Уровни развития знания. Основные этапы возникновения и формирования науки

После того, как мы обсудили фундаментальные вопросы теории познания - проблему познаваемости мира и проблему источника познания, нужно обратиться к проблеме развития знания. Я думаю, что не стоит долго распространяться на тему о том, что знание человечества о мире развивается, но вот вопрос о том как оно развивается и каковы основные этапы этого развития заслуживает анализа.

Вопрос о развитии познания и истории этого развития в общем-то необъятный. И для тех целей, которые преследует наш курс будет достаточно выделить два важнейших уровня этого развития.

Я буду выделять эти два уровня так: уровень обыденного познания (и, соответственно, обыденного знания как результата) и уровень научного познания (научного знания). Между ними, несомненно, существует множество промежуточных состояний и этапов и некоторые важнейшие переломные моменты этого процесса развития мы рассмотрим позже, а сейчас нам нужно рассмотреть те специфические черты и характеристики, которые выделяют эти два уровня развития познания -- обыденный и научный.

Обыденное познание -- это познание мира человеком в процессе его повседневной (обыденной) жизнедеятельности. Оно не носит целенаправленного характера и является случайным и несистематическим. Люди в процессе повседневной деятельности случайно сталкиваются с новыми явлениями, повторением этих явлений, регулярностями явлений и это откладывается в виде обыденного знания.

Случайность и несистематичность очень тесно связаны с такими характеристиками, как отрывочность обыденного знания, его фрагментарность и даже противоречивость. В самом деле, в одних случаях мы (люди) руководствуемся одними соображениями, в других -- другими, иногда -- прямо противоположными. И это никого не смущает, даже если это противоречие становится явным. Обычная реакция в таких случаях ``ну и что?"

Одной из важнейших специфических черт обыденного знания является способ его выражения. Обыденные знания выражаются в форме рецептов -- что нужно сделать, чтобы получить такой-то результат, причем вопрос: почему нужно сделать именно это, а не другое обычно и не возникает -- на то и рецепт, отработанный, опробованный. В этом смысле классическим образцом обыденного знания является поваренная книга. Меня особенно восхищают часто встречающиеся в рецептах пирогов и других изделий фразы: соль и сахар -- по вкусу; поставить на огонь (сильный, средний, слабый) и держать до полной готовности, а полная готовность проверяется втыканием спички.

Иногда, в качестве еще одного признака обыденного знания выделяют его персональный характер. Т.е. то обстоятельство, что оно является знанием данной личности (мастера, искуссника) и исчезает вместе с данной личностью. Я думаю, что это не самостоятельная характеристика, а вторичная, вытекающая из рецептурного характера. Действительно, многие рецепты были персональным знанием мастера и передавались по наследству сыну или особо доверенному ученику, а если таких не оказывалось, то они просто погибали. Многие рецепты в процессе многократной передачи упрощались, искажались, начинали приводить к худшим результатам и, наконец, забывались. Но это, конечно, не основное. Например, упомянутая ранее поваренная книга вовсе не персональная, она напечатана и каждый может взять и прочитать ее. Конечно, и здесь многое зависит от личного опыта, навыка, но все же все ее рецепты интерперсональны.

Итак, обыденное знание получается нецеленаправленно, случайно, является несистематичным и даже противоречивым, выражается в рецептурной форме. В противоположность этому, научное знание является результатом целенаправленного поиска. При этом, конечно же, не исключается элемент случайности -- многие выдающиеся открытия были сделаны случайно (рентгеновские лучи, высокотемпературная сверхпроводимость в наше время). И я не стану говорить, что эта случайность кажущаяся, мнимая. В развитии науки случайность, конечно, имеет место. Но очевидно и другое -- научный поиск рано или поздно породил то, что многие открытия делались одновременно (или почти одновременно) разными учеными независимо друг от друга.

Далее, опять-таки в противоположность обыденному знанию, научное знание является систематизированным и в тенденции непротиворечивым. Опять-таки, это не означает, что в науке нет противоречий. Они есть. Но если в обыденном познании обнаружение противоречия не вызывает никакой реакции, то в науке обнаружения противоречия немедленно вызывает эксцесс. Оно обязательно подлежит устранению. Причем анализ противоречия и процесс его устранения являются очень мощными факторами развития самой науки. Поэтому обнаружения противоречий оказываются часто эпохальными событиями в науке.

И, наконец, в отличие от обыденного знания, научное знание выражается не в форме рецептов, а в виде знания о свойствах и законах поведения изучаемых объектов. Я не хочу сказать, что в научном знании нет рецептурных компонентов -- они есть, но не в них суть. Рецептурная (прагматическая) компонента научного знания находится как бы на втором плане. Оно присутствует в форме представления о том, что из знания о свойствах и законах поведения изучаемых почти всегда (за редкими исключениями вроде астрофизики и космологии) можно извлечь прагматически полезные рецепты. Но все же рецептурная компонента в научном знании является вторичной и подчиненной.

Все эти особенности науки -- целенаправленность получения результатов, систематичность и непротиворечивость, способ выражения научного знания объединяются в общем важнейшем понятии научного Метода. Именно наличие Метода отличает науку от ненауки. Научное познание по сути дела представляет собой продолжение обыденного познания, но усовершенствованное, систематизированное и упорядоченное научным Методом.

Вполне естественно, что научное знание является высшим уровнем развития, низшей ступенью которого оказывается обыденное знание. Но я вовсе не хочу сказать, что обыденное знание не является знанием. Нет, это действительное знание, причем весьма полезное. Подавляющая часть нашей повседневной жизнедеятельности (включая приготовление обеда, поездок на работу и прочего) основана именно на обыденном знании. Даже в промышленном производстве какая-то часть основывается на обыденном знании -- опыте практиков, технологов, хотя доля обыденного знания используемая в современном производстве неуклонно сокращается. Но все же в ряде производств она достаточно велика.

И, наконец, я хочу обратить ваше внимание на то, что результаты, достигнутые на основе использования обыденного знания, которое в силу каких-то причин впоследствии оказалось утраченным, уже на научном уровне иногда воспроизводятся с большим трудом, а иногда и вообще их не удается воспроизвести. Я имею в виду знаменитую булатную сталь (и восточного и западного типов) или итальянские скрипки. Но наличие таких ситуаций не меняет общего отношения -- обыденное знание остается низшим уровнем, а научное - высшим.

После того как мы выделили два предельных уровня развития познания, имеет смысл кратко рассмотреть процесс развития от обыденного знания к научному, отметив основные переломные моменты этого развития. По сути дела, это вопрос о том, когда ``началась наука". По этому вопросу написано и сказано довольно много, но главным образом без толку. Дело в том, что в зависимости от того какое определение дается понятию ``наука" меняется и понимание того, когда началась наука. Самое экзотическое мнение, которое мне приходилось слышать, это что наука началась еще во времена неандертальского человека. Я думаю, что эту неандертальскую концепцию обсуждать не стоит. Но все же определить содержание понятия ``наука'' надо, по-скольку от этого существенно зависит характер всего последующего обсуждения. И выявление основных этапов перехода от обыденного познания в научному будет для нас средством раскрытия содержания этого понятия так, как оно будет употребляться в нашем курсе в дальнейшем.

Первые попытки систематизации знаний относятся, видимо, еще ко второму тесячелетию до новой эры. Можно говорить о первых попытках систематизации астрономических наблюдений в связи с расшифровками построек Стоунхенджа и некоторых аналогичных сооружений на севере Европы или об очень правильных ориентациях египетских пирамид. Но это, скорее, догадка и предположения. Более реально говорить о систематизации знаний применительно к древней Вавилонии, от которой остались достаточно богатые письменные памятники. От Вавилонии сохранились математические таблицы приемов вычислений и записи астрономических наблюдений. К этому периоду относятся попытки предсказаний затмений, основанные на замеченных регулярностях (хотя они и не всегда были удачными). В целом это можно считать первой попыткой как-то описать явления окружающего мира. Но это начало систематизации знаний было в высшей степени феноменологичным. В нем отсутствовала постановка вопроса о причинах происходящих явлений. Такая постановка вопроса появилась только в древней Греции. И в этом отношении не случайной является позиция Р.Фейнмана, который противопоставляет ``вавилонский тип науки", который задается вопросом -- как происходят явления, ``греческому типу науки", который ставит вопрос: почему явления происходят так, а не иначе. Вместе с тем, проведенная систематизация сыграла весьма значительную роль в качестве первого этапа перехода от обыденного знания к научному и в какой-то, нам не очень понятной, но несомненно значительной мере, подготовившая следующий этап.

Вторым этапом перехода от обыденного знания к научному явилась эпоха античной Греции. Значение этого этапа, скажу не боясь обвинений в преувеличении, грандиозно. Оно значительно масштабнее значения предшествующего этапа, хотя он и подготовил грандиозный сдвиг эллинской эпохи.

В курсе трудно сделать не только анализ, но даже и обзор всех важных изменений, которые произошли в процессе познания в эллинскую эпоху. Поэтому я выделю только некоторые моменты, которые мне представляются именно эпохальными. При этом, я, конечно же, отдаю отчет в том, что мое мнение может оказаться односторонним. Но, все же.

Важнейшим сдвигом в познании, который произошел в эллинскую эпоху я считаю открытие дискурсивного (дискурсия -- вывод) мышления, мышления логического, основанного на анализе и доказательстве. Конечно, люди мыслили дискурсивно задолго до эпохи Эллады, но эллинские мыслители сделали это мышление явным, открыли принцип: очевидное -- не очевидно! Или, если выражаться не афористично, а академически: то, что нам представляется очевидным, на самом деле не является таковым и требует анализа и доказательства. Именно следуя этому принципу, античные мыслители открыли доказательства теорем, отвергнув чувственную или наглядную очевидность как аргумент. Напомню, что индийские математики еще в XVIII (и даже, кажется, в начале XIX) веке ``доказывали'' свои утверждения тем, что рисовали чертеж и писали ``смотри!'' Т.е. чувственная наглядность служила для них достаточным основанием. В ``вавилонской науке'' также не было никаких доказательств, а были лишь систематизированные рецепты (что, скорее, напоминает хорошо составленную поваренную книгу).

И вот, именно в древней Греции появляется доказательство, имеющее аналитический характер. Это был эпохальный перелом в процессе перехода от обыденного познания к научному. И именно это важнейшее достижение античного эллинского стиля мышления является одним из основных компонентов европейского научного мышления Нового времени. Достаточно вспомнить классическую теорему Вейерштрасса из математического анализа о том, что непрерывная функция, принимающая на концах интервала значения разных знаков, внутри интервала принимает нулевое значение. Ведь достаточно нарисовать рисунок -- и все станет ясно, но мы доказываем эту теорему. Или другой пример - до начала ХХ века все математики считали, что непрерывная функция почти всюду (т.е. во всех точках, за исключением множества точек меры ноль) имеет производную. Но вот приходит Пеано и строит пример непрерывной функции, не имеющей производной ни в одной точке -- очевидное, не очевидно!

Следствия открытия дискурсивного мышления были огромны. Во-первых, была создана математика. Конечно же не вся математика, ``вся'' математика никогда не будет создана. Но была создана математика почти в том же самом смысле, как мы понимаем ее сейчас (суть оговорки ``почти'' в нашем курсе обсуждаться не будет). Вторым следствием было создание философии в специфически эллинском и европейском смысле слова, существенно отличающейся от того, что называют восточной философией (которую правильнее было бы назвать восточной фантастикой). Открыв дискурсивное мышление, мыслители эллинской эпохи стали эксплуатировать его исключительно интенсивно, исследуя самые разные возможности. Этим объясняется обилие разнообразных философских учений, созданных древнегреческими мыслителями. В этих учениях в более или менее развитой форме содержатся зачатки всех или почти всех философских систем Нового времени и многие фундаментальные научные идеи.

Однако, античная эпоха все же не создала Науки, так как мы понимаем ее сейчас. Это была еще не наука, а донаука, преднаука или как еще можно назвать. Конечно, можно говорить о древнегреческой науке, но нужно хорошо понимать, что различие между современной наукой и античной наукой значительно больше, чем сходство между ними. И употребление одного и того же термина для столь разных явлений может привести к серьезным ошибкам, что, впрочем, было известно еще Френсису Бэкону, который подобное смешение терминов назвал идолом рынка или идолом площади.

Чего же, собственно, не хватало в античную эпоху, чтобы можно было говорить о науке? Не хватало очень важного (может быть важнейшего с современной точки зрения) компонента -- проверки умозрительных построений. Собственно говоря, отсутствовала даже постановка вопроса о проверке, в особенности если говорить об эмпирической проверке. Сам дискурсивный, ``философский'' характер умозрительных построений считался достаточным основанием. Какая еще нужна проверка, если результат получен ``философским мышлением''? Я затрудняюсь дать причинную интерпретацию этому явлению, но вообще нужно отметить, что для античной эллады было весьма типично этакое пренебрежительное отношение к практической деятельности. Эта тенденция очень сильно выражена у Платона и даже у такого мыслителя как Аристотель. Вообще, античные мыслители очень сильно противопоставляли философию, как стремление к мудрости и практическое умение -- ``тэхнэ''. В доперестроечный период в учебниках это противопоставление объяснялось тем, что в античной Элладе был рабовладельческий способ производства и труд считался уделом рабов. Я не знаю, верно ли это объяснение или нет, но все же мне оно представляется очень поверхностным, результатом вульгарно-социологического подхода. Но так или иначе, такое противопоставление было, причем даже занятия математикой считались недостойными философа, хотя знание математики считалось необходимым в платоновской академии.

Тем более это относилось к эмпирии. И даже такого выдающегося мыслителя как Архимед квалифицировали именно как ``техника''.

А между тем, мышление Архимеда было именно научным в очень современном смысле слова. Оно включало очень мощную теоретическую компоненту, основанную на весьма успешном применении метода ``мысленного эксперимента'' и математики, и практическую реализацию теоретических построений, воплощенную в его знаменитых машинах, в том числе и боевых.

Но научный стиль мышления Архимеда не получил распространения в античном мире. В Древней Греции Архимед квалифицировался как ``техник'' (ну как же! он ведь строил машины!), а древний Рим отличался очень прагматическим, можно сказать антитеоретическим типом мышления. Да, сконструированные Архимедом машины, в том числе и водоподъемный винт, использовались в самых разных областях, но теоретическая компонента стиля мышления Архимеда осталась ``книгой за семью печатями''.

И, хотя имя Архимеда и его изобретения были известны всем, но способ мышления Архимеда был не усвоен настолько, что через две тысячи лет двум великим основателям Науки Нового времени -- Галилею и Стевину в конце XVI века в начале их работ по равновесию тел понадобилось дословно воспроизвести (со ссылкой, конечно) все рассуждения Архимеда. Т.е. стиль мышления Архимеда находит понимание только в Науке Нового времени.

Следующее эпохальное событие, характеризующее переход от донауки к Науке, произошло в конце XVI-XVII вв. Важнейшими составляющими этого перехода было понимание роли практической, экспериментальной проверки знания и в осознание значения Метода. У истоков этого события стояли величайшие мыслители, деятельность которых и знаменует начало Нового времени -- Галилей, Френсис Бэкон и Рене Декарт.

Конечно этот перелом тоже был подготовлен развитием познания в эпоху позднего средневековья и эпоху Ренессанса. Так, идея практического источника знания и его экспериментальной проверки в существенной мере была подготовлена алхимией. И в этом плане у Френсиса Бэкона был великий предшественник (и однофамилец) Роджер Бэкон. Но как античная донаука была лишь донаукой, так и в средние века не было (и может быть даже в большей степени, чем в античности) науки, а лишь преднаука.

Наука начинается именно в конце XVI -- начале XVII века и формируется, ``кристаллизуется'' на протяжении примерно двухсот лет, достигая относительной завершенности к концу XVIII или даже в начале XIX века. И важнейшим моментом в этом процессе было осознание значения Метода. И в этом отношении, как уже говорилось раньше, неслучайно то внимание, которое уделяли понятию метода и анализу его роли великие мыслители эпохи Нового времени -- Бэкон, Декарт, Лейбниц, Ньютон и другие.

Итак, в дальнейшем термин ``наука'' будет употребляться в курсе только в том смысле, какой употребляется по отношению к современной науке так, как она сложилась к началу XIX века (или может быть к концу XVIII века, точнее сказать трудно). При этом я буду употреблять термин наука по отношению ко всему научному знанию и научному познанию в целом, а не по отношению к отдельным частям. Нет разных наук, а есть Наука, которая разделяется на отдельные научные дисциплины. И все эти дисциплины отличаются лишь объектом исследования, но научный метод является единым, общим. Просто в одних дисциплинах он реализуется полнее, а в других, менее развитых, менее полно. Наиболее полно он реализуется в физике. Именно поэтому весь дальнейший анализ науки будет основываться главным образом на материале физике.

Кроме этого, я хочу сделать еще одну очень важную оговорку. Когда в дальнейшем мы будем говорить о Науке, то мы будем иметь в виду только те области знания, которые имеют эмпирическое содержание -- физику (химию я считаю просто физикой определенного класса явлений), биологию, социологию (знание об обществе в самом широком смысле, и не только в некотором узкоспециальном), но не математику.

По выражению Фейнмана, математика -- это не наука или, скорее, наука особого типа. Главной особенностью математики в том аспекте, который я сейчас затрагиваю, является то, что она не имеет эмпирического содержания. Никому не придет в голову эмпирически проверять теорию линейных обыкновенных дифференциальных уравнений или теорию Фредгольма некоторого класса интегральных уравнений так, как мы проверяем, скажем, единую теорию электрослабых взаимодействий. Весь наш дальнейший курс философии науки будет обсуждением именно философии естествознания.

Я не хочу сказать, что не может быть философских проблем математики. Напротив, они очень даже есть. Но это особые проблемы, которые не являются предметом нашего курса. Кстати, к числу философских проблем математики относится очень интересный и не вполне понятный, даже, скорее, совсем непонятный вопрос о том, почему математика, создаваемая для решения каких-то своих внутренних математических проблем, может применяться в естествознании (в физике). Выдающийся физик XX века Е.Вигнер одну из своих статей так и назвал ``Непостижимая эффективность математики в естественных науках. А Станислав Лем сравнил математику с сумасшедшим портным, который шьет костюмы разной формы с разным числом дырок и рукавов. Но удивительнее всего, что всегда находится урод, которому каждый костюм как раз в пору.

Но я не буду касаться специальных философских проблем математики и лишь ограничусь эмпирической констатацией того обстоятельства, что некоторый математический аппарат является необходимой частью высокоразвитого естественнонаучного знания, т.е. буду рассматривать математику как мощнейший аппарат.