Письма О критической философии

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Претрудную комиссию вы возложили на меня, г[осу-дарь] м[ой], требуя, чтоб я сообщил вам свои мысли о но­вой философии, известной под именем критической, кото­рую основал славный Кант. Она ныне столько прослави­лась или столько наделала шума, что почти опасно явно обнаруживать о ней свое мнение. Ибо, г[осударь] м[ой], последователи Кантовы, коих число ныне очень умножи­лось и между которыми находятся уже известные ученые, не стыдяся, называют всех тех * оглашенными в филосо­фии (uneingeweihte) или еще отрочествующими, кои не признают согласно с ними их философию единственно возможною, истинною и ненарушимою или кои еще ду­мают в ней находить некоторые недостатки. С другой сто­роны, слепо последуя большинству голосов, не видеть в Кантовой философии некоторых важных неясностей и произвольных и недоказанных положений значило бы бо­лее, нежели философическое самоотречение, значило бы вольное порабощение своего ума мнениями подобного себе смертного. [...]

Кант разделил свою философию на три части. В пер­вой рассуждает он о пределах человеческого ума и о пред­метах, кои подлежат его познанию. Во второй философ­ствует он о должностях и обязанностях человека. В треть­ей — о его чаяниях и надеждах. Первая часть составляет у него логику, вторая — нравоучение, а третья — естест­венную религию. Самая важнейшая из них есть первая, известная под именем «Критики теоретического ума», ибо в ней находятся те мысли, по которым столько Кантова философия отличается от всех прочих. По свойству пред­метов нашего познания он разделяет ее на две части: в первой говорит он о познании предметов чувственных, а во второй — о познании предметов вышечувственных.

В рассуждении познания предметов чувственных ут­верждает он, что мы познаем вещи не так, как они сами в себе суть, но только как они нам через наши чувства во времени и пространстве являются. Что, по моему

* Доказательством на сие служат самые заглавия книг: 1) «Kte-sewetters Darstellung der kritischen Philosophie, für Uneingeweihte». 2) Ben-David. Darstellung der kritischen Philosophie и проч.

млению, значит то же, что мы о вещах чувственных, соб­ственно, никакого познания иметь не можем, а только о их явлениях.

Сие основывает он на понятии времени и простран­ства, о которых утверждает, что отнюдь от вещей не про­исходят, а имеют основание в свойстве наших чувств и по поводу ощущения внешних предметов в душе нашей возбуждаются, почему он и называет их формою нашей чувствующей способности. Итак, ежели пространство и • время основаны в нашей душе, то мы о предметах не бо­лее будем иметь познания, как сколько они ограничивают (modificieren) сии души нашей понятия о времени и про­странстве; иначе говоря, мы чувствуем и познаем не вещи, а изменевия находящихся в нас понятий о времени и про­странстве (стр. 7—8).

НАЧЕРТАНИЕ ЛОГИКИ

К ЧИТАТЕЛЮ

IX. Если бы кто пожелал знать, какой системы при­держивался сочинитель в сем начертании, то он признает­ся, что заимствовал от многих как новейших, так и не­давних писателей, но, собственно, системе чьей-либо не последовал никакой. Что ж касается до его образа мыслей в рассуждении познаний человеческих, то он думает, что «иное можем мы знать прямо, иное познавать, иному по необходимости должны верить, иное по такой же необхо­димости предполагать, об ином только правильно догады­ваться, а об ином напрасно и голову Не ломать».

X. Сверх сего, для возможного предупреждения без нужды обоюдных толков сочинитель объясняет, что фило­софию, в смысле науки (Wissenschaft) взятую, по при­чине собственного ей образа умодеятельности почитает он очень от других наук отличною. Он представляет себе философию не цепью вытекающих одна из другой истин, где первое звено составляющая уже по необходимости руководит разум к признанию всех последующих (каковое свойство имеет математика), но многосоставным целым, где каждая часть прилеплена к другой и сама по себе и сверх того придерживается в -сем положении другими, смежными и где потому за отторжением одной какой-либо

части неминуемо надлежит последовать расторжению союза между всеми. Почему он думает, что философствую­щий должен иметь в виду не только логическую необхо­димость последования одной истины из другой, но и все­общее всеми соотношение и всеобщую гармонию. А по­тому хотя б что и не следовало еще очевидно из предпо­лагаемых начал, но естьли без того всеобщая гармония истин, очевидно, подвергается расстройству, то почитать оное не менее справедливым, как что формальным обра­зом может быть доказано. И вообще сочинитель такого мнения, что в рассуждении о предметах философских один только аналитический способ, без помощи синтетического, совсем почти бесполезен. [...]

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ВВЕДЕНИЕ О ПОНЯТИИ И ЧАСТЯХ ФИЛОСОФИИ

§ 1. Трояким образом можем мы познавать вещи, и ежели мы бываем известны непосредственно о бытии оных и о различных переменах, с ними случающихся, то сие познание называется историческим. Ежели имеем позна­ние о количестве какой-либо вещи и о количестве сил, ей свойственных, то такое познание называется математиче­ским. И наконец, ежели познаем причины, почему какая вещь существует и для чего она сим, а не другим обра­зом находится, то такое познание обыкновенно называется философическим.

§ 2. О познании историческом замечать надлежит:

I. Что предметами оного служат вещи, подлежащие нашим чувствам, и оные столько могут быть нам извест­ными, сколько действуют на наши чувства.

П. Оно есть первое и нижайшее познание, а посему по необходимости должно предшествовать познаниям про­чим.

§ 3. О познании математическом должно помнить:

I. Что оному предшествовать долженствует историче­ское познание нескольких вещей, которые одна с другою сличаются и сравниваются, для того дабы можно было узнать их меру или их количество относительное.

П. Вещи представляются имеющими количество или относительно их протяженности, или их состава, или судя по силам, им приличным, или их силам двигательным. Итак, предмет математического познания есть тот, чтоб

найти или протяженность, или состав тела, что будет то же, что найти груз оного, или определить количество дви­гательных его сил, или найти все вместе.

III. Ежели математическое познание о какой-либо вещи мы получаем непосредственным сличением или срав­ниванием оной с другой, то таковое познание называется простонародным. Но ежели узнаем количество ее помо-щию умствований и математических выкладок, тогда сие познание заслуживает название ученого.

§ 4. Что касается до познания философского, то сле­дует примечать следующее:

I. Мы не можем познать причины какой-либо вещи, ежели не рассмотрим совершенно связи, или отношения, которое находится между вещию и ее причиною. Но от­ношения вещей не подлежат нашим чувствам, а посему и для познания философского не довольно одних чувств, но надобно еще способность усматривать союз и отноше­ния вещей; сия способность называется разумом.

II. Предмет философского познания есть двоякий: или одну вещь из другой изъяснить, или одну истину вывести из другой. Итак, философствование состоит в объяснении бытия, состояния и качеств вещей или в сравнении между собой уже приобретенных общих сведений о вещах, дабы посредством оного можно было вывести новую какую-либо истину, которая была дотоле нам еще неизвестна или не­довольно известна и темна.

III. Весьма часто случается, что мы не можем узнать причину какой-либо вещи, ежели не узнаем наперед точ­ного количества обоих. Из сего явствует, что математиче­ское познание нередко открывает путь к познанию фило­софскому и посему иногда бывает основанием оного.

IV. Бывает также, что от бытия какой-либо вещи за­ключаем о бытии другой, которой отнюдь не чувствуем, хотя и уверяемся, что она есть. Однако ж такого познания никак историческим назвать не можно, ибо оно основы­вается не на чувствах, но на умозаключении.

§ 5. Кто исследывает причины вещей и дает своим суждениям пристойные резоны, тот, поколику сие делает, философствует. Но может ли, однако ж, потому назваться философом? Так как математиком прямо может назваться только тот, который основательно знает науку о измере­нии тел и свое знание, когда потребует случай, может употребить в действо, а не тот, который кое как может

саженью вымерять свой дом или поле; равным образом недостоин такой имени философа, который отчасти может изъяснить причины нескольких вещей, с ним ежедневно встречающихся, но разве который приобрел навык и лег­кость судить о представляющихся нам вещах правильно и достаточно и который удобно может усматривать, что в какой вещи может быть почтено за истинное, и таковые свои рассуждения твердо доказывать.

§ 6. Однако ж сие понятие о философии будет очень пространно, так что философия должна бы была в себе заключать все основательные о вещах познания, какие только люди иметь могут. То есть она бы долженствовала содержать в себе все человеческие сведения, науки и ху­дожества, какового, однако ж, философа по причине огра­ниченности человеческих способностей никогда не было и не будет. Почему и должно понятие философии несколько ограничить,.естьли желаем иметь постоянное и отличи­тельное понятие об оной -яко об особой науке. Для того, судя по нынешнему состоянию и содержанию философ­ских наук, можем мы назвать философию системою тех сведений, которые человеку яко человеку знать нужно для снискания благополучия. Сие определение весьма сходст­вует с греческим и древним оной наименованием филосо­фии, которое означает любовь или старание о мудрости, ибо естьли хотя немного вникнуть, то мудрость есть не что иное, как умение достигать благополучие.

§ 7. Но что человеку нужно для того, чтобы он знал, в чем состоит его благополучие и как его достигнуть? То, чтобы он ведал свою природу и природу тех вещей, посреди коих он находится, чтобы правильно мог усма­тривать соотношения между собою и оными и дабы, на­конец, оттуда вывел для себя правила и образец своих поступков.

§ 8. В сем намерении человек может предложить себе сии вопросы: кто я? где я? откуда я и прочие окружающие меня вещи? к какому концу я от природы назначен? что мне должно делать, дабы достигнуть сего конца? Сими предметами должна заниматься философия, естьли не дол­женствует быть причисленною к наукам тщетным и бес­полезным.

§ 9. Итак, вся философия разделяется на две главней­шие части: то есть на теоретическую, или умозрительную, которая предлагает о свойствах вещей, и практическую,

или деятельную, которая содержит в себе правила и на­ставления, как поступать и жить, основанные на истинах, в теоретической части открытых.

Равным образом части философии различаться могут так, что одна заниматься будет рассуждениями о чело­веке, которая и называется посему антропологиею, а дру­гая — вещами, находящимися вне его. Та, которая трак­тует о вещах, чувствам подлежащих, известна под именем физики, а которая занимается изложением того, что мы познаем посредством одного разума, и которая изъясняет главнейшие понятия вещей и рассуждает о внутренней их природе, которая предлагает главнейшие истины о есте­стве мыслящих существ, о мире, вообще взятом, и о боге, называется метафизикою и разделяется на четыре части: на онтологию, пневматологию, космологию и богословию естественную.

Часть антропологии, коей предмет есть изъяснение сил и способностей души человеческой, называется психоло­гией; та часть оной, которая особенно показывает упо­требление способностей разумных и способ, как ими управ­лять, называется логикою, а которая преподает правила управления и исправления воли, называется ификою. К сим причисляется естетика, основанная на началах предыдущих наук и которая трактует о чувствова­нии высокого и изящного, свойственном естеству че-лов-ека.

Другая часть антропологии, имеющая предметом своим тело человеческое, называется вообще врачебною наукою; и часть оной: 1) показывающая строение и состав тела человеческого, — анатомиею; 2) которая изъясняет свой­ство и действия частей тела человеческого, — физиоло-гиею; 3) которая научает как сохранять здоровье, — дие­тетикою; 4) которая научает способам излечения болез­ней, собственно врачебною наукою называется. Впрочем, вся медицина, так как и физика, по причине обширности материи ныне от философии отделяется и составляет осо­бенную науку. Что касается до практической философии, та часть оной, которая показывает первоначальные осно­вания законов и нравственности, называется первоначаль­ною нравственною философиею; а которая изъясняет за­коны и права, непосредственно выводимые из естества человеческого, — правоискусством или правосведснием естественным; которая же изъясняет главные правила

благоразумия, которые человек в обращении с другими наблюдать должен, — политикою; которая показывает должности и "права людей, живущих в простом обществе и составляющих фамилию, — правоискусством семействен­ным; которая показывает должности и права людей, жи­вущих в гражданском обществе, — правоискусством граж­данским; которая, наконец, изъясняет должности и права людей, которые составляют между собой общество, учрежденное для отправления должностей религии, или благопочитания, называется правоискусством цер­ковным.

§ 10. Философия от богословии откровенной различе­ствует не содержанием, или матернею, которая в обеих есть почти та же, то есть чтоб показать человеку путь к достижению благополучия (выключая то, что» бого­словии более говорится о вечном, нежели о временном благополучии), но основанием удостоверения. Ибо откро­вение утверждается на слове божием, людям проповедан­ном, а философия — на одном 'только человеческом разуме и опытности и на основывающихся на них умозаключе­ниях. И потому чтоб философия соответствовать могла своему наименованию, то отнюдь не должны в философ­ских рассуждениях помещаемы быть вместо резонов Ка­кие-либо убеждения, взятые со стороны уважения чьего-либо, а наипаче человеческого, но паче все в оных долженствует сколько возможно быть доказываемо до­водами, из рассматривания естества вещей заимствуе­мыми.

§ 11. Из самого определения философии и содержания наук, заключающихся в оной, довольно уже видно ее упо­требление и польза, хотя не можно отвергнуть того, что философия часто бывает сама на себя не похожею и лю­дям вредною. Чему причиною бывают те, которые, нося на себе имя философов, часто употребляют во зло свой ум, или надмеру полагаясь на разум человеческий, кото­рого слабости и ограниченности никто не признать не мо­жет, или слишком ему не доверяя, или требуя от него излишнего и превышающего силы человеческие; или кои, не имея пристойного философического таланта, вмеши­вают в свои рассуждения много ненужного и бесполез­ного; или, наконец, кои, увлечены будучи порочными страстями, стараются сделать философию рабою и ору­дием нечестия (стр. 28—35).

СТАНКЕВИЧ

Николай Владимирович Станкевич (1813—1840) — представи­тель дворянских просветителей 30-х годов, поэт, публицист и фи­лософ. В созданном им (первоначально при Московском универ­ситет«) кружке (1831—1839 гг.), имевшем философско-этическую и эстетическую направленность, формировались его взгляды, полу­чали гласность его произведения. Краткая, но чрезвычайно яркая жизнь Н. В. Станкевича связана была с такими деятелями русского просвещения, как М. Г. Павлов, Н. И. Надеждин (профессор Мо­сковского университета), П. Я. Чаадаев, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Т. Н. Гранов­ский, М. А. Бакунин и др. Влияние на него каждого из них было значительным, хотя нельзя отрицать также силь­ное на него воздействие Фих­те, раннего Шеллинга и Ге­геля. Он никогда не был «ор­тодоксальным гегельянцем», как это стремилась доказать русская буржуазно-дворян­ская историография, был во многом глубоко оригинальным мыслителем, живо откликав­шимся на идейные запросы своего времени.

Объективно - идеалистиче­ские взгляды Станкевича со­держали выразительные эле­менты дуализма—следы влия­ния деизма М. Г. Павлова, а преобладание эстетико-эти-ческого интереса в них крас­норечиво свидетельствовало о прямой связи и с идейными

позициями Н. И. Надеждина. Отсюда подчеркнутая идея его воз­зрений: философия является знанием общего, средством раскры­тия общих законов. Духовная сущность этих законов составляет Красоту и Разум, Целесообразность и Совершенство всего сущего, выраженного в Жизни и Человеке (см. «Моя метафизика», 1838 г.). Задачей философии, считал Станкевич, является выработка цель­ного миросозерцания, системы убеждений, необходимых «для жиз­ни и души». И именно здесь им делался вывод: философия обязана находить путь в область общественную, практическую, освещать своим светом все проявления жизни: деятельность Человека, его духовные ценности, науку, искусство. Противоречивость своих взглядов Станкевич сам понимал все глубже и глубже, к концу 30-х годов доходя до «новой степени»: «... дух жизни и деятельно­сти» не дают ему «этого мертвого общего признать основою всего» *.

* Н. В. Станкевич. Стихотворения — Трагедия — Проза. М., 1890, стр. 180.

В трактате «Об отношении философии к искусству» (1839 г.) рас­крывается процесс духовной эволюции Станкевича от объектив­ного идеализма к дуализму, процесс, оставшийся незавершенным (в силу неумения решать проблему соотношения общего и част­ного), а затем и эволюция в направлении к антропологическому материализму.

Наследство Станкевича убеждает в том, что его мировоззрение 30-х годов развивалось в том же направлении, в каком оно разви­валось у Белинского, Герцена и Огарёва.

Фрагменты из произведений Н. В. Станкевича подобраны авто­ром данного вступительного текста П. С. Шкуриновым по изда­ниям: 1) Н. В. Станкевич. Переписка его и биография... М., 1857; 2) Н. В. Станкевич. Стихотворения — Трагедия — Проза. М., 1890.

[ИЗ ПЕРЕПИСКИ С Я. M. H — Ъ.]

[...] Бедный, больной, несчастный век! Но в его ранах столько прекрасного, столько человеческого, что невольно верится в скорое исцеление мира. Везде порывы святого чувства, везде борьба с под­лою жизнью; самоубийство, разврат, мистицизм — все ^это кипит в старой Европе и просит обновления, а дух жизни уже веет в уголках ее; верное, стройное' мышление объясняет людям их назначение, восстановляет убеждения и обещает возрождение (1, стр. 201).

МОЯ МЕТАФИЗИКА

Природа существует (знание, основанное на вере в чувства). Ее существование обнаруживается постоянным поддерживанием самой себя — рождением. Жизнь природы есть непрерывное твор­чество, и, хотя все в ней рождающееся умираот, ничто не гибнет в ней, не уничтожается, ибо смерть есть рождение. Не знаю, по­чему говорят многие: в природе есть сила творящая; не знаю, как можно представить природу трупом, в который входит нечто чуж­дое и одушевляет его; не знаю, почему не сказать — природа есть Сила, Жизнь, Творчество.

Целое природы составлено из неделимых; каждое неделимое живет на основании общих законов, есть часть общей жизни при­роды. Одна и та же жизнь развивается в различных видах, но одинаково, по своим законам. В каждом неделимом жизнь эта дей­ствует независимо от него, всегда почти без его сознания и всегда без его воли, повинуясь себе самой, своим законам, которые вечны и непреложны, следовательно, составляют сущность ее. Многие неделимые не сознают себя, но жизнь, во всех их распространен­ная, сознает себя, ибо действует целесообразно (zweckmässig), следовательно, жизнь есть разумение. Итак, жизнь в целом есть разумение.

В целом природа есть разумение. С сим сознанием заря уте­шения восходит для человека; он не потерян в бесконечности тво­рения, он выполняет наравне с прочими тварями жизнь приро­ды. Но это не одно его назначение: он может возвышаться над видимым; он может восходить к разумению, отождествляться

(s'identifier) с ним; может проникнуть его законы, провидеть его цели, чувствовать красоту создания; он может верить, надеяться, любить. [...]

В человеке повторилась природа; в человеке жизнь, разумею­щая себя в целом, уразумела себя отдельно. Следовательно, все отправления, все факты жизни должны быть фактами человека. Факт жизни один — жизнь, или: сама жизнь есть единственный существующий факт. Если мы в жизни различаем несколько фак­тов, то мы придаем -ей свойства собственно человеческие и смотрим на нее взглядом слишком специальным. Один факт нашей жизни мы называем разумом, другой — волей, третий — чувством. Но мы всегда разумеем, всегда решаемся, всегда чувствуем. Эти три факта составляют один факт жизни, с разных точек рассматривае­мый. Но правда, что вся жизнь наша берет то -или другое на­правление по преимуществу.

На основании этою жизнь абсолютная, отрешенная рассматри­вается как разум, воля, чувство и жизнь природы, действитель­ная — как истина, благо, красота. Тут ничего еще худого нет, но это пахнет схоластикой. Зачем все так дробить? Кто станет отри­цать у жизни всеобщей и разумение, и свободу действия, и чув­ство? Но это не три способности одного существа: напротив, оно условливает собою единство всех сих способностей. Рассмотрим всеобщую жизнь в отношении к этим способностям.

Вне жизни ничего не лежит, ибо она есть все; следовательно, постепенное познавание ей чуждо; сознавая себя, она все знает. Ее разум, разумение есть сознание себя самой (сознание в бытии совершающееся), следовательно, бытие, следовательно, она сама. Ее воля не определена ничем, следовательно, свободна, но не от­ступает от вечных законов разумения, следовательно, воля жизни есть вместе и свобода и необходимость. Если воля непреложна, а препятствий нет и все средства заключаются в том же суще­стве, в каком воля, то воля есть действие; действие природы — жизнь; следовательно, воля жизни есть сама жизнь. Итак, жизнь есть разум и воля, если мы хотим судить ее по-человечески; но это разумение зависит единственно от нашего взгляда на жизнь; в сущности она ни то, ни другое, но жизнь (2, стр. 151—152).

[...] Жизнь есть любовь, любовью поддерживается жизнь в не­делимых (она у них средство размножения); в таком случае лю­бовь есть средобежная сила природы; ею примыкает последнее звено творения к началу, в нем повторившемуся, следовательно, любовь есть самовозвратная сила природы — безначальный и бес­конечный радиус в круге мироздания.

Человек выше всего, ибо он есть вся жизнь. Он не может воз­вышаться (не разрушив сущности бытия своего); он только не должен падать, он должен равняться самому себе. Но он пал (об этом после); следовательно, опять должен возвышаться. В каждом неделимом человеке есть частицы человека нормального; в каждом есть низшие свойства. Взаимные отношения людей должны очи­стить, образовать совершенного человека (но этого недостаточно; сейчас предложу еще способ совершенствования). Отсюда несо­мненная, хотя и не новая истина: жизнь рода человеческого есть его воспитание. Как же один, отдельный человек должен воспиты­вать существо свое? Что он должен принять за образец, прототип свой? Но где он? (2, стр. 154).