Следовать за объектами. Сущность и специфика объектно-ориентированного подхода

Цель параграфа – рассмотреть основные особенности объектно-ориентированного подхода, а также последствия новой роли объектов в современной метафизике. На первом шаге мы коснемся экстернальных причин, которые, на наш взгляд, отразились в объектно-ориентированных направлениях, затем опишем метафизические аспекты рассматриваемого подхода и проанализируем его основные эпистемологические следствия.

Концепт «объектно-ориентированная онтология» сейчас имеет довольно широкое значение. «Ориентируется на объекты» не только Г. Харман, о котором речь шла выше, но и Леви Брайант, Жан-Люк Нанси, Б. Латур в своем проекте «Исследование модусов существования», Мануэль Деланда и т.д. В предыдущем параграфе мы также показали истоки объектно-ориентированного подхода, а также основные различия во взглядах некоторых указанных авторов. Необходимо подчеркнуть, что ни акторно-сетевая теория, ни, тем более, объектно-ориентированная онтология Г. Хармана не могут быть целиком и некритично использоваться в качестве методологии, в том числе, по причинам недостатков, которые уже были высказаны выше. Однако в их исследованиях присутствуют ряд ценных выводов, наблюдений, интуиций, которые нельзя игнорировать. Далее мы рассмотрим основные постулаты объектно-ориентированного подхода, которые были осмыслены нами с опорой на выводы основоположников этого направления.

Мы считаем, что интерес к объектам вполне логичен в рамках современной познавательной парадигмы. Он связан с тем, что вещь, по наблюдению философов, не может быть самой по себе, вернее (потому что различные вариации чего-либо «на самом деле» уже признаны необъективными), невозможно ее восприятие, («ведение») вне других вещей. «Воздух является стихией, необходимой нам, чтобы дышать. И если дышать — это то же самое, что утверждать нашу любовь к жизни в наслаждении ею, тогда процесс этого наслаждения зависит от воздуха. В этом же смысле удовольствие от ходьбы или стояния на одном месте зависит от стихии земли, а удовольствие от питья возможно только при наличии чистой воды в достаточном количестве и т. д»[273]. Казалось бы банальность, но в этой цитате современный феноменолог Р. Бернет (род. в 1946 г.) подчеркивает, что субъектность чего-либо (кого-либо) невозможно без присутствия Другого, других или просто внешнего. Понимание возможно только в связи, наличии какой-либо сети: «Каждый раз, когда удается понять, что происходит в других, это понимание открывает новые ассоциации и новые возможности понимания; и наоборот, поскольку всякая удваивающая ассоциация обратима, любое такое понимание раскрывает мою собственную душевную жизнь со всеми ее общими и отличительными признаками и благодаря выявлению тех или иных новых черт делает ее плодородной в отношении новых ассоциаций»[274]. Выше мы также показывали, что подобные тезисы отстаивали также Г. Зиммель и Б. Латур. Таким образом, с позиции объектно-ориентированного подхода любой объект обретает связан с определенной сетью отношений, в рамках которой он определяет Других.

У этого тезиса существуют важное следствие. Современные «объектные» метафизики можно трактовать как попытку переосмыслить созданную философией Ж. Делеза и Ф. Гваттари реальность, в которой неустойчивость, в том числе, материальных объектов, оказывается основой онтологии. Материя не существует в виде стабильной сущности, а свободно проявляется в виде конфигураций, соединений. Стабильная сущность возможна, однако она является результатом такого движения производства и распределения материи. Эта же нестабильность оказывается характерна для идеальных объектов, разницы между которыми, как правило, не становится предметом для обсуждения. Таким образом, вместо сущности мы говорим об объекте, который можем трактовать как соединение нескольких объектов, «толпа» (Л. Брайант). С одной стороны, в этой ситуации онтологичными становится не сущности, а отношения, а сама онтология оказывается «акторно-ризомной»[275], таким образом, предполагая, что сеть оказывается больше, чем сеть. Но, с другой стороны, если акцентировать внимание на отношениях, конструирующих объект, можно потерять сам объект, а также столкнуться с рядом противоречий, мешающих непротиворечивым суждениях о такой метафизике.

Таким образом, проблемы возникают с онтологическим статусом отношений. Если объект можно связать с сущностью, то с чем связываются отношения? Как можно говорить об онтологичности отношений, если они постоянно возникают, пропадают, оказываются зависимы от разных факторов, также претендующих – иногда с большими на то основаниями – на онтологический статус, наконец, если сила, качества, роль отношений зависят от объектов и их качеств? Если обосновать возможность онтологического статуса отношений все-таки удается (как, например, в некоторых работах Б. Латура) сложности возникают с определением сущностных качеств отношений. По крайней мере, на уровне здравого смысла, понятно, что если кружку переставить из шкафа на стол, подарить другу, принести на работу – она не перестанет быть кружкой, хотя и оказывается связана с разными актантами. А вот если начать использовать ее в качестве подставки под зубные щетки или пепельницы – она поменяется. Так как определить эти изменения? В какой момент кружка как посуда, емкость для жидкостей перестает быть тем, чем она была? В чем разница между кружкой, которая стоит в офисе и такой же (или той же) кружкой, которая стоит в ванной, и в ней лежат зубные щетки? В обоих случаях мы имеем дело с определенной сетью отношений вокруг кружки, но в одном из случаев в какой-то момент мы должны перестать говорить о кружке как посуде для питья и называть ее чем-то другим. Значит ли это, что поменялась сущность объекта (изменились существенные качества), или что «быть подставкой для зубных щеток» также оказывается одним из тех качеств, которые связаны с объектом. В любом случае, мы должны говорить не столько об отношениях, сколько о качествах объекта.

Разрешению этих противоречий обязан своим появлением объектно-ориентированных подход. Мы признаем онтологичность не отношений, а объектов, а также считаем, что сущность объекта неисчерпаема и не сводится к перечислению его качеств. Для того, чтобы обосновать эти суждения, мы более подробно остановимся на характеристике объекта.

Реализм, который Харман называет наивным, предполагал наличие только двух видов объектов – сущность и агрегат. При этом, сущность неизменна по определению, а агрегату можно вообще отказать в реальности, так как он состоит из нескольких объектов. Внимание только к сущности, характерное для предшествующих течений реализма, приводило к рассуждению о вечном в противовес осмыслению не заслуживающих внимания классической философии изменений. Однако, как было замечено выше в параграфе 2.1, когда секуляризация коснулась и вечности, а изменения окружающего мира уже нельзя было не замечать, то меняющиеся явления стали больше интересовать мыслителей, чем неизменная сущность. Современный реализм не возвращается к сущности, как она трактовалась в домодерновой философии, а предлагает другой подход к объектам, не сводящий их многообразие к прежнему дискурсу о сущности. Далее, мы опишем, что, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, относится к объектам и в чем особенность представления об объекте в предлагаемом сейчас подходе.

Во-первых, объектами оказываются не только существующие «реально» природные предметы (солнце, планета, дерево), но и созданные или «искусственные» вещи. Этот тезис вполне логичен в условиях, когда количество «искусственных» вещей постоянно увеличивается. То есть, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, например, известный футбольный клуб, хит какой-нибудь рок-группы также реальны, как атом, стол и так далее (Латур, Харман, Деланда по-разному объясняют этот реализм и иногда называют разными термины объекты в зависимости от их происхождения, но в рамках поставленных в данном параграфе задач достаточно констатации), и также являются объектами. Плутоний был получен в лабораторных условиях, но это не значит, что он менее реален, чем золото. Ассамбляж в трактовке Деланды, тоже является объектом, несмотря на то, что представляет собой определенную сборку, причем механическую (то есть, между деталями ассамбляжа может не быть необходимой логической связи). И ферменты, как замечает Латур, которые открыл Пастер, не были реальны до того, как он их открыл.[276] Снятие дихотомии «природного»/«искусственного» позволяет не ставить таких проблем, как, например, является ли лес, в котором жители близлежащих селений устраивают пикники, природным объектом или уже социальным или к чему отнести озоновую дыру (как интересовался Латур). Таким образом, мы можем избежать присутствующего в классической традиции разделения на субстанцию и агрегат, а также акцентируем то, чем объекты не отличаются, а похожи. Прежде всего, мы имеем ввиду агентность объектов, то есть, их способность к действию и сопротивлению действиям, направленных на них. Вместо субъектов, по определению обладающих активностью, вслед за Д. Ло в данной работе предлагается определение действующих объектов (enacted objects), которые выступают в качестве связующих субъектов элемента и самостоятельных участников интеробъективних актов.[277]

Также, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, нет разницы между материальными и идеальными объектами. Первична, как мы подчеркиваем, не материя или идея, а объекты, а материальны они или идеальны – это уже не так важно, так как каждый объект несет последствия, и только это имеет значение. К тому же, отказ от стабильной сущности противоречит представлениям материалистов. Ручка перестает быть ручкой, если использовать ее в качестве заколки для волос. Конечно, она сохраняется как определенный материальный предмет, но это не важно, так как, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, снимается эпистемологическое превосходство познающего субъекта (к этому тезису мы вернемся позже). Отказ от дихотомии материального/идеального выводит наш реализм за пределы разделения философских учений на материализм и идеализм.

Во-вторых, реализм объектно-ориентированного подхода отрицает средневековый реализм. То есть, говоря о реальности объектов, можно говорить о реальности конкретного футбольного клуба, конкретного атома и конкретного стола, а не футбольных клубов, атомов и столов вообще. И если стол как вид исполняет свои функции столетия, то есть, уже предполагает определенную историю, то функции конкретного стола могут сильно меняться. Деланда, пытаясь найти компромисс между взглядами Хармана и Латура, пишет об «аттракторах, которые никогда не актуализируются»[278], Латур, в отличие от Хармана и Деланда, подчеркивает реальность актуального взаимодействия, однако тоже упоминает о памяти, которая хранится в объектах[279]. Харман критикует реляционизм, характерный для Латура и в определенной степени для Деланда, однако отрицание отношений приводит к тому, что в мире Хармана отношение уже само по себе может стать объектом. Мы, таким образом, не против холизма, но ограничиваем холизм рамками конкретного объекта, то есть, целостности вообще противопоставляем целостность конкретных объектов. Этот абсолютный номинализм приводит к тому, что речь может идти только об индивидуальном, но никогда – о каком-то всеобщем порядке. При этом, объектно-ориентированный подход отрицает известную бритву Оккама насчет умножения сущностей без нужды. Выступая на стороне номинализма, Оккам отрицал необходимость говорить о том, о что можно объяснить при помощи имеющегося. Однако каждый объект оказывается сущностью. Ассамбляж, созданный из разных объектов, также представляет собой объект (сущность, если воспользоваться другим языком описания). То есть, «сущности» образуются постоянно. Подобная трактовка объекта является одной из причин описанной в начале этого параграфа динамичности и определенной «текучести». Мир, таким образом, – это не конвейер, чтобы делать абсолютно одинаковые вещи (конвейер, конечно, тоже не делает все абсолютно одинаковым). Поэтому изменения, динамика оказываются качествами мира, если можно было бы говорить о мире вообще. «В плоской онтологии индивидуальных сущих нет места для реифицированных тональностей, особенно для “общества” или “культуры”».[280] Латур вообще признает реальность только здесь и сейчас существующих акторов, сила которых зависит от отношений, с которыми они связаны. Эта реляционность вызывает критику Хармана, так как внимание переносится с объекты на отношения между тем, что заменяет в реляционионной онтологии объекты. Однако, представляется нам, реляционизма можно избежать, так как потенциал изменений содержится как в самих объектах, так в объектно-ориентированных трактовках причинности, о которых было написано в предыдущем параграфе. То есть, подчеркнем еще раз, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, реальными оказываются конкретные объекты, независимо от того, являются ли они природными, искусственными, материальными, идеальными, сборкой. Постоянное появление новых объектов оказывается причиной изменений, динамики, «текучести».

В-третьих, реальный объект непознаваем. Перечисление качеств объекта не является полной его характеристикой (бытие не является предикатом, как было у И. Канта). То, что мы знаем об объекте, не позволяет сделать шаг к тому, что представляет собой объект на самом деле. Человек, который не может смириться с тем, что эта точка зрения лишает его привилегированного доступа к познанию мира, превращает непознаваемый объект в вещь-для-нас, знакомую, присвоенную, но потерявшую свою целостность, так как человек может присвоить только часть объекта и не способен воспринять его целиком. В мире, описываемом придуманными людьми словами, в работе, которую сможет прочесть только человек и обсудить с человеком, сложно отказаться от конструктивистских аргументов. Однако это приводит к ошибкам, так как, имея ввиду «присвоенный объект», человек мыслит его как объект вообще, реальный объект. Продолжением этого тезиса является утверждение Хармана об эстетике как «первой философии», с которым мы соглашаемся. В соответствии с объектно-ориентированным подходом, объект не может быть осмыслен только в качестве инструмента, так как его качества не исчерпывают его сущность. Эстетика рассматривает объекты как единичные, «другими словами, она имеет дело с вещами в той мере, в какой они не могут быть познаны или подчинены понятиям, а также в той, в какой они не могут быть использованы или нормативно упорядочены, определены в соответствии с правилами. Неважно, насколько глубоко я понимаю вещь, и неважно, как прагматично и инструментально я использую ее, потому что от нее всегда остается нечто избегающее моих категоризаций. Даже когда я уничтожаю вещь или использую ее до конца, есть еще что-то, что мне не удалось освоить, какая-то сила, которой я не смог овладеть. Эстетика предполагает ощущение объекта как его самого — помимо тех его аспектов, которые могут быть поняты или использованы. Вещь устраняется в свою сеть, заманив меня в свои тени; она прорывается в блеске, который ослепляет меня и поражает. В таких случаях рассудок разочарован, а воля достигает границ своей власти. Лишь эстетически, за пределами понимания и воли, я могу оценить акт (actus) бытия вещи тем, что она есть»[281].

В-четвертых, вслед за Леви Брайантом, использовавшим теорию Н. Лумана для прояснения природы объектов, мы подчеркиваем, что объекты являются самореферентными. Это необходимое дополнение, потому что мир состоит из объектов, следовательно, все, что есть, может быть описано как объект. Нет наблюдателя, с позиции которого можно говорить о реальности. Поэтому, чтобы описать сам объект, он должен быть способен к самореференции. Следовательно, объект обладает системой различения, позволяющей осуществлять операцию дискриминации, то есть, определять, что является объектом, а что нет. Таким образом, объект может различать другие объекты – это не только про то, как пчела находит цветущие растения, но и как ломается крючок, на который вы повесили слишком тяжелое пальто. С системой различения, которой обладает самореферентный объект, связана возможность упорядочности объектов и порядок вообще – нам будет важен этот тезис впоследствии, когда мы будем говорить о способах измерения социального времени. Объект, различая другие объекты, определяет свое место среди них и место других объектов рядом (или не рядом, между, над и т.д.) с собой. Таким образом, объекты оказываются наблюдателями, при этом сохраняется тезис «плоской онтологии», потому что ни один наблюдатель не обладает более привилегированным доступом, чем остальные.

В-пятых, прямое взаимодействие объектов невозможно, однако они могут контактировать при помощи замещающей причинности, которую мы достаточно подробно описали в предыдущем параграфе. Способность объектов к различению здесь также имеет принципиальный характер, так как является обязательной составляющей коммуникации. Однако замещающая причинность не предусматривает прямое вменение, а также выстраивание линейных каузальных связей.

Формирование новых объектов также связано с замещающей причинностью – главным, на наш взгляд, прорывом Г. Хармана. Реальный объект не может соединиться с другим реальным объектом, однако они могут быть связаны через чувственный объект. Так как реальные объекты не могут напрямую контактировать друг с другом, коммуникация возможна только через чувственный объект. Таким образом, новый объект создается из имеющихся, причем, для нового объекта, как и для любого контакта между объектами, должны присутствовать реальные и чувственные объекты. Именно такая своеобразная «коммуникация» оказывается источником образования нового объекта. Связь коммуникации объектов с появлением нового объекта позволяет избежать бесконечных отношений с отношениями реляционных онтологий. Здесь мы не говорим о том, что один объект включает в себя все возможные связи, которые были задействованы при образовании шаттла Колумбия, то есть, мы принимаем, что не в состоянии их описать и осмыслить, а также избегаем «растворения» объекта в сети отношений (чем отличается акторно-сетевая теория), следствием которого был бы отказ от реализма как онтологической основы нашей концептуализации. Напомним также, что все объекты, вне зависимости от их статуса, должны обладать самореференцией.

Различение объекта и вещи является важной темой, но в данном параграфе мы не будем ее подробно раскрывать. Здесь для нас важно, что нет прямого тождества между объектом и вещью, потому что не каждая вещь становится объектом (например, если вещь никак не проявляет себя) и не всякому объекту предшествует вещь (если речь идет о какой-нибудь корпорации). Латур писал, что нет такого текста, который вместил бы шаттл Колумбия, однако мы можем говорить и писать о шаттле Колумбия, но это будет описание объекта, а не вещи, и в этом случае объект будет меньше, чем вещь. Что это означает для реализма объектно-ориентированной онтологии? Прежде всего, мы подчеркиваем, что говорим о реализме объектов, а не реализме вещей. Что-либо может мыслится как объект, когда начинает сопротивляться и получает способность к действию. Если объект не сопротивляется и не действует, то мы не можем говорить о его существовании. Подобная стратегия позволяет избежать некоторых запретов, прежде всего тех, которые были описаны И. Кантом по отношению к действующим. Например, сложно мыслить вещь как ассамбляж по Деланда, но мы можем говорить о таком объекте. Если Кант настаивал на необходимости учитывать познавательные возможности субъекта - что стало причиной осуждаемого спекулятивными реалистами корреляционизма, то мы обращаем внимание на качества объекта. Мы ничего не можем сказать о непознаваемой вещи, которая не связана никакими отношениями с действующими и/или сопротивляющимися объектами, однако мы можем говорить о непознаваемом объекте именно потому, что он действует и/или сопротивляется, а также способен (с некоторыми оговорками, о которых мы писали в предыдущем параграфе) участвовать в каузальных связях.

В этих условиях необходим был новый язык описания, отвечающий потребностям современной ситуации, когда объект нельзя рассматривать только в качестве товара или инструмента (как верно заметила К. Кнорр-Цетина). Вещи сами заставили говорить о себе. В условиях успеха критики постструктуалистов, отказа от материализма, идеализма и других прежде авторитетных объяснительных схем объекты выступают в качестве предельного онтологического основания.

Теперь обратимся к некоторым эпистемологическим следствием объектно-ориентированного подхода. Основная сложность объектно-ориентированной эпистемологии в том, что прежние теории или практики позволяли познать (или создавали такую видимость) вещь[282], но они не подходят для изучения объекта, который сопротивляется познанию. Исходя из предыдущих тезисов, окружающая действительность представляют собой мир объектов. При этом, предикаты существования и реальности выступают как тождественные – если что-то (объекты) существует, оно существует как реальное. Все процессы, явления, вызваны объектами или являются проявлением их качеств и отношений. Как эпистемологический подход, подобный прием позволяет избежать ошибок и искажений, вызванных человеческим мышлением, и расширить возможности описания окружающего мира. То есть, человеческий взгляд не обладает никаким привилегированным доступом, мы не можем сказать (и у нас нет никаких оснований на этом настаивать), что человек обладает какими-либо исключительным качествам как один из объектов. Мы оцениваем этот тезис как одну из немногих вполне реальных программ преодоления замкнутого круга самокритики постструктурализма и еще более закрытой башни из слоновой кости крайнего социального конструктивизма.

Отказ от философии привилегированного доступа, о котором мы писали выше, приводит к тезису о «демократии объектов» («онтологический тезис о том, что все объекты существуют в равной степени, хотя и не существуют равными»[283]), то есть, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, все вещи обладают изначально равными правами и возможностями, но получилось так, что некоторые из них достигли больших успехов, чем другие. Например, человек. Причем успех в этом смысле проявляется только в возможности осуществлять перевод – то есть, переводить язык одних объектов на язык других. Мы не утверждаем, что только человек способен на перевод, но человек, безусловно, успешно осуществляет эту операцию. Данный тезис не означает, что имеет значение только мир человека как субъекта – слово «субъект» вообще не принадлежит языку объектно-ориентированной онтологии. Мы не можем сконструировать, что угодно, так как объекты ограничивают нас («Вещи дают отпор», как сказал бы Б. Латур). Вульфендейл подчеркивает, что в системе Хармана о «реальном» мы можем судить только намеками[284], но, представляется, что заслуга Хармана в том, что он вообще заявил о реальном, способном существовать вне корреляции, что уже ценно как призыв, даже если не является последовательной эпистемологической программой. Метафора с точки зрения Вульфендейла хуже логического познания, но, и здесь мы соглашаемся с Харманом, «метафорический доступ к реальности — это лучшее, что мы имеем»[285]. «Демократия объектов» в соответствии с объектно-ориентированным подходом также подразумевает признание равнозначности разного доступа к миру (человека, стола, муравья, дождевой капли и т.д.) при том, что мир сохраняет свою реальность. Эти два тезиса взаимосвязаны. Признавая реальность объектов, мы признаем право этих объектов по-разному воспринимать другие объекты (и мир как мир объектов), соответственно, не допуская иерархию этих восприятий. При этом, нельзя сводить то, чем является объект, к тому, как его воспринимают человек, стол, муравей или дождевая капля.

В соответствии с тезисом о демократии объектов, мы говорим об объектно-ориентированном подходе как одной из «плоских онтологий». Как в свое время социальный конструктивизм, «плоские онтологии» сегодня – это не научное направление, тем более, не школа, скорее, имеет смысл говорить о некоем «фамильном сходстве» (Л. Витгенштейн). После веков представлений о человеке как «царе природы» идеи о необходимости прислушиваться к позиции нечеловеческих объектов стали распространять не только редкие активисты-общественники, но и интеллектуалы-философы. Можно предположить, что это связано с развитием техники как специфической области, которую нельзя было осмыслить ни в дискурсе природы, ни с помощью какой-либо еще имеющейся объяснительной модели. Нет какой-либо уникальной специфики у природы, техники, человека, бактерий, атомов и т.д. Это специфика могла бы определяться сущностью, однако данная категория, дискредитированная, начиная с Аристотеля, потом номиналистами и эмпириками Нового времени, уже не рассматривается в качестве какого-либо серьезного основания философских размышлений. Этот крайний номинализм, о котором подробнее было написано выше, наметившийся еще в номинализме XVI века, стал источником нового взгляда на мир: ориентированного на науку, а не на метафизику, на приоритет конкретного над общим. Таким образом, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, эмпирический мир оказывается единственной подлинной реальностью, заменившей платоновский «мир идей», а осязаемое окружающее оказывает все больше влияния на общественную мысль. Однако наш эмпирический мир – это не только мир материальных объектов, но и идеальных, сконструированных сущностей, которые обладают одинаковым с материальными онтологическим статусом и также доступны для восприятия другими объектами, не только человеком. Эмпиризм объектно-ориентированного подхода не связан с материализмом или идеализмом, во-первых, потому что, как мы показали выше, нет разницы между материальными и идеальными объектами, во-вторых, практически любой -изм представляет собой редукцию, а описываемые здесь эпистемологические тезисы предполагают отказ от любых форм редукции. Также следует предостеречь от слишком однозначных трактовок эмпиризма как познания, основанного на опыте, причем, обычно имеется ввиду именно опыт человека (потому что опыт нечеловеческих объектов только недавно стал объектом интереса исследователей). Объектно-ориентированный подход под эмпиризмом подразумевает, что реальность объектов является единственной реальностью, и только ее следует исследовать. Также, восприятие объектами друг друга может стать источником появления нового объекта (мы писали об этом выше), следовательно, более корректно будет говорить об опыте не объектов, а следствиях этого опыта в виде новых объектов.

Если традиционно смысл чего-либо проявлялся в связанности с чем-то более существенным, масштабным (например, с историческим процессом), то мы, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, вместо этой связанности предлагаем разрыв и целостность конкретного объекта. Редукционизму мы, вслед за Харманом, противопоставляем «продукционизм»[286], то есть, увеличение количества разрывов вместо сведения чего-либо к другому уже осмысленному ранее. Таким образом, в соответствии с объектно-ориентированным подходом, мы стремимся к тому, чтобы исследовать объекты как они есть, не связывая их с какими-либо теориями, концепциями, феноменами.

Мы возвращаем многократно критикуемому в современной философии понятию «объективный» его практически первоначальный статус, наполнив его новым содержанием, предполагая, что эвристическая ценность онтологии повысится, если опираться на объекты. Такую метафизику нельзя назвать «достоверной», но опора на конкретные объекты, а не на дискредитированные идеи человека, позволяет избежать возможных искажений, распространенных в философии привилегированного доступа. «Единственный способ учредить объектно-ориентированную онтологию – не переключаться на процесс, генезис, динамизм, или протекание, а вместо этого учредить новую модель объектов как предельно свободных от любых отношений и частично сокрытых в своих личных вакуумах»[287]. Даже если преодоление корреляционизма на настоящий момент является не данностью, а определенной стратегией, именно эта стратегия позволяет увидеть мир насколько объективно, насколько это возможно глазами человека.

Новая познавательная парадигма предлагает «следовать за акторами» – определенный возврат в свете новой эпистемологии тезиса Финка «Видеть, только видеть», призыва Хайдеггера «Относится к вещи как к вещи» и выраженные в виде девиза рассуждения Э. Левинаса о роли Другого. Акцент в нашей версии объектно-ориентированного подхода делается на объектах, а не отношениях. Эта стратегия соответствует потребностям современного мира со все возрастающей ролью объектов; расширение языка описания в этим контексте не является самоцелью, а позволяет объекту стать «публичным».

Необходимо констатировать, что наша исследовательская работа, даже подготовленная в соответствии с объектно-ориентированным подходом, сохраняет различение объекта и концепта. Опора на объекты вместо устоявшихся схем таким образом позволяет избежать эпистемологической уязвимости, которая всегда связана с использованием различных -измов, однако, это требует дополнительного внимания к исследовательской оптике. Человек, являясь одним из объектов, в тексте своей работы использует концепты, связанные с тем, как он видит объекты, однако любой концепт стремиться стать объектом. Например, понятие нация в какое-то время было сконструировано как концепт, однако сейчас о нем можно говорить как об объекте. Таким образом, мы, конечно, имеем право говорить о том, что язык создает мир, (концептуализация создает объекты) однако, подчеркиваем, что это только один из способов производства объектов и одной только концептуализации недостаточно. К тому же, даже упоминаемая здесь концептуализация предполагает коммуникацию реального и чувственного объекта, о которой мы писали выше.

Таким образом, предлагаемый в монографии объектно-ориентированный подход можно выразить в следующих пунктах:

1. Основные выводы, изложенные выше, могли бы быть началом научной парадигмы, если бы новые онтологии не были бы принципиально против каких-либо холистических теорий. Человеку и его разуму долгое время отводилась ключевая роль в построении социально-общественного, идеологического нарратива, философской системы, определяющей целостность восприятия мира. Отдельные факты выстраивались в то, что было принято называть «картиной мира» при помощи человеческой способности анализировать факты и – самое главное – делать выводы. То есть, только человек с особенностями его мышления был фундаментом построения философских систем как целого. Если мы объявим человека всего лишь одним из объектов (а это единственный способ избежать корреляционизма), то основание для целостного восприятия пропадет, поэтому новая эпистемологическая парадигма предполагает всего лишь «следовать за акторами» (Б. Латур). Не конструировать какие-то «законы общества», схемы, которым обязано соответствовать окружающее, а относится к дереву, телефону, камню, реке, столу и т.д. так же, как к себе. Это идея, которая в акторно-сетевой теории лежит в основе принципа ирредукции, является важной для методологической основы данной монографии.

2. Если в классической метафизике онтологическим статусом обладали роды и виды, а конструктивизм, как правило, вообще избегает метафизических вопросов, ориентируясь исключительно на решение эпистемологических, то объектно-ориентированная метафизика предлагает признать статус субстанции за отдельными объектами.

3. Иллюзия предсказуемости мира являлась следствием сциентиских установок Нового времени и убеждения в возможности прямого влияния человека на мир. «Демократия объектов» приводит к постулированию нелинейности как важной онтологической установки, учет которой становится обязательным при дальнейшем анализе различных категорий.

4. Основой современной метафизики является объект (здесь допустимо использовать определение Хармана), который «обозначает любую единичную реальность – будь то атомы, овощи, нации или песни – подвергающиеся изменениям или поддерживающие множество представлений, оставаясь при этом той же»[288]. Объекты взаимодействуют друг с другом, с какими бы сложностями не сталкивалось бы это взаимодействие у Хармана, потому что речь все-таки идет об онтологии, а не о хаосе никак ни с чем не связанных объектов. При этом, признание реальности объекта не противоречит АСТ. Поэтому, независимо от того, что оказывается в центре исследования (социальное время в рамках данной работы), анализ должен происходить только с опорой на объекты. Этот взгляд позволяет избежать чрезмерного актуализма Латура, так как оказывается возможным мыслить не только то, что фактически дано, но и существующие независимо от взаимодействий объекты. Качества и взаимодействия не исчерпывают реальности объекта, но они позволяют говорить об объекте. При этом, важно не допускать редукции объекта к его качествам и отношениям объекта с другими объектами.

5. Поэтому в данной работе речь идет о реализме объектов, а не реализме времени (как, например, было у Уайтхеда). Эта позиция также вызвана эпистемологическими задачами. Благодаря исследованиям сторонников «демократии объектов» возможно многое сказать об объекте, но что можно сказать о времени, если назвать ее фундаментальной онтологической категорией, обозначая ее не как определяемое, а определяющее? Прежде чем говорить о времени, необходимо обозначить основания, с позиции которых возможен этот разговор. Подход, предлагаемый объектно-ориентированными онтологиями, переключает внимание с дуализма природы-культуры на исследования мира в рамках одной онтологической плоскости. Отказываясь от приоритета теории репрезентации, «вместо двух разных онтологических регионов — области субъекта и области объекта — мы получаем единый план бытия, населенный множеством объектов различных типов, включая людей и общества»[289].

Таким образом, объект, независимо от его природы (человек, не-человек, материальный/идеальный, природный/искусственый) оказывается в центре новой метафизики. Следствием отказа от философии привилегированного (человеческого) доступа становится эпистемологическая парадигма, в соответствии с которой постулируется пассивность субъекта, отрицается любые формы редукции, нивелируется онтологическое различие между человеком и не-человеком, признается агентность объектов; вместо дуализма природы-культуры предлагается единство мира в рамках одной онтологической плоскости. Объектно-ориентированный подход позволяет говорить об объектах по ту сторону значений (аналитическая традиция) и отношений (реляционные онтологии).

 

Выводы к главе.

1. Сущность в классической философии долгое время отождествлялась с реальностью. Познание сущности было связано с познанием мира как он есть «на самом деле». Спор номиналистов и реалистов убрал «сущностный» фундамент из-под абстрактных понятий, скептицизм Юма поставил под сомнение привычные гносеологические схемы. Философствовать как прежде после Гегеля нельзя – учебники по современной философии начинаются с коннотации этого факта. Но продолжать философствование оказалось возможным, если только найти новые основания для метафизики. Отказ от холизма, универсализма, присутствующего в философии на протяжении столетий, привел к переносу внимания на конкретные вещи, которые могут определяться, в том числе, как действующие акторы (АСТ) или реальные объекты (Г. Харман).

2. Объект в соответствии с объектно-ориентированным подходом является обладает агентностью, то есть, действует и способен сопротивляться действиям, направленным на него, непознаваем, способен к самоописанию.

3. Расширение возможностей языка описания за счет отказа от философии привилегированного доступа представляется эвристичес