Ризома: причины и следствия множественности времен

В этом пункте будет раскрыта такая характеристика современной социальной темпоральности как множественности времен. Выводятся истоки этой ситуации, современная ризомность обосновывается с позиции объектно-ориентированного подхода. Рассмотрены два следствия множественности времени: кризис идентичности современного человека и онтологический статус неопределенности.

Странник направляется в далекие страны, а через несколько лет возвращается домой. Но он видит, что дом разрушен, его дети стали стариками – эта или подобные ей истории часто встречаются в мифологии как иллюстрация множественности времени. Но если в архаичных представлениях у каждого племени было свое время, то есть, имело смысл говорить о локальных темпоральностях, то теперь время оказывается привязанным не к какому-то конкретному топосу, а к объектам, и таким образом, чтобы столкнуться с другим временем, не обязательно отправляться в далекие страны, а, достаточно, например, посмотреть спектакль, как описывал его А. Шюц, или включить «Second life»: «вместе с динамикой цивилизационной эволюции растет разновременность того, что в хронологическом смысле существует одновременно»[371]. Не только разные цивилизации существуют в одном времени,[372] но и разные коллективы, а самих «времен» оказывается столько, сколько существует взаимодействий объектов.

Представления о наличие определенной «панкультурной» онтологии времени довольно подробно изучаются антропологами и этнологами,[373] но пока не осмысляются в должной мере философами. Как и в случае с нелинейностью времени, множественность времен характерна для некоторых культур. Для средневековья, например, признание множественности времен было обусловлено разными объектами, отвечающими за время. Молитвы и религиозные обряды, структурирующие распорядок дня, были зависимы от ударов колокола; однако часы на городской ратуше уже отмеряли равные равные промежутки времени, вне зависимости от сезона или продолжительности суток – в отличие от литургического времени. При этом «строители и плотники, и другие работники должны начать работать на дневном свете каждой работе целый день в течение лета, до удара колокола Церкви Пресвятой Девы Мария»[374], то есть, на жизнь средневекового горожанина все еще оказывали влияние природные циклы восхода и заката солнца. Жизнь крестьян, если и не определялась ударами часов на городской ратуше, зависела от сельскохозяйственных циклов иногда больше, чем от ударов колокола. Например, конец ночи определялся криком петуха, что не всегда совпадало с рассветом. Однако мир средневекового человека был более пространственно ограничен, чем сейчас. Фактически выезд за пределы своего города/деревни считался путешествием, полным опасностей и неожиданностей. Другое время в другом регионе считалось нормальным (как нам бы показалась нормальной другая система исчисления на другой планете), однако человек не испытывал необходимости к нему подстраиваться, интегрироваться. Вокруг существовали разные «времени», однако этот «круг» был слишком маленьким, чтобы синхронизация темпоральных циклов вызывала сложности. Сейчас, в современном мире, объектов стало слишком много, чтобы мог существовать линейный нарратив, способный соединить их без противоречий. Вместо функции от пространства, как предлагала классическая метафизика, темпоральность сейчас оказывается репрезентацией объектов. Нанси назвал такое время сингулярным (точечным). Поток времени обрастает порогами, становится водоворотом, разделился на множество притоков, которые связаны друг с другом, перетекают или вообще не зависят, но главное – они больше никогда не соединятся в один. Г. Люббе назвал этот процесс эволюционной иллиминарностью, связывая его с особенностями динамики цивилизации Модерна, продуцирующей ее разнонаправленность: «В отличие от реальных потоков, которые дарят нам метафору о потоке истории, с расстоянием от источника скорость течения не падает, а возрастает, и вместе с этим снижается ламинарность, т.е. равнонаправленность течения. Скорости поступательного движения дифференцируются. Возникают водовороты, где нет движения вперед, а только вращение на месте, в омутах вообще все стоит недвижно, и здесь развивается и преуспевает то, что может развиваться и преуспевать только в состоянии покоя»[375]. С увеличением количества объектов и изменением их значения возникают новые аспекты, требующие осмысления.

Таким образом, истоком современной темпоральности мы считаем увеличение количества объектов и усложнение связей между ними. В соответствии с описанными выше теоретико-методологическими основами объектно-ориентированного подхода, мы начнем наше описание с, как говорил Харман, намеков, то есть, обратим внимание на некоторые метофоры, которые, на наш взгляд, позволяют увидеть характерные черты современной множественности.

В качестве визуальной метафоры множественности времен можно привести стену на ресепшен сетевых отелей: несколько часов, показывающих, который сейчас час в Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Москве. Современные мегаполисы выступают как новые камертоны глобального мира, настройка на которые необходима для успешной работы. Хонгалдаром иллюстрировал этот тезис кейсом, описывающим как Таиланд стремился войти в тот же часовой пояс, что и Малайзия, Сингапур, Гонконг, чтобы упростить и ускорить финансовые операции между странами.[376] Если обратиться к литературе, то одним из первых множественность времен ярко описал Х.Л. Борхес, используя для этого метафору «сада расходящихся тропок». В его художественном мире время оказывается отдельным полем экспериментов, теряет свои привычные для читателей качества. Не может быть плана, но только отдельные тропинки, направление которых не неизвестно, а цель оказывается спрятана в переплетении дорог. Сюжет имеет значение, но не большее, чем подсчет слов в рассказе, за каждым из которых – лабиринт. Герой выбирает все возможности, то есть, само время, которое «вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего»[377]. Потом И. Пригожин будет называть эти ветви аттракторами, а сам выбор – точкой бифуркации, подобрав под интуицию Борхеса новый язык описания. Однако более удачной метафорой мы считаем введенный Ж. Делезом и Ф. Гваттари термин «ризома». В отличие от геометрических терминов И. Пригожина, прямое перенесение которых в гуманитарные науки довольно проблематично, концепт «ризома», несмотря на его биологическое происхождение, позволяет оставаться в поле философии: «Ризома - это множество беспорядочно переплетенных отростков или побегов, растущих во всех направлениях. Она, следовательно, не имеет единого корня, связующего центра. Это не-параллельная эволюция совершенно разнородных образований, происходящая не за счет дифференциации, членения, разветвления, а благодаря удивительной способности перепрыгивать с одной линии развития на другую, исходить и черпать силы из разности потенциалов. Как трава, пробивающаяся между камнями мостовой, ризома всегда чем-то окружена и тем стеснена, растет из середины, через середину, в середине… ризомы там, где трещины, разломы, пустоты, бреши и другие провалы человеческого бытия. Она их по-своему преодолевает. Для нее нет непересекаемых границ, какими бы - естественными или искусственными - они ни были. Ризома учит нас двигаться по «пересеченной местности» нашего бытия. Она помогает нам умножать стороны, грани исследуемой реальности, превращает круг в многоугольник»[378].

Таким образом, с позиции объектно-ориентированного подхода мы считаем, что современная объектность приводит к наличию некоей множественности событий, которые отсылают одно к другому, причем некоторые могут быть связаны, а другие – нет. Здесь нельзя говорить о законах, а только о траекториях (Б. Латур), ассмабляжах (М. Деланда). Постоянно увеличивающееся число объектов «просто изобрело длинные сети путем вовлечения определенного типа нечеловеков. До этого удлинение сетей прерывалось и не приводило к изменению территорий. Но с увеличением числа гибридов, которые являются наполовину объектами, наполовину —субъектами и которых мы называем машинами и фактами, коллективы изменили свою топографию»[379]. Последовательность объектов сменилась ризомой, последовательность времени – множественностью. Существуют разные режимы времени, «обладающие разнообразными потенциалами по преобразованию физического и социального мира»[380].

В рамках данного параграфа внимание будет уделено двум основным следствиям описанной множественности времен.

Первое касается трансформации идентификации в условиях ризомности времени. Осмысление кризиса идентичности современного человека относится к числу самых популярных тем в современном гуманитарной дискурсе. Это свидетельствует о проблеме, однозначного решения которой нет, а последствия становятся все более серьезными. С позиции объектно-ориентированного подхода мы выделяем два важных тезиса, исходя из которых, мы будем далее рассматривать трансформацию идентификации.

1. Объект сам по себе не может изменятся. Дерево остается деревом в темноте ли, во время дождя, бури, видим ли мы его целиком или только догадываемся о его существовании. Но, во-первых, ночной город в час пик, оставаясь городом, имеет разные качества. Во-вторых, Париж, основанный римлянинами и современный Париж – это все-таки разные города, то есть, разные объекты. На идентификацию влияют оба аспекта: изменения качеств и появления новых объектов, которые могут иметь одинаковое названия и ошибочно восприниматься как один и тот же объект.

2. Идентификация представляет собой не объект, а отношение. Поэтому говорить об идентичности можно только в контексте, ситуации. В зависимости от изменения контекста, меняется идентификация. Особенность современного периода в том, что поменялся не только контекст, а то, что является этим контекстом. Как уже было указано в параграфе 2.3., объекты все чаще перестают быть только инструментом или товаром, а выступают основой идентичности. К. Кнорр-Цетина замечала это только по отношению к идентичности человека, однако нет оснований не переносить ее выводы на объекты в целом. Прежде массивный, стоявший в кабинете на почетном месте письменный стол, теперь, в зависимости от контекста, может быть обеденным, компьютерным, журнальным или даже использоваться в качестве лестницы во время ремонта. Однако, несмотря на изменение окружающего мира, разные ситуации, в которых оказывается этот стол, как объект он остается неизменным (в этом состоит очень важное отличие от позиции Латура и вообще релятивистских онтологий), но контекст делает более актуальными разные качества это объекта. Здесь нет принципиальной разницы с тем, что человек в разных ситуациях может вести себя как отец, муж, сын, начальник, подчиненный, рыбак и т.д. Но это не значит, что в этот человек действительно абсолютно меняется в этот момент, и в «муже» нет ничего от «сына» или «отца», и обсуждение рыбалки с шефом может повлиять на продвижение по службе. Интуиции Дж. Мида насчет того, что понятие «личность» заменяется понятием «маска» были ближе к реалистичному понимаю современной ситуации, чем более поздняя идея «протеевской идентичности» Лифтона.[381] Качества не исчерпывают объекта; стол можно использовать еще каким-нибудь образом, а человек проявит себя в другой сфере, может быть, неожиданно для себя самого.

Связывая ризомность времени с увеличиением количества объектов и связью между ними, мы должны иметь ввиду эти два тезиса. Невозможность сохранения себя в уловиях увеличения количества объектов (соответственно, и отношений, о чем мы писали выше), приводит к возникновению «тревоги». Ж.П. Сартр, упоминавшей об этом, отрицая вслед за Хайдеггером прежнюю метафизическую традицию, критикует представление о том, что есть такая вещь как человеческая натура, определенная космическим заказом или установлена религиозной традицией. «Человек, в первую очередь, существует, сталкивается с собой, растет в мире – и определяет себя впоследствии»[382]. Если у Хайдеггера Dasein само по себе является временностью, способностью заглядывать в будущее, озабочиваться им («бывшесть возникает известным образом из будущего»[383]), то Сартр – скорее всего, из-за значительных социальных изменений, которые выпали на период между основополагающими трудами Хайдеггера и Сартра – говорит о «ничтожении человека внутри временности»[384], то есть, выбор нового себя в той самой реке времени, в которую нельзя войти дважды. Человек (являясь объектов, а, значит, обладая самореферентностью, как мы показали выше) застает себя в определенной «ситуации», мере человеческой реальности, связанной с моментом времени в мире вещей и я среди вещей. Однако «возникновение человека в середине бытия… производит открытие мира»[385], то есть, именно человек наполняет бытие смыслом. Экзистенция возможна только во времени, но будущем Сартра уже нет того сознания, которое было. Человек стремиться к независимости, так как детерминизм казуальности приводит к неистинному бытию. Causa sui (причина самого себя как определение сущности) вновь получает смысл, теперь уже в качестве определения человека. И в этом смысле сартровская «тревога» является проявлением свободы вне линейного детерминизма. Это свобода может трактоваться как следствие несводимости объекта к его качествам. Нельзя полностью охарактеризовать объект, остается какая-то область, о которой ничего нельзя сказать, и эта область образует поле возможного. Но возможное оказывается источником свободы и тревоги.

С позиции объектно-ориентированного подхода, мы не можем говорить об абсолютной свободе в выборе идентичности. Человек, как и любой другой объект не может целиком определяться отношениями. Это довольно важное замечание, которое не учитывается сторонниками релятивистских концепций идентичности. Стол не сможет двигаться самостоятельно, человек не может летать, идентичность не является настолько протеевской, насколько в этом убеждает Лифтон. Сейчас, как заметил современный норвежский антрополог Т.Х. Эриксен, «самовосприятие личности выходит за рамки больших, связанных текстов»[386]. Однако есть факторы, определяющие трансформации идентичности. Любой проект объявлен нарративом, а значит, требующим деконструкции. Вместо линейного нарратива приходит гипертекст. Линейный детерминизм перестает действовать в условиях ризомности времени. Причина этого не только в клиномене, потому что о случайности можно говорить только в условиях действующих законов, а когда законы не работают, то статус случайности меняется. Ризомность времени определяет ризомность идентичности, объект не становится другим, но показывает себя по-другому в меняющемся контексте.

Далее, мы охарактеризуем второе следствие множественности времен. Оно связано с изменением статуса неопределенности. Линейное время классической философии предопределило преобладание детерминизма над индетерминизмом. Любая неопределенность связывалась с какой-либо известной авторитетной схемой, объектом, например, с Богом. То есть, неопределенность объявляли кажущейся, так как «пути Господни неисповедимы», или познавательные возможности субъекта ограничены. Нестабильность, нелинейность постклассического, тем более – постнеклассического мира заставила вернуть неопределенности онтологический статус.

Сначало рассмотрим следствие этой особенности на примере человека. Отрицательными последствиями ризомности темпоральности оказывается то, что полиритмичность современности все чаще оборачивается аритмией. Человек живет в глобальном, локальном времени, физическом времени и времени своего рабочего дня, рабочего дня членов своих семей, своего места жительства и т.д. Согласование и синхронизация различных «времен» оказывается проблемой, с которой практически невозможно эффективно справиться, несмотря на появление все более совершенных ежедневников. Можно приводить в пример «сжатие пространства-времени», возможность отослать письмо в любою точку планеты за секунды и так далее, но каждый, кто пережил 8-часовой перелет, знает, что никакие технические средства пока не в состоянии полностью отменить время. Если часы, а затем телефон, железные дороги, центральное телевидение способствовали синхронизации темпоральных ритмов, обеспечивая таким образом интерсубъективное взаимодействие и формирование социального порядка как порядка ожиданий, то затем появление сети интернет, многокальнального телевидения, сверх-скоростного транспорта и личных автомобилей привели к усложению темпоральности и появлению отдельных «времен». Сейчас субъект вынужден согласовывать «быстрое» или «мгновенное» время мегаполиса, интернет-среды, медиа с равномерным течением времени в традиционных сообществах. Однако даже самое «традиционное» время в условиях ризомности темпоральности занимает только место в общем коллаже времен.

Экзистенциальные проблемы человека – только одно из проявлений неопределенности. Современный социальный конструктивизм объявляет ее функцией от изменчивого взгляда субъекта и, хотя признает ее как один из аспектов, факторов, которые необходимо учитывать при исследовании, интересуется ей только как одной из эпистемологических проблем. В соответствии с объетно-ориентированным подхожом мы подчеркиваем онтологический статус неопределености, связанный с неисчерпанностью и непознаваемостью объекта, несводимостью его к его качествам. Причем, под неопределенностью мы имеем ввиду не хаос, всевозможность, а, скорее, контингентность. Случайность уже не является исключением из правил, потому что правил как таковых нет, и случайность, оказываясь обычным явлением, перестает быть случайностью. Поэтому К. Мейясу говорит не о случайности, а о контингентности, которая противоположна необходимости, но не тождественна случайности. Она в трактовке Мейясу должна преодолеть непреодоленный прежде разрыв между миром и нашим знанием об этом мире. Например, согласно копенгагенской интерпретации квантовой механики, в момент измерения происходит редукция квантовой системы, вследствие чего актуализируется лишь одно из множества ее возможных состояний. Здесь нельзя говорить о том, что то или иное состояние системы случайно, так как оно не противоречит существующему порядку вещей (объективному закону), но можно констатировать контингентность. Идеям Мейясу могла бы противоречить роль наблюдателя в квантовой физике, однако нигде не сказано, что наблюдателем обязательно должен быть человек.

Контингентность присутствовала и раньше, но цикличность традиционного мира или линейность модернити были призваны обеспечить предсказуемость. Постоянное, регулярное обращение в прошлое – это наиболее простой способ структуализации мира и необходимое для выживания арахаичных коллективов условие. Механизмом обращения к прошлому является ритуал. Он призван синхронизировать социальное время и обеспечить таким образом единство общины, племени. Новое поколение проходит через те же ритуалы, что и их родители, причем вопрос выбора, в привычном современным людям понимании этого слова, не стоит: «в ритуалах каждый раз проигрывалась ситуация мифического прошлого и через структуру прошлого воспринималось настоящее и будущее»[387]. Таким образом формировалась, а затем и закреплялась циклическая модель времени традиционной культуры. Хаос непредсказуемой природы был частью мифологического Космоса, раз и навсегда установленного порядка вещей, в котором человек также занимал установленную ему роль. Темпоральный цикл предполагает, что события, истории также повторяются как фазы луны. В этом мире, в котором повторение является частью экзистенции, не было места случайности. С расширением «воображаемых сообществ» Модерн придал прежде локальным законам, распространявшимся на отдельные коллективы, статус универсальных, а случайность считалась только следствием недостаточного знания. Но то, что не может быть на одной из расходящейся тропок, вполне закономерно на другой. Поэтому детерминизм перестал быть определяющей характеристикой бытия. Вместо линейного проекта Модерна пришел хаос необратимости современного мира. Оптимизм Нового времени так же необратим, как время; и сегодня каждый может сказать «Я жертва цепи несчастных случайностей. Как и все мы»[388].

Постоянное появление новых объектов и увеличение их роли в повседневной жизни невозможно было предсказать. Распространение мобильных гаджетов не только повысило скорость коммуникации, но и поменяло ее практики. Чат в одноклассниках заменяет посиделки на лавочке во дворе, домашняя техника позволяет тратить меньше сил на быт, освободив таким образом время на телевизор, иногда воспринимающийся как синоним досуга. «Такая организация, как военно-морской флот, переживает глубокие изменения благодаря взаимодействию, существующему между ее офисами и бомбами; “Электрисите де Франс” и “Рено” становятся качественно иными в зависимости оттого, производят они инвестиции в топливные элементы или в двигатели внутреннего сгорания; Америка до и после появления электричества — это две разные страны»[389]. В любой работе, критикующей современную социокультурную ситуацию, примеров изменений будет бесконечно много, но главное, что эти изменения, невозможно было предсказать. Т. Крейвен, член Федеральной комиссии по связи США, в 1961 году не верил, что спутники могут применятся для улучшения качества связи, в 1936 году New York Times усомнилась в том, что ракета может покинуть пределы атмосферы, а критично относиться к будущему телевидения в ХХ веке было вообще хорошим тоном, авторы многочисленных открыток, выпущенных в Германии и Франции в начале ХХ века, показывают, как в 2000 году все будут летать на самолетах, но они не могли представить огромное количество уже известных к тому времени автомобилей. В марте 1986 года в англоязычном издании журнала «Советская жизнь» была опубликована статья о Чернобыльской АЭС под заголовком «Полная безопасность»[390].

Эйнштейн продолжает считать, что «Бог не играет в кости», однако развитие физики уже привело к тому, что «вероятность», «случайность» из литературно-поэтического дискурса стали научными категориями. «Во-первых, открытие неравновесных структур, которые возникают как результат необратимых процессов и в которых системные связи устанавливаются сами собой; это, во-вторых, вытекающая из открытия неравновесных структур идея конструктивной роли времени; и, наконец, это появление новых идей относительно динамических, нестабильных систем – идей, полностью меняющих наше представление о детерминизме, … а также открытия в области элементарных частиц, продемонстрировавшие фундаментальную нестабильность материи, а также космологические открытия, констатировавшие, что мироздание имеет историю (тогда как традиционная точка зрения исключала какую бы то ни было историю универсума, ибо универсум рассматривался как целое, содержащее в себе все, что делало бессмысленным саму идею его истории)»[391]. Однако, введя в научный дискурс понятие «необратимость», физика не отказалась от обратимых во времени процессов. Этим обусловлен определенный плюрализм темпоральности в современном мире. Как пишут И. Пригожин и И. Стенгерс, «по своему характеру наша Вселенная плюралистична, комплексна. Структуры могут исчезать, но могут и возникать. Одни процессы при существующем уровне знаний допускают описание с помощью детерминированных уравнений, другие требуют привлечения вероятностных соображений»[392]. Синергетическая парадигма отрицает линейность классической картины мира.

Таким образом, ризома как метафора показывает множественность социальной темпоральности, наличие нескольких времен, в которых может одновременно находится объект. В условиях ризомности времени объект не становится другим, но проявляет себя по-другому в зависимости от постоянно меняющегося контекста. Неопределенность в новых условиях становится научной категорией и осмысляется в контексте контингентности.

Итак, можно говорить о новом темпоральном режиме, пришедшему на смену линейному времени, которое Латур называл «нововременным»[393]. В соответствии с объектно-ориентрованным подходом, причины этого режима связаны с ростом, увеличением числа объектов, а также связей между ними и является следствием таких особенностей объектов как их самореферентность, несводимость объектов к их качестам, непознаваемость и т.д. Этот режим выражается через трансформацию линии от прошлого через настоящее в будущее в «неориентируемую поверхность», где модусы переходят один в другой, также множественность социальной темпоральности, следствием которой оказывается кризис идентичности и контингентность происходящих изменений.