Часы и календари: физические объекты и социальное время

В соответствии с теоретико-методологическими принципами объектно-ориентированной онтологии, история календарей, как и история часов – это история объектов, с помощью которых увеличивалось соответствие имеющихся механизмов солнечным или лунным циклам, их согласование, а также осуществлялась синхронизация развивающихся социальных практик. Однако, как подчеркивают исследователи, календари и часы были направлены не столько на измерение времени, сколько на то, чтобы придать определенный ритм жизни сообщества[409], поэтому в данном параграфе будет рассмотрено, во-первых, как способы и объекты, при помощи которых осуществлялось измерение времени, оказывали влияние на восприятие и проявление социальной темпоральности и, во-вторых, как социальные практики определили материальные способы измерения времени.

Разнообразные часы и календари изначально мыслились как своеобразные посредники между миром и знанием о мире. Причем такие способы измерения времени как песочные часы или клепсидра могли измерять только длительности, а не порядок и последовательность, что необходимо для того, чтобы хотя бы ответить на вопрос «который сейчас час?». Именно длительность мыслилась как соответствующая природному времени, а деление этого времени на отрезки уже придумали люди для решения своих задач. Однако сущность технических объектов (таких, как часы) изначально связывалась с их противоположной естественному природе. Техника мыслилась как что-то, сделанное человеком и зависящее только от него. Долгое время вопрос о том, как сама техника влияет на человека, не задавался, так как мир искусственного (техника) и социального (человек, люди) были еще более отделены друг от друга, чем социальное и природное. Ф.Г. Юнгер уже видит в технике конкурента человека и оценивает ее влияние, в целом, как негативное. Идеи Б. Латура и его последователей, отрицающих наличие строгой дихотомии между миром природы и культуры (социального), позволили мыслить объекты в качестве равнозначных участников социальных взаимодействий и расширить возможности описания социального с участием объектов.

Э. Зерубавель, исследуя возможные способы измерения времени,[410] описывал новую систему, принятую во время Французской революции, в которой час делился на 100 минут, а сутки равнялись 20 часам. Однако, несмотря на революционную категоричность, часы, которые выпускались в это недолгое время, содержали в себе оба циферблата, соединяя в себе как стремление к овладению физическим временем, так и необходимость учитывать социальные практики. Этот кейс хорошо иллюстрирует, что история измерения времени – это, как правило, история компромиссов между физическими циклами и социальными потребностями,[411] таким образом, можно утверждать, что время всегда носило интеробъективный характер. «Ведь если мы регулируем время при помощи часов, то и часы в свою очередь тоже регулируют наше время. Это два различных процесса измерения. Если рассмотреть, как они соотносятся друг с другом, убеждаешься в том, что измерение времени при помощи часов, показывающих механическое протекание времени и его долей, не существует ради себя самого, но тесно связано с другим измерительным процессом, в ходе которого часы отмеривают наше время»[412]. Н. Элиас отмечает, что время в гуманитарных и естественных науках представляет собой два непересекающихся поля с экзистенциально различными и концептуально непересекающимися подходами к исследованию времени[413]. Однако нельзя отрицать возможность влияния физических объектов на социальные практики, а социальных практик на появление и особенности объектов, связанных с темпоральностью. Мы привыкли к последовательно подсчету лет, однако год может быть не только 1736 (например), но годом ветра,[414] а координация действий внутри сообщества возможна не только по календарю и часам, но и по изменению уровня реки и миграции рыб[415]. Средневековое литургическое время пыталось учитывать продолжительность дня и потребности человека на сон и еду, а также их согласовывать с рабочим временем; часовые пояса, конечно, связаны с реальным временем восхода и захода солнца, но только если границы часовых поясов не мешают государственным или даже региональным границам – например, не так важно, в какое время восходит Солнце в Лиссабоне или Центральной Европе – важно, чтобы Европа мыслилась как единое образование. В дальнейшем, смена объектов, измеряющих время, меняет социальные практики. Например, появление часов позволило организовать труд во времени, причем, большое значение приобрело использование именно личных часов, чье наличие способствовало самоорганизации[416]. Календарные праздники, опять же, все дальше от природных циклов, и их появление обусловлено политической волей, а не наступлением весны или увеличением светового дня. Хотя до сих пор отмечается, что религиозные праздники связаны с природными циклами (Пасха вообще осталось единственным днем в календаре, дата которой объединяет солнечные и лунные циклы), однако они воспринимаются населением как социальные, а не природные объекты. Рождество – это повод купить подарки и радоваться каникулам, а не увеличению светового дня. Таким образом, часы и календарь представляют собой, «контекстно-зависимые» когнитивные стратегии»[417]. С позиции объектно-ориентированного подхода нельзя сказать, что время определяется часами или что темпоральность (или что-либо другое) определяет работу часов – имеет смысл только рассматривать весь контекст, участником которой является объект, измеряющий время. В этом случае, часы и календари в качестве объектов представляет собой не проводник (в терминологии Латура), а посредник социальных взаимодействий. Праздники, независимо от того, связаны ли они с течением физического времени или не связаны, являются социальными камертонами, которые синхронизируют жизнь сообщества. «Дополнительные недели» появляющиеся в странах с лунным календарем, связаны с отдельным досуговыми практиками, меняющими социальность сообществ. Такие важные праздники христианства, имеющие истоки или варианты интерпретации в других культурах, как Пасха и Рождество изначально были связаны с солнечными циклами. Календари, как и часы, в этом случае, опосредованно воплощают объекты, которые представляют собой акты синхронизации ритмов. Задуманные как посредники между миром природы и людьми, нуждающимися в определении времени, календари и часы стали выступать как самостоятельные акторы темпоральной динамики.

Философы через интуиции о природе времени и способах формирования сознания времени, антропологи на эмпирическом материале полевых исследований показали, что сознание времени и темпоральные представления вообще могут существовать и до изобретения механизмов, влияющих на его измерение. Однако невозможно отрицать, особенно с опорой на теоретико-методологические основы данной работы, что появление специальных механизмов, измеряющих (определяющих) время изменились хотя бы некоторые аспекты его восприятия, однако не отменились полностью другие способы восприятия времени. Несмотря на то, что физическое время продолжает оказывает опосредованное влияние на социальные практики, более важными для предлагаемой монографии оказываются распространенные, особенно в современном техническом мире ситуации, когда искусственные объекты определяют социальную темпоральность. Рассмотрим это подробнее.

Ф.Г. Юнгер в своем исследовании обратил внимание на то, что «движущийся механизм создает иллюзию живого, и разоблаченный обман вселяет в человека тревожное чувство. Здесь мертвое вторглось в пространство живого и заняло его место»[418]. Сейчас, при все большем распространении объектов и наделении их антропоморфным статусом (или люди все более по своей идентификации приближаются к неодушевленным объектам или технике вообще), чувство тревожности, если и сохраняется, то не мешает распространению объектов. Но интересно, что первым техническим средством, который получил повсеместное распространение, с точки зрения Юнгера, стали именно часы; Кастельс также с часов начинает говорить о механизации и экспансии техники[419]. Н. Элиас заметил, что человечество постепенно идет от естественных (природных) критериев измерения времени (например, фазы Луны), к необходимости все более тотального использования различных гаджетов при этом[420]. Сама по себе механистичность, которую человек видит через равномерные действия автомата, может интерпретироваться как отражение восприятия темпоральности и влияния этих представлений.[421]

Мы мыслим время как двигающиеся стрелки часов или (теперь все чаще) меняющиеся цифры на экране телефона, а начало нового дня ассоциируется с будильником. Он же оказывается символом детерминированного характера социальной темпоральности. Таким образом, сам процесс измерения становится социальным: от использования гаджетов и разнообразных технических приспособлений зависит не только то, когда наступит Новый год или начнется следующий урок в школе, но и синхронизация темпоральных ритмов коллективов и социальный порядок вообще. Поэтому большинство современников будут определять сутки как 24 часа, а не оборот Земли вокруг своей оси. При этом не имеет значения, что точность современных часов настраивается по циклам атомов цезия, а не вращения Земли, и вряд ли большинство людей знают границы часовых поясов. Чем более точными и распространенными стали часы, тем большая пунктуальность требуется от участников социальных взаимодействий (если только в их коммуникацию не вмешиваются другие объекты, конечно). Возможность поставить будильник на точное время не только помогает в синхронизации рабочих циклов, но и может стать одним из распространенных источников неврозов.

Привычные для измерения физического времени объекты в ситуации измерения с их помощи социальной темпоральности выступают в качестве «когнитивного артефакта», то есть «физического объекта, созданные человеком для помощи или улучшения познания»[422]. Использование объектов в качестве подобных инструментов влияет на человека через появление у него определенных навыков.[423] Зависимость человеческого восприятия времени от объектов, с помощью которых его измеряют, так велика, что проблемной представляется даже попытка мыслить время вне зависимости от объектов[424]. Люди продолжают верить часам, даже если их показатели не соответствуют внутренним ощущениям[425], несмотря на то, что объективность измерения времени даже исправными часами была опровергнута Эйнштейном (как и объективности времени вообще). Равномерность течения физического времени иди зависимость от самых разнообразных событий – дискретность социального в равной мере не соответствуют движению стрелок часов; часы, таким образом, это то, что люди думают о времени, а не отражение движения Земли вокруг Солнца.

Необходимо провести различение измеряемого и измерения. То предположение, что время движется равномерно, следовательно, его можно разделить на одинаковые периоды и измерить таким образом, позволила создать часы, однако, именно по этой причине, его невозможно проверить, так как измерить время мы может только при помощи часов (или других подобных механизмов), которые предлагают нам единственно возможный язык описания. Получается своеобразный порочный круг; поэтому в монографии предлагаются другие способы измерения времени. Деление суток на 24 часа является конструкцией, однако это признается в качестве аксиомой и в естественных, и социальных науках.

Часы как объекты повлияли на социальную темпоральность еще и как распространенный символ. Юнгер сравнивает кальвинизм (подчеркивая, что промышленное производство часов началось именно в Женеве – городе победившего кальвинизма) с часовым механизмом, холодно отсчитывающим минуты жизни человека, а сам Бог у кальвинистов оказывается всего лишь часовщиком.[426] Календари продолжают являться источником власти; конечно, теперь уже она не распространяется на владение разливами Нила, как в древнем Египте, но структурирует рабочие и выходные дни. Если Манович сейчас пишет о том, что компьютеры меняют мышления человека, которое все более оказывается похожим на способ работы компьютерных алгоритмов, то ранее, как заметил Юнгер, мышление человека стало мышлением часовщика. Только благодаря появлению часов и – шире – методов точного измерения времени, с точки зрения Юнгера, вообще оказалось возможно развитие техники. «Да и разве сама железная дорога не такой же часовой механизм, который должен действовать с точностью до мельчайших долей времени?»[427] Однако возможность появление техники изменило весь стиль жизни современного человека и окружающий его мир. Техника позволила человеку стать более независимым от природы, но заменила ее зависимостью от техники.

Однако, необходимо сказать и об обратном процессе. Именно социальные практики легли в основу некоторых календарных наименований. Воскресенье само по себе (как и суббота прежде) не были связаны с какими-либо природными циклами, а оказалось следствием истории и культуры. Его выделение среди остальных дней определялось не движением звезд или планет, а практиками труда и отдыха. Во многих европейских странах, кроме воскресенья в раннее Новое время люди стали выделять среды как дни ярмарок. Сейчас наиболее ярким примером вмешательства социального в измерение времени является принятый во многих странах переход на летнее время – решение, больше политическое, чем экономическое, тем более, отражающее реальные темпоральные циклы.

Таким образом, «техника так же изменила наше восприятие времени, как она изменила наше восприятие пространства, внушив нам, будто бы пространство сузилось, а земля стала меньше»[428]. В соответствии с объектно-ориентированным подходом, часы и календари представляют собой объекты, при помощи которых (системы различения, встроенной в них, их самореференции) увеличивалось соответствие технических механизмов естественным циклам, повышалась синхронизация социальных практик. Часы, таким образом, исполняют роль посредников между миром и нашим знанием о нем.