Философская и социологическая мысль народов СССР XIX В.

Предлагаемый читателю IV том «Антологии» посвя­щен философской и социологической мысли народов СССР XIX в. В нем получила отражение философская мысль народов всех союзных республик нашей страны.

Выразителями философской и социологической мысли народов СССР выступали прежде всего ученые, публи­цисты, поэты, литературные критики, общественные и политические деятели. Они оставили нам богатейшее идейное наследство, которое целиком пропитано философ­скими идеями своего времени.

«В нашем умственном развитии, — писал Н. Г. Чер­нышевский, — литература играет более значительную роль, нежели французская, немецкая, английская лите­ратура в умственном развитии своих народов... Литера­тура у нас рока сосредотачивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямо на ней лежит долг зани­маться такими интересами, которые в других странах перешли, так сказать, в специальные заведывания других направлений умственной деятельности... У нас до сих пор литература имеет какое-то энциклопедическое значение, уже утраченное литературами более просвещенных наро­дов. То, о чем говорит Диккенс, в Англии, кроме его и других беллетристов, говорят философы, юристы, публи­цисты, экономисты и т. д. и т. п. У нас, кроме беллетри­стов, никто не говорит о предметах, составляющих содер­жание их рассказов. Поэтому, если бы Диккенс и не мог чувствовать на себе, как на беллетристе, прямой обязан­ности быть выразителем стремлений века, так как не

в одной беллетристике могут они находить себе выраже­ния, — то у нас беллетристу не было бы такого оправ­дания» *.

Это верно по отношению как к русской философской мысли, так и в еще большей мере к философской и со­циологической мысли других народов СССР.

* * *

Естественно, что большое место в книге занимает фи­лософское наследие русского народа. Это объясняется тем, что русская философия достигла s_f прошлом веке высокого уровня развития, а также ее влиянием на ду­ховное и культурное развитие других народов России.

Мы не имеем возможности в полной мере раскрыть исторические условия, особенности и этапы развития рус­ской философской мысли XIX в. ** Однако считаем необ­ходимым остановиться на основных вопросах, имеющих важное значение для понимания сущности и специфики развития философии в России прошлого века.

Публикация текстов русских философов и социологов XIX в. — задача большой научной, политической и пат­риотической значимости. Историю философии прошлого мы изучаем не ради воспоминания «доброго старого вре­мени», а для правильного понимания места и роли луч­ших достижений демократической и социалистической культуры прошлого в строительстве советской культуры. Ее мы изучаем для того, чтобы современное поколение ясно представляло себе, какой долгий, а пордй мучитель­ный путь вел человеческую мысль к истине, к познанию законов природы и общества. Мы ее изучаем для того, чтобы научить бережно хранить национальные духовные богатства, уважать их и развивать дальше, умело исполь­зовать их в борьбе против всех форм и видов антиком­мунистической идеологии и пропаганды.

* Н. Г. Чернышевский. Избранные философские произведе­ния, т. 1. М., 1950, стр. 789.

** Это обстоятельно сделано в соответствующих разделах и главах первых трех томов «Истории философии в СССР» (М., «Наука», 1968), к которым мы и отсылаем читателя. С этой целью рекомендуем ознакомиться с «Предисловием» (т. 1), с гл. I и «Заключением» (т. 2), с гл. I и «Заключением» (т. 3).

За последние полвека во Франции, ФРГ, США и дру­гих странах делались попытки публикации отдельных произведений русских мыслителей XIX в., а также сбор­ников их произведений, «хрестоматий» и «антологий». Так, еще в 1923 г. в Берлине увидела свет «.Системати­ческая хрестоматия» (из соч. П. Л. Лаврова. Состави­тель—С. Каштан). В 1954 г. в Париже вышла книга «Русские мыслители о России и человечестве (Антология русской общественной мысли)» (составитель — С. Жаба). А двумя годами позже в ФРГ появилась «Антология по истории русской философии», составленная М. Винкле-ром. Эти хрестоматии и антологии, сравнительно немно­гочисленные, по своей направленности, подбору персона-лий и текстов представляли русскую мысль в кривом зеркале, уделяли. преимущественное внимание идеалисти­ческой линии и недооценивали, а порой просто игнориро­вали историю русской материалистической философии. Эту же цель преследует и одно из лондонских изда­тельств, выпускающее сборники «Русские писатели и мыслители» под редакцией проф. С. А. Коновалова. По просьбе последнего Н. А. Бердяев дал согласие под своей редакцией и со своей вступительной статьей подготовить «Антологию русской общественной мысли». Смерть поме­шала ему завершить этот труд. До конца эту работу довел С. Жаба вполне в духе своего идейного вдохновителя Н. Бердяева. Все оценки русских мыслителей XIX в. (на­званы Радищев, Чаадаев, П. Киреевский, Хомяков, К. Ак­саков, Самарин, Станкевич, Белинский, Грановский, Баку­нин, Писарев, Нечаев, Ткачев, Герцен, Чернышевский, Михайловский, Плеханов, Тихомиров, Лавров, Данилев­ский, К. Леонтьев, Достоевский, Вл. Соловьев, Л. Тол­стой), данные С. Жабой, включают в себя бердяевские мнения о том или ином мыслителе. Оценка всей линии материализма дана в таком извращенном виде, что у чи­тателя создается представление, что такой линии в рус­ской философии вообще не было. «Объективность» соста­вителя сказалась и в том, как он разделяет «площадь» своей антологии. Таким мыслителям-материалистам, как Чернышевский, Писарев, уделяется гораздо меньше стра­ниц, чем идеалистам типа Вл. Соловьева или К. Леонтье-ва. Оценки представителям передовой мысли даются столь же антинаучные, как и неоригинальные: Радищев — «не­самостоятельный» мыслитель; Белинский разочаровался

в социализме; Герцен разочаровался в революции; Баку­нин «не шел столбовой дорогой русской общественной мысли», философия Чернышевского «довольно жалка и утилитарна»; у Писарева — «примитивный материализм, догматический культ естественных наук»; Ткачёв — оди­ночка; Лавров — позитивист и т. д. Но Чаадаев — «пер­вый оригинальный представитель русской историософии»; Вл. Соловьев — «самый значительный из русских филосо­фов XIX века». Ну а сам Н. Бердяев для С. Жабы — один из создателей «русского культурного ренессанса XX века». Другой пример подобной литературы — трехтомная анто­логия «Русская философия», вышедшая на английском языке в Чикаго в 1965 г.

Такого рода издания весьма далеки от объективности и страдают буржуазной тенденциозностью.

* * *

В истории передовой мысли нашей страны XVIII век завершился блестящим явлением — деятельностью перво­го русского революционера А. Н. Радищева. Им были поставлены задачи крестьянской революции, ликвидации монархизма и его опоры — крепостничества, сформулиро­ваны основные аргументы в защиту прав трудового че­ловека. Теориям естественного права и общественного договора впервые в отечественной мысли был придан ре­волюционный характер. Материализм Ломоносова во взглядах на природу получил у Радищева и его совре­менников-просветителей дальнейшее развитие путем попыток распространить его на познание и объяснить сущность человека и его сознания.

На рубеже XVIII и XIX вв. русская дворянская импе­рия, казалось, находилась в расцвете. Но блеск петербург­ского дворца не мог скрыть глубинных процессов разложения феодальных устоев. Развивающиеся капита­листические отношения становились все явственнее. Уси­ливался гнет, испытываемый крестьянством. Для даль­новидных, наблюдательных людей России все более оче­видной становилась необходимость коренных изменений в структуре общества.

Эта эпоха выдвинула ряд крупнейших деятелей осво­бодительного движения: Радищева, а позднее — декабри-

стов. На протяжении всего XIX в. борьба против самодер­жавия обострялась и углублялась, найдя свое высшее выражение в массовом революционном движении русского пролетариата.

В. И. Ленин в статье «О национальной гордости вели­короссов» писал: «Чуждо ли нам, великорусским созна-тельным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. ⁹/₁₀ eё населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего ви­деть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издеватель­ствам подвергают нашу прекрасную родину царские па­лачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды вели­корусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорус­ский рабочий класс создал в 1905 году могучую револю­ционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика» *.

В. И. Ленин всю историю освободительного движения в России делил на три этапа соответственно тому, какой класс русского общества поставлял основную массу рево­люционеров: дворянский (с 1825 г. приблизительно до 1861 г.), разночинский (с 1861 г. примерно до 1895 г.) и пролетарский (с 1895 г.).

Революционная и демократическая Россия вступила в XIX в., имея солидный философский задел, который в последующие годы был углублен, развит и оформлен в стройную систему взглядов идеологами русского рево­люционного крестьянства Белинским, Герценом, Огарё­вым, Чернышевским, Добролюбовым и др.

В первой четверти прошлого века мистико-идеалисти-ческому направлению противостояли просветители А. Ку-ницын, И. Пнин, В. Попугаев, А. Лубкин, Т. Осиповский и др. Но наиболее полно и ярко оппозиция идеализму проявилась в философском и социологическом творчестве декабристов-материалистов, сторонников опытного есте­ствознания.

* В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 107.

Россия вступила в XIX в. под грохот пушек Отечест­венной войны 1812 г., наложившей отпечаток на все по­следующее развитие страны, оказавшей могучее влияние на пробуждение национального самосознания русского народа.

1812 год в значительной степени подготовил 1825 г., когда Россия стала свидетелем первого вооруженного вы­ступления против монархии и крепостничества — движе­ния, прошедшего под знаменем революционной политиче­ской программы.

На протяжении почти всего XIX в. в России эпицент­ром классовой борьбы было столкновение между кресть­янами и помещиками. Революционное движение в стране нарастало и в 1825 г. вылилось в восстание декабристов. В. И. Ленин писал: «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма» *. «Тогда ру­ководство политическим движением принадлежало почти исключительно офицерам, и именно дворянским офице­рам; они были заражены соприкосновением с демократи­ческими идеями Европы во время наполеоновских войн. Масса солдат, состоявшая тогда еще из крепостных кре­стьян, держалась пассивно» **. В. И. Ленин указывал и на ограниченность этого движения: узость круга револю­ционеров, их оторванность от народа. Это и обусловило поражение декабристов. Их движение было буржуазным по своей социальной сущности. Однако декабристы сыгра­ли большую роль в истории прогрессивной русской куль­туры. Декабристы впервые в истории русской револю­ционной мысли выступали как течение, противопоставив­шее свои идеи всему правящему лагерю. В их творчестве философский материализм складывается как направление теоретической мысли. Свое дальнейшее развитие он полу­чил в антропологической философии революционных де­мократов.

Этим обусловлен выбор нами имен декабристов-мате­риалистов — Борисова, Якушкина, Барятинского. К ним же относится Крюков, не представленный в томе за не­достатком места.

Декабризм не был единым не только в оценке рево­люционности народа, но и в философии. Среди декабри-

* В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 30, стр. 315.

** Там же, стр. 318.

стов были не только материалисты, но и деисты (Пе­стель, Рылеев и др.), а также идеалисты и откровенные мистики. В среде декабристов постепенно назревали и обострялись коллизии между сторонниками материали­стической и идеалистической философии. Декабристы-ма­териалисты шли дальше своих предшественников, стре­мясь обобщить последние выводы естествознания, обосно­вывая сенсуализм в гносеологии, делая новые выводы в трактовке проблемы человека.

Новые проблемы поставили декабристы в социологии. В первую очередь следует отметить П. Пестеля, указав­шего на необходимость существования наряду с частной собственностью общественной формы собственности, соз­давшего первую в России конституционную буржуазно-демократическую программу революционного преобразо­вания страны.

Материализм декабристов был в целом метафизиче­ским и механистическим, причем он явился завершающим звеном в развитии этой формы материализма в нашей стране. Декабристы, как и Радищев, в центр внимания ставят проблему человека, ищут его специфику. Этим они подготавливают новый период развития русской филосо­фии — период антропологического материализма.

Декабристы подобно Радищеву, исследуя проблему че­ловека, главной задачей своей считали доказательство естественной, а не божественной природы человека. Про­блема же специфики человека не была ими решена и не могла быть решена в тех условиях.

30—40-е годы в духовной, в том числе и философ­ской, жизни России имели исключительно важное значе­ние. Внешне никаких из ряда вон выходящих событий в стране как будто не произошло. Правительство Нико­лая I безжалостно давило всякую оппозиционную мысль, выступало как «жандарм Европы».

Однако глубинные социально-экономические и поли­тические процессы все с большей необходимостью обна­руживали нарастание и углубление кризиса крепостни­чества и монархизма. Проявлением этого были сама уси­ливающаяся реакционность внутренней и внешней поли­тики царизма, его попытки подавить силы прогресса и демократии. Рост капиталистических элементов в эконо­мике, увеличение числа крестьянских бунтов, усиление процесса дифференциации и поляризации борющихся сил

в политике и идеологии — эти и другие факты ярко сви­детельствовали о разложении самодержавно-крепостниче­ского строя. Именно в 30—40-е годы началась идейная подготовка революционной ситуации 60-х годов, именно эти годы подготовили теоретический взлет русской фило­софской мысли в лице Чернышевского и его соратников, так называемых «шестидесятников».

В 30—40-х годах сложились основные направления русской философской, социологической и политической мысли XIX в., которые почти до колца столетия (до воз­никновения русской социал-демократии) определяли со­держание и остроту теоретической борьбы.

В эти годы зародилась и оформилась в своих основ­ных чертах революционно-демократическая идеология (Белинский, Герцен, Огарёв, революционеры-петрашев­цы). Тогда же складывается либеральная буржуазно-дво­рянская мысль, никогда не порывавшая с верхами, воз­никает консервативное течение «славянофильства». Нако­нец, погромная политика царизма в области идеологии и культуры, активно проводимая им уже в 20-х годах, в последующие два десятилетия нашла свое законченное выражение в системе взглядов, именуемой доктриной «православия, самодержавия и народности» (С. Уваров, Погодин, Шевырёв и др.). В философии эта доктрина нашла свое обоснование в теизме в лице Голубинского, Карпова, Сидонского и других, предпринявших попытку создать религиозную философию, отличную от ортодок­сальной догматики, сделать ее более действенным оружи­ем борьбы против материализма, естествознания, идей социального прогресса. Таким образом, оформились три основных течения политической и философско-социологи-ческой мысли XIX в. — революционно-демократическое, либеральное (на крайнем правом фланге которого находи­лось славянофильство) и официально-правительственное, реакционное. Борьба, с годами все более острая, шла между лагерем революционной демократии, с одной сто­роны, и лагерем либеральным и правительственным — с другой. Идейно-политическая борьба в период подготовки и проведения реформы 1861 г. со всей ясностью раскрыла лицо русского либерализма, определив его место в анти­демократическом лагере.

Процесс формирования революционно-демократическо­го направления в политическом и теоретическом отноше-

нии был сложным и противоречивым. Это был новый период процесса становления антикрепостнического, ан­тимонархического лагеря, лагеря демократии и социализ­ма. Его формирование было главным итогом развития революционной идеологии указанного времени.

Диалектика перехода дворянской революционности в разночинскую представляет исключительный интерес. Этот переход хронологически падает на 40—50-е годы прошлого века.

В статье «Роль сословий и классов в освободительном движении» Ленин писал: «Эпоха крепостная (1827— 1846) — полное преобладание дворянства. Это — эпоха от декабристов до Герцена. Крепостная Россия забита и не­подвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но лучшие люди из дворян помогли разбудить народ»*.

Как известно, в 40-х годах размежевание революцион­но-демократического и либерально-монархического лаге­рей лишь наметилось. Тот факт, что революционно-демо­кратическая идеология, например внутри движения пе­трашевцев, еще не отдифференцировалась от либераль­ной, не мог не отразиться на ней. В то же время это был новый этап в развитии дворянской революционности, ха­рактеризующийся большим демократизмом, известным преодолением боязни народных масс и недоверия к ним, присущих декабристам, интересом к утопическому социа­лизму, попытками преодоления ошибочной тактики заго­ворщичества и т. д.

Движение петрашевцев — значительный шаг на пути превращения дворянской революционности в революци­онность разночинскую. Указанный процесс начался в пе­риод обострявшейся классовой борьбы, но на таком ее этапе, когда крестьянская революция еще не стала пра­ктически возможной, когда в стране еще не было револю­ционной ситуации. Так, в конце 40-х годов история сде­лала дворян-петрашевцев идеологами трудящихся, т. е. крестьянства и бедных слоев города.

Но в 50-х годах с ростом революционности крестьян, когда Россия шла к революции, дворяне (за редким ис­ключением) уже не могли в силу своей классовой огра­ниченности стать последовательными идеологами народной

* В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 397—398.

революции. Их революционность в новых условиях была недостаточной, и она уходила в прошлое, уступала место революционности разночинской. В этом плане деятель­ность революционного крыла петрашевцев была «лебеди­ной песней» дворянской революционности.

Вообще следует заметить, что между революцион­ностью дворянской и разночинской нет непроходимой пропасти. Это два этапа допролетарской революционно­сти, характерные черты которой обусловлены в конечном счете особенностями исторического развития России на пути к буржуазно-демократической революции. Указан­ные этапы имеют общие черты: антифеодальная их при­рода, республиканизм, борьба за демократизацию полити­ческой жизни страны и т. д. Конечно, эти черты далеко не исчерпывают всего многообразия, присущего двум эта­пам допролетарской революционности в нашей стране. Нам важно подчеркнуть, что указанные черты претерпе­ли серьезную эволюцию, наполнились новым историче­ским содержанием.

Под воздействием развития капиталистических отно­шений попытки русского дворянства 30—40-х годов со­хранить свои позиции господства и расширить объем за­крепощения далеко не всегда увенчивались успехом. В стране неуклонно росло число представителей новых социальных групп населения: купцов, мещан, прасолов, скупщиков, вольнонаемных и пр. Увеличивалось число городских жителей.

В конце 40-х годов прошлого века произошел диалек­тический процесс изменения классовой сущности носите­лей революционных идей в России. Дворяне-петрашевцы эволюционизировали в сторону революционной демокра­тии по смыслу и существу своей деятельности и в после­дующие годы были окончательно вытеснены разночинца­ми, воспитывавшимися в основном на произведениях Бе­линского.

В то же время и революционность петрашевцев фор­мировалась под воздействием не только декабристов, но и Белинского. Создавалось парадоксальное положение: разночинец Белинский, представитель исторически по­следующего этапа в развитии русского освободитель­ного движения, выступил в качестве одного из «ду­ховных отцов» дворянских революционеров-петрашев­цев.

Но это влияние оказалось возможным и эффективным постольку, поскольку петрашевцы, выражавшие новый по сравнению с декабристами этап в экономическом и поли­тическом развитии России, объективно переходили на по­зиции защиты крестьянства. С другой стороны, само это влияние Белинского было серьезным идейным фактором, способствовавшим движению петрашевцев в сторону ре­волюционной демократии.

В 30—40-е годы перед передовой общественной мыслью России встали новые задачи и проблемы, обус­ловленные как внутренней жизнью страны, так и ходом мировой истории.

В эти годы философский материализм в России пере­живает серьезные изменения. Осознание передовыми рус­скими мыслителями ограниченности механистического и метафизического материализма под влиянием развития естествознания, социальной практики, развития самой философии (появление диалектической системы Гегеля и натурфилософии Шеллинга) приводило к изменению формы материализма, к выдвижению на первый план ан­тропологического материализма.

В первой половине XIX в. в России шел бурный про­цесс оформления философии в особую сферу знания. Углубление этого процесса с неизбежностью приводило (под влиянием развития науки и обострения социально-классовой борьбы) и к четкому выделению двух основ­ных философских течений. Если, как указывалось выше, и среди декабристов, и среди петрашевцев временно «со­существовали» материалисты и идеалисты, то это было не выражением философской «беззаботности» мыслите­лей, а, скорее, показателем уровня развития теоретиче­ской мысли эпохи, недостаточной степени дифференциро­ванности ее основных направлений. К тому же следует помнить, что общества декабристов и петрашевцев (кото­рых разделяет 25 лет) были не чисто философскими об­щинами, а политическими тайными организациями, чле­нов которых объединяло стремление к социальным пре­образованиям в России. Естественно, что собственно философская проблематика не являлась самоцелью их деятельности. Лишь в 40—60-х годах, т. е. в период оформления лагеря революционной демократии (Белин­ский, Герцен, Чернышевский и их соратники), материа­лизм стал сложившимся направлением философской мы-

ели в России, противопоставившим себя идеализму и мистике. Это было огромным достижением русской пере­довой теоретической мысли.

В первой половине XIX в. в развитии отечественной философии особенно велика была роль Белинского и Гер­цена. Труды Герцена «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы», произведения Белинского, его об­зоры русской литературы, «Письмо Н. В. Гоголю» и дру­гие были широко известны их современникам, оказали плодотворное влияние на формирование мировоззрения не одного поколения передовой русской (и не только рус­ской) молодежи. Эти сочинения утверждали материализм и диалектику, идеи прогресса в жизни и знании. Они на­носили удар по идеализму и религии, знаменовали новый этап в развитии русской передовой мысли. Чернышев­ский, имея в виду Белинского и Герцена, писал: «С того времени, как представители нашего умственного движе­ния самостоятельно подвергли критике Гегелеву систему, оно уже не подчинялось никакому чужому авторитету»*.

Взлет научно-философской мысли в русском естество­знании второй половины XIX в. идейно-теоретически под­готовлялся в первой половине XIX в. всем развитием оте­чественной и мировой науки. Наука в России первой по­ловины столетия выходила на мировые рубежи, открытия русских ученых серьезно обогащали мировую науку. В первую очередь это относится к области математики и биологии. Н. И. Лобачевский создает неэвклидову геомет­рию, наносит удар по кантианству, субъективному идеа­лизму в математике. Трудами русских ученых — пред­шественников Ч. Дарвина — К. Бэра, Г. Щуровского, К. Рулье и других были созданы в нашей стране благо­приятные условия для восприятия эволюционной теории, английского ученого. Рост числа общетеоретических тру­дов в естествознании, авторы которых сознательно или стихийно опирались на материалистические представле­ния о природе и ее законах, служил надежной опорой в борьбе против попыток идеалистов извратить сущность фактов и выводов естествоиспытателей.

Хотя в первой половине XIX в. в России явно наме­тился сдвиг в сторону создания материалистической об-

* Я. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. III. M., 1947, стр. 224.

щей картины мира, усиливалась борьба против идеализма, однако далеко не всем естествоиспытателям удалось ми­новать опасность увлечения идеалистической схематикой. Это выразилось в восприятии Д. Ввеланским, П. Павло­вым и другими натурфилософских идей Шеллинга. Если учение немецкого идеалиста в известной мере способст­вовало утверждению в науке диалектических идей, то, пожалуй, еще в большей степени оно привносило в нее идеализм.

Знаменательными являлись процесс политической и идеологической консолидации реакционных сил под эги­дой царизма и факт появления философского течения русского теизма.

Одним из главных столпов идеологической и полити­ческой реакции в России была православная церковь. На протяжении всей жизни русского государства она ис­пользовалась как политическое орудие и средство прове­дения политики правящих классов. В определенных исто­рических условиях церковь оказывала существенную помощь правительству в укреплении централизованного государства, в обосновании крепкой власти и т. д. В иде­ологическом отношении православная религия всегда выступала как реакционная сила, как враг свободо­мыслия.

Русский теизм как попытка философского обоснова­ния православия возникает в первой трети XIX в. Теис­ты выступают как один из активных отрядов армии ре­акционеров всех мастей, видевших свою задачу в обосно­вании и укреплении монархизма. Политические позиции и теоретические установки русских теистов ясно выража­лись в их стремлении укрепить влияние церковников на народные массы, помочь царизму вести борьбу против растущего революционного подъема.

Русские теисты, как и правящие верхи царской Рос­сии, сознавали необходимость придать православно-хри­стианской догматике более наукообразный вид, подновить дряхлые аргументы религии против научного естество­знания, материализма и идей прогресса человечества, привести эти аргументы в соответствие с требованиями Дня, с новыми условиями классовой борьбы.

Целый ряд крутых мер, принятых царизмом, особен­но после подавления восстания декабристов, направлен­ных на борьбу против передовых философских и полити-

ческих идей, естественно, имел своей целью заботу об укреплении и усилении деятельности церковных органи­заций и учреждений.

Новые задачи, вставшие перед русскими теистами, обусловили известную активизацию философской мысли в духовных учебных заведениях. Известно, что вплоть до 30-х годов XIX в. в русских духовных академиях и семи­нариях господствовало преподавание философии в духе лейбницианско-вольфианской догматики. Профессора не имели права ни на шаг отступать от руководств, утверж­денных как обязательные. В ходу были курсы философии Баумейстера, Винклера и Бруккера.

Но сами церковные философы чувствовали устаре­лость этих пособий. Чтобы «не подвергаться опасности показаться несовременными», они дополняли и изменяли отдельные места канонических книг, делая отдельные по­пытки создания новых курсов по философии (Сидонский, Карпов и др.). В целях поощрения этих стремлений была даже учреждена степень «доктора православного богосло­вия».

Русские теисты середины XIX в. не создали какой-либо оригинальной философской системы. Их воззрения часто выглядят эклектично, иногда противоречивы, не­редко поверхностны. Однако в их трудах, рассматривае­мых в совокупности, дано довольно полное изложение важнейших принципов православно-христианского. теиз­ма. Одним из идейных истоков воззрений русских теи­стов являлась философия Платона, а также мистицизм Бёме и Якоби. Заметный след в философии русского теиз­ма оставили системы идеализма Канта и Гегеля, в мень­шей степени — Фихте, Ульрици, Германи и др.

Русские теисты были православными философами, сторонниками «религиозистики». То, что они использова­ли некоторые идеи немецкого классического идеализма, не дает еще оснований причислить того или иного теиста к «кантианцам» или «гегельянцам», как это нередко де­лали историки русского идеализма, а тем более объяв­лять их диалектиками. Новицкий, Гогоцкий, Юркевич и другие приветствуют этические и эстетические идеи Кан­та и Гегеля, используют некоторые принципы гегелев­ской философской системы, создавшей, по видимости, воз­можность провозглашения абсолютного знания, объявля­ют вслед за Гегелем проблему познания абсолютного

(трактуемого как бог) центральной проблемой филосо­фии и т. д. Но они привлекают отдельные аргументы и положения Канта и Гегеля с большой осторожностью и бесчисленными оговорками. Некоторые русские теисты (например, Новицкий) не соглашаются с кантовской трактовкой рассудка, неодобрительно отзываются о его агностицизме и скептицизме. Этим православные филосо­фы выполняли одно из требований церковной ортодоксии, которое обязывало в философии «начинать науку с неот­разимых начал, а не с сомнения». Для русских теистов философия Канта и Гегеля, не говоря уже о философии Фихте и Шеллинга, недостаточно религиозна, а поэтому не вполне приемлема.

Несмотря на известную пестроту воззрений русских теистов, их объединяет главная черта их взглядов, име­ющая свое основание в религии: все они признают за ре­лигией центральное значение и за верой значение источ­ника знаний. Все они стремятся доказать единство разума и веры и через это единство стремятся прийти к ликви­дации разума. Их главная цель — подчеркивание слабости и бессилия разума, его ущербности и неспособности без помощи откровения познать истину. В своем стрем­лении «философски» обосновать православие они, по мет­кому выражению одного из русских идеалистов, стремят­ся быть философами, но в то же время боятся не быть правоверными православными христианами.

В уставе Петербургской духовной академии (начало XIX в.) профессорам философии предписывалось направ­ление их теоретических «изысканий» истины. Там было/ сказано: «В тьме разнообразных человеческих мнений есть нить, коей профессор необходимо должен держаться. Сия нить есть истина евангельская... те только теории суть основательны и справедливы, что укоренены, так сказать, на истине евангельской». Затем уточняется: «Все, что не согласно с инстинным разумом Св. писания, есть сущая ложь и заблуждение и без всякой пощады должно быть отвергаемо».

Итак, русские теисты поставили своей задачей дать синтез философии и богословия. Тем самым в отличие от религиозно-церковной догматики они ставят перед со­бой новую проблему. Великий русский материалист Н. Г. Чернышевский глубоко и точно подметил сам факт пересмотра русскими религиозными философами пред-

мета философии. Он указывал, что вся так называемая школа Юркевича отступает от церковной ортодоксии, ут­верждавшей принципиальное отличие религиозных истин от истин, изучаемых светской наукой. По учению отцов церкви, религия тоже дает знание, как и наука, но зна­ние о предметах, лежащих вне пределов земной науки, т. е. о святых таинствах, святой троице, о воскресении мертвых и т. д. Вслед за средневековыми схоластами-бо­гословами русские теисты пытаются отождествить фило­софию с истинами христианства. Н. Г. Чернышевский от­вергает утверждение Новицкого и Юркевича о том, что религия и философия отличны лишь по форме, но обе доставляют человеку истину.

Вот почему представляется совершенно несостоятель­ным и фальшивым утверждение В. Зеньковского об «от­делении» (секуляризации) русской философии от рели­гии в XIX в. На деле происходит отделение религиозно-мистической философии от научного философского зна­ния, отделение религиозного обучения и образования от светского в силу их действительной, абсолютной непри­миримости, в силу слабости и несостоятельности «еван­гельских истин», отыскание и доказательство которых находилось в центре внимания русских теистов. Церков­ная философия отделялась от науки и разума для того, чтобы попытаться преодолеть науку, материализм, за­гнать знание -и науку в затхлые кельи православных мо­настырей. Русский теизм не противопоставлял себя цер-ковно-богословской ортодоксии. Да это и не входило в его задачи. Никто иной, как сам Зеньковский, не скрыва­ет, что русские мистики XIX в. вдохновлялись теми же идеями, ставили себе те же задачи и цели, что и западно­европейские схоласты средневековья.

Острота классовой борьбы в России 40—70-х годов обусловила взлет теоретической мысли в стране. Оста­ваясь экономически отсталой по сравнению с Западной Европой, Россия в области философии дала образцы глу­бины и революционности, которых не достигала передо­вая домарксистская мысль других стран. Это было обу­словлено тем, что эта философия была органически свя­зана с революционными действиями масс, служила им, обосновывала их. Этот факт определил прогресс матери­ализма, очищение его от деистических непоследователь-

лостей, его противостояние всем формам идеализма, ми­стики, политической реакции.

Философская мысль русского народа середины и вто­рой половины XIX в. отразила процесс перехода страны от феодализма к капитализму, сложную борьбу социаль­ных сил русского общества. В этих условиях в борьбе против идеалистических концепций, опираясь на данные науки и освободительное движение, передовая философ­ская мысль России разрабатывала коренные проблемы онтологии, гносеологии, социологии, эстетики и этики, боролась за тесную связь философии с жизнью, с зада­чами ее коренного преобразования. Вместе с тем был сде­лан громадный шаг в овладении диалектическим мето­дом, истолкованным как «алгебра революции». Это об­стоятельство ставило антропологический материализм революционной демократии, с одной стороны, выше ме­тафизического материализма декабристов, с другой — выше представителей идеалистической диалектики.

Проблема исторических перспектив развития родины,
судеб народа, поиск путей перехода к социализму за­
нимают центральное место в сочинениях Чернышевского,
Герцена, Добролюбова, Писарева и др. Решению этих
вопросов были подчинены все их усилия. В их трудах
домарксистская философская мысль русского народа до­
стигла своего высшего уровня. Ярче всего это выразилось
в углублении ее демократизма и революционности, связи
материализма и диалектики, философии и естествозна­
ния. /

XIX век в мировой и отечественной науке о природа и обществе отмечен утверждением принципа историзма. Это нашло свое классическое выражение в эволюциониз­ме Дарвина, в ряде крупных экономических учений, в построениях видных французских историков, в философ­ских системах Гегеля и Шеллинга. Принцип историзма получил подлинно научное обоснование в учении Маркса и Энгельса. Для крупнейших представителей русской науки и философии идея историзма стала руководящей идеей. Это наглядно видно в том, что она становится фундаментом утверждения принципа объективной зако­номерности и прогресса в социологии передовых мысли­телей нашей страны. Идея прогресса легла в основу уче­ния о решающей роли народных масс в истории.