Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка

МАТЕРИАЛИЗМ. Материализмом называется, во-пер­вых, такой взгляд на вещи, по которому все духовное, сверхчувственное, считается вымыслом, по которому че­ловек есть не что иное, как усовершенствованное живот­ное, не имеющее иной цели, кроме удовлетворения своих телесных потребностей, но отличающееся от прочих жи­вотных искусством умножать и утончать эти потребности, предвидеть их и удовлетворять им с расчетом и сообра­жением. Само собою разумеется, что этот взгляд свойст­вен всякому неразвитому и грубому человеку. Внешний мир, видимая, чувствуемая природа поражает его преж­де всего; он необходимо знакомится с нею, привыкает к физическим явлениям и научается даже объяснять их. Многие навек остаются с таким ограниченным взглядом, не подозревая, что кроме явлений, познаваемых телес­ными чувствами, есть явления духовные, которые не за­нимают пространства, которых нельзя ни измерить, ни ощупать, которые не поддаются ни зрению, ни слуху, ни обонянию, ни вкусу. Таковы, например, явления нашего воображения, памяти, ума, воли и т. д. [...] Это название [материалистов], по-настоящему, идет только к таким лю­дям, которые размышляли равно и о материи и о духе и уверились, что в мире нет ничего, кроме материи (стр. 125-126).

МИСТИЦИЗМ. [...] Мистицизмом называется целое учение, которого сущность заключается в убеждении в недостаточности обыкновенного пути познания (посредст­вом анализа и синтеза) и в возможности другого, высшего познания, которое открывает нам мир тайны. Мистицизм в этом смысле есть величайшее заблуждение, существую­щее с незапамятной поры и более всего препятствующее успехам человеческого ума. Всего неосновательнее в нем то, что, отказываясь от обыкновенного пути разума, мистики хотят, чтобы мы считали в высшей степени разумным то, что создает их воображение, что не основано на опыте, что противоречит всем убеждениям разума. Нель­зя не согласиться, что человеческое познание ограничено, как и все человеческое; но как бы ни был слаб наш разум, все-таки мы не можем иметь убеждений, противоречащих

.152

его доводам. [...] Мистицизм есть система нелепая и сама себе противоречащая (стр. 146—147).

МОДА. Свойство природы человеческой, многообра­зие ее требований, постоянное их развитие, неподавимое никакими формами общежития, хотя бы оно было осно­вано на безусловных началах квиетизма [...], побуждая человека к вечному прогрессу и движению, делает для него опостылыми издавна установленные формы быта общественного; заставляет его не довольствоваться од­нажды придуманными способами удовлетворения его по­требностей, но заботиться непрестанно об отыскании новых, более соответственных с его природою (стр. 149). МОРАЛЬ. Принимая в смысле нравоучения, есть со­вокупность правил, признаваемых за истинные в извест­ном обществе (или между последователями ее учения) и служащих для руководства при определении практи­ческой годности человеческих деяний. Истинная мораль, или нравоучение, — одна; ею может быть названа только та, которая выводит свои положения не из многих пред­положений априорических, по-видимому, необходимых для успокоения духа человеческого, но из опытного ис­следования природы человеческой и строгого анализа всех ее потребностей, — та, которая, не отвергая ни од­ного из ее, по-видимому, противуположных, но тем не менее нормальных (см. это слово) требований, ставит в священную обязанность всякому человеку всестороннее их развитие. Таково должно быть истинное человеческое нравоучение. Но от него весьма далеко отстоит большая часть нравоучений, имеющих силу в различных общест­вах. Так, положительных моралей, или нравоучений, бес­численное множество, и все они изменяются соответст­венно местным религиозным, политическим и социальным убеждениям и вообще направлению духа времени и общественного развития. Отличительная черта всех поло­жительных нравоучений, преимущественно основы­вающихся на религиозных учениях, есть односторонность, или исключительность и нетерпимость. Главнейшие нрав­ственные учения были: рационализм, эвдемонизм, стои­цизм, материализм, модерантизм и др. (стр. 165).

НАТУРАЛЬНЫЙ И НАТУРАЛЬНОСТЬ. Все явле­ния в природе совершаются соответственно определен­ным законам. Законы эти для разных родов существ или предметов различны; этими-то, так сказать, специаль-

ными законами и определяются формы жизненного раз­вития разных существ природы. Для означения соот­ветственности их жизненного развития с таковыми специальными законами употребляются слова натураль­ный и натуральность. Первое выражает собственно, что такой-то предмет соответствует вполне в формах своего развития этим законам, второе означает вообще самую идею таковой соответственности, без отношения к ка­кому-либо определенному предмету (стр. 184—185).

НАТУРАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. Это выражение во­обще употребляется для означения состояния какого-либо предмета, соответственного с законами его природы. В этих случаях оно заменяет слово природный и естественный. В смысле более тесном выражение «натуральное состоя­ние» употребляют для означения естественного и перво­бытного состояния человечества. [...] Нам, их потомкам, разубежденным действительностию и опытами в их за­блуждениях, может показаться смешным то, что они, худо поместив их идеал благосостояния человеческого, хотели вместить в рамки прошедшего грядущее разви­тие человечества, влить живое и живущее своей органи­ческой жизнью в мертвые формы отжившего, приняли мертвое за тип совершенства для всего одаренного жизнью. Они забыли, что в природе ни для чего нет полных по­вторений, нет воскрешения, полного воспроизведения форм, однажды отбывших свою чреду. К распространению такового понятия о натуральном состоянии человечества всего более содействовал Ж. Ж. Руссо. [...] Жизнь всего в природе обнаруживается и действительно состоит в бес­прерывном преобразовании внешних форм, замене одних явлений другими. В этом смысле все, одинаково мысля­щие с Руссо, правы, утверждая, что преобразование об­щественного быта соответственно требованиям природы человека безусловно нужно и что оно действительно по­степенно происходит вследствие самого развития общест­венного быта, и совершение этих преобразований в нем есть sine qua non ' для самого его существования. Но они неправы в том отношении, что утверждали, будто бы тип, идеал, первообраз общественного благоустройства и чело­веческого счастия должно искать в мире прошедшего, а не в будущем. [...]

НАТУРАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ - иначе философия природы. Введение этого названия, как бы для означения

особой науки, принадлежит Ньютону. Эта наука уже предполагает заранее установившимся правильное фило­софское воззрение на природу [...], 'собственно говоря, философия природы есть не что иное, как всестороннее, систематическое представление или стройное прослеже-ние этого воззрения на природу во всех ее явлениях, или наука о природе в обширном значении этого слова. В этом смысле оно противуполагается простому, наглядно­му, эмпирическому ведению природы и вмещает в себя самую философию (стр. 189—191).

НЕОЛОГИЯ. [...] И не стратегии и тактике Наполеона, а силе сжатого пара суждено преобразить землю и возвы­сить человечество!

[...] Развитие жизни в природе постоянно вносило в мир явлений действительных новые, сравнительно лучшие и совершеннейшие формы для своего обнаружения [...] беспрерывность нововведений, новизны, но во в водитель­ства была внешним выражением жизненного принципа в природе и что жизнь сама в себе есть не что иное, как ежемгновенная неология. Остановись это преобразование, эта замена одних форм обнаружения жизни другими, пре­кратись неология, — тогда помертвение будет уделом всего сущего. Если для жизни природы безорудной sine qua non будет беспрерывное изменение ее форм или внешних знаков ее обнаружения, то этот общий закон преобразования форм будет иметь еще большее значение относительно разумной стороны человека, наиполнейшее свое обнаружение он должен и будет иметь в сфере чело­веческого мышления и творчества в обширном значении этого слова.

Язык вообще, как совокупность известных знаков, принятых для обозначения определенных проявлений или требований, как духовных, так и материальных, при­роды человеческой, должен неизбежно подчиняться сему закону и органически развиваться и преобразовываться соответственно развитию человечества. Высший идеал, к практическому осуществлению которого следует стре­миться языку как знаку, как материальной оболочке мысли, — это точная и верная даггеротипировка мысли во всех ее многообразных изгибах и положениях, столь совершенная и полная, чтоб форма являлась вполне со­ответствующей содержанию, так, чтоб при виде ее не ос­тавалось никакого недомека в самом содержании. Разви-

тие нравственное, промышленное и политическое какого-; либо народа, братское и дружественное его общение | с другими народами необходимо вносят в средину его вседневного быта (общественного) новые потребности, для обозначения которых, как фактов действительных, безусловно необходимо введение в язык новых слов (стр. 214-215).

НЕОХРИСТИАНИЗМ. [...] Религия не есть явление случайное, но необходимое и неизбежное в разумной жизни человечества, не выдумка чьего-либо досужего во­ображения, но выражение действительного требования определения причинности явлений; она есть не что иное, как миросозерцание, соответствующее различным степе­ням умственного развития различных народов (стр. 221).

НОРМАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. [...] Выражение «нор­
мальное развитие» или «нормальность развития» без боль­
шой ошибки может быть употреблено вместо «нормаль­
ное состояние», ибо в понятии о состоянии предмета
всегда заключается понятие о постепенности его раз­
вития. ·

Нормально развитым человеком обыкновенно назы­вают того, в котором все силы его природы, все страсти, гармонически развитые, являясь вполне свободно-деятель­ными, пробуждая его к деятельности, непосредственно ведут его к исполнению его высокого назначения. Таковое нормальное развитие, всего менее зависящее от лица, им пользующегося, всегда предполагает определенную массу средств, доставленную обществом для удовлетворения нужд человека (minimum de l'existence), без которой акт его жизни или жизненного развития являлся невозмож­ным, так что нормальность развития или нормальное состояние человека находится не только в связи, но и в полной зависимости от нормальности развития самого общества.

Нормально развитым, или благоустроенным, общест­вом — обществом, находящимся в нормальном состоя­нии, —· будет то, которое доставляет всякому из членов своих средства для удовлетворения их нужд пропор­ционально потребностям и поставляет всякого человека в такое положение или отношение к целому обществу, что он, предаваясь вполне влечению естественных,своих побуждений, нисколько не может нарушать гармонии общественных отношений, но будет деятелем, не только

полезным самому себе, но и целому обществу без само­заклания личности.

Человечество тогда только можно почесть достигшим нормального развития или состояния, когда дух единства и единения проникнет всех людей. [...] Когда физические и нравственные силы отдельного человека достигнут апо­гея их возможного развития и для человека вообще на­станет пора самосознания,- самозакония, общности и общительности; когда человек войдет в непосредственное общение с природою и все люди в совокупности явятся полными властелинами живых и действующих сил ее (земли), и они будут покорными орудиями человеческого произвола; когда все, что считается трудом удручающим, отвратительным [...] обратится в источник непосредствен­ного наслаждения жизнью (стр. 238—239).

НОВАТОРСТВО. [...] Масса действующих сил в при­роде от вечности постоянно одна; разнообразие явлений, в ней замечаемое, есть не что иное, как произведение мно­горазличной комбинации этих постоянно действующих сил природы. Эти положения новейшая наука признала истинными и положила в основу своего миросозерцания. Из них прямым выводом будет утверждение, что в при­роде нет и не может быть ничего совершенно нового, то есть такого, чего прежде не существовало под другими формами, и что все вообще изменения природы (состоя в перестановке действующих сил) имеют значение только относительно известных, определенных точек мироздания, мысленно принятых за неподвижные и за точки опоры для обозрения мира и его явлений. [...] Чем полнее, ра­циональнее будет акт новаторства, чем наибольшее коли­чество действующих сил в природе обнимет он и приведет' в движение, тем многообразнее может быть и будет соче­тание действующих сил, тем чудеснее, поразительнее и разнообразнее должны быть результаты новаторства, тем наибольшее противудействие он должен встретить в прежде установившемся сочетании сил. Чем важнее будет новаторство в сфере быта общественного, тем боль­шее количество интересов оно должно потрясти, тем наи­большую реакцию встретить в нравах общественных, так что сила противудействия новаторству будет находиться в прямом отношении к его полезности. Примером нова­торства истинно социального может служить реформа Петра I. [...] Примером смелого новаторства в быте обще-

ственном могут служить системы Овена, Сен-Симона, Фурье (стр. 247-248).

НОВАЦИЯ (novation). [...] Иногда новацию (обновле­ние) употребляют вместо реформа (изменение), но этим отнюдь нельзя заменить революцию (преобразование); ибо понятие, представляемое словом «новация» — и «нов-ление» и «подновление»,— заключает в себе представле­ние об изменении или преобразовании, произведенном в данном предмете с целию привести его в прежнее нор­мальное положение [...] и чрез то увеличить его прочность и срок его целесообразного существования. Действительно, в идее реформы также заключается представление об из­вестном преобразовании, менее касающемся основных, существенных начал какого-либо общественного учреж­дения, нежели второстепенных, т. е. преобразования форм, а не сущности (стр. 250).

ОБСКУРАНТИЗМ. В человеке или для человека пол­нота и степень совершенства знания и самосознания есть основа и залог его действительного могущества. Без все­знания всемогущество неудобомыслимо. [...] Отсутствие солидарности [...] в жизни общественной, раздельность и противоположность интересов отдельных лиц были главными возбудителями эгоистических стремлений в сердце человеческом. Эгоизм не замедлил внушить людям мысль о обращении знания исключительно в пользу своей личности и важность его утайки от других. [...] От созна­ния или уверенности, что знание есть основа могущества человека, легко сделать заключение, что его следует скрывать, дабы другие чрез его приобретение не сдела­лись тоже могущественными и не получили возможности быть для доставателей им могущества (знания) гибель­ными чрез это самое могущество. [...] Обскурантизм во­обще составляет важную составную часть во всяком ре­лигиозном или теократическом властительстве, или правлении: примером этому могут служить египтяне и другие народы древнего и нового мира (ламаизм, Ки­тай). [...]

Новейший обскурантизм, подобно древнему, считает образованность тайной монополией, которой подобает исключительно пользоваться тесному кругу счастливцев, избранных, а что народ следует оставить в совершенном неразумии и неразумении всего того, что может касаться его интересов. [...] Обскурантам кажется почетнее влады-

чествовать над рабами и кретинами, чем над действитель­ными людьми, одаренными сознанием. [...]

В сфере общественного образования он проявляется гонением на философию и вообще на все те науки, где может или должен вообще рассматриваться человек, как человек, без отношения ко времени и месту, и где пока­зывается солидарность [...] зависимость благосостояния частного от общего, и наоборот, и на все то, что убеждает человека в необходимости дружеского, братского между собою общения (стр. 257—261).

ОДА. [...] На пути всякого развития необходимы край­ности: мысль, пока она не обошла своего предмета со всех сторон, попеременно увлекается то той, то другой сторо­ной; в этих-то уклонениях и состоит процесс развития. В первый период жизни неделимого общества или целого человечества чувство, не сдержанное мыслию и усиленное фантазиею, царствует вполне. Весь мир, еще неузнанный, непостигнутый, следовательно, полный чудес, поражает воображение и сильно возбуждает чувство. Порыв взвол­нованного чувства изливается из души свободно, горячею струею. И все, каждый неделимый предмет, каждое от­дельное явление в тот период может быть источником такого сердечного излияния, предметом первобытной, естественной оды.

Далее пробуждается мышление: отдельные предметы и частные явления обобщаются, возводятся в отвлечен­ные понятия. Воображение, освещенное мыслию, пора­жается реже, ибо бесконечное множество предметов и явлений, сливаясь в понятия, так сказать, входят в опре­деленные сферы. Естественно, что в дальнейшем ходе по этому пути мысль временно должна была увлечься в синтетическую крайность, впасть в так называемые «общие места». А между тем первый шаг ее деятельности отозвался везде, следовательно, и на произведениях слова: свободные создания воображения частных лично­стей возводятся в общие понятия, образуются роды сло­весных произведений и их теории. Но и здесь — тот же закон уклонения: создание мысли — теория, переходя в крайность, превращается в догматику, в неподвижные правила. [...]

Но мысль по существу своему не может оставаться в покое. Она, наконец, отказывается от невозможного, спускается на землю и принимается за строгий разбор

того, что ей доступно, что у ней, так сказать, под руками. Это — период разумно-положительный, период анализа. Перед силой анализа рушатся прежде установленные на­чала; авторитет, общие места, догматика исчезают. Вера остается за тем, что разобрал и одобрил разум; восторг возбуждается тем, чем сознательно поражен разум. Недо­ступного уже нет для мысли: для нее осталось одно чудо — «начало всех начал», но она от исследования его отказалась однажды навсегда; все же прочее ей до­ступно, доступно ее разбору. Как бы ни было материально громадно явление, разум отыщет его исходный пункт, разложит на составные начала, — и громада распадется. События, деяния человеческие тогда только поразят мысль и пробудят восторг, если в них лежит глубоко разумное начало (стр. 268—269).

ОРАКУЛ. [...] При первом воззрении на мир человек во всем видит сверхъестественное: природа является бо­жеством, или, лучше, всякий предмет представляется жилищем божества; всякое явление природы — непосред­ственным действием божества. Эти обоготворенные пред­меты, эти фетиши [...] окружают человека отовсюду: он сталкивается с ними на каждом шагу. [...]

Но вместе с успехами человека в деле естествознания таинственная завеса, скрывавшая причины явлений, мало-помалу спадает с очей его, неразгаданное стано­вится понятным, чудо признается простым, натуральным фактом, одним из проявлений жизни природы; в нем ищут уже не откровение божества, не предтечу труса, потопа и нашествия, иноплеменных, а стараются узнать, удобоприменяем ли он к практической жизни человека и какое значение может иметь в сфере его деятельности; а идея о божестве считается понятием условным. [...]

Но всякое явление природы имеет узаконенную про­должительность, свое начало и свой конец; закон мировой необходимости очевиден... Поэтому во все времена чело­вечеству оставалось только бороться с враждебными (т. е. в известный момент проявляющимися таковыми) явлениями природы, приискивать разумные средства для противодействия им и предупреждения их. Поэтому всего важнее для человека знать предопределенный ход, про­цесс явления, ему угрожающего, одним словом, знать критический момент жизни (о котором можно заключать только по данным, взятым из прошедшего); короче, ему

желательно узнать грядущую судьбу свою, «попытать будущее». [...]

При настоящем состоянии науки подобная задача нередко может быть решена удовлетворительным образом. Притом та же наука показывает нам и пределы, за кото­рые не может проникнуть пытливое око нынешнего чело­века, исчисляет вопросы, которые мы должны завещать счастливому потомству, которому суждено дознать и ре­шить многое, чего не успело для него сделать настоящее поколение (стр. 307—309).

ОРАТОР. [...] Слово как орудие, как средство для выражения мысли, т. е. разумности, получило должное значение в обществе. В том только может быть развитым дар слова, чья жизнь полнее, богаче и разнообразнее, т. е. в ком происходит более явлений. Слово есть не что иное, как средство, как орудие для внешнего выражения или осязательного обнаружения таковых внутренних явлений природы человеческой. Знак может быть только для чего-нибудь; в природе, среди мировой жизни нет отри­цания, но только есть постоянное утверждение и положи­тельность. Знака для «ничего» не может быть ни в при­роде, ни в мысли человека. Слово, как знак, может озна­чать только то, что вошло в сферу внутренней жизни человека, и поэтому, разумеется, чем больше понято, чем больше перечувствовано, чем больше узнано и познано, тем значительнее будет запас для словесного обнаруже­ния. Тот только может говорить, у кого есть что выра­зить, есть что сказать (стр. 315).

ОРАТОРСТВО. [...] Человеку, взятому в отдельности, почти ничего невозможно совершить, но все возможно со­вершить в обществе и обществом. [...]

Человек как индивидуум,.поставленный лицом к лицу с природою, ничтожен. Человек же как род могуч, и одна только неизменяемость законов природы может быть гранью для его самозаконного развития. Для него, как для существа разумного, как обладающего сознанием законов природы, в мироздании нет ничего неподчини-· мого, нет ничего {сверхъестественного}, такого, чего бы не заключалось в его природе и из нее не развивалось: он сам для себя и микрокосм и макрокосм (стр. 319—320).

Для явления чего бы то ни было необыкновенного среди мировой жизни, среди жизни общественной потребно

особенное, новое и небывалое сочетание действующих сил или обстоятельств, приводящих в гальваническое сотрясе­ние все жизненные элементы. Только в часы великих по­трясений, переворотов, торжеств или бедствий обществен­ных, когда перестала преобладать инерция, когда все соки общественной жизни пришли в воспроизводительное бро­жение, тогда только возможно явление оратора — гла­шатая истин и нужд общественных, тогда только он мо­жет надеяться всяким звуком своего голоса возбуждать сочувствие в своих слушателях. Тогда только, когда обстоятельства этого требуют, может явиться он высоким и великим! (Стр. 323.)

ОРГАНИЧЕСКИЙ. ОРГАНИЧЕСКОЕ СУЩЕСТВО. ОРГАНИЧЕСКОЕ ТЕЛО. ОРГАНИЗМ. ОРГАНИЗАЦИЯ. Слово органический употребляется вообще как эпитет для обозначения существ, одаренных органами. В этом смысле оно может быть без ошибки употреблено для обозначения всех существ царства растительного и животного, начи­ная с чахоточного, ползучего мха, лепящегося на склоне камня, и восходя до человека — совершеннейшего про­изведения творческой всемогущей силы природы, для которого по его сознательности нет ничего не подчинимого в видимом мире. [...] В человеке на высшей ступени его органического развития действие на него внешнего мира является уравновешенным с воздействием его на внешний мир, и он чрез то может явиться, является и со временем, чрез сознание мировых законов, должен вполне соделатъся властелином и устроителем всей видимой природы, в ко­торой нет ничего ему неподчинимого как сознательному и самосознающему началу творческой деятельности. С своей же стороны природа и законы необходимости являются его властителями и определителями. В челове­ке, обладающем самознанием, вся природа является отраженною, как в микрокосме, и все ее жизненные си­лы — уравновешенными, как в высшем звене или венце ее зиждительной производительности. Все это входит в сферу явлений мира органического (стр. 341—342).

СПЕШНЕЕ

Николай Александрович Спешнее (1821 — 1882) — видный рус­ский революционер. Происходил из дворянской семьи. Закончил Царскосельский лицей, аатем учился на восточном факультете

 

Петербургского университета. В 1842—1846 гг. жил за гра­ницей, а по возвращении на родину вошел в кружок Пет-рашевского. Вместе с Петра-шевским пытался организо­вать тайное общество, но за­вершить это дело помешал арест. В 1856 е. был амнисти­рован. Ряд лет после этого жил на поселении, редактиро­вал «Иркутские губернские ведомости», был правителем путевой канцелярии Н. Му­равьёва-Амурского.

Вернувшись из Сибири, в период крестьянской реформы 1861 г. Спешнее занимался ли­тературной деятельностью. В философии придерживался материалистических взглядов, подвергал критике объектив­ный идеализм Гегеля, высоко ценил Заслуги Л. Фейербаха. Был знаком с произведением К. Маркса «Нищета филосо­фии». Спешнее — социалист-утопист, демократ-республиканец.

Фрагменты из трудов Я. А. Спешнева подобраны автором данного вступительного текста В. В. Богатовым по изданию: «Фи­лософские и общественно-политические произведения петрашев­цев». М., 1953.

[ИЗ ПЕРВОГО ПИСЬМА К. Э. ХОЕЦКОМУ (1847?)]»

Каменский² считает, что нельзя правильно понять вещи, если не представлять их себе сначала как следст­вия, результаты. Весь видимый мир, вообще весь чувст­венный мир есть не что иное, как результат. Понимать — это знать закон происхождения, а не знать его — зна­чит не понимать.

Это вытекает, в частности, из того, что он всюду превозносит философское понимание как единственное истинное понимание, которое для него всюду состоит в том, что мы понимаем закон, в силу которого вещи происходят из абсолюта; он заявляет, что всякая вещь есть не что иное, как форма, образование абсолюта, причем абсолют есть корень, основание бытия, содержание всех вещей, что сводится к следующему: все вещи суть не что иное, как действие абсолюта, результат его; все вещи происходят из

единого сущего, из чего-то такого, что мы называем абсо­лютом.

[...] Выражаясь в духе автора, мы назовем причину всех вещей абсолютом, который будет основанием всего, так что все будет продуктом абсолюта. Но не нужно осо­бенно напрягать внимание для того, чтобы заметить, что первая фраза не является простым определением, но выводом, сделанным посредством воображения из цепи гипотез, которые вам представляют, а именно, она предполагает, [!)] что вы уже знаете все существующие вещи; 2) что вы убеждены и можете доказать, что они все только продукт или результат, что они не всегда существовали; 3) что они могут иметь только одно осно­вание своего бытия, а не две, три или четыре причины, совместные или соединенные друг с другом. Все это вещи, которые невозможно объяснить и [которые пред­ставляют собой] совершенно несостоятельные гипотезы.

[...] Всякая метафизика имеет в своем основании не­доказанные и недоказуемые гипотезы. Всякая метафизи­ка стремится не изучить мир, а вообразить себе его про­исхождение. Всякая метафизика думает, что выводить абстрактно все следствия из одного произвольного прин­ципа, это значит доказать не только истинность гипотез, на которых покоится этот принцип, но и то, что этот прин­цип действительно представляет собою правильное поня­тие о реальности, о реальной вещи, существующей, хотя и невидимой, в то время как, согласно логике, выводить из гипотезы — это ни в коем случае не значит доказывать, а только поэтизировать. В выводах не больше истины, чем в принципе, и они, несмотря на свое разнообразие, ни в коем случае не могут превратить гипотезу, из кото­рой они исходят, в теорему или аксиому. Вообще метафи­зика понимает под «доказательством» нечто совершенно другое, чем то, что понимают под этим точные науки, логика и большинство людей. Всякая метафизика при­нимает абстрагирующую силу ума за шестое чувство, за второе зрение, которое открывает новый мир [...].

Она создала другой мир наряду с реальным миром, она, следовательно, идеалистическая и поэтическая. Вся­кая метафизика полагает, что закон происхождения реаль­ного мира является обратным абстрагирующему закону ума; это значит, что из концепции или абстракции более простой и более бедной определениями [можно восходить]

к более сложной и более богатой определениями. Всякая метафизика боится реальности, она считает действи­тельно реальным нечто иное, чем самое вещь (сущность, идею и т. д.); реальный мир есть для нее великий маска­рад, а ее фантастический мир — истинная реальность. Все это целиком противоречит здравому смыслу. Всякая метафизика принимает качества вещей за реальные су­щества, воплощенные в вещах, почти за их химические элементы. Всякая метафизика есть поэма, подавленная де­дуктивной логикой и фантастической химией. Она до­вольно двусмысленная вещь, которая не является ни под­линной поэзией, ни положительной наукой, которая обязана своим происхождением и существованием нена­сытному стремлению человека к познанию; не имея еще возможности все знать точно, он обманывает это стрем­ление, давая вместо истин гипотезы, подобно тому как заглушают боль посредством паллиатива (стр. 477—480).

Автор, будучи крайним спиритуалистом, рассматри­вает материю свысока, а материальное действие — как жестокую необходимость [.:.] и он никогда не поймет аб­солюта, который творит только материю.

Если его определение абсолюта, его тезис о законе аб­солюта, было получено априори, а не выведено из эмпи­рического познания истории, то почему же он должен останавливаться перед тем, чтобы допустить то же самое для абсолюта — природы и ожидать от опыта его подтверж­дения? Исторический закон соединения людей— это та­кой закон, который можно постигнуть только апостериори, путем изучения истории; тогда как априори, даже если не понимать силу закона, а созидание — без цели, можно прийти только к таким общим фразам, вроде следующих: эта сила должна иметь закон, это творение — свою цель, но какую именно? Ответ дает всегда опыт (стр. 482).

Для положительного человека всякая метафизическая система есть не более, чем поэма, гипотеза, возможность. Для метафизической головы всякая система, которая не объясняет всего происхождения всех вещей, ничего не стоит. И я удивляюсь, почему автор, будучи метафизи­ком, не применил к своей концепции абсолюта ту меру, которую он применил к концепции абсолюта, созидаю­щего только самого себя.

Но пройдем легко, как это делает автор, мимо этих трудностей и ограничимся человеческим миром, -= един-

ственным, который автор понял, как он полагает, до кон­ца, и единственным, который, он, быть может, изучил.

Мы еще находимся в довольно широкой сфере. Вы все ее знаете, это сфера науки, искусства, промышлен­ности, социальных форм, сфера ума, воображения, труда, истории, мир человеческого творчества, который далек от того, чтобы быть законченным, который в общем увели­чивается и развивается, хотя и медленно, на мой взгляд. Мы не знаем положительно начала, но мы знаем имена десятков людей, которые двинули вперед и науку, и промышленность, и общество, довели их до того состоя­ния, в котором они находятся сейчас, — мы знаем имена Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона, Гершелей, Ко­лумба, Кука, Дженнера, Дэви, Уатта, Фультона, Евклида, Архимеда, Лавуазье, Шекспира, Гёте, Шиллера, Байрона и, мой бог, сотни других имен людей, которые постепенно двинули вперед науку, создали произведения искусства, изобрели производственные процессы, имена исторических деятелей, которые один за другим изменяли социальные формы, тех, которые посвятили себя уничтожению раб­ства, тех, которые разбили феодализм и основали госу­дарство, и т. д. и т. д. Вы положительно знаете многие имена, и все же вы ошибаетесь, все это не больше, чем действие оптического обмана, научные и промышленные открытия, произведения искусства, социальные формы — все это продукт абсолюта, абсолюта «человеческой сущ­ности». Вот в чем в действительности состоит различие позитивной точки зрения от метафизической.

Наука, промышленность, искусство, общество — все это, конечно, вещи произведенные: они производятся каж­дый день, это созидание, которое происходит непрерывно, если только можно применять к ним в строгом смысле слова термин: созидание. Будучи следствиями,.они долж­ны иметь причину или причины; это созидание должно иметь своего создателя или своих создателей. Это произ­водится людьми; в особенности промышленность есть труд, в котором участвуют почти все живые люди; автор все это — научные истины, продукты производства, про­изведения искусства, общественные учреждения — пости­гает как единую сущность, как единое бытие, или орга­низм (потому что все они имеют сходное свойство — быть созданными посредством людей, как бы они ни отлича­лись во всех других отношениях), и таким образом при-

ходит к той мысли, что действующая причина всего этого одна, это абсолют, который он называет человеческим аб­солютом, бытие или скорее человеческая сущность, нечто похожее на великую душу. Реальные люди, которые жи­вут и умирают, мыслят и трудятся в поте лица своего, составляют только олицетворения, различения, воплоще­ния этой великой души.

Воплощение или вообще имматериализация было бы настоящим словом, которое передавало бы сущность мысли автора, потому что автор представляет себе реального человека как двойное существо, как два существа, из ко­торых одно заключено внутри другого. [...] Не будет ли более правильным соединить в одно единое целое всю активную часть человека, все его функции, как мозговые, так и немозговые? Признаюсь, что когда я видел, как автор полагает в основание своей системы абсолют, это общее и неопределенное выражение, «человеческое бы­тие», то я думал, что он понимает под ним всего человека, такого, каков он есть (стр. 483—485).

[ИЗ ВТОРОГО ПИСЬМА К. Э. ХОЕЦКОМУ]

Я вовсе не намерен отрицать, что гуманитаризм, обо­жествление человечества или человека, антропотеизм — одна из доктрин новейшего времени. Вы правы: весь не­мецкий идеализм XIX века — «великая» немецкая фило­софия, начиная с Фихте (оставьте Фихте с его Я, ко­торое является лишь иным названием духа, и не-Я, кото­рое представляет собой лишь синоним природы, — Фихте, из школы которого вышли Шеллинг и Гегель, которые посредством своего абсюлюта или абсолютной идеи [уст­ранили] противоречие между его Я и не-Я и таким обра­зом дополнили его систему), метит лишь в антропотеизм, пока она, достигнув в лице своего последнего знаменосца и корифея — Фейербаха — своей вершины и называя вещи своими именами, вместе с ним не восклицает: Homo ho-mini deus est — человек человеку бог. Я видел далее, как эта доктрина, проникая из Германии, распространялась среди других народов — конечно, не так широко, как на своей родине. И при этом я имею в виду не рабских пе­реписчиков гегелевской философии за границей, а лишь самостоятельные умы — Прудона во Франции и Камен­ского в Польше. Оба вышли из школы Гегеля, и лучшим

доказательством того, что предпосылки для обожествле­ния человечества имелись уже у самого Гегеля и что школа Фейербаха была его подлинной наследницей в Гер­мании, является то, что и у этих двух соседей немцев и в то же самое время, что и в Германии, гегелевское учение выступило как антропотеизм и пришли они к этому, не зная Фейербаха, как Фейербах не знал их.