Интертекстуальность художественного текста

На смысл художественного текста и его понимание влияет наличие в нём межтекстовых связей, интертекстуальность. Термин интертекстуальность (от лат. «intertexto» – «вплетать в ткань») ввела в научный обиход Ю. Кристева, которая понимает под ним наличие связей между текстами, благодаря которым они (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга: «Любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста» [Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. – М., 2000. – С. 427 – 457, с. 429]. Появление нового текста в теории интертекстуальности рассматривается как реакция на уже созданные тексты.

Само понятие «интертекстуальность» может быть истолковано как два вида взаимодействия между текстами в общем пространстве мировой культуры [Хорохордина О.В. Интертекстуальность / Текст: теоретические обоснования и принципы анализа: учеб.-науч. пос. / под ред. проф. К.А. Роговой. – СПб.: Златоуст, 2011. – 464 с., с. 178].

1. Взаимодействие между структурами текстов, жанрами, темами, стилевыми чертами. В качестве примера таких интертекстуальных связей можно рассмотреть цикл рассказов И.С. Бунина «Тёмные аллеи», который получил своё название от двух строк стихотворения Николая Огарёва «Обыкновенная повесть»: «Кругом шиповник алый цвел / Стояла тёмных лип аллея…», причём у сборника Бунина имелось и другое название: «Шиповник». Сюжет же заглавного произведения, в основе которого лежит идея невозвратности, потери счастья, – это своего рода ответ автора на историю Нехлюдова и Катюши Масловой, рассказанную Л.Н. Толстым в романе «Воскресение». В фольклоре известны «кочующие» («бродячие») сюжеты, а в литературном творчестве нередко можно встретить повторы сюжетных линий в тех случаях, когда они основаны на бытующих в сознании членов общества мифических историях и архетипических образах. В частности, современный английский писатель Иэн Макьюэн в романе «Солнечная» иллюстрирует это явление на примере реакции лектора Джереми Меллона на рассказанную профессором Биэрдом историю о досадном приключении, произошедшем с ним в поезде, когда последний съел чужие чипсы. Однако лектор усомнился в подлинности истории, так как неоднократно встречался с подобным сюжетом в литературе и знает его под названием «Воришка поневоле» (ВП): «Нас интересует то, как история входит и выходит из моды, передается из уст в уста, исчезает из виду, чтобы через несколько лет снова появиться в другом виде благодаря процессу, который мы называем «общественная мифология». ВП был широко известен в Штатах в начале двадцатого века. Первые упоминания сюжета в этой стране датируются пятидесятыми годами, а к началу семидесятых он уже получил массовое распространение. Писатель Дуглас Адамс изложил одну из версий в своем романе середины восьмидесятых. Он неизменно настаивал, что это случилось с ним в поезде, вот вам еще одна общая черта. Ссылаясь на личный опыт, люди локализируют и удостоверяют историю – это произошло с ними или с их друзьями – и отделяют ее таким образом от архетипа. Они делают ее оригинальной, они заявляют авторские права. ВП появлялся в рассказах Джеффри Арчера и, насколько мне помнится, Роальда Даля, его излагали как реальное происшествие на Би-би-си и в «Гардиан». История легла в основу по крайней мере двух фильмов – «Обеденное свидание» и «Бургиньонская говядина», она также…». Этот сюжет, таким образом, стал «кочующим». В качестве другого примера можно рекомендовать сопоставить описание уличных торговцев и шарманщиков начала ХХ в. в «Воспоминаниях» А.И. Цветаевой (глава 1) и «Записках старого петербуржца» Л.В. Успенского (глава «Клюква подснежная»).

2. Взаимодействие типа «текст внутри текста»: частичное включение уже известных текстов в содержание нового текста в виде заимствования, эпиграфа, подражания, пародии, аллюзии, намёка, цитации и т.д.

Н.А. Фатеева выделила шесть типов интертекстуальных структур: 1) собственно интертекстуальность как «текст в тексте»; 2) паратекстуальность, т.е. отражение связи между текстами через заголовок и эпиграф; 3) метатекстуальность – «текст о тексте» (пересказ, дописывание чужого текста, переложение стихов в прозу и т.д.); 4) гипертекстуальность (пародия на текст); 5) архитекстуальность (сходство жанров и структур текстов); 6) интертекстуальное явление – заимствование стилистического и другого приёма [Фатеева Н.А. Типология интертекстуальных элементов и связей в художественной речи речи / Н.А. Фатеева // Изв. РАН. Сер. лит. и языка. Известия. – № 5. – 1998. – С. 25 – 38]. Вставки в тексте фрагментов иных текстов можно назвать вслед за И.И. Яценко «интертекст»:«понятие интертекст может быть истолковано как то «чужое», заимствованное из других текстов, что стало органической частью и не разрушает единства «вторичного» текста» [Яценко И.И. Интертекст как средство интерпретации художественного текста (на материале рассказа В. Пелевина «Ника») // Мир русского слова, № 1, 2001. С. 66 – 70., с. 68], то есть интертекстом следует считать элементы, представляющие в новом тексте исходный текст. Разные исследователи именуют текст, из которого взят вставляемый в другой текст фрагмент, по-разному: прототекст, архетекст, пратекст, текст-предтеча, текст-дистиллят, прецедентный текст, субтекст, «чужое слово» (М.М. Бахтин). Однако, поскольку теория интертекстуальности ещё до конца не разработана, в ней наблюдается некоторая терминологическая неупорядоченность. Так, например, интертекстом могут называть и новый текст, содержащий вкрапления пратекстов в виде аллюзий, реминисценций, цитат; сами же вкрапления сторонники использования этой терминологической системы называют «интекст». Мы же будем считать понятия «интертекста» и «интекста» синонимичными и опираться на приведённую выше дефиницию И.И. Яценко, а текст-источник именовать пратекстом.

Пратекст имеет признак прецедентности. Термин «прецедентные тексты» ввёл Ю.Н. Караулов, который характеризовал такие тексты как значимые в познавательном или эмоциональном плане, хорошо известные многим, в связи с чем к ним постоянно обращаются говорящие и пишущие, они получают всё новые и новые интерпретации и находят отражение в других видах искусств [Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю.Н. Караулов. – Изд. 6-е. – М.: Изд-во ЛКИ, 2007. – 264 с., с. 216]. Нельзя сказать, что все тексты, фрагменты которых могут стать интертекстами, являются прецедентными в полном понимании этого слова, поскольку Ю.Н. Караулов указывал, что прецедентные тексты – это, прежде всего, тексты хрестоматийные, которые известны практически каждому представителю языковой и культурной общности и которые составляют фонд национальной словесной культуры, имеют культурную память. Именно такие тексты чаще всего находят отражение в новых речевых произведениях. Это священные книги, классические русские и зарубежные произведения; мифологические и фольклорные тексты. Помимо термина «прецедентный текст» можно встретить и терминологическое сочетание «прецедентный феномен», включающий, кроме текста, прецедентное имя, высказывание, ситуацию.

Рассмотрим примеры интертекста. Наиболее часто в ХТ встречаются такие его виды, как цитаты, аллюзии и реминисценции. Самая заметная и очевидная форма интертекста – цитата – это фрагмент чужого текста, маркированный в авторском тексте при помощи графических, синтаксических, лексических средств. Когнитивные механизмы цитации и роль цитат в тексте показала Н.А. Кузьмина: «Цитирующий как бы анализирует прототекст, выделяя те его элементы, которые представляются ему наиболее репрезентативными. …Придавая компоненту статус цитаты, цитирующий тем самым возводит его в ранг логического антецедента (pars pro toto), делает его маркером, концентрирующим энергию прототекста. Помещая цитату в новое произведение (метатекст), цитирующий многократно приумножает ее энергию за счет собственной» [Кузьмина Н.А. Когнитивные механизмы цитации / Стереотипность и творчество в тексте: Межвузовский сборник научных трудов. / Перм. ун-т. – Пермь, 1999. – С. 217-235, с. 219]. В отличие от цитаты, являющейся точным воспроизведением пратекста, аллюзия, которая считается более сложной формой интертекстуальности, – это косвенное сообщение об исходном литературном или историческом прецеденте. В.П. Москвин определил аллюзию как «словесный намек на известное адресату произведение, т.е. на прецедентный текст» [Москвин В.П. Интертекстуальность: Понятийный аппарат. Фигуры, жанры, стили. 2-е изд.М., 2012, с.81]. Это заимствование некоторых элементов пратекста, по которым посуществляется его узнавание в тексте-реципиенте. Н.А. Фатеева уточняет, что аллюзия имеет место тогда, когда «заимствование элементов происходит выборочно, а целое высказывание или строка прецедентного текста, соотносимая с новым текстом, присутствуют в нём как бы за текстом» [Фатеева Н.А. Типология интертекстуальных элементов и связей в художественной речи //Изв. РАН. Сер. лит. и яз. – Т. 57. – 1998 – № 5. – С. 25 – 38, с. 29]. Так, например, аллюзии широко представлены в эпиграммах, написанных В. Гафтом в адрес известных актёров театра и кино: «А зря собаку не считали, / Вам всем бы брать с неё пример» – строки из посвящения актёрам, исполнившим роли в постановке «Трое в лодке, не считая собаки», частично воспроизводящие заглавие юмористической повести Джерома К. Джерома. Реминисценция в ХТ – это какие-либо черты, наводящие на воспоминание о другом произведении. Стимулами, порождающими эти воспоминания, могут быть особенности сюжета, образы героев, ритмомелодика и др. Есть мнение, что реминисценции указывают на источник творческого вдохновения автора. Отличие аллюзии от реминисценции Е.Г. Еременко видит в том, что «первая представляет ссылку к реальному историческому или литературному факту, который является общеизвестным, а вторая – абстрактным образом либо воспоминанием, нашедшим своё отражение в творчестве писателя в целом или конкретном литературном произведении» [Еременко Е.Г. Интертекстуальность, интертекст и основные интертекстуальные формы в литературе // Урал. филол. вестн. Сер.: Русская классика: динами художественных систем. 2012. No 6. С.130–140, с. 139 – 140]. Распознание реминисценций опирается на память и ассоциативное мышление реципиента. К немаркированным приёмам включения интертекста относится аппликация, когда текст воспроизводится дословно, но ссылка на автора не делается в расчёте на опознавание интертекста читателем в силу его общеизвестности. Например, многочисленные аппликации выявляются в иронических стихах И. Иртеньева, например, в одно из них вплетаются строки М.Ю. Лермонтова и С.А. Есенина:

Выхожу один я на дорогу

В старомодном ветхом шушуне,

Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,

Впрочем, речь пойдет не обо мне.

Именно намерением автора не маркировать заимствования для самостоятельного их опознания читателем отличаются аппликации от плагиата – недобросовестного цитирования с целью выдать чужое слово за своё и в расчёте на нераспознавание «подлога» читателем.

Виды и формы интертекстуальных связей в ХТ определяются его жанровой спецификой и связаны с представлением автора о первоисточнике. Например, Иэн Макьюэн (роман «Солнечная»), описывая выступление учёного Биэрда, показывает его состояние с помощью аллюзии – отсылки к известному произведению Уильяма Шерспира: «у него [Биэрда] участился пульс и гордо зарделись щеки в ответ на смешки и даже хохот в зале, когда он решительным жестом предъявил второй пакетик с чипсами, держа его перед собой, как Гамлет череп Йорика». В художественном тексте довольно часто можно обнаружить и такие интертексты, как вложенные в уста героев слова известных стихов и песен, цитирование научных и публицистических текстов, свойственных определённой эпохе, выдержки из документов и другие фрагменты нехудожественной коммуникации и т.д. Эти фрагменты аутентичных текстов в ХТ могут создавать эффект достоверности изложения, приближают авторский вымысел к реальности, делают образ места и времени более точным, а изложение – полным, помогают воплотить авторский замысел при создании и раскрытии образа героя, т.е. являются частью избранной автором стратегии.

Анализируя прагматическую сущность интертекстуальности, Ю.М. Лотман указывает, что «введение внешнего текста в имманентный мир данного текста играет огромную роль»: когда в структуру нового текста вводится внешний текст, то оба они подвергаются трансформации. К примеру, в стихотворении И. Бродского «Зимним вечером в Ялте» находим несколько трансформированную вставку текста И. Гёте («Фауст»):

Остановись, мгновенье! Ты не столь

прекрасно, сколько ты неповторимо.

В данном примере перекличка с И. Гёте рождает двойной эффект: с одной стороны, читатель, узнавший прецедентное высказывание: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» – пытается восстановить контекст пратекста; с другой стороны, проясняется отношение И. Бродского к описываемому зимнему снежному и немного скучному, но полному спокойствия и уюта вечеру в Ялте, но, кроме того, косвенно указывает на читательские предпочтения автора.

Вводимый текст, как пишет Ю.М. Лотман, может образовывать новые сообщения, а «материнский текст», демонстрируя неоднородность, выводится из состояния «семиотического равновесия», «приходит в состояние возбуждения» и «оказывается способным к саморазвитию». Происходит обоюдное обогащение обоих тестов, причем текст-основа, из которого взято вкрапление в новый текст, также начинает звучать по-новому, поскольку его «индекс цитирования» возрастает, что продляет его литературную жизнь и расширяет её границы. Наличие интертектуальных вкраплений в исходный текст служит способом активизации мыслительной деятельности читателя, устанавливающего и осознающего интертекстуальные связи, а иногда даже разгадывающие загадки, и может репрезентовать подтекстный смысл. Саму культуру Ю.М. Лотман рассматривает как «большой текст», а появление и адаптацию в ней новых текстов – как введение их в память культуры и стимул её саморазвития. Иллюстрирует это положение Ю.М. Лотман на примере «мощного вторжения текстов архаических культур и примитива в европейскую цивилизацию, что сопровождалось приведением её в состояние динамического возбуждения» [Лотман Ю.М. Текст в тексте / Статьи по семиотике культуры и искусства / Предисл. С. М. Даниэля, сост. Р. Г. Григорьва. Спб.: Академический проект, 2002. 543 с., С. 58 – 79, с. 67].

Интертекст может выполнять в авторском ХТ разные функции, рассмотрим некоторые из них. 1. Он может служить способом создания автором нового собственного текста, основанного на текстах, созданных ранее (об этом писали И. В. Арнольд, К. П. Сидоренко, Н. А. Фатеева и др.). Такова, например, роль интертекстуальности в рассказе В. Одноралова «Стрекоза и муравей». 2. Если структура пратекста диктует вариант построения нового текста, то интертекстуальность служит механизмом текстообразования. Об этом в своём исследовании, посвящённом изучению интертекстуальности на уровне композиции текста, говорит Н.В. Петрова: «…В основе текстообразования лежат базовые интертекстовые композиционные модели: композиционно-прагматическая модель, состоящая из графически выделенных частей; дискурсивно-жанровая модель, включающая текстопорождающие дискурсивные жанры; композиционно-тематическая модель, отражающая поступательное развертывание содержания текста и состоящая из трех взаимосвязанных частей: начала, середины и конца» [Петрова Н.В. Интертекстуальность как общий механизм текстообразования (на материале англо-американских коротких рассказов)[Текст]: автореф. дис. … д-ра филол. наук/ Н. В. Петрова. – Волгоград: ВГПУ, 2005. – 32 с., c. 12]. 3. Интертекст может являться сигналом подтекста, поскольку автор, используя «чужое слов», реализовал какое-то намерение. Так, например, в стихотворении М. Цветаевой «Все повторяю первый стих…» наличие строчки из стихотворения А. Тарковского «Стол накрыт на шестерых» вскрывает имплицитно представленное намерение поэтессы написать ответное стихотворение, чтобы высказать укор в адрес собеседника и выразить надежду на возможное сближение. 4. Интертекст может быть признаком идиостиля автора или индивидуальной авторской стратегии, который хочет дать ответ на уже имевшее место высказывание, продолжить его, втупив в непрекращающийся диалог (М.М. Бахтин). 5. Интертекст может решать и частные задачи – служить средством изобразительности и выразительности речи, выполнять эстетическую функцию. Интересно в связи с этим, на наш взгляд, наблюдать реакции читателя, вызываемые встречей с интертекстуальным вкраплением. Если интертекст опознан, то реакция, как правило, оценочная или/и эстетическая. Если реципиент узрел сигнал интертекста, но не осознал источник заимствования, то у него появляется выбор: искать этот источник или читать дальше, пропустив авторский сигнал. «Отсылая различными способами читателя к предыдущим текстам, автор заставляет его искать смысл текста при помощи выстраивания сложных межтекстовых связей», – пишет Н.В. Худолей [Худолей Н.В. Интертекстуальность и интертекст как феномены художественной коммуникации: теоретический аспект / Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики / Тамбов: Грамота, 2015. № 11 (61): в 3-х ч. Ч. I. C. 195-198, с. С. 197]. Будет ли намерение автора «подхвачено» и реализовано читателем, зависит от воли и устремлений последнего. Иногда обнаружение интертекста вызывает удивление читателя. В ряде слечаев интертекст не опознаётся и желаемый автором эффект не достигается.

Явление интертекстуальности лежит в основе формирования определённых жанров ХТ, к которым относятся сиквел (произведение, являющееся продолжением известного ХТ), фанфик (любительское сочинение по мотивам популярных оригинальных литературных произведений, распространённое прежде всего в сетевой литературе). Д.А. Щукина в статье «Продолжение художественного текста: риторика диалога с оригиналом» [Щукина Д.А. Продолжение художественного текста: риторика диалога с оригиналом / Риторика и речеведческие дисцип-лины в условиях реформы образова-ния: Материалы ХХ Международ-ной научной конференции (4 – 6 февраля 2016 г.) / Под ред. Ю.В. Щербининой, Е.Л. Ерохиной. – М.: ТЕЗАУРУС, 2016. – С. 309 – 314] указывает, что в подобных текстах интертекстуальность пронизывает все уровни, их характеризуют переклички на уровне заголовков, смысловых и структурных компонентов, многочисленные аллюзии, цитаты из первоисточника и т.д. Автор обращается к роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и его сиквелам – романам В. Куликова «Первый из первых, или Дорога с Лысой горы», М. Бояджиева «Возвращение Маргариты» и многочисленным фанфикам (более 60 текстов). Д.А. Щукина указывает, что все новые тексты мотивированы интересом их автора к роману М. Булгакова, в них особое место отводится концептуально значимой цитате из первоисточника (например, «рукописи не горят»), сохраняется развитие двух сюжетных линий и пространственно-временных измерений, коллизий оригинала. Проведённое исследование позволило Д.А. Щукиной прийти к выводу о том, что «в пространстве современной профессиональной и сетевой литературы соотношение “автор – текст – читатель” трансформируется в более сложную структуру “автор – текст – читатель-автор – текст´ – читатель ”» [Щукина Д.А. Продолжение художественного текста: риторика диалога с оригиналом / Риторика и речеведческие дисцип-лины в условиях реформы образова-ния: Материалы ХХ Международ-ной научной конференции (4 – 6 февраля 2016 г.) / Под ред. Ю.В. Щербининой, Е.Л. Ерохиной. – М.: ТЕЗАУРУС, 2016. – С. 309 – 314, с. 314].

Исследователи, анализирующие ХТ, рассматривают его под разным углом зрения. Если предметом изучения является установление соответствия двух или более текстов, то такой анализ называется интертекстуальным. Его суть в общем виде определила Е.Ю. Муратова: «Выявление интертекстуальных связей художественного текста позволяет показать, с одной стороны, влияние на него других текстов национальной или мировой культуры, с другой – включённость творчества конкретного автора в контекст национальной или мировой культуры» [Муратова Е.Ю. Интертекстуальность как одна из текстопорождающих категорий. / Веснік БДУ. Сер. 4. – 2006. – № 3. – С 98 – 103, с. 98]. Интертекстуальный анализ помогает понять, что, какое высказывание, «чей голос» послужил импульсом для автора, подтолкнул к творчеству, поскольку «в начале всякого слова всегда было какое-то чужое слово» [Жолковский А.К. Блуждающие сны: Из истории русского модернизма. М.: Сов.писатель, 1992. – 432 с., 18.]. В ходе такого анализа исследователь обнаруживает, что исходный текст, первоисточник, в новом тексте трансформируется: «интерес у исследователя интертекстов всегда двоякий: увидеть как саму цитату, так и её новый поворот» [там же]. Поэтому признание интертекстуальности в качестве одной из доминирующих категорий, присущих ХТ, ведёт и к признанию смысловой открытости текста, обязательности его включения в широкое культурное пространство, в котором смыслы и коды, заложенные одним текстом, могут быть востребованы, развиты, трансформированы, обновлены другим. Следовательно, изучение и анализ ХТ требует и осознания фактов его «переклички» с другими объектами культуры. Под воздействием интертекстуальных связей в сознании реципиента ХТ возникают ассоциации, но минимальным условием этого является знание читателем прецедентных текстов и умение видеть в ХТ сигналы интертекстуальности. Кроме того, знание текстов-доноров автором и читателем сближает работу двух сознаний, тогда как неумение увидеть «диалог текстов» или незнание текста-вкрапления ведет к неполному пониманию замысла автора. Тексты, наиболее значимые в культурном, познавательном, этическом и эстетическом плане, Г.В. Денисова определяет как «сильные». Это «постоянно востребуемые тексты, получившие статус значимых в культуре в определенный исторический момент» [Денисова Г.В. В мире интертекста: язык, память, перевод. – М.: Азбуковник, 2003. – 297 с., 128]. Конечно, знакомство с широкой палитрой таких текстов – важная задача обучения школьника-читателя и показатель читательской зрелости.

Исследователи, рассматривающие проблему интертекстуального анализа, говорят о двух сложностях. Во-первых, это сложность разграничения интертекстуального вкрапления и случайного совпадения, о чём писал М.Л. Гаспаров [Гаспаров М.Л. Литературный интертекст и языковой интертекст // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. – Т. 61. – 2002. – № 4., с. 3]. Во-вторых, это стремление некоторых исследователей выискать соответствие там, где его нет. Так, например, исследователь творчества В.В. Набокова В.В. Шадурский пишет о том, что такой подход приводит к тому, что разные исследователи, увлечённые поиском вкраплений чужих текстов в набоковские произведения, выдвигают суждения, противоречащие друг другу, и, проводя сюжетные аналогии, иногда доходят до курьёзов: «Прочитав дюжину таких исследований, кажется, что весь набоковский роман – это эпопея войны с Достоевским» [Шадурский В. В. Интертекст русской классики в прозе Владимира Набокова / НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2004. – 95 с., с. 7]. Такой подход к анализу ХТ видится нам бесперспективным.

Чтобы увидеть следы других текстов в анализируемом тексте, читатель должен осознать сигналы интертекста. В ряде случаев они представлен открыто и маркируют чужую речь, представленную эксплицитно. Такова, например, цитата с её атрибутами: кавычками, заглавной буквой, комментирующей частью – и с сохранением предикации текста-источника. Например, вкрапление «чужого слова», оформленного в виде цитаты, мы находим в романе С. Лукьяненко «Черновик»: «Очень, очень редко герой отправляется за чем-то нематериальным. Нет, не за " тем, чего на белом свете вообще не может быть "». Пратекстом здесь выступает сказка Л. Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца», в которой находим:

Пусть Федот проявит прыть,

И сумеет вам добыть

То, чего на белом свете

Вообще не может быть.

Часто цитата вкладывается в уста героя, который вспоминает какой-то текст, пересказывает его, декламирует или поёт:

Я – маленький, горло в ангине.

За окнами падает снег.

И папа поёт мне: «Как ныне

Сбирается вещий Олег...» (Д. Самойлов)

В других случаях вставку из пратекста читатель узнаёт, если этот текст обладает признаком прецедентности: он хорошо знаком интерпретатору благодаря его читательскому опыту. Примером тому служит стихотворение И. Северянина «Памяти Н. А. Некрасова»:

Помните вечно заветы почившего,

К свету и правде Россию будившего,

Страстно рыдавшего,

Тяжко страдавшего

С гнетом в борьбе.

Сеятель! Зерна взошли светозарные:

Граждане, вечно тебе благодарные,

Живы заветами,

Солнцу обетами!

Слава тебе!

В нём легко узнаётся хорошо известное стихотворение того, кому посвятил своё произведение И. Северянин. Не только опытный интерпретатор, но и изучивший школьную программу по литературе узнает в нём стихотворение Н.А. Некрасова «Сеятелям»:

Сейте разумное, доброе, вечное,

Сейте! Спасибо вам скажет сердечное

Русский народ...

В стихотворении И. Северянина нет цитаты как таковой, здесь имеет место реминисценция. Читатель узнаёт хорошо известный текст Н. Некрасова по ритмико-синтаксическим ходам, отдельным ключевым словами, прецедентным фразам.

На интертекстуальную связь текстов могут указывать слова и выражения, вызывающие ассоциации с пратекстом, в первую очередь необычные, окказиональные. Например, С.Р. Макерова, анализируя неузуальную грамматическую форму «я не ловец человеков» в тексте А.И. Солженицына (роман «В круге первом»), вложенную в уста героя, вслед за французским славистом Жоржем Нивой, усматривает связь со словами Христа: «Я сделаю всех ловцами человеков» (Книга Нового Завета, От Матфея, IV) и считает, что «плюральная форма соотносит происходящее в сталинской «шарашке» с библейским сюжетом и придает всему происходящему смысл притчи» [Макерова С.Р.Имплицитность, подтекст и лексико-морфологические категории// Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2013. №3 (126). С. 64-69, c. 67]. Иногда сигналом интертекста становится стилистическое отличие его от текста-реципиента, когда, например, в ХТ для придания ему достоверности вкрапляется выдержка из научного или официально-делового стиля (фрагмент документа, газетной статьи, объявления и др.). Например, в поэме А. Блока «Двенадцать» имеется иностилевая вставка – лозунг:

От здания к зданию

Протянут канат.

На канате – плакат:

«Вся власть Учредительному Собранию!»

Е.Н. Широкова пишет о том, что маркировать интертекст может использование разнокодовых элементов и выявляет их в произведении В. Пелевина «Шлем ужаса: Миф о Тесее и Минотавре», где автор контаминирует коды национального языка, а также применяет невербальный код современной электронной коммуникации [Широкова Е.Н. Дискурсивность и интертекстуальность как источники поликодовости художественного текста / Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. – 2015. – № 2 (2). – С. 597 – 600, с. 600]. Гораздо сложнее увидеть интертекст тогда, когда он вкрапляется в виде аллюзии, реминисценции, аппликации, т.к. заимствованный немаркированный фрагмент, во-первых, воспринимается на фоне текста-реципиента как часть его целостности; во-вторых, не всегда знаком читателю, а в-третьих, он трансформируется, текстовая предикация даётся по-новому и его опознавательного минимума не достаточно для возникновения ассоциаций, приводящих к пониманию мотива и замысла автора. Так, например, далеко не просто в силу трансформации увидеть реминисценцию на держвинское «Я царь – я раб – я червь – я Бог!» в конечной фразе стихотворения И. Северянина «В осенокошенном июле»: «И бог мне равен, и равен червь!», тогда как такая же отсылка является прямой в стихотворении Е. Затулинской «Я раб, я Бог, я человек»:

Я – раб, я – червь, прах под ногами,

Мое ничтожество словами

Мне невозможно описать…

Иногда интерпретация интертекстуальных вставок требует знания истории: «Одного из них, широконосого лейтенанта Тюкина, в понедельник на политучебе непременно должны были спрашивать, «кто такие друзья народа и как они воюют с социал-демократами», почему на втором съезде надо было размежеваться, и это правильно, на пятом объединиться, и это снова правильно, а с шестого съезда опять всяк себе, и это опять-таки правильно» (А.И. Солженицын «В круге первом»). Современный молодой читатель, не знакомый с первым фундаментальным трудом В.И. Ленина «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?» (1894 г.), вряд ли поймёт суть вопроса, поставленного перед героем на политучёбе.

Е.Ю. Муратова пишет о роли в процессе интерпретации семантической памяти как хранилища усвоенных индивидом текстов и сообщений [Муратова Е.Ю. Интертекстуальность как одна из текстопорождающих категорий. / Веснік БДУ. Сер. 4. – 2006. – № 3. – С 98 – 103, с. 100]. Поскольку интерпретация интертекстов требует суммы знаний, умений и качеств личности, В.П. Москвин использует понятие прецедентной компетентности адресата [Москвин В.П. Интертекстуальность: Понятийный аппарат. Фигуры, жанры, стили. 2-е изд.М., 2012], а одним из путей формирования названного качества является интертекстуальный анализ, который включает 1) выявление интертекста; 2) определение текста-источника; 3) определение приёма, вводящего интертекст (цитата, аллюзия, реминисценция и др.); 4) определение функций интертекста в авторском тексте и мотива автора, побудившего его обратиться к «чужому слову».

На понимании интертекстуальных связей основано в определённой мере одно из заданий Единого государственного экзамена (ЕГЭ) по русскому языку – сочинение на основе прочитанного, поскольку в ходе его выполнения экзаменуемому необходимо, прочитав текст и определив его проблему, сформулировать согласие или несогласие с автором и доказать своё мнение на основе читательского опыта. Это значит, что выпускник школы должен уметь видеть общность проблематики текстов и использовать отсылку к известному ему сюжету, эпизоду, образу героев, авторской идее как аргумент. Без понимания мотивов, способов включения интертекста в ХТ, без учёта его взаимосвязи с текстами, созданными ранее, невозможна полноценная и адекватная интерпретация ХТ. Однако читательского кругозора современных школьников не всегда хватает для того, чтобы провести параллель между проблематикой двух и более текстов, к тому же изучение интертекстуальных связей не предусмотрено программами по литературе и русскому языку. Конечно, опытные педагоги в каждом конкретном случае при изучении литературных произведений находят возможность привлечь внимание школьников к «диалогу текстов», но, на наш взгляд, работу над интертекстуальностью в процессе обучения интерпретационной деятельности в старшей школе необходимо вести планомерно и систематически. Школьник должен научиться следующему:

1) видеть общность структур, тем, стиля художественных текстов определённого жанра, литературного направления, эпохи;

2) выделять в тексте фрагменты других текстов с опорой на сигналы интертекстов;

3) выявлять мотив автора, подвигнувший к включению в текст интертекста;

4) воспринимать ХТ как составляющую диалога культур, автора, а себя (читателя) – как участников этого диалога;

5) уточнять происхождение интертекста с использованием первоисточника, энциклопедической справки или социокультурного комментария;

6) понимать, как в новом тексте получает новую жизнь и трансформируется, образуя новые смыслы, созданное ранее, то есть проводить рефлексию связей двух текстов;

7) через вскрытие интерткстуальных связей добиваться понимания подтекстной информации;

8) использовать в собственной речи цитату, аллюзию и другие отсылки к прецедентным текстам как средство аргументации.

В качестве примера обучения интерпретационной деятельности на основе анализа интертекстуальности ХТ приведём вариант работы над главой «Фонарики-сударики» из произведения Л.В. Успенского «Записки старого петербуржца» [Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. – Л.: Лениздат, 1970.], которое не входит в круг обязательного чтения, предусмотренного программой по литературе, но может быть использовано в качестве дидактического материала как на уроке словесности, так и на уроке русского языка в старшей школе.

Для осознания взаимосвязей этого текста с другими текстами можно предложить школьникам следующие виды заданий и вопросов для анализа.

1. Что вы узнали о жизни Петербурга начала ХХ в. из прочитанного текста Л.В. Успенского? Каким автор видел город в пору своего детства? Какие изменения он описывает?

2. Как рисует автор образ фонарщика? Почему при описании своего восприятия этого образа Л.В. Успенский приводит дословно выдержку из задачника?

3. Прочитайте описание уличных газовых фонарей. Чем они привлекали внимание автора? Какую атмосферу улиц Петербурга создавал их свет? Зачем автор, описывая эти фонари, приводит отрывок из пьесы А. Блока «Балаганчик»? Найдите в пьесе монолог Пьеро, обращённый к Коломбине, и подумайте, какая картина города рисуется в нём. Что привлекло Л.В. Успенского в этой картине?

4. Кто из известных вам авторов рисует образ Петербурга как «города-спрута»? Кого из них цитирует Л.В. Успенский? Почему в создании этого образа как неизменный атрибут присутствует газовый фонарь? Прочитайте стихотворение А. Блока «Старый, старый сон. Из мрака…» (цикл «Пляски смерти»). Какие звуки, краски ночного города вы в нём обнаружили? Разделяет ли Успенский настроение Блока?

5. Почему автор воспроизводит метафору Н.В. Гоголя «фонарь умирал в одной из дальних линий Васильевского острова», повествуя о масляных фонарях?

6. Произведения каких авторов упоминаются ещё в тексте? Можно ли глубоко понять текст, если не иметь представления об этих авторах, их произведениях, героях?

7. Как в тексте обыгрывается песня на стихи русского поэта Ивана Мятлева «Фонарики»? Связано ли название главы «Фонарики-сударики» с этой песней?

8. Как вы понимаете слова автора о фонарях Петербурга: «А многое могло открываться им в глухие петербургские полночи, в Достоевской измороси, в гоголевских метелях, в лермонтовском промозглом тумане»?

9. Почему в художественном тексте мы нередко можем встретить ссылки на другие тексты и их авторов, вставки, цитаты, намёки и аллюзии? Какие приёмы включения этих фрагментов в авторский текст использовал Л.В. Успенский в данной главе?

10. Напишите сочинение «Петербург глазами писателей и поэтов», используя те приёмы включения авторских фрагментов в новый текст, которые вы выявили в тексте Успенского.

На том этапе обучения, когда учащиеся уже имеют представление об интертекстуальных связях в ХТ, освоили их основные типы и осознали роль интертекста, можно предложить им анализ части поэмы Е. Евтушенко «Братская ГЭС», которую автор назвал «Молитвой перед поэмой», которая соткана из аллюзий и реминисценций. Вероятно, кругозора школьников не хватит, чтобы распознать в первых строках вкрапление высказывания Цицерона (из речь, произнесенная им в 61 г.до н. э. в защиту греческого поэта Архия):

Поэт в России – больше чем поэт.

В ней суждено поэтами рождаться

лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,

кому уюта нет, покоя нет.

Следует предложить учащимся соотнести афоризм «Поэтами рождаются, ораторами становятся» (Цицерон) и строки Е. Евтушенко, обнаружить сходство и различие в идеях, высказанных двумя авторами, обратить внимание на то, что в стихотворном тексте фрагмент прецедентного текста звуч