Единство национального самосознания

Чтобы верно наметить возможные пути национального возрождения необходимо прежде адекватно оценить масштаб национальной разрухи. То есть выйти на тот уровень видения нынешнего кризиса, где все распавшиеся части национальной истории предстают как единая цепь закономерностей, до конца открывающих причины распада. Осознание единого смысла этих закономерностей (как исцеление трещин национальной истории) и будет означать формирование новой стратегии будущего России, ее духовно-метафизическое «возрождение из пепла».

К сожалению, современные политологические подходы к анализу нынешней России, независимо от их лево-правой ориентации, страдают противоположным недостатком – узостью исторического взгляда, пытаясь строить цивилизационную логику сегодняшних событий, исходя из политических, экономических и идеологических реалий XIX–XX вв. Между тем, чтобы в полной мере оценить действительное состояние России, и шире – русской цивилизации в ее глобально-исторической перспективе, надо подняться на более высокий уровень и увидеть Россию в ее целостной исторической судьбе как единый духовно-исторический феномен. Такой подход естественно вытекает из того факта, что Россия как единая целостность имеет своим истоком вполне отчетливое духовное рождение – принятие христианства в X веке.

Из этого целостного анализа можно определенно заключить, что цепь потрясений, выпавших на долю России в XX веке, включая и настоящее национально-государственное безвременье, не являются случайными эпизодами русской истории, а есть закономерный (диалектический) итог осуществления в истории мессианского смысла Русской идеи. По степени исчерпания на этом пути духовно-христианского потенциала собственной истории, выражающемся ныне в становлении России на либерально-глобализационные пути Запада (фактически снимающие с России какие бы то ни было остаточные формы ее духовно-исторической самобытности), данный итог можно диагностировать как полномасштабный цивилизационный кризис. И это лишь в лучшем случае. Ибо кризис еще предполагает возможность катарсиса, нового прорыва национального духа к актуальному историческому бытию в каких-то обновленных формах самоорганизации. Если же это не кризис, а нечто другое, то, вероятно, просто конец русской истории в собственном смысле этого слова. Так как вся зримая динамика общественно-политических, экономических, культурно-демографических и духовно-мировоззренческих реалий нынешнего либерального выбора России есть, по существу, полное вырождение русского духа как исторической категории.

Итак, будем исходить из того, что нынешний безысходный тупик национальной истории не абсолютно безнадежен и в своем историософском содержании есть лишь глубокий, внутренне обусловленный цивилизационный кризис. В чем состоит его историософский и собственно цивилизационный смысл?

Прежде всего, необходимо осознать цивилизационный масштаб этого кризиса как завершение всего тысячелетнего этапа русской истории. Как исчерпание, искупление и исполнение до конца некой изначальной духовно-исторической задачи, наложенной историческим Промыслом на плечи России. Не в том смысле, что Россия уже завершила свой исторический подвиг (пав смертью храбрых на поле истории за «светлое будущее человечества»), а в том, что осуществила лишь его первичную (промежуточную) фазу, выйдя тем самым к новому уровню своей исторической миссии.

Если мы обратимся к существу Русской идеи, метафизически ярко запечатленному в понятии «Святая Русь» и состоящему в осуществлении идеала христианской святости на личном и общественно-соборном уровне, т.е. имеющем одновременно чисто духовную (Святая) и чисто земную (Русь) проекции, то нынешний русский кризис можно трактовать как исторический кризис самой Русской идеи, окончательно распавшейся по своим метафизическим полюсам. «Земная» и «небесная» Русь сегодня уже не имеют между собой ничего общего!… Если предыдущий коммунистический этап русской истории еще имел, несмотря на свой воинствующий атеизм отчетливую связь с высоким идеалом Русской идеи, являясь попыткой сугубо земной ее реализации; то нынешнее земное содержание российской государственности уже не имеет к Русской идее никакого отношения, являясь ее историческим и духовно-идеологическим отрицанием. И именно это обстоятельство ставит Россию на грань цивилизационного срыва и национальной катастрофы.

Однако есть один обнадеживающий момент: исходный небесный полюс Святой Руси не утратил своего идеального местоположения в национальном самосознании, т.к. храним в нетленных высотах Православия, и это позволяет смотреть на нынешнюю историческую ситуацию оптимистически. В этом позитивном историософском контексте общий смысл русской истории в ее идеологической взаимосвязи диалектически раскрывается как тезис и антитезис: где первое (тезис) – небесное задание Русской идеи, принятое Русью вместе с православием; и второе (антитезис) – реализация этого задания в сугубо земном измерении Советской Россией. В этом и состоит содержание цивилизационного кризиса сегодняшней русской истории как исчерпание «до конца» метафизического диапазона национальной идеи. Соответственно, диалектическое разрешение данного кризиса как единственное условие продолжения национальной истории, предполагает синтез – новое единство земных и небесных заданий Русской идеи на качественно обновленной мировоззренческой основе, открывающейся в опыте духовно-исторического самопознания нации. По своему характеру данное всеобъемлющее разрешение русского цивилизационного кризиса будет означать полное завершение цикла национально-исторического самопознания и выход Русской идеи на новый уровень реализации. Поэтому новая история открывается для России лишь как сознательная история – как преодоление комплекса эмпирической бессознательности в исполнении мессианских заданий своей истории.

Таким образом, в условиях тяжелейшего национального кризиса, в идеологически и исторически распавшемся русском обществе отчетливоожидаем новый мировоззренческий синтез как обретение общественной русской мыслью нового, фундаментально обоснованного единства национального самосознания.

История есть самопознание нации: осознание ею своей силы и немощи, ошибок и прозрений, величия и падений на пути исполнения своего идеального (боговдохновенного) задания в реальной истории. Между тем и другим существует непреодолимая трансцендентность, что практически неизбежно сопровождается расхождением идеала и реальности в истории, фактическим расщеплением (погрешностью) национального сознания, в итоге – уклонением реальной истории от ее идеальных заданий. Но исчерпание этих уклонений до конца, как тяжелое изживание исторических искушений нации на пути страдания, вновь возвращает национальное сознание к исходной правде национальных смыслов, обогащая их новым пониманием реальности и через это корректируя дальнейшие исторические пути нации.

Так, ожидаемый мировоззренческий синтез нового русского самосознания предполагает в первую очередь исцеление и искупление трагического раскола русской истории начала XX века, оправдание ее объективного историософского смысла и национально-исторического значения. Лишь в этом освобождающем акте самопознания (как покаяния) исчерпывается боль истории и обретается светлая решимость к новому, исторически непорочному, единому в своих целях национальному бытию.

Новое историческое самосознание не просто отвлеченная историософия. Чтобы быть действенным в конкретной истории, новый смысл духовно-исторического самопознания нации должен быть актуализирован в общественно зримой форме – в форме идеологии. Лишь новая идеология как новое Слово национального самосознания может легитимизировать и утвердить новые смыслы историко-мировоззренческого синтеза, перевести их из области идеального в конкретную ткань общественной жизни, обозначив тем самым переход национальной истории на качественно новый уровень. Это и будет являться по существу новой актуализацией Русской идеи в истории, новым всплеском пассионарности русского духа, выходом его к дальнейшему историческому созиданию.

Как же идеологически раскрывается сегодня Русская идея?

Общее содержание новой идеологиикак осуществление мировоззренческого синтеза русского самосознания XXI века, являющегося в то же время выходом из цивилизационного кризиса русской истории XX века, если исходить из всего предыдущего изложения – вполне очевидно. Это общество всеобъемлющей социальной справедливости, основанное на христианском нравственном законе. Общество, где структура, содержание и форма социальных отношений не противоречат, а в максимальной степени соответствует принципам христианской этики, духовности и нравственности. Где понятие христианскойсвятости как идеал имеет отношение не только к отдельной личности христианина, но и служит организующим идеологическим императивом для всей системы общественно-социальных отношений. Так, чтобы дух христианской Истины («Бог есть любовь») преображал не только человеческую личность в ее индивидуальном стремлении к совершенству, но и сами формы человеческих отношений, подчинив их нормам христианского социального закона как необходимому условию закрепления христианской Истины в реальном мире. Здесь земное и небесное содержание Русской идеи обретают новое актуальное единство; здесь русская история разрешает свои застарелые противоречия; здесь национальный цивилизационный кризис оборачивается свободой к новым историческим горизонтам.

Не важно, как определит себя это новое общество христианской справедливости – христианский социализм, неосоциализм или как-либо еще; принципиально важным его идеологическим качеством должно стать единство духовных истин и реальных форм их общественного утверждения, т.е. то, что на протяжении всей христианской истории оставалось фактически не стыкующимися в реальной практике областями. Именно это фарисейское по существу разделение христианского самосознания и реалий общественно-социальной жизни привело в конечном итоге, с одной стороны – к либерально-апостасийному разложению традиционных христианских обществ; и, с другой – к полосе атеистических по форме, но христианских по духу социалистических революций. Данное «фарисейское раздвоение» христианского социального самосознания и призвано преодолеть новое общество.

По глубине духовно-идеологического переворота и проникновению христианского духа во все сферы общественной жизни это общество можно условно определить как новый христианский фундаментализм. Но не в форме клерикальной диктатуры внешних церковных установлений, а в форме внутреннего (идеологического) соответствия принципов социальной организации общества духу и смыслу христианской истины. С другой стороны, это отнюдь не отрицает светского измерения общества, в его культуре, экономике, политике и т.д., но есть лишь органичное взаимопроникновение религиозного и светского как обретение общественным сознанием гармоничной одухотворенной цельности, где духовное и материальное, научное и религиозное, светское и церковное находят свое новое взаимодополняющее и взаимообогащающее развитие. В этом смысле ожидаемое единство национального самосознания подразумевает не только новое духовно-историческое единство Русской идеи, но несет в себе и качественно новую мировоззренческую парадигму, открывающую принципиально новые горизонты человеческого самопознания и мироустроения. Поэтому разрешение нынешнего российского кризиса имеет и безусловное общечеловеческое цивилизационное значение.

Таким образом, нынешний национально-исторический рубеж имеет лишь два варианта исхода: либо дальнейшая, вялотекущая «управляемая катастрофа» и полное исчерпание пассионарной энергии нации как утрата ею смысла и духа Русской идеи – и через это схождение с исторической дистанции в качестве «отработанного» субъекта истории; либо – наоборот, решительная опора на внутренние импульсы Русской идеи как новое осознание идеальных заданий русской истории в форме новой христианской идеологии. Подобное пробуждение русского духа означало бы качественное обновление национального самосознания и начало очередного этапа русской пассионарности. Здесь замыкаются все ветви и смыслы тысячелетней национальной истории и начинается новое национально-историческое бытие, имеющее одухотворенные и светлые горизонты.

О неизбежности нового идеологического разворота национальной истории на рубеже ее нынешнего кризиса убедительно говорит А.Панарин: «Следует с самого начала развеять одно недоразумение, связанное с привычкой власти заказывать идеологию. Идеологии не рождаются в кабинетах, они – продукт "плазменных" энергий человеческого духа, пробуждающегося в ответ на грозные вызовы истории. "Большая идея" – это всегда ответ осажденного роковыми силами, но не сломленного субъекта, сохранившего ориентацию на идеал. Она появляется тогда, когда наличные материальные ресурсы иссякли и люди ищут опору в ресурсах духовных, там, где действительно заключен источник всех чудес и парадоксов человеческой истории.

Власти – заказчики на "Большую идею" не подозревают, с какими энергиями им в самом деле предстоит столкнуться»[1]…

 

 

Притяжение будущего

 

Любой цивилизационный переход можно рассматривать в категориях идеологической эволюции как смену внешней организационной структуры общества на основе принятия новой идеологии. Данный переход всегда сопряжен с точкой идеологического перехода, когда общество оказывается в идеологически нулевом (бессознательном) состоянии, равносильном утрате национальной идентичности – или в «точке смерти». Специфическая функция новой идеологии состоит в этом случае в метафизическом воскресении идеальных сущностей прошлого в обновленных идеологических формах будущего. Для национального самосознания, находящегося в настоящем, это означает перенос идеального смысла национального прошлого в актуальные масштабы будущего.

Сам по себе этот процесс сопряжен с очень большими трудностями, связанными с интенсивной «переоценкой ценностей» и соблазном линейного традиционализма как представления будущего просто в форме иной транскрипции прошлого. В противоречивом сочетании этих факторов состоит извечный эволюционный парадокс общественной жизни, зачастую оборачивающийся тяжелыми революционными катаклизмами. Последнее можно отнести и к сегодняшней России, цивилизационный переход которой парадоксальным образом завис в «мертвой зоне» идеологической революции.

Это обстоятельство является особой чертой нынешнего кризиса, значительно осложняющей его разрешение. В координатах идеологической революции нынешнее российское общество находится в состоянии искусственно затянутой идеологической паузы (в историческом безвременье), когда старая идеологическая структура (а с ней и прошлая национальная государственность) рухнула, а новая идеология (и будущая национальная государственность) не может вступить в свои исторические права в силу искусственной подмены ее западным идеологическим суррогатом. Поэтому, чтобы закончить переход и выйти из тисков нынешней исторической ловушки, нам принципиально необходима опора и ориентация на идеологию будущего как единственную возможную наследницу и правопреемницу национального прошлого.

В общем случае парадоксально, но справедливо известное определение А.Тойнби: «Общество, ориентированное на верность традициям, своему прошлому, обречено на исчезновение. Общество, ориентированное на свое настоящее, обречено на застой. И только общество, ориентированное на будущее, способно развиваться». То есть принципиальным для развития является чувство будущего как осознание обществом неких идеальных целей и смыслов, которые должны быть осуществлены и достигнуты в национальной истории. Другими словами, движение вперед (в историческом смысле) невозможно на основе простого отрицания настоящего, или на основе обращения к прошлому, но возможно лишь в предчувствии будущего – нового по определению. Увидеть будущее в его новых идеологических основаниях – наша сегодняшняя задача.

Само диалектическое содержание будущего состоит исключительно в егоновом качестве, иначе оно не может в полном смысле считаться будущим, фактически оставаясь прошлым. Советский коммунизм потому и исчез без следа, что не смог осознать свое новое качество – следующую ступень эволюции. «Новое мышление» оказалось пустышкой, не наполненной никаким новым смыслом будущего – в итоге это будущее и не состоялось… Ориентация на будущее – это не просто модернизация или «перестройка» настоящего, это стремление к преображению жизни на основе идеологически новой конфигурации национальных смыслов. Только подобная эволюция по большому счету означает развитие, а не постепенное улучшение благосостояния, рост экономических показателей или удвоение ВВП.

Подобное «новое будущее», чтобы быть действенным в настоящем, должно обладать притягательной, завораживающей силой. Если этого нет, то оно не состоится. Это особенно относится к России, государству идеократии, государству, в котором движущей силой его истории всегда оставалась идея: будь это «Святая Русь», «Москва-Третий Рим», или «Коммунизм». Сами по себе, в конкретно-историческом смысле, эти идеи-символы может быть малореальны и не имеют прямого предметного содержания, но именно они задают России вполне реальную, идеологически осмысленную историческую динамику. Суть ее в том, что идея (как идеал) всегда входит в противоречие с реальной историей, требуя ее преодоления. Смысл существования России – в конечном преодолении несовершенной истории, в устремленности кбудущему как задаче претворения некой мечты, идеи и цели, способной преобразить реальность несовершенного мира. Это не идея прогресса или эволюции в классическом (европейском) понимании, но именно идея преображения как качественное, зримое изменение бытия, достигаемого не столько механическим усилием, сколько откровениемверы. То есть основная энергетика национального исторического бытия сосредоточена не в области материально-экономической конкретики, а в области напряженного духовно-исторического творчества, являясь, в первую очередь, задачей духовной и идейной: «Ищите прежде Царство Божие и правды Его, и это все приложится вам» [Мф.6.33]. Поэтому ныне лишь идея может разбудить сонное самосознание нации, подвигнуть ее к дальнейшей исторической активности. Безыдейные, пустые, механические по своей природе, материально-экономические преобразования не могут восприниматься национальным духом иначе как бессмысленное (в историческом смысле) топтание на месте.

В этом смысле мы как народ вошли в полосу полного идеологического затмения. Нас как бы лишили неба и света. Те «тараканьи бега» за прибылью и достатком, в которых нам предлагают участвовать современные рыночники, унизительны и бессмысленны для русского самосознания и никак не могут служить основой какого-либо исторического вдохновения. Отсюда, от этого чувства полной идеологической бессмыслицы та апатия и безразличие, которые проявляются сегодня в нашем народе на фоне откровенного разрушения государства. Необходим идеологический прорыв – обретение светлого и вдохновляющего чувства новой исторической перспективы. Этим светом должна стать новая национальная идеология, включающая в себя все духовно-нравственные ценности и идеологические архетипы, которые выношены и выстраданы нашим народом на протяжении его тысячелетней истории.

И тут нужно понять одну принципиальную вещь. Новое национально-историческое возрождение не может начаться простой манифестацией традиционных национальных идеалов. Это было бы слишком просто. Сами по себе эти ценности – Русская цивилизация, Русская идея, Святая Русь, Православие и т.д. – не могут явиться в своем общем виде непосредственными источниками национального исторического акта. Они вневременны, т.е. внеисторичны в своей основе, и являются своего рода статикой русского национального самосознания. Ожидать на их основе осуществления какой-либо реальной исторической динамики не представляется возможным. Для действительной общественно-исторической динамики нужно нечто большее – то конкретное значение национальной идеи, в котором нация увидит свою непосредственную историческую задачу, открывающуюся как реальная перспектива ее ближайшего существования. В этом смысле общая национальная идея должна иметь конкретную, исторически обусловленную идеологическую форму, мобилизующее нацию к осознанному историческому действию.

В чем состоит сегодняшнее содержание Русской идеи? Каковы ее конкретные идеологические приоритеты? – Вот задача реальной национальной политики и ответственного национального самосознания. Ныне для национальной идеологии мало быть просто укорененной в национальном прошлом, она должна стать в то же время идеологией будущего, т.е. идеологией возрождения, и это накладывает на нее вполне определенные условия.

Во-первых, идеологией национального возрождения не может служить некая абсолютная национальная святыня, выраженная в своем идеальном виде. Наоборот, при всей своей идеальной возвышенности это должна быть идея предельно адекватная современной исторической ситуации, эффективная и действенная, способная привести в движение общественное сознание и общественную (политическую) практику – в этом критерий ее истинности, а не в абстрактных идеологических постулатах или устаревших стереотипах. Она должна быть проста, убедительна и исторически позитивна, т.е. иметь ясную историческую перспективу, способную вдохновлять нацию к новому историческому созиданию. Ибо речь не идет о национальной идеологии вообще в ее идеальных метаисторических измерениях, а именно об идеологии возрождения, т.е. практической, текущей задаче национального спасения в конкретной исторической ситуации. Здесь надо быть в первую очередь реалистом, а не хранящим белизну своих риз догматиком или вознесшимся над бренной историей утопистом. Мало провозглашать красивые идеалы. Необходимо найти реалистические пути движения к ним – в этом суть идеологии возрождения.

Поэтому (во-вторых) идеология возрождения есть творческая задача. Нынешнее самоопределение национального духа не имеет тривиального решения. Исторические условия привели нас к очень глубокому по своим основаниям духовно-идеологическому кризису, полностью прервавшему единую нить исторического самосознания нации. Нынешняя ситуация в экономическом, идейном и духовном смысле есть нелинейная, сверхрациональная задача и простые экономические или традиционно-идеологические рецепты здесь не подходят. «В одну реку не входят дважды», как бы ни был велик соблазн повернуть реки истории вспять, это невозможно, мы должны найти свою новую историю в ее новых идеологических формах, принять на себя ответственность нового исторического творчества. Масштаб стоящей задачи выходит за рамки привычных политологических и идеологических стереотипов, ибо нынешний исторический перекресток состоит исключительно из «неизвестных». Как витязю на перепутье нам предстоит решить самые сокровенные вопросы своей судьбы…

И, наконец, (в-третьих) идеология возрождения должна явится полным исчерпанием нынешнего исторического кризиса, т.е. обязательно замкнуть и завершить собою прошлое национальной истории, всецело оправдать его историософское значение и исцелить его исторические раны. Без этого заключительного акта национального самосознания (своего рода всеобщего покаяния) нынешний исторический кризис не может быть преодолен, но останется незаживающей «язвой» национальной истории. Мы не сможем двинуться дальше с мертвой точки своей истории, если ясно не выразим на высшем уровне общественного самосознания в форме новой идеологии цельное, интегрированное понимание своего прошлого.

Таким образом, выбор для поиска новой национальной идеологии в общих чертах достаточно ограничен и очевиден. Принципы исторической преемственности, адекватности, позитивности, предметности, одухотворенности, перспективности, интегрированности и др. сходятся в задаче христианско-социалистического синтеза как единственно возможной форме дальнейшего осуществления в истории Русской идеи. Это и есть наиболее общая формулировка современной идеологии русского возрождения.

Конкретность такой постановки вопроса отражает предельную адекватность нынешнего русского духовно-исторического излома и является непосредственной задачей его исцеления. Теоретически в этом синтезе, осуществляемом на уровне национальной идеологии, нет никакого противоречия, ибо обе его составляющие направлены к конечному совершенству национального бытия в его духовных, экономических и социальных отношениях – к органической гармонизации его земной и небесной составляющих. Более того, как показывает предыдущее изложение, данный синтез предопределен на самом глубоком религиозно-этическом уровне, так как то и другое, христианство и социализм, обладают множеством взаимодополняющих духовно-мировоззренческих зависимостей, содержащихся в понятии христианского социального идеала. Предметное раскрытие этого социального идеала и есть задача русской христианской истории.

На уровне общественного самосознания данныйсинтез в общем-то не нуждается в особых богословско-догматических разработках или некой высочайшей санкции Церкви. Для простого человеческого сознания вполне понятна внутренняя близость этической правды христианства и социальной правды социализма. Проблемы возникают лишь на уровне политическом и историческом, содержащем огромные завалы разного рода штампов, предубеждений и стереотипов, воздвигнутых на месте возможного синтеза с обеих сторон за долгие десятилетия противостояния. Чтобы выйти на объективно-духовный уровень понимания данной темы, необходимо от всего этого освободиться и увидеть вопрос в его первозданном существе – как вопрос о христианском социальном идеале. И тогда окажется, что земная идея социализма и небесная вера православия устремлены к одной цели – полноте осуществления этого идеала в русской истории.

Для первичного осуществления этогосинтеза на общественно актуальном уровне достаточно простого православного сознания, свободно раскрывающегося ныне в душах русских людей. Достаточно простого христианского чувства правды и той вытекающей из этого чувства потребности социальной справедливости, которая не может не возникать в христианской душе при виде гримас нынешнего «демократического» общества, с его ложью, развратом, нищетой и беззаконием. Иначе нравственное сознание не может не чувствовать себя дискомфортно, ущербно и угнетенно, остро переживая полную неспособность что-либо изменить. Для чистой христианской совести в подобной несправедливой действительности никогда не найдется покоя и умиротворения, – что и является по существу объективной духовной предпосылкой необходимости социально-ориентированной христианской идеологии. Вопрос при этом не в том, чтобы создать некий формальный идеологический гибрид (полу-коммунизм – полу-православие), а в том, чтобы привести пробуждающуюся христианскую совесть нации в соответствие с социальной реальностью. Именно в этом контексте принципы социалистической организации общества оказываются наиболее близкими, понятными и предпочтительными для христианского сознания.

Таково первичное основание синтеза. Все остальное: теория, идеология, практика – дело политической техники. Фокусировка внимания общества на данном вопросе неизбежно расставит все практические и теоретические аспекты христианско-социалистического синтеза по своим местам. Это и явится началом процесса восстановления единства национального самосознания, новым наполнением общественного бытия реальным духовно-историческим содержанием.

Прошлое не должно разделять нас. Наоборот, сегодня крайне необходимо целостное, интегрированное, положительное понимание нашей истории как единой национальной судьбы, только тогда открывается ее общий смысл. Никакое противоречие не решается в собственной плоскости, решение всегда находится на ином, высшем –положительном уровне понимания, где обе части противоречия проявляются как стороны единого целого. Именно это целое национальной историидолжно быть осмыслено нами как основа нового идеологического единства. И это не просто интеллектуальная или политологическая задача – это задача в первую очередь духовная, требующая некоего нового рождения свыше, позволяющего увидеть себя и Россию в новом духовно преображенном качестве.

При этом, говоря о новой национальной идеологии, мы также не подразумеваем за ней некий новый тоталитаризм как жесткое государственно-волевое проведение в жизнь очередной идеи, призванной подчинить себе все проявления общественного бытия. Истинная идеология есть внутренний атрибут национального самосознания и в этом отношении она есть представление об идеале национальной жизни в данных конкретно-исторических формах. Это представление лишь ориентир для эмпирической реальности, но не практическое лекало, по которому необходимо кроить эту реальность. В этом смысле новая идеология есть, скорее, новая свобода национального бытия, его более широкое и ясное измерение как открытость к новому историческому творчеству. Кроме того, идеология не формируется сразу в готовом и окончательном виде, но соборно-исторически творится национальным самосознанием в процессе раскрытия в реальных общественных формах заданий национальной идеи. Поэтому сегодня мы можем говорить лишь о направлении новой национальной идеологии, о ее общем концептуально-историческом смысле; конкретное же ее содержание и окончательные формы может проявить лишь реальная практика национально-исторического творчества.

 

 

Принципы реальной политики

Говоря об общих направлениях новой русской идеологии, нельзя не коснуться и некоторых конкретных идеологических направлений нынешней русской общественной мысли, претендующих на статус идеологии возрождения. При этом круг рассмотрения логично ограничить критерием патриотизма (о чем говорилось ранее), чтобы сразу вывести за скобки возможных претендентов идеологию либерально-демократических реформ, всецело ориентированную на Запад и уже достаточно явно проявившую себя в качестве идеологии «национального разрушения». При всем уважении к патриотическому духу коммунистической идеологии, ее рассмотрение в качестве идеологии возрождения мы так же отложим, так как достаточно много внимания уделили этой теме в соответствующем разделе о коммунизме. В итоге для дальнейшего рассмотрения остаются лишь два направления реального патриотизма: идеология русского православного патриотизма и идеология русского национализма.

Довольно часто в православных кругах вообще высказывается мысль, что никакой «идеологии» для возрождения России выдумывать не надо, что испокон веку такой идеологией для России всегда было и остается православие, и что возрождение православия – это и есть возрождение России. При всей внешней убедительности подобной логики данный подход есть явное упрощение вопроса, полный отрыв его от реальности и, тем самым, лишение какой бы то ни было практической значимости. Фактически он просто замыкает православное самосознания «на себя», оставляя внешнюю относительно Церкви сферу общественной жизни, предоставленную собственным стихиям. Не случайно данный подход всегда соседствует с аполитичностью и ее догматической формулой «Церковь вне политики», что само по себе есть противоречие, ибо какой же патриотизм – вне политики?… Поэтому данную точку зрения следует также вывести из рассмотрения как не имеющую отношения к реальному патриотизму. Хотя возрождение России без возрождения православия (как тела без души) действительно невозможно, но это лишь исходное и ничего не гарантирующее условие; ибо если мы вспомним дореволюционную Россию с ее абсолютным «торжеством православия», то последнее отнюдь не защитило ее от государственно-исторического краха.

Значительно более последовательной и цельной позицией православного патриотизма, хотя во многом страдающая тем же недугом внеисторичности, выглядит идеология православного монархизма. И этому вопросу, безусловно, следует уделить более пристальное внимание.

Данное направление православно-патриотической идеологии хорошо понимает необходимость сильной государственности для возрождения России и связывает эту возможность исключительно с возрождением монархии. Причем обосновывается подобное настроение часто на догматическом уровне, в том смысле, что якобы монархия – единственная возможная (освященная Церковью) форма православной государственности. Однако данный подход при всей его идеально-исторической возвышенности явно входит в противоречие с реальной историей. И не только потому, что современное общественное сознание совершенно индифферентно к идеалу монархии. Но, главным образом, потому, что в этой тенденции (точнее сказать, тенденциозности) просматривается попытка подчинить догмату историю. В этом есть чисто методологическое противоречие.

История как социально-материальный процесс не может быть подвластна какому-то формально-идеологическому «догмату» (будь то «православная монархия» или«научный коммунизм»), в том смысле, что догмат – это истина об идеальном, история же материальна. Мы не можем верить в формы истории, мы можем ей только следовать, принимая динамику ее форм как преходящий материальный процесс. Сакральный, религиозный смысл истории не в тех или иных ее внешних формах, а во внутренней динамике человеческого духа, раскрывающего себя в идеологически новых принципах организации общества. Этот процесс не детерминирован внешней структурой общества, но исходит из духовно-нравственного осознания идеальной истины и лишь в этой идеальной области подчинен вероучительным догматам. Материальная же сторона истории, наоборот, лишь следствие этих внутренних духовно-идеологических процессов. Догмат есть истина о вневременном, история же есть само время, и она не может остановиться, но подчинена собственной неисповедимой динамике.

История есть смена исторических форм. Вызревание нового содержания, преображение и воплощение в новой форме… Содержание истории, т.е. ее дух определяет ее форму, но не наоборот. Никакая форма не способна удержать (и даже вместить) дух истории, который всегда устремлен за ее пределы. Поэтому догмат об истории, о ее формах невозможен, возможен лишь догмат о духе – животворящей константе истории.

Подобное догматическое абстрагирование от реальной истории неизбежно приводит к практической политической, идеологической и исторической беспомощности. Так, например, сторонники монархии совершенно опускают вопрос об экономическом устройстве общества, словно это вопрос второстепенный; не пытаясь даже в общих чертах представить, что же это будет за общество, толи капитализм конца XIXвека, толи феодализм конца XVIII, толи постиндустриальное общество XXI века? Словно не замечая, что в течении XX в. мировая экономика претерпела качественное изменение, превратившись из локальных капиталистических предприятий в рамках замкнутого национального государства – в гигантские транснациональные корпорации, перешагнувшие границы государств и ставших самостоятельными субъектами геополитики, неподвластными и неподконтрольными государству как таковому (и даже определяющими государственную политику). Такой постиндустриальный капитализм не вмещается ни в какую монархию, но превосходит любую из них по степени экономической, политической и идеологической власти. Монархия при этой новой глобальной системе власти может со