О книге священника Георгия Кочеткова «Православное богослужение: русифицированные тексты Вечерни, Утрени и Литургии»

 

Книга, о которой пойдет речь ниже, – это сочинение священника Георгия Кочеткова. Мне удалось достать эту книгу, а надо сказать, что это нелегко. Книга как бы засекречена, выдается в храме, где служит о. Георгий, только своим, чужим она не выдается, что уже говорит о том, что в книге этой нужно ждать очень много спорного и соблазнительного, скандального.

 

У меня не было никаких радостных предчувствий, когда я взял в руки эту книгу, но, конечно, чтение ее, изучение ее — это совсем не то, что какие-то ожидания и предчувствия. Я не могу прийти в себя от ужаса, который я испытывал, когда читал это сочинение. Чтобы описать мои чувства, я дерзнул бы воспользоваться таким сравнением. Вот что-то вам с детства хорошо знакомое, известное, например, сочинения нашего национального поэта А. С. Пушкина, — и вдруг объявляется, что отныне официальным текстом Пушкина будет не то, что мы знаем, а какой-нибудь перевод, скажем, перевод на польский язык! Ну конечно, из снисхождения ко всяким «сумасшедшим ретроградам», им будет позволено, пока они совсем не переведутся, пользоваться старыми книгами. Но вот отныне в общее пользование вводится нечто новое, более современное и более правильное.

 

Или, скажем, таким же образом можно было бы Гоголя перевести на современный украинский язык и тоже рекомендовать этот новый текст для всеобщего чтения. Или другое сравнение. Какая-то известнейшая картина, написанная великим художником, вдруг предстает перед нами, переписанная бездарным маляром, еще и со всякими сознательными искажениями.

 

Я думаю, что многие, кто знает и любит наше Богослужение, могут испытать сходные чувства — и горечи, и негодования. Однако начну обзор этой книги по порядку. На обложке книги помещена большая цитата из писем святителя Феофана Затворника. И вот уже здесь мы имеем дело с обманом, фальсификацией. Приводится цитата, где святитель Феофан говорит о необходимости нового перевода богослужебных книг (он имеет в виду Октоих, Триоди, Минеи) для того, чтобы текст был более понятен. По контексту кочетковского издания подразумевается, что речь идет о переводе на современный русский язык. На самом деле святитель Феофан говорит совсем другое. В том же самом письме (эти слова, естественно, остались за пределами цитаты, приведенной в книге «Православное богослужение. Русифицированные тексты») святитель Феофан поясняет свою мысль: «Перевесть не на русский, а на славянский язык, и благоговейно, и понятно». Святитель Феофан хотел, чтобы богослужебные тексты были не только понятны, но и благоговейны. То, чего как раз нет в кочетковском их варианте.

 

И надо сказать, что наше священноначалие очень быстро прислушалось и постаралось осуществить эту мысль святителя Феофана. Уже в начале XX века у нас появились вновь отредактированные, несколько русифицированные богослужебные книги. И вот тут надо отметить очень важный факт: эти новые богослужебные книги (хотя были изданы совершенно официально, по благословению Святейшего Синода), не были приняты церковным народом. Ввиду известных катастрофических событий, книгопечатание на некоторое время вообще прекратилось и в употреблении осталось все-таки больше книг старого издания. А потом, когда у нас, наконец, появилась возможность печатать богослужебные книги (то есть начиная с 70-х годов), наша Церковь уже перепечатывала те книги, тот вариант текста, который был всеми принят и всем желанен, а именно те книги, которые существовали до этой «справы» начала XX века.

 

Это говорит о настроениях нашего церковного народа. События послереволюционные тоже много нам говорят о них. В предисловии священник Георгий Кочетков ссылается на то, что «митрополит (как он его почтительно именует) Александр Введенский отвергал опыт богослужения на современном русском языке». На самом деле это было, мягко говоря, не совсем так. Когда обновленцы выступили с программой своих реформ, у них на одном из первых мест стояли планы реформы богослужебной. Предполагалось, в частности, все Богослужение перевести на русский язык. Но очень быстро обновленцы убедились, что такие опыты ведут к полному краху. Люди, независимо от того, как они относились к обновленцам или к православной, Патриаршей Церкви, — переставали ходить в те храмы, где Богослужение совершалось на современном языке, по каким-то скороспело составленным новым книгам. И именно поэтому, увидев крах своей языковой литургической реформы, Введенский отказался от ее широкого проведения. Осталось какое-то легкое ретуширование: скажем, слово «живот» обновленцами заменялось систематически на слово «жизнь»; поэтому люди, которые посещали храмы, говорили, что вот там-то и там-то служат «без живота», то есть не употребляют слово «живот». Это уже был признак модернизма.

 

Но в основном обновленцам вынужденно пришлось вернуться к церковнославянскому языку, потому что ни убежденные сторонники обновленчества в своем большинстве (такие ведь тоже были), ни, тем более, люди равнодушные, которым все равно было, в какую церковь идти (таких тоже было немало в то время), — никто из них не хотел никаких литургических новшеств. Буквально единицы стояли за эту реформу. Среди этих немногих были такие деятели обновленчества, как епископ Антонин (Грановский) и священник Василий Адаменко. Об обоих священник Кочетков говорит с великим благоговением, переводы обоих он широко использует в своей версии Богослужения.

 

Священник Василий Адаменко в конце жизни даже покаялся в обновленчестве. Когда он перешел в Патриаршую Церковь, заместитель Патриаршего Местоблюстителя, митрополит Сергий (Страгородский), понимая, что этот человек сосредоточен на одной идее, которой он отдал все свои силы, дозволил ему продолжать совершать Богослужение так, как он мечтал, так, как он это делал. Этот уникальный случай, конечно, вовсе не означает, что митрополит Сергий благословил для всей Церкви совершение Богослужений на современном языке. Этого не было и быть не могло, хотя священник Георгий Кочетков намекает, что именно таково было намерение блаженнейшего митрополита Сергия.

 

Что касается целей перевода, то в книге ставятся их две, совершенно противоположные, несовместимые. Во вступительном слове к этой публикации академик Аверинцев говорит, что «нужно дать текст, понятный для советского дичка», как он элегантно выражается. Священник же Георгий Кочетков ставит совсем другую цель. Он говорит о том, что «наша верность русской культуре должна вести к тому, что мы введем Богослужение на современном русском языке». На самом деле «введение Богослужения на современном языке» есть отрицание культуры, есть (не побоюсь этого сказать) предательство нашей культуры. Потому что наша культура во все века, во все эпохи основывалась на церковнославянском Богослужении. Церковнославянская книга, прежде всего, в ее богослужебном звучании, прочно вошла в нашу культуру, и сам наш язык запечатлел во множестве славянские выражения.

 

Величайшие русские художники слова воспринимали Богослужение именно по-славянски. И представляю себе, как бы они ужаснулись, если бы им показали эти «новые опыты». Священник Георгий Кочетков претендует одновременно и на духовное дело, и на научный труд. Конечно, чтобы сделать перевод Богослужения, нужно кое-что знать. Насколько соответствует этим требованиям священник Георгий Кочетков? Он любит демонстрировать свою ученость, у него множество всяких латинских слов. Даже в сам текст Литургии введены такие школьные термины, как «prаefatio», «intercessio». Но даже латинского языка священник Георгий Кочетков совершенно не знает. Когда я читал его диссертацию, там на каждом шагу попадается известный богословский термин «ex opere operato». И, по-моему, ни разу это выражение не было написано правильно.

 

Также и в книге, которую мы рассматриваем: в первых же строчках предисловия священника Георгия Кочеткова мы читаем латинское выражение «regula fide». На самом деле нужно было бы сказать «regula fidei», но, по-видимому, для о. Георгия законы латинской грамматики не писаны.

 

Греческих цитат он благоразумно избегает, наверное, там была бы еще большая путаница. Но все дело в том, что наше Богослужение — все-таки греческое Богослужение. Когда мы изучаем Ветхий Завет, мы можем отдавать предпочтение или греческому его тексту, или еврейскому. Но когда мы имеем дело с Богослужением, то у нас нет иного текста, кроме греческого. И перевод Богослужения может быть переводом только с греческого текста. Эта непреложная истина для о. Георгия Кочеткова тоже не писана, потому что он постоянно пользуется в своем издании русским переводом псалмов, который сделан в основном с еврейского текста. Мало того, если в молитвах встречаются выражения, заимствованные из псалмов (а для каждого, кто знает наше Богослужение, известно, что таких случаев великое множество: можно сказать, что все почти Богослужение строится на цитатах из Псалтири), очень часто греческая Библия подменяется еврейской. А все дело в том, что между еврейской и греческой Библией есть много несоответствий. Есть места, смысл которых совершенно различен в этих двух вариантах Священного Писания Ветхого Завета.

 

Но перейдем к самому тексту. Вот Великая ектения, которая, как мы знаем, произносится и в начале вечерни, и в начале утрени, и в начале Божественной Литургии. Сразу же здесь обращает на себя внимание множество того, что на театральном языке называется «отсебятиной». (Я этим словом не побоюсь пользоваться, хотя оно взято совсем из другой сферы. Но и в театре, хотя там произносятся всего лишь человеческие слова, любой актер и любой зритель хорошо понимает, что очень недостойно, когда великого Шекспира или великого Пушкина какой-нибудь режиссер или какой-нибудь артист начинает корежить по своему усмотрению.) В данном случае слово «отсебятина» вполне уместно. И это относится не только к русифицированному Богослужению о.Георгия Кочеткова, но и к тем, кого он берет себе за образцы, – в первую очередь к Грановскому и к Адаменко: у них сам пафос заключался не столько в переводе на современный язык, сколько в изменении Богослужения, в введении какого-то «нового Богослужения».

 

Мы видим, что очень важные слова в кочетковском Богослужении выбрасываются. Например, молитва о Патриархе произносится таким образом: «О святейшем патриархе Алексие II», или же со вставкой, которую делает здесь священник Кочетков: «О епископе нашем святейшем патриархе Алексие II».

 

Конечно, мы знаем, что в городе Москве Святейший Патриарх есть, кроме всего прочего (а может быть, и в первую очередь) епископ града Москвы. Но мы молимся о нем не только как о нашем московском епископе, но и как о Первоиерархе нашей Русской Православной Церкви, а поэтому, по древним образцам, Собор 1917–1918 гг. ввел именование Святейшего Патриарха «великим господином и отцом». И выбрасывать эти слова из Богослужения никто не имеет права.

 

Далее следует молитва о «достойном пресвитерстве» – вместо «честнем пресвитерстве». Если бы о. Георгий вдумывался в слова, его перевод от этого только выиграл бы. Я понимаю, что слово «честный» перевести на русский язык довольно трудно, но совершенно очевидно, что «честный» и «достойный» — это совершенно разные понятия. «Честный» — этот тот, кому воздается честь. Не считая себя достойными священниками, исповедуя свое недостоинство, мы молимся «о честнем пресвитерстве», народ Божий молится о нем, потому что народ, несмотря на все наше недостоинство, воздает честь своим пастырям, своим священникам. А в кочетковском варианте эта молитва «о достойном пресвитерстве» звучит каким-то таким «эксклюзивным» образом. Произносится молитва «о достойном пресвитерстве», подразумевая, что о недостойных и молиться нечего. То есть здесь очень грубое искажение смысла церковной молитвы.

 

В прошении «о стране» почему-то во всех местах отсутствует моление «о воинстве». Я думаю, что сегодня, когда наше воинство, неся свое героическое служение, проливает кровь, мы просто обязаны молиться о нем.

 

Вместо «о благорастворении воздухов» мы читаем такое замечательное выражение: «о благодатной погоде». Здесь уже грубая ошибка богословского характера, потому что любой семинарист знает, что благодатью называются сверхъестественные дары Божии. Мы молимся об этих дарах, но мы молимся также о естественных дарах Божиих, одним из которых является «благорастворение воздухов». И вот это славянское выражение, может быть, особо актуально звучащее в наше время, когда все так озабочены известными экологическими проблемами, — это замечательное выражение заменяется богословски-безграмотным и каким-то мещански-легкомысленным выражением «о благодатной погоде». Сразу вспоминаются какие-то книги XIX века, где люди (конечно, без всякой злой мысли, но не строго употребляя священные понятия) могли называть благодатью то, что мы в строгом смысле не называем этим, совершенно определенным, конкретным понятием.

 

И заключение мирной ектении: «Пресвятую, пречистую, преблагословенную Богородицу Деву Марию». Так это звучит у священника Георгия Кочеткова. Такие слова, как «Славную Владычицу нашу» и другие — он опускает. Конечно, не нужно быть предвзято настроенным к отцу Георгию, чтобы увидеть здесь умаление Божией Матери и определенный протестантский нюанс. Те, кто сочувствует протестантам или ищет взаимопонимания с ними, стесняются почитания Божией Матери, почитания святых и стараются его как-то умалить, редуцировать.

 

И возглас после мирной ектении: «Ибо Тебе принадлежит вся слава, честь и поклонение». По-славянски: «Яко подобает Тебе». Опять-таки здесь подмена понятий. «Принадлежит» — то, что дано, «подобает» — это то, что должно быть. Все должны воздавать всякую славу, честь и поклонение Богу. К сожалению, не все это делают. И в славянском возгласе есть призыв, который совершенно отсутствует в кочетковском, так называемом русифицированном, а на самом деле – просто переводном варианте.

 

Греческий язык очень богат. В славянском языке иногда не хватает слов для того, чтобы каждому греческому слову дать соответствующий ему славянский эквивалент. Но все-таки славянский язык чрезвычайно богат различными выражениями, близкими по смыслу, перекликающимися друг с другом, но не полностью синонимическими. Священник Георгий Кочетков как бы тяготится этим богатством и убирает те слова, которые ему не нравятся. Например, возглас «яко Твоя держава» претерпел такое изменение: слово «держава» почему-то для о.Кочеткова совершенно неприемлемо и оно систематически заменяется на слово «власть», хотя «власть» — это другое понятие и имеет другой греческий эквивалент, так что в этой замене нет никакой нужды. Прежде всего потому, что и русский язык тоже имеет слово «держава» в своем словаре.

 

Русифицированный текст священника Кочеткова, как я сказал, на самом деле представляет собой перевод, из которого изгоняется все славянское, все мало-мальски напоминающее славянский язык. В русском языке обычно ударение не проставляется. Священник Кочетков в своей литургической книге ставит ударения там, где славянское ударение не совпадает с русским, как бы настаивая на том, чтобы ударение было обязательно как в современном русском языке и ни в коем случае не так, как мы это слышим по-славянски. Например, «придите, поклонимся», но ни в коем случае, не «поклонимся». Во всех случаях проставляется двоеточие над «е», даже в имени Фекла, хотя непонятно, почему такая непоследовательность. Если Фекла превращается в Фёклу, тогда надо Иоанна превратить в Ивана, и Сергия — в Сергея (и Георгия в Егора. – Сост.). Почему-то это не делается, но вот Фекла сподобилась русификации.

 

Систематически устраняются или заменяются на русские эквиваленты все славянские формы. Иногда это приводит к невразумительности, текст становится совсем непонятным. Там, где в одной из молитв вечерни говорится о «Едином Благом и Человеколюбивом Боге», кочетковский текст звучит таким образом: «воспеваю Тебя, одного благого и человеколюбивого Бога нашего». Какое значение имеет здесь слово «одного» — непонятно. Оно может быть понято как своего рода артикль.

 

Вход на вечерне. Здесь священник Кочетков вводит большое литургическое новшество. Вход предписывается обязательно: «с Писанием». Мы знаем, что по чину православного Богослужения бывает вход «с Евангелием». Именно Евангелие возлагается на Престол, и совершением знака креста Евангелием над антиминсом начинается Божественная Литургия. В храме священника Георгия Кочеткова Евангелие заменено Библией. Библия всегда лежит на Престоле, и вход на вечерне тоже совершается с Библией.

 

«Свете Тихий» — это песнопение начинается в переводе о.Кочеткова по-другому: «О, Свете Ясный». Всякий, даже школьник, знает, что когда ты открываешь словарь и видишь, что одно слово имеет несколько значений, ты не имеешь права выбрать то значение, которое тебе больше нравится. Ты должен уметь обосновать свой выбор того или иного значения слова. Греческое слово «иларос», которое в подлиннике этого песнопения, не означает «ясный». На это можно возразить, однако, что и традиционный славянский перевод не совсем точен. Я соглашусь с тем, что современное слово «тихий» не является точным переводом греческого «иларос». «Иларос» — это веселый, радостный. Но, в то же время, мы не знаем, каково было точное значение слова «тихий» при святых Кирилле и Мефодие и их преемниках. А кроме того, и это нужно сказать в первую очередь, в этих словах, относящихся ко Христу Спасителю (Свете Тихий), мы видим одно из великих откровений русской духовности. Именно так славяне видели Свет Христов. Именно таковы были те, кто шел за Христом, — наши святые, наши преподобные, те, кто подражал Христу (по известному слову Апостола Павла: «Подражайте мне, как я — Христу»). Вот эта тихость, эта кротость, смирение христианства, так хорошо увиденное и до такой глубины воспринятое нашим православным народом, прежде всего нашими святыми, — это то, что содержится уже в этом песнопении, в его древнем славянском переводе. И это то, что совершенно исчезает в этом скороспелом, современном переводе священника Кочеткова, который как бы нарочно старается дать «что-то новенькое», дать альтернативу как бы приевшемуся всем, надоевшему старому. Такой подход к священным текстам, конечно, совершенно недопустим.

 

Что еще можно сказать? Например, молитва главопреклонения на вечерне в кочетковском переводе: «Воззри на народ Твой». На самом деле по-славянски: «на рабы Твоя». Это очень характерная замена, потому что слово «раб» вызывает как бы чувство стыда, стеснения у современного модерниста, он старается его устранить. Я не могу сказать, что это слово удалено повсюду, но в некоторых местах, так же как в том, которое я процитировал, оно заменено чем-то другим.

 

Когда Бог в той же молитве называется «Страшным Судиею», то слово «страшный» священник Кочетков меняет на «великий» — тоже в духе такого современного, интеллигентского гуманизма.

 

Далее. Лития. «Укрепи христиан православных» вместо: «возвыси рог христиан православных». Образное, художественное ветхозаветное выражение заменяется безличным словом «укрепи».

 

«Святых славных и победоносных мучеников» вместо «добропобедных». Слово «добропобедный» означает «побеждающий добром». Это замечательное, очень выразительное слово, которое сразу нам раскрывает смысл мученического подвига. И вот это слово заменяется другим, менее емким.

 

Далее. Молитва «о всякой душе христианской, скорбящей и озлобленной». Вот здесь священник Кочетков, просто по неведению, отступил от своего принципа перевода. Он решил, что слово «озлобленный» в переводе не нуждается, а на самом деле это слово как раз в славянском языке имеет другое значение, нежели в современном русском. Славянское «озлобленный» означает «терпящий зло», претерпевающий какие-то несчастья. Так что опять получилась путаница и ошибка.

 

«О мире и благосостоянии всего мира». Вместо «благостояния», что означает устойчивость, стабильность, — мы видим какое-то мещанское, торгашеское «благосостояние». Молитва произносится вовсе не об этом.

 

Далее — прошение «об исцелении болящих». Выразительное славянское «в немощех лежащих» без всяких оснований заменяется на форму: «болящих». Между прочим, тоже славянскую, но почему-то она считается более простой, чем «лежащие в немощи».

 

Прошение «о сохранении... от голода, истребления, землетрясения» – то, что соответствует нашему: «от глада, губительства, труса и т. д.». Слово «губительство» священник Кочетков здесь опять не понял, потому что здесь имеется в виду эпидемия.

 

В конце вечерни мы видим такой молитвенный призыв к Пресвятой Богородице: «Пресвятая Богородица, помогай нам!»– вместо: «Спаси нас!» Здесь опять мы видим то, что священник Георгий Кочетков или протестантствует, или хочет угодить протестантам, не допуская мысли, что Пресвятая Богородица участвует в нашем спасении.

 

«Слава Тебе, Христе Боже, Надежда наша, слава Тебе!» Значит, слово «упование» уже вычеркнуто из русского словаря, и мы можем забыть о том, что это слово существует.

 

Но вот, как это ни странно, пресвитер по кочетковскому служебнику благословляет народ таким образом: «Благословение Господне на вас, по Его благодати и человеколюбию, всегда: ныне и присно и во веки веков». Это трудно объяснить, потому что выражение «во веки веков» обычно у него заменяется более коротким: «во веки» и всячески изгоняется «присно». Но поскольку здесь есть уже слово «всегда», то нельзя два раза его употребить. По-видимому, именно этой нехваткой русских слов и объясняется, что славянское слово оставлено.

 

На отпусте упоминаются, как и по-церковнославянски, «Богоотцы Иоаким и Анна». В то время как в других местах перевода о.Кочеткова говорится о «родителях Богородицы Иоакиме и Анне».

 

Вообще говоря, в тексте много непоследовательности, концы не сходятся с концами, нет единого, последовательно проведенного принципа, и это, конечно, делает опыт перевода священника Кочеткова еще менее убедительным.

 

Мы рассмотрели только тексты вечерни. Объем статьи не позволяет подробно разобрать тексты утрени и Литургии в переводе о.Георгия Кочеткова, в которых содержится огромное число странных и безграмотных выражений, совершенно неприемлемых для слуха церковного человека и искажающих смысл православного Богослужения.

 

В заключение я хотел бы рассказать один анекдот (в старину так называли подлинные истории, которые не вошли в официальные исторические анналы). На флагманском корабле адмирала Бирюлева служил молодой иеромонах. Он был очень ревностный, с удовольствием устраивал продолжительные Богослужения и привлекал к участию в них большое число матросов. И вот, в конце концов, адмирал высказал ему свое недовольство. У матросов — своя служба, у них времени мало, а они должны, так же, как господа офицеры, много времени проводить за службой церковной. И еще готовиться к ней, разучивать песнопения... Вот, нельзя ли, батюшка, как-нибудь тут изменить, что-нибудь сократить?.. Иеромонах докладывает адмиралу, что он не изобретатель Богослужения, что он служит по служебнику. И тогда адмирал дерзновенно говорит ему: «А ну-ка дайте сюда ваш служебник! Давайте посмотрим, что тут у вас есть!» Берет карандашик и — прошелся по служебнику: «Миром Господу помолимся...» Очень хорошо, это, конечно, на месте. А что тут дальше у вас идет? «Паки и паки, паки и паки, паки и паки...» Зачем эти повторения? Давайте это выбросим!» И карандашиком вычеркивает. И так вот по всему чину прошелся и возвращает батюшке этот служебник с замечательными карандашными пометками. Иеромонах говорит: «Ваше высокопревосходительство! Я все-таки пока так служить не могу. Я поговорю со своим начальством...» И вот во время стоянки в Кронштадте батюшка едет в Петербург, идет в Святейший Синод и просится на прием к обер-прокурору Победоносцеву. А Победоносцев был человек очень православный и особенно любил Богослужение. Он хорошо принял батюшку, обещал, что все будет хорошо, и попросил у него служебник с пометками адмирала. После этого Победоносцев вызывает адмирала Бирюлева к себе. А Победоносцев в то время был человеком всесильным, чем-то вроде негласного премьер-министра, все перед ним трепетали. Бирюлева он заставил часика два подождать в приемной, потом наконец вызвал и ледяным тоном сказал ему: «Ваше высокопревосходительство! Церковь Христова знает Литургию святителя Иоанна Златоуста, святителя Василия Великого и святителя Григория Двоеслова. Литургии адмирала Бирюлева Церковь Христова не знает!»

 

На этом адмирал был отпущен и после этого батюшка мог уже служить беспрепятственно.

 

Вот и мне хотелось сказать, что Церковь Христова знает нашу традиционную Литургию и не знает литургии модернистской, где не только все переводится кое-как на современный русский язык, но и очень часто производится замена правильного на неправильное, происходит духовное искажение смысла Богослужения.

 

Это сознает и сам автор этого опыта: он в предисловии требует «свободы», а фактически — требует анархии. Он требует, чтобы каждая община, каждый приход «сам определял, как ему служить», ни к селу ни к городу приводя известное выражение: «в каждом монастыре свой устав». Действительно, в каждом монастыре свой устав, но устав Богослужения положен для всех, это – образец, которому все должны посильно следовать. А что касается Таинств, что касается Божественной Литургии, то здесь следование Уставу, следование книгам, которые издаются по благословению Священноначалия — совершенно необходимо.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЕЙ

 

В статье протоиерея Валентина Асмуса рассмотрена лишь часть переводов о. Кочеткова – перевод текстов вечерни. Впрочем, и уже проведенного анализа достаточно, чтобы не ожидать ничего хорошего от остальных «переводческих упражнений» о. Кочеткова. Строго говоря, это не только не «русифицированный текст», но даже и не перевод. Скорее, это уже попытка составления нового богослужебного последования – о. Кочетков не только безграмотно пересказывает богослужебные тексты, но и выбрасывает из них не понравившиеся ему части (например, тропарь 3-го часа и соответствующие слова Псалмопевца в последовании Литургии). Право на революцию в богослужении о. Кочетков усваивает себе, основываясь (об этом заявляется в предисловии к книге) на принципе «местной соборности», принципе, неведомом Церкви, но милом сердцу о. Кочеткова. Принцип этот, если «русифицировать» его по методу самого о. Георгия, формулируется просто: «моему ндраву не препятствуй!». Церковь же – богословские и богослужебные комиссии, священноначалие, Соборы, наконец, весь церковный народ, – должна лишь подтверждать своим «аксиос» выходки реформаторов, – заявляет в предисловии к книге «переводов» о. Кочетков. Таков итог «богословия» ректора псевдофиларетовской ВПШ (Свято-Филаретовской назвать ее язык не поворачивается, зная отношение святителя Филарета (Дроздова) к невежественным нововведениям и нововводителям).

 

Ожидая будущего Поместного Собора, остается надеяться, что «долгосмотрение» сквозь пальцы на отнюдь не невинные игры неообновленцев наконец сменится ревностью об ограждении Церкви от покушающихся ее разрушить.

 

 

Михаил КРИГЕР