разве ранее не тот же подвиг (миссии, апостольства среди язычников) совершили святыми житиями своими прп. Ефрем Новоторжский, свв. Леонтий, Исаия и Игнатий Ростовские, прп. мч. Кукша, просветитель вятичей, прп. Авраамий Ростовский, просветитель ростовской чуди, св. Иоанн Суздальский и Нижегородский, крестивший мордву-терюхан, св. Дионисий Суздальский и Нижегородский, удачливый обличитель псковской «стригольной» ереси, обративший многих из еретиков к покаянию, современник св. Стефана прп. Кирилл Челмский, просветитель каргопольской чуди, многочисленные северо-западные преподобные отцы – просветители карел? Или бывшие уже по нем многочисленные русские апостолы (например, прп. мч. Корнилий Псково-Печерский, просветитель псковской чуди – эстляндского народа сету)? Или самим же автором упомянутые в 6-й и 7-й главах великие русские миссионеры Гурий, Варсонофий и Герман Казанские, Иннокентий Иркутский, Иоанн и Павел Тобольские, Герасим, Питирим и Иона Пермские, Трифон Печенгский, Феодорит – вплоть до епископа Николая, основателя Японской православной Церкви в конце XIX века..? (См. страницы 115–117 и 138 книги Г.Федотова, чтобы убедиться в этом). Таким образом, почтенный автор сам себе противоречит. Можно было бы только добавить от себя еще несколько славных имен: прп. Германа Аляскинского, просветителя алеутов, архиепископа Филарета Черниговского (в бытность свою в Риге много содействовавшего обращению видземских латышей, почему по интригам баронов и был переведен на другую кафедру), св. Иннокентия (Вениаминова), блаженного митрополита Макария Алтайского, при котором упрочилась миссия среди алтайцев, а отчасти и других сибирских народов, и т. д. и т. п. Добавим, что и сами новообращенные не раз свидетельствовали о Христе мученической своею кровию: мч. Авраамий Болгарский (из волжско-камских болгар, тюркского народа, предков нынешних чувашей) в XIII веке, мч. Петр Алеут в XIX веке и другие. Впрочем, Георгий Федотов опровергает себя сам: «Напрасно говорят, что Русская церковь не дорожит миссионерским служением» (С. 139). Добавить к сему нечего.

 

2. Глава 12-я – «Трагедия Русской святости» – занимает почти центральное место в книге. Именно в ней содержатся наиболее «концептуальные» выводы автора; именно эта глава да «Заключение» имеют ярко выраженный историософский характер. Может быть, поэтому в упомянутой главе немало заметных ошибок, иногда курьезных и нередко трудно объяснимых с точки зрения элементарной церковной грамотности. Для начала автор вдруг сообщает, отвлекаясь в нравственное богословие, что, де, «одни исходят из любви, другие – из страха – страха Божия, конечно, одни являют кротость и всепрощение, другие – строгость к грешнику» (С. 186). Противопоставлять страх Божий и любовь свойственно, как известно, только членам некоторых (и причем отнюдь не всех) радикальных протестантских и харизматических сект, так как любой христианин понимает, что «начало Премудрости страх Господень» и что, как учили святые отцы, без такового просто невозможна настоящая любовь к Богу и к людям. Таким образом, автор, к сожалению, расписывается своими этими словами в своем, в самом лучшем случае, полном религиозном невежестве. Впрочем, здесь нет нужды обращаться к прописным истинам нравственного богословия. Надеемся, что необходимость для спасения страха Божия и благоговения не вызывает сомнений ни у одного верующего человека. Неверующих же интеллигентов отсылаем хотя бы к писаниям протестанта С. Керкегора, ибо полагаем, что писания аскетические всех без исключения отцов наших не являются для них достаточным авторитетом. Более того, страх Божий подразумевает прежде всего именно снисхождение к грешнику, так как человек, сам боящийся воздаяния Божия за свои грехи, не может не относиться сочувственно к другим грешникам и не будет их судить, хотя бы из страха нарушить заповедь Божию «не судите..», а вот отсутствие страха Божия есть верный признак неверия, безбожия. Трудно согласиться с тем, что заволжские старцы будто могли бы быть безбожниками. Очевидно, автор считает христианской любовью любовь к сему привременному тленному и суетному миру, ибо такой «любви» действительно чужд страх Божий.

 

«Начала духовной свободы, – по мнению автора, – и мистической жизни (если, конечно, эту жизнь понимать так, как понимают маги и оккультисты) противостоят социальной организации и уставному благочестию» (С. 186). В этой фразе – явное сектанство, в «духе» нынешнего «Богородичного центра»... Комментарии излишни.

 

«Преподобный Иосиф был канонизирован в конце XVI века три раза (очевидная описка, каких у автора довольно много, так как в этом же предложении автор справедливо указывает далее на два, местное и всеобщее, прославления. – Авт.), к местному и общему почитанию. Авторитет его стоял непререкаемо высоко уже в середине века. Он чтился москвичами выше всех других "новых" чудотворцев и в XVII веке в московской небесной иерархии занял место непосредственно за преподобным Сергием и Кириллом» (С. 188). Невозможно понять, зачем автору, тем более в таком, на наш взгляд, несущественном вопросе, как определение высокочтимости преподобного Иосифа, понадобилось прибегать к явной и осознанной лжи. Определить «высокочтимость» святого очень легко: берутся канонники («Избранные каноны») того, XVII века разных изданий, просматриваются содержщиеся в них каноны русским преподобным, и выясняется, что в них, в том числе и «иосифовском» (при патриархе Иосифе в 40-е годы XVII века печатанном) каноннике, помимо канонов преподобным Сергию Радонежскому и Кириллу Белоозерскому, есть каноны Евфимию Суздальскому, Димитрию «иже на Прилуце», Зосиме и Савватию, но... нет канона прп. Иосифу. В некоторых канонниках есть канон прп. Пафнутию Боровскому, а вот прп. Иосифу – нет. Да что там канонники, изданные при патриархе Иосифе и других «благочестивех патриарсех», если даже в огромном беспоповском каноннике (Преображенского издания) вдобавок к означенным канонам есть еще канон и прп. Макарию Желтоводскому, а вот прп. Иосифу все равно нет. Есть, говорят, беспоповские рукописные канонники, где помимо сих русских преподобных почтен отдельным каноном и прп. Александр Свирский; но канона прп. Иосифу нет и здесь. Из досергеевского периода во многих рукописных и печатных канонниках почтен отдельным каноном из русских преподобных только один прп. Варлаам Хутынский. Наконец, доводилось встречать удивительно полный (и потому очень больших размеров) рукописный канонник, содержавший и довольно редкий канон Антонию Сийскому (из чего можно заключить, что написана была книга сия на Русском Севере), но и в нем не было искомого канона. Очевидно, таковой содержится только в канонниках, переписываемых в Иосифо-Волоцкой обители (и, естественно, в соответственном томе «Служебной Минеи»). Это и не удивительно, если учесть, что обычно в канонники не включался даже канон прп. Дионисию Глушицкому, а ведь его монастырь именовали «Лаврой»; Иосифов же монастырь «Лаврой» не величали. Иконописные материалы тоже никак не позволяют считать, что прп. Иосиф чтился наряду с преподобными Варлаамом, Сергием, Кириллом, Зосимой и Савватием или, возможно, Александром Свирским и даже, кажется, прп. Саввой Сторожевским, Звенигородским. Поскольку невозможно предположить, что исследователь, ученый совсем не интересовался литургическим материалом и не соотносил его с агиографией, то, выходит, что вышеприведенная цитата – либо элементарное передергивание фактов, либо, в лучшем случае, курьезная фантазия автора.

 

Далее автор допускает неточность, когда пишет, что «к святым иосифлянского направления можно причислить с уверенностью лишь Даниила Переяславского и Герасима Болдинского» (С. 189). Нужно еще и Левкия Волоколамского, бывшего, кстати, наставником прп. Даниила. Надеемся, что прп. Левкия Г. Федотов пропустил случайно, а не умышленно, желая приуменьшить число «иосифлянских» святых. «Иосифлянским» (хотя и отчасти) можно считать и св. Макария, митрополита Московского.

 

В книге мы встречаемся с курьезными и заведомо неправильными подсчетами «убыли» русской святости в XVI и XVII веках (С. 196). Утверждение, что на третью четверть и всю вторую половину XVII века приходится двое святых, неверно: ведь были прп. Иов Почаевский (†1651), прп. Леонид Усть-Недумский (†1656), прп. Лукиан Александровский († конец XVII века), прп. Филипп Янковский († 1656) и прп. Елеазар Анзерский, Соловецкий († 1656)... В последней четверти XVII столетия ученый историк не нашел ни одного святого; но они были – прп. Корнилий и прп. Иов Льговский, почитавшийся не только местно, на Дону, но и многими старообрядцами. Налицо определенная тенденция к умалению русских святых XVII века. Неправда, что «имена последних подвижников древней Руси уже немы для нас»: известны достаточно подробные жизнеописания преподобных Иова Почаевского, Лукиана Александровского и Иова Льговского, не говоря уже об Елеазаре Анзерском. Конечно, XVII век – это действительно уже упадок, убыль Святой Руси, но Г. Федотов если и не сознательно сгущает мрачные краски, не намеренно «неточен», то все-таки вгоняет цифры и факты в прокрустово ложе своей концепции. В конце XVII века был умучен каббалистом Шутко св. мученик младенец Гавриил Белостокский, но, очевидно, Бердяев, Федотов, о. А. Мень и Ко просто не считают его святым (как же, еще каббалисты и прочие обидятся). Имена последних подвижников немы не для всех православных, а для самого Г. Федотова.

 

Из книги не ясно, считать ли сугубо местных святых того века (например, преподобного Зосиму Арсакского; † конец XVII века)?

 

Надо признать, что агиография святых XVII века изучена весьма слабо. Вклад книги Г. Федотова в это дело ценным назвать нельзя.

 

Утверждение, что «Стоглав недаром дорог расколу, и Иосиф Волоцкий стал его главным святым», откровенно лживо, так как для старообрядцев главные святые – Богородица и св. Никола, а прп. Иосиф – третьестепенный святой, что, возможно, и плохо... Стоглав действительно чтится, но какое место занимает прп. Иосиф в «московской небесной иерархии» мы уже выяснили.

Какова цель всех этих подтасовок?

 

«Иосифлянство торжествует полную победу в Русской Церкви. Но оно явно оказывается неблагоприятным для развития духовной жизни. Среди учеников преподобного Иосифа мы видим много иерархов, но ни одного святого». И тут же Г. Федотова опровергает опять-таки сам же Г. Федотов. Середина и вторая половина XVI века – как бы продолжение трудов св. Стефана Пермского в благовестнической деятельности Гурия, Варсонофия и Германа Казанских, Корнилия Псковского, Трифона Печенгского и Феодорита, затем и митрополита Ермогена (впоследствии патриарха-священномученика). Неужели Г. Федотов, написав о них, напрочь «абстрагировался» от времени их житий? «Иосифлянство оказало большие национальные услуги русской государственности (вот и обнаружился вменяемый «иосифлянству» криминал. – Авт.). Деятельность митрополита Макария об этом свидетельствует» (С. 196–197).

 

Чувствуется ненависть автора к царской власти... Потому-то он так пристрастен.

 

Любопытно, что автор не пишет (и не упоминает) об официально прославленном Церковью священномученике Иосифе Астраханском, зверски умерщвленном разинскими разбойниками. Пострадал св. Иосиф Астраханский от «трудящихся» – и уже не интересен автору...

 

Царь Феодор Иоаннович был очень благочестивой, святой жизни Государь. Ему автор тоже не уделил своего внимания. Цари в его концепцию явно не вписываются.

 

Итак, главные черты исторической концепции уважаемого автора: «иосифлянство» – опасная заморочка, заблуждение русской церковности; литургическая жизнь почему-то озлобленно противопоставлена мистике (то есть частному, келейному богообщению), особенно это заметно в 12-й главе и в «Заключении»; XVI и XVII века якобы почти не дали Церкви положительного опыта. Заметна и обыкновенная нелюбовь к православному царству. Утверждение Федотова, что Русская Церковь не вполне апостольская, затем перерастает в утверждение, что по сути это – не Церковь, раз, де, она изменила своему назначению и стала, по убеждению автора, «придатком» государства, и государства едва ли христианского.

 

Оставим на совести автора оценки русской государственности, но очевидно, что они весьма пристрастны.

 

Книга предваряется кратким вступительным словом академика Д.С. Лихачева и довольно пространной биографией автора, написанной о. Александром Менем. В статье этой немало бредового, что не делает чести ни покойному протоиерею, автору биографии, ни покойному автору книги, а отдельные места вызывают сомнение в православности Г. Федотова. Особенно поражает и удивляет попытка оправдать публичное выступление Федотова в поддержку испанской коммунистки Ибаррури, и это в 1936 году, в разгар борьбы испанского народа с анархо-коммунистическими силами, с помощью Советского Союза и Франции удерживающими северную часть страны, где ими проводился беспощадный антирелигиозный террор. Это позорное выступление представлено как образец мудрости и мужества историка.

 

«Москва стала преемницей одновременно и Византии и Золотой Орды, и самодержавие царей – не только политическим фактом, но и религиозной доктриной, для многих почти догматом. Но когда история покончила с этим фактом, пора вспомнить о существовании иного крупного факта и иной доктрины в том же самом русском православии. В этой традиции могут почерпать свое вдохновение православные сторонники демократической России», – цитирует Г. Федотова о. Александр Мень. Любому сколько-нибудь церковному человеку ясно, что православные не могут быть сторонниками демократической России, так как демократия противоречит Церкви Христовой. И здесь Г. Федотов содержанием своей книги вновь противоречит собственной концепции: мы не видим ни одного святого посадника, атамана разбойников или президента, но видим великое множество прославленных Богом Благоверных царей и цариц, великих князей и княгинь русских, византийских, сербских, иверских, британских (например, мч. Освей князь), болгарских и др.; и мы не знаем учения Церкви о демократии, но знаем учение о царе святых ап. Павла, прп. Исидора Пелусиота, правоверного царя Иустиниана, прп. Феодора Студита, св. Саввы Сербского, прп. Иосифа Волоцкого, свт. Филарета Московского, св. прав. о. Иоанна Кроштадтского, сщмч. Ермогена, Макария (Невского) митрополита Алтайского... И не случайно, вразумляемый Богом, св. митрополит Петр поддержал с самого начала великое княжество Московское. Это и Федотов должен был знать.

 

Любопытны примечания к книге, составленные С. Бычковым. Так, из примечания о страхе Божием (С. 186–264) мы узнаем, «что наиболее глубокое понимание и истолкование этого термина принадлежит Рудольфу Отто (1869–1937), протестанту, профессору богословия Марбургского университета». До публикации этого примечания около полутора тысячи лет считалось, «что наиболее глубокое понимание и истолкование этого термина принадлежит» авве Дорофею и содержится в одноименном его поучении.

 

Книга Г. Федотова «Святые Древней Руси» достаточно интересна, но может нанести повреждения доверчивой душе неискушенного читателя и соблазнить некоторых из малых сих...

 

 

Печатается по изд.: «Сеятель». Нижний Новгород. 1994. №3.

 

Николай КАВЕРИН