Часть 1. Этнические и религиозные группы Таны по материалам актов

Агрегирование персоналий нотариальных актов по этническим группам представляет собой определенную проблему. Этнический идентификатор обманчив в двух отношениях. Во-первых, если у двух человек из пяти указано их венецианское происхождение, то это отнюдь не означает, что огромное большинство тех жителей венецианского поселения, для которых оно не указано, не происходят из Венеции[647]. Во-вторых, то, что мы принимаем за этнический идентификатор, сплошь и рядом оказывается идентификатором религиозным. К этому нужно прибавить еще и то затруднение, что параметр национальности чаще всего вообще не указан. На вопром о том, различал ли нотарий расовое, этническое, «национальное» происхождение и имел ли тенденцию его указывать, мы вынуждены ответить отрицательно. Национальность специально указывается практически исключительно у рабов или недавних вольноотпущенников (возможное исключение – русский Михаил; впрочем, хотя он уже сам является рабовладельцем, то это не исключает того, что он был отпущенником в недавнем прошлом). Для этнической дифференциации других категорий местного населения нотарии не были столь же мотивированы[648].

В случае, когда этнического идентификатора нет, на помощь нам могут прийти данные антропонимии. Конечно, мы вряд ли отличим по имени жителя Неаполя от жителя Пармы, но зато со значительной степенью вероятности мы сможем отличить итальянца от армянина, грека, русского. Прежде всего, у имен есть своя определенная логика и употребимость или, вернее, частотность употребления внутри определенной этнической группы. Так, Феодор вряд ли окажется итальянцем, а Бенедикт – греком. Женщина с именем Achmelicha (Ак-Мелек), даже если бы она была католичкой, с большей степенью вероятности окажется татарского происхождения. Кроме того, нотарии и вообще писцы того времени услужливо разграничили для нас людей с именами одного происхождения, приведя эти имена каждое в его национальной форме. Так, имени Iohannes соответствует Джованни, а Iane – Иоанн (Янис); Michael – Микеле, а Michalli – Михали или Михайло; Nicolaus – Николо, а Nicolla – Никола; Manuelis – Эммануэле, а Manoli – Мануил. Это, впрочем, не отменяет того факта, что зачастую нотарий транскрибировал имя так, как слышал его, учитывая и индивидуальный опыт, и определенную традицию написания[649]. Кроме того, и тут не всегда удается избежать подводных камней. Как, например, рассматривать человека, названного iohannes grechus – как итальянца Джованни Греко или как грека по национальности Яниса? Мы приняли в качестве рабочего первый вариант, хотя однозначный ответ в этом случае дать сложно.

Однако даже несмотря на это нам пришлось выделить графу для лиц, установить этническое происхождение которых представляется затруднительным. К тому же следует помнить, что мы в любом случае не можем пока располагать полной статистической картиной. Кто знает, может быть 10% или даже больше наших условных «латинян»[650] (отнесенных к этой группе в силу латинского написания их имен собственных) – на самом деле греки или армяне? На основании одних только актов Варсиса и Смеритиса мы никогда не узнали бы, что Constantinus de la Chustizza (см. ниже) – грек. Нам подсказал это источник второго порядка, в котором этот человек ставит свою подпись по-гречески и в греческой форме имени. Это только один пример; возможно, людей нелатинского происхождения, носивших латинские имена, значительно больше. С другой стороны, имя, кажущееся на первый взгляд совершенно неевропейским (например, Menechina) может оказаться в реальности сокращением от имени Dominichina, женского аналога имени «Доменико».

К прочим сложностям в установлении этнического происхождения нам следует добавить метисацию. Смешанные браки представляются (во всяком случае, на материале нотариальных актов) явлением отнюдь не редким. К какой, например, этнической группе отнести жену грека, православную, но татарку по происхождению? В категориях того времени ее, возможно, причислили бы к грекам (равно как и всех готов, о которых мы поэтому будем писать даже несмотря на то, что по понятным причинам они как таковые в актах не упоминаются). Имеем ли мы право поступать так же?

Дополнительное затруднение заключается в специфике наших документов. Большая часть актов – завещания. В этом случае очевидно, что специфика источника не позволяет ему отражать равным образом латинян, и, скажем, греков. Это особенно хорошо видно при сопоставлении наших данных со значительно более репрезентативным по своей природе источником – торговой книгой Бадоэра (этнический состав деловых кругов в Константинополе в 1436 – 1439 гг. на основе торговой книги Бадоэра[651] и таблица[652]). Хотя книга и составлена в Константинополе, но даже после поверхностного сравнения его книги и наших актов становится ясно, что завещания, составленные итальянским нотарием, очень неадекватно отображают этнический состав общества: ведь итальянцы явно имели тенденцию чаще вступать в торговые сделки с неитальянцами, чем назначать их фидеикомиссарами или приглашать в качестве свидетелей.

Вычисления, касающиеся неитальянцев, могут быть полезны разве что в установлении этнического состава рабов, решении вопроса о постоянном населении фактории и мере его горизонтальной мобильности, а также о том, с какой этнической группой и в какой степени итальянцы вступали в контакты (в последнем случае, несмотря на ограниченность выборки, она весьма показательна – ведь такое дело как завещания кому попало не доверишь; именно поэтому завещания служит отражением предпочтений итальянцев к той или иной этнической группе в концентрированном виде).

И все же мы попытались достаточно условно классифицировать около трехсот персоналий, встреченных нами в нотариальных актах Николо де Варсиса и Бенедетто де Смеритиса. Соотношение получилось следующим. В целом в актах (ASV. NT, bb. 750, 917; CI, b. 231) упоминается 299 человек. Среди них 242 западноевропейца (80,93% от общего; в том числе 13 генуэзцев, 2 уроженца Неаполя, 2 уроженца Пармы, 1 уроженец Милана, 1 уроженец Вероны, 2 жителя Кандии, 1 житель Модона, 1 житель Корона, 1 житель Самастро, 2 немца, в том числе один из Нюрнберга, 1 испанец), 11 греков (3,67%, в том числе 2 из Трапезунда, 1 из Салоник и 1 из Кандии), 8 татар (2,67%), 4 русских (1,33%), 1 черкес (0,33%), 1 зих (0,33%); ни евреев, ни армян обнаружено не было. Для 32 человек (10,7%) затруднительно определить принадлежность к той или иной этнической группе. К ним же следовало бы отнести некоторую часть наших «условных» западноевропейцев, которые, будучи обозначены вполне латинскими именами, зачастую могут оказываться греками, евреями или армянами; мы, однако, вынуждены были следовать формальному критерию.

ЛАТИНЯНЕ.

Прежде всего, следует сказать, что вычислять среди западноевропейцев количество венецианцев на основе формальных показателей представляется делом безнадежным и неблагодарным. Только шестеро из них маркированы как венецианцы; несколько большее количество людей с итальянскими именами по необходимости должны оказаться венецианцами, т. к. они происходят из венецианских приходов или являются носителями специфически венецианских социальных идентификаторов (напр., консул Таны не может не быть венецианским гражданином). Свидетельством венецианского происхождения также могла быть венецианская патрицианская фамилия (мы располагаем несколькими примерами таковых). В то же время абсолютно невозможно, чтобы в нотариальных актах было всего 6, или 20 – 30, или даже 50 венецианских граждан из 299 человек. Несомненно, венецианцев среди клиентов нотария, фидеикомиссаров и свидетелей большинство, просто они не всегда считают нужным указывать, например, свое венецианское гражданство, считая его само собой разумеющимся.

Горизонтальная мобильность в Венеции (как и в Генуе) была исключительно высокой. Риальто, Левант, Газария, Западная Европа, Терраферма – вот далеко не полный список тех мест, где мог за свою жизнь побывать и быть отраженным в тех или иных документах среднестатистический венецианец. Неудивительно, что многие из наших персоналий определяют себя не через венецианский приход, а, например, через место, где он прожил до этого значительное время (например, Трапезунд, Корон, Модон). В то же время, в венецианских факториях зачастую могли жить, торговать или трудиться по найму жители других итальянских городов. Правда, мы не рискуем утверждать, что все, кто называет себя, скажем, флорентийцами или неаполитанцами действительно ими были. Если кто-то называл себя «Джакомо из Флоренции», то это, во-первых, могло иметь очень широкий спектр значений (человек мог родиться в этом городе, или же жить там постоянно, или же иметь флорентийское гражданство, а жить в другом месте). Во-вторых, то, что одного человека в обществе идентифицировали по месту его происхождения, например «из Флоренции», еще далеко не означает, что не могло быть значительной массы людей, происходивших из той же самой Флоренции или другого города, которых не обозначали по месту их происхождения, поскольку имелись более удобные идентификаторы. Но даже если допустить, что все, кто обозначал себя, скажем «di Napoli» и пр. действительно были неаполитанцами и пр., то даже при таком допущении этнический состав латинян по документам Варсиса и Смеритиса предстает несколько менее интернациональным, чем у предшествующих нотариев (например, в XIV в.).

К сер. XV в. Тана была преимущественно венецианской факторией, хотя еще с XIV в. там имели свой квартал и генуэзцы[653]. В 1430-е гг. генуэзцы очень часто вступают в контакт с венецианцами и даже регулярно прибегают к услугам венецианского нотария (особенно много документов для генуэзцев оформил Николо де Варсис). Более того, документы (например, завещания) часто составляются в генуэзском квартале[654]. Видимо, в XV в. генуэзцы и венецианцы действительно были вынуждены проявлять солидарность и взаимную помощь перед внешней угрозой[655], несмотря на все же имевшее место экономическое соперничество – ведь грань между партнерством и враждой зачастую была зыбкой[656]. Кроме того, заклятых врагов связывало еще и то, что пути транзитной торговли Черного и Азовского морей сходились на Каффе. Поэтому ясно, что венецианцы и генуэзцы тесно контактировали и в рамках этого города, о чем свидетельствуют многократные упоминания Каффы в актах Варсиса[657]. Возможно даже, что в 1420-е – 1430-е гг. выросло генуэзское население Таны или, по крайней мере, венецианцы стали чаще вступать в контакт с генуэзцами. Так, в актах Донато а Мано семь человек имеют идентификатор ianuensis[658]; в актах Николо де Варсиса и Бенедетто де Смеритиса их уже по меньшей мере тринадцать. Нам представляется, что это указывает все же на возраставшую интенсивность связей с венецианцами.

Нам лишь в небольшой степени удалось выявить на основе нотариальных актов, жители или уроженцы каких итальянских городов чаще встречаются в Тане. Это жители Неаполя, Пармы, Милана, Вероны. Если сравнить это с актами Бенедетто Бьянко, работавшего в Тане в 1359 – 1360 гг., то может сложиться впечатление, что среди жителей Италии значительно снизилась тенденция плавать в фактории вместе с венецианцами и генуэзцами. Ведь у Варсиса и Смеритиса лишь несколько человек обозначены как происходящие из разных городов Италии; в актах же Бьянко – 1 человек из Абруцци, 4 из Ломбардии, 4 из Марке, 2 из Пьемонта, 29 из Тосканы, 1 из Трентино, 1 из Умбрии и 14 из Эмилии-Романьи[659]. Но, несомненно, и в 1430-е гг. визитеров в Тану из разных городов Италии было значительно больше того числа, которое мы встречаем в актах, и по крайней мере не меньше, чем в годы Бьянко. Во-первых, выборка Бьянко значительно более репрезентативна хотя бы по разнообразию типов документов. Во-вторых, горизонтальная мобильность итальянцев, довольно сильная и в не лучшие годы 2-й пол. XIV в., вряд ли могла ослабеть в годы несомненного подъема торговли. Например, в актах Смеритиса мы встречаем баллистария Кристофоро из Милана. Если иногородние итальянцы оказывались даже на должностях баллистариев, то что говорить об обычных купцах и матросах.

Интересно, что акты показывают высокую степень торговых контактов венецианцев с разными греческими поселениями в Северном Причерноморье вдали от Таны. Так, мы можем встретить в Cart. 750 венецианца Антонио из прихода св. Севера, который идентифицирует себя индикатором «из Херсонеса» (de Chersso; полностью следует читать de Cherssone, для Варсиса характерно сокращение в подобных случаях, ср. Antonius de Lunardo Zerdo[ne])[660]. Очевидно, что из Херсонеса же происходят носители фамилии Crescono. Поселение на территории античного Херсонеса Таврического и средневекового Херсона многократно появляется на средневековых портоланах в разных вариантах написания: Crexona[661], тж. Zurzona, Zerzona, Cressona[662], Girisonda, опять Zurzona[663], Gerezonda[664], Cherson, Jaburt flu[665]. То, что обозначено на картах – не обязательно фактически существует. Картографы консервативны. Но сведения нотариальных документов здесь не могут нас обманывать – поселение в Херсонесе существовало и имело определенное торговое значение. Мало того, что это упоминание лишний раз доказывает, что поселение в Херсонесе существовало весь XIV в. и по крайней мере всю первую четверть XV в. и сохраняло какое-то торговое значение для латинян; оно еще демонстрирует, что пути венецианских торговцев не замыкались на Тане и, хотя генуэзцы и были хозяевами Крыма, но это не исключало присутствия там венецианских купцов.

Несомненный интерес представляет появление в нотариальных актах Таны немца – Генриха Штангелина из Нюрнберга, который отпустил в 1436 г. своего русского раба и вел в 1436 – 1437 гг. (и, вероятно, ранее) дела с венецианским купцом Бартоломео Россо[666]. Идентификатор «из Нюрнберга» и имена клиента нотария и его отца, весьма характерные для Германии, позволяют говорить о том, что он был немцем, пустившимся в поисках прибыли на Левант, а не венецианским купцом, торговавшим в Нюрнберге. И действительно, Генрих Штангелин был сыном Конрада Штангелина[667]; последний упоминается в документах за 1413 г. как участник двух торговых экспедиций. Константин Соранцо (Constantinus Superantius) дал брату Конрада Штангелина прокурацию на ведение торговых дел на Черном море[668]. В списках завещателей-немцев в венецианских завещаниях XV в.[669] можно обнаружить двух других Штангелинов: это Iohanes Stanghelinus (приложение, под номером 1; отец – Robertus; жена – Doratea; происхождение – Alemania; приход – S. Apostoli; упоминание у нотария Bartolameo (de fu) Tomaso[670]) и Stangelin (под номером 128; отец – Zuan, происхождение – Viena, нотарий – Paolo Benedetto[671]). Фамилия Штангелинов не была, по всей видимости, патрицианской; во всяком случае, среди таковых она не была обнаружена[672]. Скорее всего, это были купцы средней руки. Купцы из Нюрнберга обитали в Трапезунде и даже были многочисленны и были весьма уважаемы венецианскими купцами; достоверно известно, что Штангелины пользовались особым доверием конторы Соранцо. Более того, В. фон Штромер считает, что, вопреки ожиданиям, жители Нюрнберга были не младшими, а старшими партнерами Донато Соранцо и его братьев[673]. Этот любопытный факт заставляет усомниться в тезисе Ф. Броделя о том, что Венеция практически запрещала своим купцам покупать и продавать непосредственно в Германии, стремясь привлечь немцев, их деньги и товары в Casa dei Tedeschi; а там немцев ожидала суровая регламентация и надзор, поскольку венецианцы ревниво оберегали основной источник своего богатства – торговлю на дальние расстояния[674]. Видимо, они допускали немцев и, возможно, даже на равных. Дело в том, что в XV – нач. XVI вв. Нюрнберг был геометрическим центром активной экономической жизни Европы, поддерживавшим прочные торговые связи с Венецией, Лионом, Мединой-дель-Кампо, Лиссабоном, Антверпеном, Краковом, Варшавой[675]. Итак, хотя венецианцы и закольцевали маршрут галей (Венеция – Левант и Венеция – Фландрия), но сухопутная торговля между Венецией и Антверпеном сохранилась. Правда, теперь она осуществлялась не через ярмарки Шампани, а через родину Штангелинов. Интересно также, что на чужбине между немцами сразу же возникали тесные контакты. Одним из фидеикомиссаров составившего свое завещание в Тане 1 июня 1436 г. немца Альберта de Crunut, сына покойного Дирха (testamentum Alberti teutonici) должен был быть Генрих Штангелин[676]; при этом надо отметить, что если Штангелин имел идентификатор «из Нюрнберга», то немец Альберт был постоянным жителем или даже, возможно, гражданином Венеции из прихода св. Аполлинария[677].

Consalnus de Sybilia – это Гонсалес из Севильи[678]. Испанские купцы торговали на Леванте, и неудивительно, что один из них очутился в Северном Причерноморье.

В 1-й пол. XV в. в Тане было уже несколько католических церквей. Церковь святого Марка[679], существовавшая еще в начале XV в.[680] или даже раньше, кажется, была единственной из них, расположенной внутри венецианской фактории. Церкви святой Марии и святого Антония[681], скуола при которых существовала еще в начале XV в.[682], а также церковь святого Франциска располагались в генуэзском квартале[683]. Такая сравнительно большая «религиозность» генуэзцев наталкивает на определенные размышления. Дополнительную пищу для них приносят следующие факты. Во-первых, как было сказано выше, большинство церквей (по крайней мере две латинских, одна греческая, см. ниже, а возможно и армянская) находились в генуэзской фактории. Во-вторых, самые частые упоминания и самые большие суммы заслуживает в завещаниях венецианцев не «национальная» церковь св. Марка; чаще и больше всего завещают на помин души генуэзской церкви свв. Марии и Антония, а также «на мессы святого Григория» брату Антонио де Леонардо Дзердоне, живущему в генуэзском квартале и имеющему там дом[684] (тот факт, что он, будучи монахом[685], при этом имеет жену в Венеции[686], никого, во всей видимости, не смущает). В-третьих, и это самое удивительное, некоторые лица, не маркированные как генуэзцы и даже с большей степенью вероятности являющиеся венецианскими гражданами, завещают похоронить их в церкви в генуэзском квартале. В одном случае даже специально оговаривается пожертвование монахам братьям-генуэзцам[687]. В другом венецианский стипендиарий родом из Пармы просит похоронить его в храме, находящемся в генуэзском квартале[688]. А черкес Судон, сына покойного Токари, завещает венецианской церкви св. Марка 10 безантов, а церкви св. Франциска в генуэзском квартале – 30 безантов[689]. Антонелло из Пармы завещает, чтобы его похоронили в храме св. Марии в генуэзском квартале[690]. Вероятно, имеется в виду часто упоминающаяся генуэзская церковь св. Марии и св. Франциска[691]. Впрочем, обострения отношений между гражданами двух торговых республик могли, видимо, отражаться и на религиозной жизни. Так, некий Джованни завещал похоронить себя внутри хора этой церкви, на что отписал этой церкви пожертвование. Однако, если его не пожелают там похоронить, то он хочет быть похоронен в обычном для венецианцев месте, а деньги завещает венецианской церкви св. Марка в Тане[692]. И все же: в чем причина такой непатриотичности венецианцев (зачастую игнорирующих в завещаниях церковь святого Марка) и такой популярности среди них генуэзского духовенства и храмов? Это проблема, которую мы не можем решить на основании доступных нам источников. В Каффе и в Тане существовали монастыри бенедиктинцев, а в документах XV в. встречаются как францисканцы (Антонио Pelizario[693]), так и доминиканцы (другой брат Antonio, dell’ordine dei Predicatori[694]). Сам факт присутствия доминиканцев, а также весьма немалое количество храмов и духовенства недвусмысленно свидетельствует об активной миссионерской работе. Но свидетельств об их прозелитической деятельности и о латинизации у нас нет (см. ниже), и это – еще одна проблема, которая также пока остается открытой. Интересно также, что монастырь св. Михаила de Muriano, не находившийся, по всей видимости, в Тане, получает по завещаниям землю и прочую недвижимость в фактории[695].

Кроме пожертвований на храмы в Тане и в других местах и личные пожертвования на мессы и на помин души священникам и мирянам очень часты распоряжения потратить ту или иную (часто довольно значительную) сумму на нищих (dispensentur in pauperibus)[696], на сирот (in pauperibus orphanis)[697], на милостыню хлебом, вином и мясом для нищих (helemosina de pane, vino et carnibus pauperibus)[698], на паломничество за душу завещателя (mitatur ad sanctum Antonium in Viena pro anima mea; detur uni vel une qui vadet ad Sanctem Franciscum de Sisio; ad sanctum Iacobum in Galizia)[699], на нуждающихся больных (in pauperibus infirmis)[700], на нищих приюта св. Лазаря, видимо – в Венеции (in pauperibus Sancti Lazari)[701], на бедных сирот и девушек на выданье (in pauperibus egenis orphanis et virginibus maritandis)[702]. Также некоторые завещатели не ограничиваются обычными мессами «св. Марии и св. Григория»; так, один из них завещал отслужить 5 месс (святым апостолу Иакову, Иоанну Крестителю, Иоанну Златоусту, Анне и Сусанне)[703]. Иногда встречается пожертвования денег, движимого и недвижимого имущества делаются за совершенное зло (pro male ablatis, per mal tolesto)[704] или просто на помин души, безо всякой мотивировки[705]. В целом на мессы и на помин души выделяют деньги все завещатели. Наоборот, отказ выделять деньги на дела милосердия несмотря на предложение нотария сделать это специально упоминается и привлекает внимание[706]. Надо также отметить, что все завещатели очень четко различают сумму, даваемую нотарию за работу (причем в таких случаях он именуется обезличенно: «notarius suprascriptus») и сумму, даваемую ему на помин души (в таком случае в остается в стороне и не упоминается его должность нотария, но подчеркивается священнический сан и личные отношения с завещателем: «domino presbytero Nicolao, patrino meo, ut oret Deum pro anima mea»). В тех случаях, когда эти два даяния соединяются (при этом все же оговаривается, что сумма дается как за составление акта, так и на помин души) мы, видимо, имеем дело с заезжими людьми. Интересно, что в нотариальный акт порой может вставляться формула клятвы. Бальдассаре, сын покойного Марко из прихода св. Петра de Castello клянется: «Deus sit non tetegi unum asprum et pro dicta societate expendi multos denarios ut apparet aliquibus scripturis»[707].

ГРЕКИ. Наш источник подтверждает предположение насчет того, что греки не только посещали Тану, но многие и постоянно проживали там[708]. Греки издавна тесно сотрудничали с латинянами в торговых делах в Тане[709]. По актам Б. Бьянко не менее 5,5% жителей венецианского поселения, отраженных в документах, составляли греки (в 1359 – 1360 г. их 27 человек). Это была вторая по численности, после итальянцев, этническая группа[710]. Так на бумаге и в XIV, и в XV в. В реальности, возможно, греки были даже многочисленнее итальянцев, ведь нотариальные акты (даже когда они более разнообразны по составу, чем у нас) вряд ли в равной степени и равным образом отображают и итальянцев, и неитальянцев. А кроме того надо заметить, что латинские когномены не всегда обозначают итальянцев или вообще западноевропейцев (имели место смешаные браки, освобождение рабов с получением при манумиссии когномена бывших господ). Яркий пример тому – Костас из Кустицы, который в реальности был греком (см. ниже). В то же время, греческое родовое имя, видимо, всегда или почти всегда определенно свидетельствует об этносе и православном вероисповедании носителя имени.

Бьянко упоминает об отдельной contrata Grecorum[711], греческом поселении близ венецианской фактории. Среди документов Кристофоро Риццо и Донато а Мано упоминаются 7 греков-жителей самой Таны, 1 – Каффы, 8 – Кандии, 4 – Ретимно на Крите, 3 – Корона, 5 – Модона, 2 – Негропонта (Эвбеи), 1 – Кефалонии, 2 – Патр, 4 – Константинополя, 1 – Тенедоса[712]. Мы имеем дело с несколькими людьми, но, если принять во внимание, сколь ограниченна доступная нам выборка документов, то придется сделать вывод: количество греческих купцов (а эти люди в основном – торговцы) в Причерноморье в частности и на торговых путях в целом было значительно. И это – дополнительный аргумент в пользу того, что как на собственно византийской территории, так и в городах Латинской Романии XIII – XV вв. сохранялся и продолжал развиваться достаточно многочисленный и пестрый по составу торгово-предпринимательский слой[713]. Греки компенсировали торговые связи Запада и Востока в годы смут и противостояний Венеции и Генуи, Венеции и Золотой Орды, Венеции и империи Палеологов[714]. Греки никогда не фигурируют как рабы в Тане, одном из основных центров работорговли[715]. Связи итальянцев с греками и частотность контактов были значительными. Были выявлены многие случаи конкубината венецианцев со своими служанками и случаи так называемого временного брака с гречанками «по контракту», особого феномена Латинской Романии[716]. Причем если спроецировать межэтнические отношения греков и латинян в Крыму и на Тану и Приазовье в целом (что, скорее всего, вполне правомерно), то мы получим новые свидетельства интенсивности контактов и культурного влияния при отсутствии латинизации. Так, в Солдайе рядом с латинскими граффити (и при их численном доминировании) находятся греческие[717]. Значит, были тесные контакты и не было сознания полной отделенности в религиозном плане, в то же время, ни о какой латинизации не может быть и речи; по крайней мере, такой тезис обрел прочные позиции в историографии. Л. В. Фирсов, например, утверждает, что на всем Южном берегу Крыма (в отличие от Феодосии и Судака) нет даже латинских эпиграфических памятников, а также что пребывание латинян вообще не отразилось на крымской топонимике (имеется в виду не само отсутствие латинских топонимов, а то, что они не закрепились среди местного населения и стали достоянием истории после ухода итальянцев)[718]. С этим можно поспорить; так, например, итальянским по происхождению является топоним Кацивели (chastello vecchio), но это исключение не отменяет правила: при всей интенсивности контактов между итальянцами и греками латинизация местного православного населения как в Крыму, так и в Приазовье если и имела место, то вряд ли была значительной.

Данные, касающиеся Зихской православной епархии в Приазовье немногочисленны. В Тане, в отличие от Каффы[719], не было православных монастырей; вряд ли в XV в. велась какая-либо миссионерская деятельность. Но еще с XIV в. в источниках встречаются упоминания о греческой контрате, несомненно, сосредоточенной вокруг храма[720]. Греческие источники (акты Константинопольского патриархата) свидетельствуют, что в каноническом отношении греческий приход в Тане, не позднее, чем с 1340-х гг., подчинялся митрополиту Алании, чья резиденция с 1400-х гг находилась в Трапезунде[721]. В первой половине XV в. в Тане существовал греческий храм св. Николая и греческое кладбище[722]. В нотариальных актах 1430-х гг. нет упоминания об этом храме, зато упоминается греческая церковь св. Иоанна в генуэзском квартале[723] и греческий священник папа Татули[724]. А вот в 1451 г. папа Татули снова упоминается как священник, служащий в приходе святого Николы[725]. Надо отметить, что разделение церквей не мешало латинянам оставлять деньги на помин души греческому приходу, а грекам – жертвовать часть своего имущества в латинские храмы Таны[726]. Так, в завещании грека Маноли из Кандии от 9 ноября 1430 г. 4 латинских церкви (видимо, расположенные на Крите; ни одна из них не упоминается в связи с Таной) получают 1/2, 20, 1/2 и 1/2 дукатов, а пресвитер Николо де Варсис – 2 дуката на помин души[727]. В завещаниях как греков, так и латинян часты пожертвования храмам вне Таны (в Романии или в Италии) и в других завещаниях[728]. Конфессиональный барьер между греками и латинянами, видимо, представлялся обеим сторонам довольно незначительным. То же, как мы выясним дальше, было справедливо и по отношению к армянам.

Итак, формально греки составляют меньше 4% процентов в документах Варсиса и Смеритиса. Но эта цифра, скорее всего, обманчива. Ниже мы покажем, что, в отличие от обновляющегося итальянского населения фактории, греки и, возможно, православные татары составляли, скорее всего, костяк постоянного населения Таны. Их процент среди населения, прослеживающегося в Тане на протяжение десятилетий, значительно превышает их процент на синхронном срезе за краткосрочный период. Кроме того, они весьма активны, состоятельны и вовлечены в торговые операции. Например, акты Донато а Мано сообщают о покупке участка православной семейной парой – Йолмелих и Михали Митриоти[729]. Более чем через 10 лет та же Йолмелих, уже вдова, составляет завещание и, кстати, упоминает в нем и греческий приход св. Иоанна, и папу Татули. Значительность греческой общины в Тане подтверждается и тем, что из всех этнических групп латиняне чаще всего предпочитают вступать в контакт с греками. На этом фоне тот факт, скажем, что татарин Эдельмуг стал кунаком Барбаро[730], выглядит скорее как исключение, чем правило. Если же это и было достаточно частым феноменом, то он, по крайней мере, находит слабое отражение в завещаниях. Видимо, греки имели тенденцию чаще прочих вступать в смешанные браки. Мы можем только на материале наших актов привести еще один пример смешаного брака (кроме Михали Митриоти и Йолмелих), где одна сторона была греческой – это Марнахатон и Джованни[731]. Интересно также, что упомянутая Йолмелих не знает ни латыни, ни итальянского (хотя, скорее всего, знает и татарский, и греческий) и вынуждена при составлении завещания прибегать к услугам переводчика курии Таны Борано Тальяпетра. Нас вряд ли удивит то, что жена (или, вернее, в 1430-е гг. уже вдова) греческого купца, татарка родом, не знает европейских языков. Интересно другое: это не мешает ей быть прочно интегрированной в социальную среду Таны, в том числе и итальянскую[732]. Встает вопрос: не был ли греческий, а не итальянский, lingua franca для обитателей Таны?

Все сказанное дает еще одно основание для пересмотра старой точки зрения о пассивности византийского купечества в XV в. Тана являлась одной из привилегированных зон торговли византийских купцов и их сотрудничество с венецианцами имело постоянный и взаимовыгодный характер[733]. Данные нотариальных актов подтверждают тезис С. П. Карпова о том, что греческое население венецианской (как и генуэзской) фактории в устье Дона в средние века всегда было значительным, а отношения как с властями Таны, так и с латинским населением факторий отличались стабильностью и прочностью. Как и в других местах латинской Романии, греки Таны ощущали себя пусть младшими, менее богатыми, но важнейшими партнерами итальянцев, их союзниками перед лицом постоянной угрозы татарских и иных нападений[734].

ЕВРЕИ: Несмотря на неоднократные упоминания Джудекки[735] (иудейского квартала) как в нотариальных актах Варсиса и Смеритиса, так и в «Путешествии в Тану» Барбаро, а также на то, что у Бадоэра в Константинополе зафиксировано 29 купцов-евреев (6% или даже больше от общего числа), нам не удалось идентифицировать как еврея ни одного из упомянутых в актах людей. И это при том, что в актах нотариев начала XV в. они встречаются очень часто. Почему? Потому что там – преимущественно торговые сделки, а у нас – почти исключительно завещания. Очевидно, в личных делах европейцы предпочитали не иметь дела с иноверцами. Мы и дальше будем сталкиваться с этим феноменом. Назовем его сдержанной ксенофобией (курсив мой – Е. Х.)

АРМЯНЕ. Армяне не упомянуты в актах. Однако мы располагаем интересными данными по межэтническим и межконфессиональным отношениям греков с армянами в более ранний период. Бенедетто Бьянко упоминает в 1359 г. армянскую судебную курию в Тане[736]. С 1347 / 49 по 1356 г. продолжался конфликт трех священников Таны с митрополитом. Протопресвитер Михаил и два пресвитера Николай и Феодор представили Константинопольскому патриарху петицию об ущемлении их прав. Клирики Таны утверждали, что митрополит Симеон, получив ханскую пайдзу, преследовал их, стараясь, по-видимому, получить дополнительные деньги. Когда ему это не удалось, митрополит наложил интердикт на церковь Таны, вплоть до запрета совершать отпевания и крестить. Это привело к тому, что местные греки, ничуть не смутившись, стали обращаться в армянские храмы в этих целях[737]. Упоминания об армянской контрате есть в нотариальных актах за более ранний период[738]. Однако, к сожалению, наши акты не содержат ни одного явного армянина (обычно армян легко идентифицировать по именам; так, Ованес, в отличие от итальянского Джованни был бы Ivanixius, а не Iohanes и т. д.). И все же, хотя большей частью армяне жили в Каффе и Восточном Крыму, несомненно, что и они участвовали в торговле в Тане в 1-й пол. XV в.[739].

РУССКИЕ. Русское население Таны, о котором мало что было известно прежде, хорошо отражено в нотариальных источниках[740]. Связи с русскими землями были традиционными для Причерноморья[741]. В середине XIII в. там появилось русское население, бежавшее из городов Поднепровья, вероятно, под угрозой татарского разорения[742]. Присутствие славянского населения в Подонье с XIII в. стало общим местом в историографии[743]. Согласно Рубруку, в Солдайе русские менялы участвовали в торговле шелком и пряностями с Востока, платя за них мехами и прочими товарами[744]. С другой стороны, хроники сообщают, что итальянские купцы производили торговые операции и в русских землях. Выходцы из причерноморских факторий – «фряги» жили в Москве, где в XIV – XV вв. действовала корпорация купцов-«сурожан», специализировавшихся на торговле с венецианскими и генуэзскими факториями Северного Причерноморья[745]. Итальянские торговцы и ремесленники порой оседали в Москве и оставались в ней на постоянное жительство[746]. Уже при Дмитрии Донском фиксируется пребывание в Москве некоего Андрея Фрязина, которому была пожалована область Печоры[747]. Мы полагаем, что, поскольку в 1-й пол. XV в. еще не приходится говорить о политических контактах Московского государства с Италией (они установятся только при Иване III с папским двором и с Венецией, тогда же в Москве появляется постоянная итальянская фактория[748]), пребывание итальянцев на Руси обусловлено только экономическими мотивами. Естественно, был и обратный процесс – путь по Дону, по которому между Причерноморьем и Московской Русью шла торговля (главным образом, пушниной). В изученных нами нотариальных актах фигурируют четверо русских (из них трое – рабы). Вероятно, русский знал переводчик курии Борано Тальяпетра. Здесь, правда, возникает новая проблема. Московитов в итальянских документах и на картах традиционно называют «rutheni» или, реже, «rubei» (см. выше). Каждый же из четверых русских, встреченных нами в актах Варсиса и Смеритиса, маркирован как «russius», что обозначает литовского русского. Возможно, их могли смешивать с русскими из Польского королевства, но с московитами – вряд ли. Эти русские – рабы, скорее всего, захваченные в плен во время небольших (и, соответственно, не отраженных в летописях), но, видимо, частых татарских рейдов в Великое княжество Литовское и на польские земли. Один из этих русских (Михайло) – свободный и даже сам владеет рабами; впрочем, возможно, он был вольноотпущенником. Итак, московитов, которые ходили торговать по Дону и доходили до Каффы, Трапезунда, Самастро, Константинополя, в актах обнаружено не было. Это, впрочем, совсем не означает, что они не посещали Тану – просто у проезжих купцов не возникало необходимости надолго задерживаться в фактории; следовательно, они не попадали в нотариальные акты и лишь в силу этого выпадают из нашего поля зрения. Однако через Тану пролегал путь в Константинополь для ряда русских иерархов (митрополита Пимена и др)[749]. Русские (как купцы, так и вольноотпущенники) часто вступали в смешанные браки с латинянами. Эти смешанные браки (правда, за более поздний период – сер. XV в.) подробно исследовался С. П. Карповым на материале актов венецианского нотария и канцлера Таны Пьетро Пеллакана[750].

ГОТЫ. Ни в одном из нотариальных актов нами не было обнаружено лиц, обозначенных как готы или на готоаланы. Однако не вызывает сомнений, что они составляли определенную часть населения Северного Причерноморья и, должно быть, жили и в Тане. Барбаро описывает случай, когда он встретил готов, которые говорили по-немецки («gothi parlano in todesco»)[751], а его слуга-немец понимал их так же, как если бы житель Фриуля говорил с флорентийцем. Есть свидетельства других (в том числе более поздних) источников о том, что готы не только все еще оставались в Причерноморье, но и долго (вплоть до XVI – XVII вв.) сохраняли свою идентичность, язык и, в собственно Готии, хозяйственный уклад. Как говорилось выше, готы были виноградарями. Видимо, Рубрук подразумевает под «сорока замками» не Кырк-Ор[752], а замки Южного берега Крыма, яйлы и предгорий, как раз заселенные готами; этого же мнения придерживался и В. Гейд и пр.[753]. Более того, готы, видимо, не только сохраняли