Виктор Владимирович Голявкин

В. В. Голявкин (1929 — 2001) — по образованию художник. «Ле­нинградская волна», к которой принадлежит творчество Голявкина, сформировалась в начале 60-х годов. Особенности ее — в ориентации на абсурд, эксцентрику, на почти стихотворную орга­низацию прозаического текста, в резком освещении нравствен­но-социальных противоречий.

Первая же книжка рассказов Голявкина — «Тетрадки под дож­дем» (1959) — сразу же привлекла к автору внимание не только детей, но и взрослых. Затем появились сборники рассказов «Наши с Вовкой разговоры» (1960), «Мы играем в Антарктиду» (1961), «Как я встречал Новый год» (1963). В повестях «Мой добрый папа» (1964), «Полосы на окнах» (1971), «Рисунки на асфальте» (1965) писатель запечатлел свои воспоминания о военном детстве. Ему принадлежат также повести «Город в море» (1964), «Ты приходи к нам, приходи» (1967) и очерки, объединенные в сборник «Горо­да и дети» (1967).

Проза Голявкина всегда вызывала бурную полемику среди чи­тателей и критиков. Простые истории, изложенные в коротких рассказах, поначалу провоцируют читателя на смех, а далее спо­собны вызвать и слезы. Жизнь в изображении Голявкина оборачи­вается то комической, то драматической стороной, она будто мер­цает, так что невозможно дать любому явлению одно-единствен­ное толкование. В литературе для детей Голявкин развивает тради­ции чеховской прозы с ее «подводным течением», а также тради­ции литературы экзистенциализма. Он видит смешное и вместе с тем глубоко драматичное противоречие там, где другие ничего существенного не замечают.

Так, в рассказе «Пароход и лошадь» первоклассник хвалится тем, что умеет замечательно рисовать пароходы, — хвалится до тех пор, пока другой мальчик в ответ не нарисовал лошадь. «Эта лошадь была так хорошо нарисована, что я больше не хвалился своими пароходами, потому что такую лошадь я не сумел бы на­рисовать никогда!» В отчаянном никогда звучит горькая догадка об ограниченности человеческих возможностей, о том, что есть в жизни непреодолимые барьеры и недостижимые мечты.

Романтизм голявкинской прозы обусловлен противоречием между изначальной дисгармонией мира и детской мечтой о гар­монии. Дисгармония мира проявляется уже в самом факте противопоставления детей и взрослых: и те и другие не понимают друг друга и бывают неосознанно жестоки. Почувствовать жестокость, понять чужое незаметное страдание нужно именно читателю, по­этому автор зачастую отказывается от благополучных развязок или оставляет сомнение в их благополучности.

Мальчик хотел мяукнуть во время урока и для этого забрался в шкаф — да и заснул там. Учитель его случайно запер. Мальчику в шкафу страшно, но еще страшнее объясняться со «спасателями», от уборщицы до директора школы. Страх подавляет ребенка, со­всем недавно способного придумывать всяческие веселые шутки.

 

— Ну, выходи, — сказал директор, — и объясни нам, что это значит. Я не двинулся с места. Мне было страшно.

— Почему он стоит? — спросил директор. Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал. Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом... (Рассказ «В шкафу»).

 

На такой напряженной ноте заканчиваются многие истории Голявкина, похожие поначалу на анекдоты. Жизнь и взрослых и детей трагикомична, но человек настолько свыкся с обычным порядком вещей, что не замечает абсурда ни в себе, ни в окружа­ющем мире: «Флажки, кругом флажки, всё небо в флажках, и флажками насыщен воздух. Сидит маленький мальчик среди флаж­ков и ест флажок» (миниатюра «Флажки, кругом флажки»).

О прозе Голявкина можно говорить, используя стихотворные термины: «лирический герой», «лирический сюжет», «ритм текста». Подтекст того или иного рассказа передается с помощью интона­ций, точно расставленных пауз, ритмических повторов. Все это — признаки поэзии. Отбор и расстановка слов подчинены жесточай­шему контролю: ничего лишнего, все очень просто — и только одно-два слова нарушают языковую норму, чтобы обнаружилось в этой точке нарушение нормы жизненной. Автор придерживается ровного тона в повествовании и диалогах, чтобы по принципу кон­траста ярче высветить эксцентрический поступок, неожиданную мысль героя.

Особенно много рассказов В. Голявкина посвящено проблемам детей младшего школьного возраста: именно в этом возрасте наи­более силен разрыв между степенью формирования личности и способностью ребенка доказать свою значимость окружающим. Младшие школьники, подобно подросткам, переживают свою драму, а внешне это воспринимается как комедия — такой вывод можно сделать из рассказов Голявкина.

В статье «Из опыта прошлых лет», опубликованной в сборнике «О детской литературе» в 1983 году, Виктор Голявкин выделил ряд существенных для себя психологических и художественных приемов. Первый — «открытость детского характера»: «Прием, когда герой сказал одно, а подумал другое и что-то в себе затаил, стал восприниматься устарелым штампом не лучшего качества», — заявляет писатель. Форму повествования от первого лица он счи­тает наиболее удобной, ибо она позволяет «ближе подойти к че­ловеку», «исследовать характер изнутри до подсознательных глу­бин и интуитивных возможностей». Далее он говорит о юморе: «...Юмористическое письмо, даже при обладании чувством юмо­ра, вовсе не легче, а, наоборот, требует от писателя большего вложения внутренней энергии и более сложных, утонченных чувств... Это как бы дополнительное зрение, оно дает возмож­ность увидеть в предмете, в человеке, в событии дополнительные краски, нюансы, которые могут разнообразить отношение и к человеку, и к событию, могут усложнить образ или все показать в неожиданном свете». Наилучшая жанровая форма — короткий рас­сказ. «В самом коротком рассказе может быть чрезвычайно много теплоты и обаяния. Он в то же время энергично очищает литера­турный язык от многословия, от описательности, иллюстратив­ности. В коротком рассказе слово как бы заново обретает свой пер­возданный глубокий смысл... Каждое слово в коротком рассказе концентрирует на себе все внимание, по нему нельзя скользнуть взглядом. В маленьком рассказе всегда чувствуется большое вдох­новение автора. И слово облекается настроением: оно тревожит воображение, в него много вмещается, поэтому слово, эпизод или весь рассказ становятся обобщенными, символическими».

У Виктора Голявкина учатся мастерству многие писатели млад­ших поколений.

Радий Петрович Погодин

Р.П. Погодин (1925—1993) — представитель поколения фрон­товиков в детской литературе. С января 1943 года он участвовал в боях, дошел до Берлина и Потсдама; награжден четырьмя орде­нами.

В 50-е годы были напечатаны первые рассказы Погодина для детей и повесть «Муравьиное масло» (1957). А уже в следующем году вышла новая книга писателя — повесть в рассказах «Кирпич­ные острова». Там уже не описание «общедетских» черт и нраво­учительных примеров, а исследование детской психологии в кон­тексте времени и быта. Автора занимал процесс взросления ре­бенка: герою «Кирпичных островов» Кешке в начале повести пять-шесть лет, а в конце — восемь-девять. И на этой повести, и на всех последующих произведениях писателя лежит отпечаток авто­биографизма.

В 1960 году вышла книга Р. Погодина «Рассказы о веселых лю­дях и хорошей погоде»; в ней писатель осваивал тему отрочества. Наибольшей удачей можно считать рассказ «Дубравка». Далее по­следовали трилогия «Ожидание» (1963), повесть-пьеса «Трень-брень» (1966), маленькая повесть для малышей «Откуда идут тучи» (1966), повесть-сказка «Шаг с крыши» (1968), рассказы «Петухи» и «Шутка» (1969), книга «Осенние перелеты» (1972; в нее вошли повести «Включите Северное сияние!» и «Где леший живет?»), повесть «Живи, солдат» (1975; написана по воспоминаниям о ле­нинградской блокаде), повесть-сказка для малышей «Где ты, где-ты где ты?» (1978), сборник рассказов «Перейти речку вброд» (1979). К теме войны писатель еще раз вернулся в 80-х годах — в повестях «Мост» и «Боль».

Совсем молодым солдатом Р. Погодин столкнулся с детской бедой на войне и понял через детство войну, да и всю жизнь человеческую. Для писателя нет границы, отделяющей жизнь де­тей от жизни взрослых, а есть детский или взрослый угол зрения на мир. Детское видение ему тем дороже, что оно глубже прони­кает в самую сердцевину жизни; оттого произведения его читают дети, подростки, а также и взрослые.

Писательскую манеру Р. Погодина отличает мозаичность пове­ствования, в котором переплетается несколько сюжетных планов. Речь рассказчика нетороплива и эмоциональна, немного напоми­нает сказ. Образ рассказчика всегда отчетливо вырисовывается среди других образов. Читатель воспринимает рассказчика как человека взрослого, но по-детски удивленного и влюбленного в жизнь.

Проза Р. Погодина реалистична, но не чужда разных форм ус­ловности: сказочно-мифологического вымысла, детской игры, авторской фантазии, метафоричности и аллегории. Художествен­ная условность углубляет восприятие конкретной исторической действительности, выявляет вечный смысл повседневной жизни. Характерная для писателя жанровая форма — рассказы, сливаю­щиеся в повесть.

Родина, детство, природа и война — эти темы, отражаясь одна в другой, вместе образуют художественный мир одного из самых значительных произведений писателя — повествования в расска­зах «Где леший живет?». Писатель философски осмысляет про­странство и время, в котором дано человеку родиться и умереть, при этом детство является для него исходным понятием. Простран­ство измеряется все расширяющимися горизонтами Родины (рас­сказ «Что у Сеньки было»). Земля расходится вокруг маленького Сеньки кругами, как вокруг теленка, привязанного к колышку: сначала — малая земля, на которой все-все принадлежит ему, далее — большая земля до горизонта, еще дальше — «огромадная» земля. «А когда Сенька поднялся на самый верх, стало ему далеко видно вокруг. И сомкнулся тогда Сенькин мир малый с большим и огромадным, так как земля Сенькина уходила вдаль на необъятные расстояния». Сенька знает, что нет лучше места на земле, чем на коленях у матери; это и есть самая малая родина, центр личного мироздания.

Измерить время, жизнь человеческую Погодин хотел бы не историческими событиями, не биографическими датами, а рож­дением ребенка. Герою рассказа «Леший», входящего в цикл «Где леший живет?», Кузьме Прохорову довелось пережить многое: Пер­вую мировую войну, раскулачивание, лагеря и новую Великую войну. Однако рядом с мальчишкой-сиротой Володькой он при­ходит к пониманию времени не через эти вехи, а через детство: «Будь у меня взаправду сын, будь у меня внук, было бы мне за что уцепиться в быстротекущем времени, не топило бы оно меня, не ломало. Наверное, только благодаря детям человек принимает перемены своего бытия если и без благодарности, то без страха и без обиды, потому что дети и есть плоть времени и его суть...»

Ребенок с его естественным эгоцентризмом «присваивает» окру­жающий мир, а взрослые — Кузьма Прохоров, бабушка Вера, дед Савелий — отдают себя детям. Процесс же взросления заключает­ся в том, что чувство собственности переплавляется в чувство ответственности. Рождается сестра — и меняется Сенька, переста­ет понимать он язык зверей и птиц. Меняется и родная деревня Малявино. Идет война, и земля уже видна вглубь — на глубину окопа. Углубляется детская душа, созревает раньше тела, готовая растечься через глаза, огромные на маленьком лице. Р. Погодин показывает, что детство ничего не пропускает мимо себя: любовь и смерть, мир и войну дети воспринимают с той же остротой, что и взрослые.

Взаимоотношения детей и взрослых (особенно пожилых) по­стоянно в поле зрения писателя. Объединяет стариков и детей их положение «на меже» жизни, дающее возможность не торопясь разглядеть малое, задуматься о большом. «Книжка про Гришку» (1974) — небольшая повесть в рассказах — интересна созданием образного мира, в котором пяти-шестилетний ребенок чувствует себя на равных не только со своими сверстниками и со взрослы­ми, но и со зверями и птицами. Все герои разговаривают между собой, причем по большей части по главным вопросам жизни. Например, в шутку и всерьез говорят о счастье, о душе. Дошколь­ник Гришка и его друзья Лиза и Валерка, дядя Федя и художник Мартиросян, воробей Аполлон и конь Трактор и еще многие дру­гие входят в единое мыслящее сообщество. Писатель приподнима­ет каждого из положительных героев, сообщает каждому, в том числе маленькому Гришке, мысли и переживания самого благо­родного свойства. Только девочка Лиза и дядя Василий лишены возможности включиться в счастливое единство: Лиза — из-за того, что не умеет удивляться и, как следствие, холодна душой, а дядя Василий — из-за потерянной когда-то «гайки» (метафора само­дисциплины).

Умение изъясняться на языке развернутых метафор проявляет­ся в полную силу в одном из лучших рассказов Погодина — «Ла­зоревый петух моего детства». Адресованный взрослым, рассказ раскрывает важнейшую для писателя мысль: «детство сильнее люб­ви», поэтому только детство не исчезает насовсем.

Повесть «Где ты, гдетыгдеты?» имеет подзаголовок «Сказка про жеребенка Мишу и его друзей». Это произведение представ­ляет собой характерный для Погодина сплав социально-бытового повествования, философско-фантастической притчи и волшеб­ной сказки. Рассказ написан для читателей-малышей. Своих геро­ев автор поселил в старинном Новгороде — городе чудес, где разгуливают говорящие животные и является загадочный зверь Индрик. Жеребенок Миша, мышонок Терентий «н аллегоричес­кие воплощения раннего детства. Жеребенок Миша, как и Гриш­ка из «Книжки про Гришку», любит размышлять, например «над вопросом, почему понятное вдруг становится непонятным». Лю­бит он и бегать вокруг холма, и искать что-то («А может быть, холм для того и стоит, чтобы оно было — что-то там, за хол­мом?»). Мышонок Терентий однажды находит выход из родного подземелья наружу, в город, — к приключениям и открытиям. Постепенно герои обретают все больше друзей, все сложнее ста­новятся их взаимоотношения с миром.

Рассказы в этой повести совсем короткие, но с глубоким и серьезным подтекстом, что позволяет многие из них назвать притчами. Несмотря на детскость сюжетов, вопросы, в них по­ставленные, могут дать пищу для размышлений и взрослому чи­тателю.

В прозе Радия Погодина, как в зеркале, отражается народная сказка с ее строгими канонами. Размышления писателя о законах жанра сказки содержатся в его статье «Гуси-лебеди», опублико­ванной в журнале «Детская литература», № 2 за 1993 год.

Эдуард Николаевич Успенский

Э.Н. Успенский (род. 1937) по образованию — авиационный инженер. Он начал свой путь в литературе в 1960 году как писа­тель-юморист для взрослых — писал стихи и фельетоны. В 1966 году в журнале «Детская литература» были опубликованы его первые стихи для детей, и тогда же вышла первая детская книга — сти­хотворный сборник «Смешной слоненок». За ним последовала публикация повести-сказки «Крокодил Гена и его друзья» (1966).

Еще со школьных лет Успенскому нравилось работать вожатым в младших классах и в пионерском лагере. «Если бы я не был вожатым, я бы не стал детским писателем», — признавался он позже в одном из интервью. Именно в пионерском лагере, рабо­тая там библиотекарем (летом 1968 года), написал он книгу «Дядя Федор, пес и кот». Книга увидела свет в 1973 году.

Любимый жанр Э. Успенского — веселая повесть-сказка. По­мимо названных его перу принадлежат повести-сказки «Вниз по волшебной реке» (1972), «Гарантийные человечки» (1975), «Школа клоунов» (1983), «Колобок идет по следу» (1987), «25 профессий Маши Филиппенко» (1988), «Меховой интернат: Поучительная повесть о девочке-учительнице и ее пушистых друзьях» (1989), продолжение повести «Дядя Федор, пес и кот» — «Тетя дяди Фе­дора, или Побег из Простоквашина» (1994) и другие произведе­ния.

Работает Успенский и в иных жанрах, самых разных и неожи­данных: его повести могут быть не только сказками, но и детек­тивами, авантюрно-приключенческими историями, «лекциями»; он пишет веселые учебники, сочиняет комиксы, рассказы, сти­хи; он создает пьесы, инсценировки и сценарии радиопостано­вок, кинофильмов и мультфильмов. Кроме того, он собирает дет­ские страшилки и городской песенный фольклор. Мир героев Эду­арда Успенского стал базой целой детской индустрии у нас в стране и за рубежом.

Первая профессия писателя сказывается в его творчестве: он«изобретает» героев, сюжеты, сами формы произведений, при этом легко трансформируя свои «конструкции» («Крокодил Гена и его друзья» — «Бизнес Крокодила Гены» — «Отпуск Крокодила Гены»). Его герой может быть книжкой, открыткой, игрушкой, сувени­ром и т. п. При этом автор не оберегает свое творчество от влия­ния массовой культуры, а, наоборот, вовсю использует ее при­емы, идя навстречу «массовому» читателю.

Секрет успеха лучших произведений Успенского таится преж­де всего в героях; недаром свой десятитомник он назвал: «Общее собрание героев...». Старуха Шапокляк, кот Матроскин, профес­сор Чайников, обезьянка Анфиса или пластмассовый дедушка — любой герой воспринимается как уникальная личность. А дружба между столь разными героями — как еще одно смешное явление. Мальчик по имени дядя Федор, пес Шарик, кот Матроскин сами по себе уже составляют смешную компанию, а когда к ним добав­ляются взрослые герои со своими неповторимыми характерами — почтальон Печкин, мама и папа, — то их житье-бытье становится одной нескончаемой комедией.

Успенский как бы дополняет действительность тем, чего ей недостает с точки зрения ребенка. Он берет за основу какой-либо человеческий тип и одним-двумя штрихами превращает его в ка­рикатуру. Прибавим к банальному бюрократизму Печкина такие черточки, как любовь к сладкому и занудство не принятого в игру, и получим совершенно нового героя — бюрократа с детскою ду­шою.

Положительные герои сказочны прежде всего потому, что они сказочно добры и невероятно воспитаны. Они не идеальны, а просто совершенно нормальны. Фантастическая дружелюбность, фантастическое чувство ответственности за свою работу, фанта­стическая вежливость плюс немного в общем-то «обычных» чу­дес — и герой Успенского готов. Остается дать ему простое, легко запоминающееся имя, подчеркнуть какую-нибудь особенность — и вот он живой и «обреченный на успех». Заметим, что подобные приемы лежат и в основе образов народных сказок.

Герои существуют не в замкнутом круге традиционного сюжета, а живут своими — и нашими — повседневными заботами. Поэтому они так легко переходят из книжки в нашу жизнь. Они не совершают ничего такого, что отделяло бы их от нас непроходимой стеной, — просто строят дом, учатся и учат, расследуют происшествия, помо­гают обустроить сельское хозяйство, верят в небылицы...

Компания героев сама выбирает для себя род занятий, и сю­жет получается хотя и странный, но очень удобный именно для них. Уехали в Простоквашино дядя Федор, собака Шарик и кот Матроскин. Вдруг им срочно клад понадобился. Они тут же пошли и этот клад из земли вырыли. А за всем остальным они в магазин ездят или своим хозяйством обзаводятся, как все нормальные люди. Кому-то нравится за коровой ухаживать, кто-то готов целый день по лесу зайца гонять, кому-то не лень бегать туда-сюда с посыл­кой «для вашего мальчика» и документы спрашивать. Каждый имеет право оставаться самим собой, и при этом никому не грозит оди­ночество.

Идея самоценности каждой личности особенно важна для сказ­ки-повести Успенского. Напрасно пытается умный, хозяйствен­ный, но душевно не тонкий кот Матроскин «пристроить к делу» Шарика: ни ездовую, ни сторожевую, ни комнатно-декоративную собаку из дворняги не сделать. Шарик и так хорош.

На первом месте для героев Успенского — преданность люби­мому делу. Иван Иванович Буре, «гарантийный мастер» старых часов, продолжает жить в часах и содержать их в порядке даже после окончания срока гарантии. Свою кукушку Машку он воспи­тывает в том же духе: «Ты кукуешь не для кого-нибудь, а потому, что так надо. Кукуй, кому говорят!» Колобок, заведующий Не­отложным Пунктом Добрых Дел, и его заместитель Булочкин не спят, не едят — расследуют загадочное исчезновение мальчика. Одна страсть владеет старухой Шапокляк — бескорыстная, само­отверженная страсть к искусству скандала. А бабушки все силы кладут на то, чтобы накормить внуков.

Обычное для детской литературы «двоемирие» взрослых и де­тей разделено у Успенского границей решительно и четко. К безнадежно взрослым писатель относится с насмешкой: все они для него «граждане» и «гражданки», им суждено вечно быть «вне игры», существование их абсурдно. Напротив, самые экстравагантные поступки «детских» героев находят логическое оправдание. Одни герои строят и перестраивают мир по своим игровым правилам, а другие всячески им мешают — такова в самом общем виде схема конфликтов. Внимание писателя часто переходит с темы жизнестроительства на тему борьбы. Борьба ведется во имя права жить свободно, по собственной склонности и разумению.

В целом педагогика Успенского строится на постулате личной свободы при условии: не мешать другим. Такая система воспита­ния входит в противоречие с общепринятой, построенной на идеях подчинения взрослым, общественного долга и т.п. Поэтому мно­гие книжки Успенского, при всей их популярности, трудно при­живаются в обычной школе (исключение составляют ранние его повести-сказки). Писатель остро язвит по поводу типовой школь­ной системы, предлагая строить учение по правилам, исходящим от самих учеников. Он призывает отказаться от старых привычек и открывать новые истины (вроде той, что бутерброд лучше класть колбасой на язык: так вкуснее). Однако он убежден и в безотказ­ности старых истин (например, той, что добра в мире больше, чем зла).

Успенский легко переиначивает жанры народной сказки, де­тектива, деревенских и городских баек и даже производственной прозы. Его персонажи будто передразнивают героев «серьезной» литературы.

 

Булочкин распахнул дверь, и вошла пожилая гражданка молодежно-спортивного типа с судками. Колобок посмотрел на нее пронизывающи­ми глазами:

— Вы очень взволнованы, — сказал он.

— Как вы догадались?

— У вас пальто наизнанку и на голове кашпо.

 

Объектами пародии для Успенского могут послужить и шедев­ры бюрократической письменности, и ставшие популярными из­речения знаменитых современников, и фрагменты школьных со­чинений. Стихия пародирования влияет на жанр и структуру его произведений: складывается некий каламбур из анекдотов, дет­ских страшилок, броских фраз, приказов, заявлений, протоколов, статей из учебников, газетных передовиц и заметок, — словом, из той «литературы», в которую реально погружен современный ребенок. В результате любое произведение Успенского превраща­ется в пародию на нашу жизнь и культуру. Эти пародии дают отча­сти решение проблемы сатиры в детской литературе.

Сказочная повесть, сделавшая писателя знаменитым, — «Кро­кодил Гена и его друзья». Она полюбилась взрослым не меньше, чем детям, благодаря созвучности с настроениями поколения шестидесятников. Метафора города, где каждый, подобно забы­той игрушке, одинок и хотел бы найти друга, пережила свою эпоху и сохраняет очарование поныне. Заметим, что положитель­ные герои сказки — интеллигенты с хорошими манерами (хотя не все они отличаются добрым расположением к окружающим). Даже старуха Шапокляк обращается к собеседникам всегда на «вы» (ее образ восходит к типу комической старухи из взрослых водевилей и детских анекдотов). Крокодил Гена имеет свою литературную родословную: его «предки» — крокодилы Ф. Достоевского и К. Чу­ковского — комические воплощения типа русского интеллиген­та, поборника общественной справедливости.

Автор рассказывал: «У Чебурашки не было прототипа. История его появления состоит как бы из двух этапов. Однажды мне пред­ложили написать сценарий к документальному фильму про Одес­ский порт. Я смотрел отснятые материалы, и вдруг мое внимание привлек следующий эпизод: на экране показывали склад, куда привезли тропические фрукты, и на одной из банановых связок испуганно притаился маленький хамелеончик. Сцена эта запом­нилась... Образ... сложился, когда я увидел на улице маленькую девочку в шубе, купленной ей явно на вырост. Бедняга... двига­лась неуклюже и все время шлепалась на землю. "Ну вот, опять чебурахнулась", — сказал кто-то из стоящих рядом со мной. Пос­ле этого нужно было только прибавить немного фантазии».

Мультфильм, снятый по сказке, показал, насколько близка таланту Успенского драматургия. Но и в дальнейшем многие свои идеи автор воплощал сначала в прозе и только потом в драматур­гии. А тему преодоления одиночества он развил в повестях-сказ­ках «Дядя Федор, пес и кот» и «Гарантийные человечки».

В сказке «Вниз по волшебной реке» был поставлен творческий эксперимент: герои волшебных сказок говорят и действуют в ней как традиционно, так и по-новому. Столкновение глубокой ста­рины и новейшей эпохи дает множество забавных эффектов. Не­смотря на ряд замеченных критикой недостатков, сказка эта яви­лась этапной для писателя. Стихия эксперимента определяет все дальнейшее его творчество. Автор как бы предлагает читателю — юному или взрослому — ставить опыты и делать выводы. Позна­вать мир у него могут и отличники, к которым он питает уваже­ние, и двоечники, неудачники, пользующиеся особым авторским вниманием и симпатией.

Выводы имеют, как правило, житейско-обиходный характер. Наиболее сложным моментом является мера их соответствия об­щепринятой этике. В «Письмах ребенку» автор делится собствен­ным детским опытом с дочерью и дает такой, например, вывод-совет: «Хочешь пугать население — пугай, но учись всегда на "от­лично". И одевайся аккуратно всегда»; а наряду с этим — и такой:

 

«Прежде чем признать вину, постарайся спихнуть ее на началь­ство».

 

Ирония в подтексте наставления рассчитана скорее на взрос­лого читателя.

На игре в правила хорошего тона построено новое «Юности честное зерцало», «соавтором» которого Успенский сделал Петра Первого. Это произведение адресовано детям среднего и старшего школьного возраста, так как они уже ориентируются в истории и в современной политике.

Стихи Успенского, собранные в книгах «Если бы я был дев­чонкой» (1983) и «Разноцветная семейка» (1991), по большей части игровые. В них находит продолжение веселое озорство писателя, но в несколько смягченном виде: насмешка не переходит в язви­тельность, шутка остается в рамках хорошего тона.

Пьесы и сценарии, хотя и созданы на основе прозаических произведений, представляют собой самостоятельные художествен­ные явления. Театр Успенского главным образом кукольный, что соответствует особенностям его творческого мышления.

Юрий Иосифович Коваль

Ю.И. Коваль (1938—1995) — автор повестей, рассказов, ска­зок для детей и взрослых. Он учился в Московском педагогиче­ском институте имени Ленина. Во второй половине 50-х годов там сложился круг друзей, которых впоследствии назвали «москов­скими бардами»: Ю. Визбор, Ю. Ким, П. Фоменко, Ю. Ряшенцев, А. Якушева. Формирование будущего писателя шло в том же русле «неофициальной» культуры. Помимо литературы Коваль увлекал­ся живописью; следы этого увлечения видны в его литературных произведениях.

Начало творчества для детей было положено в татарском селе Емельянове, где Коваль учительствовал после института. Сам он считал легким хулиганством свое сочинительство тех лет — типа диктанта на правописание шипящих в конце слова: «На полу си­дела мышь. / Вдруг вбегает грозный муж. / И, схватив огромный нож, / К мыши он ползет как уж».

Вернувшись из Татарии, Коваль написал несколько «взрослых» рассказов о своей деревенской жизни. В литературе же для детей он пробовал свои силы как стихотворец. Первое его детское сти­хотворение опубликовано в 1964 году в журнале «Огонек», и в том же году издана тоненькая книжка стихов «Что я знаю».

Казалось, творческая стезя его определилась как стихотворная. Но одно событие все изменило. По заданию журнала «Мурзилка» Ю. Коваль поехал на пограничную заставу, чтобы написать сти­хотворение о пограничниках. Вместо стихов он сдал в редакцию несколько страниц прозы. Это был рассказ «Алый» (1968) — первая настоящая удача молодого автора. Тогда же он принял реше­ние писать только для детей.

Тема пограничной службы была решена автором в необычном ключе, далеком от идеологических стандартов. Главным героем он сделал хорошо обученную служебную собаку. Солдат-пограни­чник Кошкин и его пес Алый службу несут как положено, но оба одиноки на этой разделенной невидимой чертой земле. Кошкин не все понимает в пограничной жизни, и Алому жаль его..

Москвич по рождению, Юрий Коваль любил подолгу жить в северных деревнях, погружаясь в уклад сельского народа, в его речь. Учителем был для него архангельский писатель Б. В. Шер-гин.

Современная деревня — главная тема в творчестве Коваля. Ее разработка началась в рассказах, составивших книгу «Чистый Дор» (1970). В основу их легли впечатления писателя от поездок по Во­логодской области, от жизни в деревушке около Ферапонтова монастыря. Рассказы сборника «Чистый Дор» непривычны для детской литературы: в них нет ни острых сюжетов, ни традицион­ных героев, нет вообще доступных любому писателю приемов без­отказного воздействия на читателя. Повествуется в них о повсе­дневных мелких событиях, между тем как герои раскрываются во всей своей внутренней сложности.

Работая для детей, Коваль не выбирал какие-то специфически детские темы — он уважал своего маленького читателя и говорил с ним о жизни и характерах взрослых (показателен в этом отно­шении рассказ «Клеёнка»). Среди его взрослых персонажей выде­ляются дядя Зуй и старуха Пантелевна (взрослые вообще состав­ляют большую часть героев). Все его герои, даже маленькая дево­чка Нюра, — натуры сильные, целостные, лишенные инфантиль­ности. В рассказе «Вода с закрытыми глазами» семилетней Нюрке приходит мысль о смерти и взрослый рассказчик может вести с ней разговор на равных:

 

— Тебе-то из-за чего умирать? — спросила Нюрка.

— Есть из-за чего, — ответил я. — Хватает.

— Болтаешь, сам не зная... — сказала Нюрка.

 

На попечение Нюрки учитель может оставить сотню школьных кроликов. А дошкольник Витя может подстрелить из ружья ястре­ба. Но не это главные показатели их самостоятельности. Важнее то, что и Нюрка, и Витя, и другие дети в состоянии решить слож­ную нравственную проблему, например связанную с убийством птицы («Выстрел»).

Главный герой рассказов о деревне Чистый Дор — сам автор. Он живет в маленьком доме старухи Пантелевны, ходит в лес, участвует в местных событиях. Он писатель и художник и потому воспринимает деревню Чистый Дор как особый мир, который неуловимо похож на сказочный. Есть тут даже лесовик. По сло­вам Пантелевны, он совершает разные проделки, и видела она его не раз: ведь он в магазин ходит — сахар покупать, а деньги-то сам делает! Рассказчику порой трудно разобрать, лесовик ли ему встретился или просто человек («Лесовик»). Он готов пове­рить и в историю о закопанных в войну оркестровых инструмен­тах, которые звучат под землей до сих пор. Хотя ему приходит на ум реальное объяснение трубных звуков, несущихся из-за бугра: это подземный ручей захлебывается весенней водой («Под сос­нами»).

Вообще повседневная жизнь деревни для рассказчика интерес­нее любой сказки. Ему очень нравятся чистодорцы — все, от мала до велика. Вместе с ними он приходит поздравить Нюру, идущую в первый класс, и подарить ей «школьное» — два килограмма конфет-подушечек и бинокль. Вся школа помещается в одном классе, в ней всего четыре ученика и один учитель, а Нюра — единственная первоклассница, и для деревни седьмой день рож­дения Нюры — большой праздник.

Ю. Коваль показывает, как укрупняется здесь всякое событие, какое значение придается всякой мелочи, как серьезно относятся чистодорцы и к себе, и к другим. Старухе Пантелевне нужно всем и каждому объяснить, что парень этот (рассказчик) — племян­ник ей, что он топор в лесу нашел, а она уж думала, что это лесовик топор унес. И сам рассказчик в конце концов начинает объяснять вместо Пантелевны: «Я племянник ей. Она топор поте­ряла и думает, не лесовик ли унес, а он в малине лежал. А я племянник ей».

Ю. Коваль использует повторы — и сюжетно-композиционные, и речевые, останавливается на описаниях, передает подробности разговоров — все это затем, чтобы замедлить ход повествования. Он воспроизводит тот замедленный ритм, что объединяет приро­ду и сельского человека, — ритм, так разительно отличающийся от городского. Поедет ли дядя Зуй за стожком сена, затеют ли спилить грозному быку Буньке рога, завезут ли в магазин клеен­ку, настанет ли осень или разразится гроза — все становится исто­рией, поэмой в прозе.

Сочетание эпического повествования и лирического подтекста придает глубину рассказам Ю. Коваля. Хороши у него и искромет­ные диалоги, и импрессионистичные описания. В диалогах рас­крывается богатство народного языка, а в описаниях — богатство языка литературного, воспитанного книгой. «Именно занятия дет­ской литературой очистили мой стиль, прояснили мои мысли, выжали воду из произведений, — говорил Ю. Коваль. — Все, что я мог бы сказать взрослым, я говорю детям, и, кажется, меня понимают». Диапазон его читательской аудитории необычайно ши­рок — от пяти-шестилетних малышей до взрослых.

Примыкает к сборнику «Чистый Дор» следующий сборник писателя — «Листобой» (1972). Он состоит из коротких рассказов о природе, напоминающих живописные этюды.

«Ребенок воспринимает мир в единстве — в цвете, в звуке, в слове. И книга для маленьких должна рождаться в единстве лич­ностей писателя и художника», — утверждал Ю. И. Коваль. Этот принцип реализован в серии из шести книг, созданных им в со­трудничестве с прославленной художницей Т.А. Мавриной: «Стеклянный пруд» (1978), «Заячьи тропы» (1980), «Журавли» (1983), «Снег» (1985), «Бабочки» (1987), «Жеребенок» (1989). От­точенные миниатюры писателя соперничают по выразительности с рисунками художницы.

Ю. Коваля отличает чисто художническое чувство композиции цвета и световоздушной среды. «Тучи толпились над деревней, толклись на одном месте, раскрывая в небе узкие синие колодцы. По краям этих бездонных колодцев кудрявился солнечный пух», — читаем в миниатюре «Теплый ветер» из книги «Стеклянный пруд». Он пишет словом так же, как мог бы рисовать, даже лучше (о бессилии красок перед словом — рассказ «Последний лист»).

Коваль рассказывает о животных и птицах так, что они кажут­ся ожившими в слове; их характеры значительны и угадываются сразу: «Клёст сидел на своей жёрдочке торжественно и гордо, как командир на коне... Командир соскочил с жёрдочки, взмахнул клювом — семечко разлетелось на две половинки. А командир снова взлетел на своего деревянного коня, пришпорил и замер, глядя вдаль» (рассказ «Капитан Клюквин»).

Герою-рассказчику приходится считаться с привычками птиц, собак, мышей, налаживать с ними нормальные отношения. Даже мышь-землеройка, нахально утащившая сухарь, ставит перед рас­сказчиком комически сложную проблему: «Я просто не знал, что делать. Не драться же с ней. Взял да и накрыл ее стаканом» («Бело-зубка»). В портретах животных всегда подчеркнута индивидуальная психология — через их мимику, движения, «мысли»:

Тузик жалобно поднял вверх лапы и скорчил такую горестную рожу, какая бывает у клоуна в цирке, когда его нарочно хлопнут по носу. Но под мохнатыми бровями светился веселый и нахальный глаз, готовый каждую секунду подмигнуть» («Картофельная собака»).