Если необходимо изменить нечто существенное

 

К 2013 г. ситуация оставалась неоднозначной. Одни признаки говорили о том, что ничего не изменилось – неолиберальный порядок сохранял свою устойчивость. Но были и другие признаки, свидетельствовавшие о существенном изменении в соотношении сил в мировой экономике между Востоком и Западом и наличии тревожных симптомов новой (дефляционной) стагфляции. Находившиеся в первом лагере с нарастающим оптимизмом указывали на то, что худшее уже позади и в западных экономиках вскоре вновь начнется здоровый рост. Если бы это было так, а рост был устойчивым, то можно было бы предположить, что долгосрочные последствия финансового краха 2008 г. будут не столь значительными, как ожидали многие.

Во втором лагере справедливо отмечали, что еще слишком рано говорить о чем‑либо с уверенностью. Они не обращали внимания на краткий всплеск повышенного интереса со стороны многих средств массовой информации, в равной степени преувеличивавших хорошие и плохие новости и забывавших о долгосрочных перспективах. Во время тектонических потрясений 1930‑х и 1970‑х годов наблюдались многие случаи проявлений относительного оптимизма и всплесков относительного пессимизма, периоды восстановления, сменявшиеся новыми потрясениями. Поэтому большинство политиков действовало осторожно, опасаясь, что предстоит длительный период адаптации, жесткой экономии, сокращения доли заемных сил и медленного роста. Уровень жизни большей части населения западных стран так и не удалось восстановить. Хотя правительства большинства стран ранее обещали покрыть задолженность и ликвидировать дефицит, медленный прогресс пяти лет, прошедших после финансового краха, частично обусловленный опасениями оказаться в дефляционной ловушке, вынудил их скорректировать свои прогнозы и ожидания и постараться убедить своих избирателей сделать то же самое. В западном мире приступили к формированию новой политики, сильно отличавшейся от оптимистичной политики периода экономического бума, – политики жесткой экономии, политики меньших расходов, – и она простиралась так далеко, что никто не в состоянии был обозреть ее во всей полноте.

Серьезные нарушения политической преемственности происходят чрезвычайно редко, чаще всего – в результате войн, революций или при крушении авторитарных режимов. Примером может служить распад Советского Союза или недавние события «арабской весны», хотя порой перемены оказываются не столь радикальными, как это представлялось в самом начале. Менее значительные нарушения политической преемственности могут происходить и в демократических обществах, чаще всего – в результате заметных изменений основ, определяющих политику; пример – новый курс правительства Тэтчер в Великобритании 1980‑х годов [Gamble, 1994; Heffernan, 1999]. Способность демократических обществ к созданию политических проектов, направленных на обновление социальных институтов, представляет собой одну из важнейших характеристик этих обществ, и если такая способность атрофируется, стране может грозить упадок и в конечном счете распад. Один из вопросов, поставленных нынешним кризисом, – удалось ли демократическим обществам сохранить способность к самообновлению и адекватному ответу на брошенные им вызовы [Posner, 2010; Shäfer, Streeck, 2013; Шефар, Штрик, 2015; Coggan, 2013].

Представляется сомнительным, что произошедшие до сих пор изменения заложили основу для фундаментальных перемен, но можно с большой долей уверенности утверждать, что такие перемены необходимы, если мы не хотим, чтобы западное процветание погрязло в бесконечном изнуряющем кризисе. Особенно важно, чтобы изменения произошли не просто в одной или нескольких странах, а в транснациональных формах управления. Кризис заставил признать ряд новых реалий, таких как все более важная роль растущих стран или превращение «Большой двадцатки» в главный форум, на котором обсуждаются проблемы мировой экономики. Все это делает дальнейшие изменения необходимыми. Чаще всего политики по‑прежнему затрачивают массу усилий на латание прорех в существующих институтах в надежде на то, что силы, благодаря которым так часто удавалось добиться восстановления экономики в прошлом, помогут и на этот раз. Но если оставить без внимания глубокий структурный кризис неолиберализма, эти попытки не принесут результата.

В 1992 г. в предвыборной кампании Клинтона прозвучал девиз «Это же экономика, глупыш!», который использовался, чтобы подчеркнуть, что то, какими избиратели видят собственные экономические перспективы и экономические перспективы страны, тесно связано с тем, как они оценивают компетентность политиков и за кого они решат голосовать. Более сложные дилеммы государственной политики можно было бы выразить девизом «Это же политика, глупыш!». Неизменная способность политиков разочаровывать и избавлять от иллюзий, кажущееся разнообразие тупиковых и неразрешимых ситуаций, крушение надежд и идеалов прогресса делает понимание любой проблемы государственной политики критически важным для того, чтобы объяснить, почему рациональные и технократические подходы к решению социальных и экономических проблем нередко заканчиваются неудачей, почему правительства так часто отказываются от долгосрочных решений, почему зачастую бывает так трудно наладить сотрудничество. После столь масштабных событий, как финансовый крах 2008 г., нередко появляется соблазн попытаться объяснить, что именно произошло и что мешает восстановлению, с позиций экономики, психологии или культуры. Но многие проблемы берут свое начало в политике. Если начинать с политики, будет проще объяснить, почему проблемы оказываются столь трудноразрешимыми, почему так сложно прийти к соглашению, почему восстановление откладывается на столь длительное время и создается впечатление, что мы движемся от одного кризиса к другому [Dunn, 1979; Caplan, 2009; Runciman, 2013].

Кажущийся бесконечным кризис и трудности выхода из него порождают фатализм, ощущение того, что мир оказался в тупике, из которого ни политики, ни правительства не в состоянии найти выход. Хотя существует множество проблем, с которыми политики ничего не могут поделать, вопросы организации экономики отдельных стран и мировой экономики в целом не относятся к их числу, поскольку многое в нашей политэкономии представляет собой политическую конструкцию, которая сознательно или случайно досталась нам от прошлого. Многим трудно понять, почему в принципе разрешимые проблемы до сих пор остаются нерешенными, и это порождает все более широко распространяющееся разочарование в политической жизни и желание отказаться от участия в ней. А это становится частью проблемы, делая ее еще более трудноразрешимой. Парадокс заключается в том, что проблемы возникают в результате проведения той или иной политики, но найти способ решения этих проблем вне политики невозможно [Stoker, 2006; Hay, 2007; Flinders, 2012].

Тупиковые и безвыходные ситуации знакомы нам по истории межгосударственных конфликтов и конфликтов внутри стран, они принимают разные привычные для политэкономии политические формы [Narlikar, 2010; Hale et al., 2013]. Говоря совсем просто, тупиковые и безвыходные ситуации тормозят перемены и блокируют осуществление реформ. Политика во многом как раз и нацелена на то, чтобы попытаться заблокировать или разблокировать движение в том или ином направлении, обеспечить жизнеспособность конкретных политических процессов и конкретных форм сотрудничества. Типичным примером тупиковой ситуации является случай, когда переговоры между двумя или более сторонами по тому или иному вопросу оказываются заблокированными, тогда как при безвыходном положении блокируется работа институтов, а иногда и целых режимов под воздействием внутренних культурных факторов и особенностей принятия решений, либо в силу вето, наложенного одной из заинтересованных сторон, либо в силу действия обоих факторов. Политическая деятельность во многом направлена на преодоление застоя и инертности, неизбежно возникающих в любом обществе. Эти явления требуют политической активности, направленной на разрешение и преодоление конфликтов, которые часто оказываются неразрешимыми. Нередки случаи, когда кажется, что политика ведет не к упрощению, а к усложнению проблем. Однако политика может также обеспечить прорыв, привести к существенной перестройке действующих институтов и политической деятельности.

По мере нарастания кризиса стали меняться и сложившиеся взгляды на мир, умозаключения и ожидания. Начали подниматься все более глубокие вопросы, касающиеся экономической и политической жизнеспособности международного рыночного порядка, который так долго доминировал в мировой политике и экономике, в частности, вопрос о том, способен ли к самообновлению неолиберальный порядок в его новейшей версии. Чем сложнее ликвидировать препятствия на пути прогресса и восстановления экономики, тем в большей опасности оказывается сложная материя западного процветания и тем больше возникает страхов, что этому процветанию может наступить конец. Процветание построено на переплетении деятельности целого ряда различных институтов, на взаимном проникновении множества идей и интересов. Главным среди них является сохранение определенного вида либерального капитализма. Существовали и другие модели капитализма, некоторые из них – весьма успешные [Coates, 2000; Clift, 2014], но самой успешной и устойчивой оказалась модель, впервые появившаяся в Британии и получившая дальнейшее развитие в США. Эта англо‑американская модель имела множество вариантов и противоречий, но ее наиболее важным достижением является становление либерального международного рыночного порядка, включающего либеральную форму демократии, либеральную форму экономики и ряд международных правил [Gamble, 2003, ch. 5]. Именно успешное переплетение этих трех нитей обеспечило процветание Запада, стабильность и устойчивость ведущих западных государств. Перспективы развития во всех трех направлениях сегодня омрачены, а средства адаптации и восстановления устойчивости этой модели пока не до конца определены. В прошлом она переживала и более суровые кризисы, возможно, ей удастся пережить и этот кризис, но теперь ей предстоит жесткое испытание в незнакомых обстоятельствах и решение новых дилемм. Создание новой ткани процветания Запада зависит от решения трех головоломок, грозящих структурным кризисом основ неолиберального порядка. Что это за головоломки и как в них отразились вечные дилеммы, существующие в самом сердце международных рыночных порядков, будет рассмотрено в следующей главе.

 

 

II. Что такое кризис

 

Понятие «кризис» настолько распространено в современной политике, что зачастую кажется, будто оно утратило сколько‑нибудь определенное значение. Если верить средствам массовой информации, называющим каждое событие кризисом, получается, что в наше время кризисы происходят еженедельно, ежедневно, а то и ежечасно. В этом случае кризисом называют то, что на самом деле представляет собой нечто большее, чем критическая ситуация, внезапное чрезвычайное событие, нечто, требующее концентрированных усилий и быстрых решений, но обычно проходящее так же быстро, как появилось. Такой кризис носит ситуативный характер; он возникает, когда происходит что‑то непредвиденное, но при этом считается, что произошедшее требует немедленной реакции, которая в результате нередко оказывается поспешной, своего рода импровизацией, зачастую сопровождающейся паникой. В таких случаях прибегают к отчаянным мерам, пытаясь не дать лодке перевернуться. Но в ситуативных кризисах подобного рода лодке часто на самом деле не грозит опрокидывание, хотя люди, оказавшиеся в чрезвычайной ситуации, в панике могут считать эту опасность реальной. Такие кризисы представляют собой скорее трудные, но не опасные моменты, они возникают в напряженной обстановке и под воздействием обстоятельств, сложившихся в данном месте и в данное время. В целом они преходящи и забываются вскоре после того, как случается следующий «кризис». Это не экзистенциальные кризисы, которые могут угрожать выживанию индивида, сохранению организации или режима.

Экзистенциальные кризисы происходят по‑разному. Одна из типичных их форм – последствия стихийных бедствий. Такие кризисы могут начинаться под воздействием чрезвычайных событий, например неожиданных наводнений вслед за ураганом; они могут быть результатом природных процессов, зарождающихся на протяжении длительного времени и достигающих кульминации в виде землетрясений, извержений вулканов, тайфунов и цунами. Такие природные явления, внезапно создающие угрозу жизни множества людей, вызывают настоящие экзистенциальные кризисы в обществе. Кризисом является не само по себе природное явление, а созданная им чрезвычайная ситуация, в которой оказывается человек. Главная дилемма подобных кризисов состоит в том, чтобы выбрать наиболее правильную реакцию на катастрофу. Но зачастую эти кризисы демонстрируют лишь бессилие человека. При приближении урагана к Атлантическому побережью США объявляют чрезвычайное положение, средства массовой информации сообщают о полной готовности к кризису, отслеживается путь передвижения урагана, определяется эпицентр, вычисляется момент наивысшей опасности, составляются карты разрушений, и все это происходит до тех пор, пока ураган не начинает стихать. Но человек не в состоянии изменить траекторию, по которой последует ураган.

В основе другой формы экзистенциальных кризисов – медицинское понимание течения определенных болезней. Кризис является кульминацией процесса, подведением итога всего произошедшего ранее. Это – момент разрешения и, соответственно, поворотная точка, определяющая ход дальнейших событий. Кризис – это такой момент в ходе болезни, когда решается вопрос, выздоровеет человек или умрет. Заболевание может быть продолжительным, а его симптомы могут отражать сложную историю болезни. Кульминационный момент наступает, когда пациент либо преодолевает болезнь, либо окончательно отступает перед ней. И хотя здесь могут иметь значение личностные качества, такие как воля к жизни и победе над болезнью, рассматриваемый процесс, по сути, представляет собой природное явление, воздействие человека на которое ограничено. Человеку остается смириться с естественным ходом событий.

«Кризис», как его понимали греки, был не природным, а социальным явлением. Изначально греческое krino, от которого произошло слово «кризис», означало момент оценки и принятия решения, обычно в ходе боя, но позже его стали использовать применительно к различным политическим и социальным ситуациям. Во время кризиса ставка делается на диаметрально противоположные конечные результаты, и именно поэтому выбор последующих шагов становится критически важным и мучительным. Принятое решение окончательно и бесповоротно. В этом смысле кризис стал ассоциироваться с суровым испытанием, с неопределенностью и мучениями, с ситуацией, когда будущее неясно и человек под давлением обстоятельств вынужден оперативно оценить положение дел и предпринять решительные действия [Habermas, 1976; Хабермас, 2010; Kosellek, 2002]. С этих позиций политические, экономические и социальные кризисы ставят человека перед выбором, перед дилеммой, требующей решения. От принятого решения может зависеть выживание самого человека и сообщества, к которому он принадлежит. Подъемы и падения государств и цивилизаций сопровождаются чередой кризисов, и от того, каким образом будет решен кризис, зависит, что за ним последует – новая жизнь или же разруха и исчезновение.

Истоки таких кризисов коренятся в целях и намерениях человека, и, хотя мы использовали образные аналогии с природными явлениями и медициной, немаловажны и аналогии с драматическими произведениями. В драме кризис возникает как результат действий протагонистов, зачастую не понимающих последствий того, что они делают. Кризис часто является кульминацией – в этот момент все проблемы и действующие лица, представленные ранее, сходятся в одном месте, благодаря чему кульминация становится возможной. Кризис придает смысл всему произошедшему раньше и приводит к развязке. В классической греческой трагедии развязка представляет собой результат, предопределенный неотвратимой судьбой, изменить которую человек не в силах. Люди являются заложниками собственных решений и действий, имевших место в прошлом, последствия которых разворачиваются неумолимо. Во многих современных драмах кризис – это решение дилеммы. Главные действующие лица вынуждены делать выбор, которого им прежде удавалось избегать. Кризисы, возникшие в результате действий и убеждений человека, находят разрешение в его поступках и решениях.

В драме кризисы экзистенциальны почти по определению. Они допускают завершение действия и, как результат, развязку. В повседневной политике большинство событий, в отношении которых применяется термин «кризис», не носят экзистенциального характера, потому что ставки здесь относительно невелики и могут повлечь за собой лишь незначительные перемены. Но существуют другие кризисы, когда для того, чтобы осветить то, что делает эти кризисы экзистенциальными, можно использовать аналогии с медициной и драматическими произведениями. Аналогия с медициной особенно часто применяется для объяснения кризисов, представляющих собой не только моменты опасности, но и моменты, когда возникает возможность принять решения, в результате которых кризис становится поворотной точкой. Аналогия с драматическим произведением особенно подходит для понимания кризиса как момента решения основных дилемм, когда результат не предопределен, а зависит от того, какой выбор сделают главные герои. То, как они понимают кризис, определяет выбор возможных решений. Различные решения приводят к различным результатам. В этом смысле кризис сводится скорее к случайному стечению обстоятельств, чем к предопределению судьбы. Во время кризиса вещи предстают такими, какие они есть на самом деле, человек начинает смотреть на мир как будто другими глазами, он открывает в себе способность оценивать происходящее и реагировать на него. Яркими примерами таких экзистенциальных кризисов стали кризис, вызванный размещением ракет на Кубе в 1962 г. [Allison, 1971], и кризис в связи с конфликтом из‑за Фолклендских островов в 1982 г. [Freedman, 1990]. Оба представляли угрозу безопасности и были испытанием для людей, недавно занявших руководящие посты в своих странах. Пройдя это испытание, они укрепили свою власть. Экзистенциальными эти кризисы являются потому, что они легко могли как привести лидеров к поражению, так и укрепить их позиции.

Экзистенциальные кризисы в политике фокусируются на действиях людей, то есть либо на том, как человеческий фактор становится непосредственной причиной кризиса, либо на том, как человек реагирует на угрозу существованию отдельного индивида или группы людей. Совсем иначе понимается кризис структурный, возникающий под действием социальных, а не естественных процессов. Это уже не драма, полная напряженных событий, которые происходят с отдельно взятыми лидерами, решившимися на тот или иной шаг, а глубокий, структурный феномен в человеческом обществе и в политике. Если проводить аналогию с физическим миром, то такие кризисы можно сравнить с медленными тектоническими сдвигами, создающими колоссальное напряжение, в конце концов вызывающее землетрясение, начало которого крайне сложно предсказать. Можно описать разломы и сдвиги пластов, можно понять причины, вызвавшие землетрясение, но нельзя знать, где и когда землетрясение произойдет. Структурные кризисы в политической и общественной жизни зачастую воспринимаются именно таким образом. Можно описать глубокие противоречия и конфликты, ассоциирующиеся с такими кризисами, проанализировать их причины и на этом основании поставить диагноз, в котором будет указано, что данный кризис имеет глубокие исторические корни и множество различных причин. Историки говорят о кризисе ancient régime во Франции XVIII в., о кризисе СССР, о кризисе Римской империи; возможно, в будущем они так же скажут о кризисе еврозоны. Структурный кризис может длиться очень долго, практически бесконечно, но в конце концов под воздействием внутренних или внешних сил произойдет землетрясение, которое станет окончательным экзистенциальным кризисом режима, фатальным для него. Такой кризис может привести к гибели даже очень долго существующего режима, хотя может случиться и так, что режим найдет способ трансформироваться в нечто новое.

Это означает, что структурный кризис является «глубоким кризисом», который может продолжаться много лет. Такой кризис представляет собой состояние, а не событие. Когда говорят о кризисе XVII в. или о кризисе Османской империи, имеют в виду длительные и устойчивые тупиковые и застойные ситуации, из которых не удавалось выйти, что вызывало повторные кратковременные кризисы. Они так или иначе разрешаются, но нерешенными остаются глубинные проблемы. Если связывать идею глубинного кризиса с чем‑то существенным, а не просто с чем‑то метафизическим, то ее необходимо соотнести с политическими процессами, которые можно описать и исследовать эмпирически, в частности, с тупиковыми и застойными ситуациями, препятствующими решению проблемы. В этом смысле термин «кризис» следует применять достаточно осторожно, хотя он действительно выхватывает важные черты, присущие определенным политическим эпохам и режимам. В политике кризисы редко разрешаются четко и окончательно, как это происходит в драматических произведениях или в случае болезни. Зачастую кризис ведет к неразберихе и незавершенности. Одна и та же проблема может возникать снова и снова, потому что глубинное противоречие так и не было разрешено.

Каковы политические последствия структурных, или глубоких, кризисов? Сложность таких кризисов означает, что их невозможно разрешить только усилием воли. Проблемы слишком труднопреодолимы, чтобы их в одиночку мог решить новый лидер, каким бы энергичным он ни был и какой бы сильной харизмой ни обладал. Это позволяет предположить, что те, кто столкнется с подобным кризисом, не в силах изменить его траекторию, а значит, им придется набраться терпения и ждать окончания кризиса. Они могут сопротивляться, но все попытки будут тщетны. Это слишком фаталистический подход к кризису как к результату действия естественных условий, сформировать или изменить которые человек не в силах. Но структурный кризис в общественной или политической жизни имеет не естественные, а социальные корни, и это означает, что он не может существовать в отрыве того, каким образом этот кризис идентифицируют и описывают, или в отрыве от более широкого дискурса, придающего значение подобным определениям. Структурный кризис находит выражение в кратковременных кризисах, в ходе которых разрешаются некоторые безотлагательные острые ситуации и конфликты, но основополагающие структурные проблемы остаются нетронутыми, что приводит к повторению этого кризиса через некоторое время. Очень редко кратковременный кризис или последовательность таких кризисов может перерасти в куда более значительное событие, решающий поворотный момент, в кризис, когда неизбежен фундаментальный выбор. Обычно в ретроспективе подобный момент признается как трансформационный, коренным образом меняющий ход событий. Недавним примером может служить распад СССР в 1990–1991 гг.

Одно из главных отличий кризисов, определяемых естественным ходом событий и процессов, от кризисов, вызванных событиями и процессами, происходящими в обществе, состоит в том, что последние, будь они ситуационными, экзистенциальными, структурными или преобразующими, являются плодом человеческого разума и взаимодействия, поэтому многие их аспекты всегда будут оспариваться. Не бывает единого мнения ни в вопросе о причинах кризиса или способах его преодоления, ни в вопросе, представляет ли этот кризис момент опасности и требует ли его разрешение незамедлительных действий со стороны руководства, или он не имеет особого значения. Умение определить ситуацию как кризис и подобрать наиболее подходящие ответные действия – одно из важнейших проявлений политической власти [Hay, 2011]. Большое значение имеет то, как воспринимается и представляется кризис, потому что от этого зависит, какие вопросы будут включены в повестку дня, а от каких откажутся, какие действия рассматриваются в качестве возможной реакции на происходящее. Именно от определения кризиса будет зависеть выбор направления действий. Трудно оспаривать очевидные факты, когда речь идет о стихийных бедствиях, но в случае политического или экономического кризиса лишь немногие факты являются неопровержимыми. Историю обычно пишут победители, а определение кризисам дают те, кто сумел воспользоваться возможностями, которые кризис им предоставил.