Кризис национальной идеологии

Идеология сегодня

Современное состояние российской государственности во всех ее проявлениях – политических, общественно-социальных, экономических, исторических и т.д. – можно уверенно определять как кризис. Уже, кажется, всем понятно, что это не «перестройка», не «реформы», не «освобождение от тоталитаризма», не «вхождение в мировое сообщество» и даже не «происки ЦРУ», а нечто значительно более серьезное, внутренне обусловленное и исторически неизбежное. И чем дальше затягивается этот процесс, чем больше политических иллюзий о «возрождении России» уходит в небытие, тем более глубоким становится данное осознание. Патриотические надежды последнего десятилетия одна за другой отступают перед чувством собственной неадекватности запросу истории. И это в некотором смысле закономерно: период новоначального патриотического энтузиазма сменяется периодом патриотического реализма – осознанием всей системной глубины нынешнего российского кризиса. Оказалось, что кризис не носит только внешний, экономический или политический характер, но простирается на самые глубокие внутренние сферы российской действительности, включая традиционные формы национальной идеологии, самосознания, и национальной идентичности. Оказалось, что ничто из этих начал само по себе не может стать основой общенационального единства и началом нового государственного подъема. Реализм истории со всей очевидностью обнажил тотальность нашего национально-государственного и культурно-идеологического распада.

Многие склонны видеть в этом последствия деструктивного семидесятилетнего коммунистического правления, якобы виновного в разрушении национального бытия и самого архетипа русского народа. Однако такое объяснение слишком поверхностно и свойственно тем, кто и дальше склонен тешить себя иллюзиями. Реальный же анализ требует осознать данное явление как глубокий цивилизационный кризис всей исторической России, пришедшей на исходе XX века к необходимости новой государственно-исторической самоидентификации. Только при таком понимании найдет свое объяснение неэффективность всех без исключения традиционных рецептов национального возрождения. Необходим иной масштаб подхода: не возрождение, а преображение как переход в качественно новую форму исторического существования. По своему значению это не просто локальная национально-историческая задача – быть или не быть великой России, а более глубокая, цивилизационная: возможна ли иная цивилизация вообще, или человечеству после неудавшегося коммунистического эксперимента уже только один путь – глобальный, постиндустриальный капиталистический мир? Россия здесь остается последним вопросом: «Быть или не быть»?! Поэтому вполне объяснима затянувшаяся национально-историческая пауза – ответы на подобные вопросы не лежат на поверхности. Причем, если в идеальной сфере национального самосознания в форме национальной идеи такой ответ, в общем-то, существует (Святая Русь), то в реальной истории ответ необходимо сформулировать на значительно более предметном уровне – в форме идеологии. Эта задача и является самым принципиальным национальным вопросом нашего времени.

В данном контексте нынешний идеологический кризис можно рассматривать не как борьбу тех или иных традиционных идеологий, а как время подведения общих идеологических итогов. Это новый и значительно более продуктивный ракурс, выводящий идеологическую проблематику в конструктивное русло. Не выбор между тем или этим, а полное переосмысление национальной истории за весь ее тысячелетний период. Не случайно на поверхность идеологического поля выступили буквально все исторические и метафизические субъекты национальной идеи – от древнего язычества, до христианства и коммунизма (а также: православие, евразийство, монархизм, западничество, славянофильство, социализм и т.д.). Это исключительное явление и означает цивилизационный излом: открыты все национально-исторические смыслы – необходимо вновь осознать их единство на уровне национального духа.

Крушение коммунизма как своеобразного пика национальной истории, вызвало не только экономический и геополитический обвал русской государственности, но и обвал самой идеологической инфраструктуры нации в ее целостной исторической преемственности. Именно поэтому общественное сознание судорожно ищет национальную идею как единственную онтологически надежную опору, которая должна уцелеть под обломками рухнувших идеологических конструкций. Однако национальная идея метафизична по своей природе и поиск ее есть духовный процесс, поэтому нынешний идеологический кризис есть кризис мировоззренческий, связанный с задачей нового духовного самоопределения национального самосознания. И это является самым сложным и непредсказуемым фактором нынешнего национально-исторического выбора.

Попытки форсировать этот процесс, выдвигая в качестве базы нового государственного строительства те или иные, уже отработанные традиционные идеологические формы, не могут что-либо изменить в состоянии общественного сознания, механические подходы здесь неуместны. Так, монархия неприложима к демократии, а советская привычка к социальному равенству несовместима с возвратом к сословному делению общества. И так во всех направлениях… Дополнительную остроту ситуации придает и само историческое время, которое не стоит на месте и не может ждать, когда мы соберемся с мыслями. На неокрепшее, растерянное национальное самосознание хлынул новый поток проблематики – западные мировоззренческие ценности и соответствующие идеологические формулы. Это объективный процесс, который также требует национально-мировоззренческой адаптации. Но совместимы ли новые ценности с национальным архетипом, с традиционными нравственными приоритетами, христианскими по своему звучанию, как в православной России, так и при социализме? Возможно ли перестроить в одночасье национальное сознание по западному варианту, по типу собственнического индивидуализма Дж.Локка или «войны всех против всех» Т.Гоббса? Тот же нравственный вопрос: богатство и бедность – как быть? Как примирить эти вещи, если христианская аксиома о трудности «богатому войти в Царство Божие» многократно закреплена в национальном сознании постулатами социализма?

Таким образом, нынешний государственный кризис есть не просто кризис идеологии, но глубже – национального самосознания, его самоопределения в новых исторических условиях. И здесь можно выделить одно обстоятельство: между национальной идеей как метафизической областью онтологических смыслов и идеологией как эмпирической проекцией этих смыслов в плоскости реальной истории есть обширная область относительно свободных смыслов, которые представляют собой активное поле национального сознания. Это живая область национальной культуры, в которой смыслы национального духа и национальной веры (национальной идеи) органично преобразуются в слово – в формулы национальной идеологии. Поэтому пока национально-культурное самосознание общества лишено внутреннего единства, пока оно разрывается внутренними противоречиями, формирование целостной государственной идеологии невозможно. Иными словами, не устоявшееся мировоззрение как общее просто не может принять форму идеологии как конкретного.

Здесь, в области перехода национальной метафизики в плоскость реальной истории, вступают в сложнейшее и зачастую очень противоречивое взаимодействие две функции национального бытия – национальная вера и национальный разум. Если национальную идею формирует национальный дух (т.е. национальная вера), то идеологию формирует национальный разум, т.е. интеллигенция, осознающая духовные реалии в категориях мысли. И это очень важное обстоятельство для понимания национальной истории в контексте ее идеологических поворотов. Все наиболее серьезные национально-исторические кризисы (смута XVI века, петровские реформы, революции начала XX века, кризис 91-го) были непосредственно связаны с интеллигенцией, пытавшейся найти новые идеологические формы для исторически адекватного выражения национальной идеи. При этом неоднократно подчеркиваемый разрыв между национальной (народной) верой и интеллигентским (часто прозападным, т.е. в какой-то мере «инородным») сознанием почти всегда оказывался таким, что идеологические формулы приобретали смешанный и деструктивный для национальной истории смысл. Стало общим местом винить русскую интеллигенцию во всех подобных грехах. Однако можно найти для нее и некоторые объективные исторические оправдания…

Первое из них определяется самим геополитическим положением России как евразийского и многонационального государства. Россия – есть «синтез цивилизаций», и это накладывает на русское мировоззрение особую транснациональную противоречивость как потребность в наднациональной идеологической форме. Поэтому вненациональное идеологическое смещение (часто понимаемое как вселенскость) есть постоянный фактор самосознания русской интеллигенции.

Второе состоит в объективной необходимости соответствовать историческому времени, пульс которого два последних тысячелетия уверенно задавала Европа. Соответствие ритму времени, христианскому по своему содержанию и заданности, для православной России было принципиальным условием исторической актуализации, поэтому западная ориентация русской мысли являлась необходимым фактором национально-исторического развития. Россия не могла остаться с Азией вне исторического времени: как христианское государство она изначально вписана в христианский контекст истории и есть ее неотрывная составляющая. Здесь русская интеллигенция осуществляла непосредственную связь национального самосознания с общечеловеческой христианской судьбой.

Все эти факторы в целом делают идеологический кризис перманентным явлением русского национального самосознания: диссонанс между национальным разумом и верой становится субъективным двигателем русской истории. Если национальную идею определить как производную от национальной веры, а идеологию – как производную национального разума, то искомая гармония веры и разума в национально-культурном и государственном смысле означает обращение национального разума (т.е. интеллигенции) к истокам национальной веры, и утверждение национальной идеи в качестве главного смысла национальной идеологии. Это тот необходимый акт национального самопознания, без которого невозможно поступательное движение национальной истории; и чем глубже данное духовно-идеологическое самопознание, тем отчетливее и прочнее историческое самоопределение.

Российское общество часто определяют как идеократическое. Это действительно отражает тот факт, что движущей силой русской истории является идея. Именно идея как глубокий метафизический идеал (облеченный в религиозную форму православия), раскрываясь в актуальном национальном самосознании, формирует национальную идеологию и соответствующие формы государственного устройства. Но принципиальная дистанция между идеей и идеологией, нарастая в обществе в виде эмпирических противоречий, каждый раз требует модернизации идеологии и поиска ее новых форм. Смена идеологических форм и есть идеологический кризис. По существу в этом механизме и состоит внутренний алгоритм русской цивилизации, предопределяющий собой известную катастрофичность русской истории.

Однако нынешняя смена идеологических форм очевидным образом затянулась. Национальные вера и разум никак не могут найти друг друга, не могут нащупать общую платформу, общее актуальное время, общие точки новой цивилизационной кристаллизации. Национальное бытие словно распалось на множество фрагментов из разных отрезков национальной истории, разных форм национальной государственности и национально-исторического самосознания. Национальный разум, находясь в полной идеологической растерянности, кажется, уже вообще перестал что-либо понимать и готов снять с себя всякую историческую ответственность за идеологическое самоопределение нации, подчинившись идеологическому хаосу как объективно неизбежному и естественному состоянию общества постмодерна. При этом политика деидеологизации, целенаправленно осуществляемая через СМИ, многократно усиливает идеологическую апатию общества, на корню уничтожая всякие положительные тенденции к его гражданской самоорганизации. В итоге национальное самосознание превратилось в пеструю идеологическую эклектику, лишенную целостного смысла и единой исторической логики.

Причин подобного состояния достаточно много, однако главным фактором идеологической нестабильности общества, безусловно, послужил резкий сброс системы коммунистической идеологии, и безоглядное отрицание советского периода русской истории как постыдной ошибки, которую нужно поскорее забыть. Подобный негативный подход к собственной истории (задаваемый опять же через СМИ) во многом и предопределяет безысходность новых попыток национально-идеологического самоопределения. Невозможно восстановить свою национально-историческую идентичность, если в национальном самосознании отсутствует предыдущий этап национальной истории! История преемственна и непрерывна, вырывая из ее летописи целые главы, мы не можем понять ее смысл, ее логику, ее цель. Тогда мы как бы зависаем в состоянии исторической неопределенности, где распавшаяся цепь времен предстает в виде никак не стыкующихся друг с другом фрагментов: православие и капитализм, язычество и коммунизм, монархия и общество постмодерна, социализм и глобализация… Как осознать все это в единстве смысла, исторической логики и национальной судьбы, если не признать единство национальной истории?!

Однако именно здесь, в вопросе правопреемственности национальной истории, обнажаются самые болезненные противоречия национального самосознания. В общем виде можно выделить три условных идеологических субъекта, активно претендующих на продолжение национальной истории: это дореволюционная государственность начала XX века, в основе которой лежит православная система ценностей; это государственная система социализма второй половины XX века, с коммунистическим идеологическим основанием; и это новая капиталистическая государственность, с неолиберальным, откровенно прозападным идеологическим обликом. Успешное, согласованное выталкивание среднего (социалистического) звена с плацдарма актуальной исторической реальности делает нынешнюю ситуацию принципиально неразрешимой, если не сказать абсурдной: между православной государственностью начала XX века и постиндустриальным обществом начала XXI века не обнаруживается никакой идеологической корреляции. Попытки непосредственно совместить то и другое в форме некой исторической преемственности абсурдны! …В итоге национальная история оказывается в точке распада, в состоянии потери собственной идентичности, под угрозой утраты актуальности национального существования. И то, что данное состояние исторической неопределенности и жесткого идеологического противостояния трагическим образом затягивается, а национальное самосознание никак не может самоопределиться в собственной идентичности, говорит о том, что нынешний кризис носит «высшую категорию сложности» – т.е. является идеологической смутой.

Здесь важно сразу подчеркнуть один принципиальный момент, помогающий понять существо нынешней, во многом искусственно поддерживаемой системной нестабильности. В современной теории нелинейных систем есть понятие странного аттрактора – некой точки кристаллизации, которая, сама оставаясь стабильной, содержит в себе программу выстраивания парадоксальной системы нестабильности («неравновесного порядка»), то есть хаоса, который формируется и наращивается в соответствии с определенной закономерностью[1].По существу именно таким аттрактором в современной России является постоянно наращиваемое в общественном сознании негативное отношение к советскому прошлому. Данная позиция негативности сама по себе имеет определенные предпосылки к устойчивости в силу того, что, действительно, многое и многих не удовлетворяло в советской системе; и достаточно лишь периодически (через СМИ) напоминать о «темных сторонах» советской действительности, чтобы эта точка зрения сохраняла доминирующее положение в обществе. Эта точка зрения и есть аттрактор, формирующий «системную нестабильность» национального самосознания! На ее искусственную консервацию, как исходную точку отсчета общественного мнения, помимо СМИ, естественно работают и новые идеологические силы: неолиберализм новой русской элиты и, главное, позиция Православной Церкви, имеющей к коммунистическому прошлому свой серьезный счет. Суть парадокса в том и состоит, что два исторически легитимных субъекта национальной идеологии (православие и коммунизм) заключены в замкнутый духовно-психологический парадокс взаимного отторжения, который, как некая условная матрица идеологической нестабильности, вновь и вновь возвращает Россию к рубежам реальной исторической нестабильности 1917 года! В то время как сомнительные субъекты чуждой русскому духу западно-либеральной идеологии полновластно руководят управляемым хаосом нынешней российской действительности…

 

 

Идеологическая «смута»

Главным признаком смуты (духовно-государственного хаоса) является полная утрата обществом направления своего исторического пути, как неспособность нации соборно сформулировать истины национальной идеи в единой конкретно-исторической идеологической форме. По определению митрополита Иоанна, «смута означает утерю народом, обществом, государством согласного понимания высшего смысла своего существования»[2].Это состояние можно рассматривать как духовный недуг национального самосознания, национального разума, соборной души народа, приводящий ко множеству деструктивных социально-политических последствий.

Митрополит Иоанн выделяет следующие проявления смуты: «С точки зрения психологической – смута есть прискорбное помрачение русского самосознания, своего рода «социальная шизофрения», расслаивающая единую историческую личность народа... С точки зрения культурной – это судорожный обрыв преемственной многовековой традиции, питающей народную жизнь бесценными соками совокупного опыта многих поколений... С точки зрения национальной – смута представляется потерей естественного иммунитета против разрушительных, всесмесительных космополитических воздействий извне и внутренних болезнетворных тенденций распада. С точки зрения государственной – утерей державной крепости и независимости от внешних корыстных влияний иных стран»[3].

Особо важной здесь представляется утрата «национального иммунитета» как возможность внешнего вмешательства во внутренние государственные процессы. Можно даже говорить о том, что смута становится смутой, когда в процесс идеологического самоопределения нации (находящейся в состоянии идеологического кризиса) вмешивается внешняя «третья сила», в результате чего идеологический кризис как внутреннее естественно-историческое явление национального бытия превращается в идеологический хаос, изнутри разрушающий всякие тенденции к национальной самоорганизации. Идеологический кризис есть неустойчивое, переходное состояние национального бытия, связанное со сменой идеологических оболочек (по сути исторических форм государственности), и здесь национальное бытие наиболее беззащитно перед любой внешней агрессией: военной, экономической, идеологической, информационной. Этот аспект нынешнего кризиса требует особенно пристального внимания. Не исключив из идеологического поля внешний дестабилизирующий фактор, мы не сможем восстановить объективно-историческую картину нашего внутреннего, собственно национального идеологического вопроса.

Итак, каким же образом очередной идеологический кризис обернулся в России идеологической смутой?

Объективные предпосылки кризиса конца 80-х вполне очевидны. Несмотря на видимые успехи в хозяйственно-экономическом и социально-государственном строительстве, в общественно-идеологической сфере советского государства отчетливо ощущалось состояние «застоя». Коммунистическая идеология, явно ставшая приходить в противоречие с реалиями социальной, экономической и культурной жизни общества настоятельно требовала замены или модернизации. Это понималось не только интеллектуальной элитой общества (диссидентствующей интеллигенцией), но и верхушкой КПСС, устами М.Горбачева открыто провозгласившей курс на «перестройку». Первоначально ничто не предвещало тяжелых последствий: само государство было мощно, монолитно и самодостаточно. Однако по мере смены старых идеологических лозунгов, так или иначе соединявших общество в единое целое, стала все отчетливее проявляться пустота и неопределенность новой идеологической перспективы. Но процесс, как говорится, «пошел» и скоро все мировоззренческие противоречия, подспудно лежавшие под прессом идеологической махины КПСС, вышли на поверхность общественного сознания: молодежная рок-культура и экология, религиозные движения и альтернативное искусство, правозащитное движение и предпринимательство, а также многое другое, почувствовав новые степени свободы, потребовало своего идеологического самоопределения. Этот распад целостной государственно-идеологической системы на множество отдельных мировоззренческих смыслов и составляет существо идеологического кризиса.

Но не все было безнадежно. Идеологический кризис сам по себе не является катастрофой, но, наоборот, предполагает выход нации к новым историческим горизонтам через новое идеологическое самоопределение национального духа. Особым обстоятельством в этой ситуации, придавшем ей исключительную историческую и мистическую глубину, послужило появление на общественно-идеологической арене православия в качестве активного субъекта национального сознания. В лице православия на поверхность идеологической реальности как бы всплыла сама национальная идея России, ее сокровенное христианское ядро, предлагая себя в качестве опоры нового идеологического строительства. И это поистине не случайное явление – разгар «перестройки» - пришелся на 1988 год, год Тысячелетия Крещения Руси(!), словно знаменуя окончание старого и начало нового цикла ее исторического существования. Это принципиальный момент для понимания смысла нынешнего исторического перевала. Он говорит о том, что нынешний кризис (а значит и вся предшествующая коммунистическая эпоха) не является частным явлением национальной истории, а плотно вписан в ее общий контекст – в ее масштабные метаисторические ритмы. Новая историческая актуализация православия придала этому кризису некое позитивное, просветляющее и вдохновляющее звучание, как бы оправдывая собой предыдущие исторические мытарства России, знаменуя ее новое возрождение. Сейчас мы как-то забываем, что тогда, в 1988 году, все это происходило еще в рамках существующей государственной коммунистической идеологии, и неожиданно мирное сочетание того и другого вселяло вполне определенные надежды на плавность и преемственность идеологического перехода от России коммунистической к России новой – духовно просветленной и обновленной. Однако, как показали дальнейшие события, это были достаточно наивные ожидания.

В момент смены идеологической парадигмы, когда общество особенно неустойчиво и беспомощно (бессознательно), в процесс формирования нового образа России активно вмешалась «третья сила». У России, как самобытной и независимой цивилизации, всегда были враги (внешние и внутренние), и они не замедлили воспользоваться данной уникальной ситуацией. Митрополит Иоанн пишет, что мировая закулиса умело использовала «уникальную возможность уничтожения советской империи путем идеологического "взрыва", осуществив сначала последовательную внутреннюю дискредитацию господствующего мировоззрения, затем его резкий, шоковый "сброс" и быструю замену на новое – либерально-демократическое… Ставка опять делалась на разрыв исторической преемственности. В современной, сверкающей упаковке обществу навязывалось второе издание революции 1917 года»[4].

Тогда, в сентябре 91-го, происходящее еще многим представлялось вполне естественным и закономерным, однако последующее развитие событий все отчетливей проявляли истинную подоплеку происходящего. Структуры государственной власти, и в первую очередь СМИ, как главный орган управления обществом в постиндустриальную эпоху, оказались в руках той силы, которую по уже вполне сложившейся традиции принято называть «пятой колонной» – откровенно прозападной, русофобской прослойки общества, для которой Россия всего лишь «эта страна», а патриотизм представляется исключительно в «красно-коричневых» оттенках. Фактически путем крупнейшей политической махинации власть в стране перешла к антинациональным и антигосударственным силам, которые, прикрываясь лозунгом «борьбы с коммунизмом», осуществили интенсивный демонтаж русской государственности в своих корыстных политических, экономических и глобально-исторических целях. Как и в смутном XVII веке Москва оказалась в руках инородцев…

Нет необходимости описывать все последствия этой продолжающейся и доныне необъявленной оккупации – они вполне очевидны. Нас интересует в первую очередь идеологический аспект происходящего, то, как это отразилось на русском самосознании, на русском историческом самоопределении, на русском идеологическом вопросе, на образе будущего России. Выше говорилось о принципиальной возможности отчуждения идеологии от нации, и через нее – отчуждении от нации государства. Именно эту «экспроприацию» государственности мы имеем несчастье наблюдать на нынешнем этапе русской истории. Через резкий сброс интернационального коммунизма и столь же резкую подмену его на западный либерализм мы оказались вне «русского вопроса» как необходимости осознать свое настоящее и будущее в свете собственной национальной идеи. Мы не решили его в рамках внутренней мировоззренческой задачи, а проскочили мимо, потеряв тем самым нить своей собственной истории. Большой исторический «вопрос о России» оказался просто снят, словно его и не было! В итоге мы имеем на сегодняшний день не свою идеологию, не свое государство, не свою историю. И, несмотря на видимое путинское затишье (так называемую стабилизацию), идеологическая смута в России продолжается в своей скрытой хронической форме.

Нельзя сказать, что русское самосознание не боролось за свое новое историческое самоопределение, просто оно оказалось политически наивным, исторически инертным и в итоге не готовым к тому шквалу изощренной идеологической лжи и политического вероломства, который обрушили на него профессионально организованные «бойцы невидимого фронта». Большинство русских людей по своей простоте не подозревало (и до сих пор не подозревает), что во внутренней структуре нынешней государственности в качестве глубоко независимого идеологического субъекта существует мощнейшая политическая сила, спаянная неформальными этномировоззренческими интересами. Об этой невидимой стороне политических процессов много и хорошо писал в свое время И.Шафаревич, посвятивший исследованию «еврейского фактора» в истории обширную работу[5]. В ней он приводит многочисленные факты специфичности национального самосознания и поведения евреев в контексте исторического рассеяния, позволяющего еврейству во всех подобных исторических катаклизмах выступать в качестве единой идеологически организованной силы. Кроме того, существенным был фактор времени: русское самосознание только начало формироваться в нечто цельное в конце 80-х годов; еврейская же самоорганизация произошла значительно раньше – в конце 60-х, в период борьбы за еврейскую эмиграцию из СССР. Фактически в лице последней Запад имел готовую революционную организацию («пятую колонну»), плотно спаянную единой национально-идеологической альтернативой существующему строю. В этих условиях русское национальное самосознание оказалось не готово отстоять свое право на идеологическое первородство и уступило руководство реформационным политическим процессом антинациональным силам.

Тем не менее, необходимо еще раз подчеркнуть, что сама идеологическая «эволюционная ситуация» была абсолютно объективной; перемен ожидали все слои российского общества, однако какого рода должны быть эти перемены – не знал никто. Простой отказ от брежневского коммунизма, как оказалось, не восстановил Россию автоматически, как некую целостную сущность, наоборот, оборвалась естественная поступательность ее государственно-исторического развития. Россия просто впала в идеологический коллапс и хаос, потеряв смысл и направление своего исторического существования. Другими словами, отмена коммунизма не решила сама по себе проблемы будущего России, оказалось, что образа этого будущего как нового раскрытия национальной идеи в общественном сознании не существует! Было много туманных надежд и оптимистических иллюзий (состоящих из «образов» Д.Андреева, «пророчеств» Серафима Саровского, «постулатов» И.Ильина и т.д.) – но не было чувства реальной истории. Не было целостного алгоритма развития. После столь серьезного идеологического краха, каким явилось падение коммунизма, был необходим переходный период вызревания новой национально-государственной монолитности, период восстановления здоровой национальной идентичности и самосознания, изрядно утраченных за время интенсивного коммунистического строительства. Однако этот период новой самоорганизации русской истории был прерван самым жестоким и циничным образом – расстрелом Верховного Совета в октябре 93-го.

Расстрел Белого дома был расстрелом именно будущего России! В этом зловещий сакральный смысл ритуального политического убийства, совершенного на глазах всего «демократического» мира. Дело не в персоналиях тех или иных политиков, а в том, что Верховный Совет содержал в себе (пусть потенциально) альтернативу самобытного национального бытия России в качестве могучего независимого государства. Однако с актом расстрела с этой надеждой было покончено. Россия переходит под власть коррумпированного олигархата, захватившего высшие уровни управления и переподчинившего Россию глобальной схеме «нового мирового порядка». Наступил период незримой оккупации, который продолжается и поныне. Б.Миронов определил его сущность как «иго иудейское», и это действительно отражает специфику нашего нынешнего состояния. Об этой «специфике» как свершившемся историческом факте, в свое время откровенно высказывались и сами деятели «новой русской революции». Так в 1998 г. газета «Аргументы и факты» опубликовала довольно циничную статью Э.Тополя под названием «Возлюбите Россию, Борис Абрамович!», написанную в форме открытого письма одного еврея другому, в которой, в частности, констатируется: «…То есть впервые за тысячу лет с момента поселения евреев в России мы получили реальную власть в этой стране»... – и далее следует вопрос-размышление – «Что вы собираетесь сделать с этой страной? Уронить ее в хаос нищеты и войн или поднять из грязи?»[6]. Здесь, само собой разумеется, что России уже отказано в собственной истории, отныне это управляемая история.

События 91–93 годов в этом отношении - величайшая афера века: приватизация и перепрофилирование в интересах мирового сообщества одной из богатейших стран мира. И.Шафаревич пишет об этом: «Весь этот экономически-политический переворот был произведен быстро – за 2-3 года. Важно было, чтобы основная масса народа не успела осознать, что же происходит… Всю систему тогдашних реформ один из главных организаторов назвал "операцией, проводившейся под наркозом, без согласия больного". Роль "наркоза" играли средства массовой информации»[7].

В итоге этой «операции» у России было отсечено будущее. Тот молодой росток нового национально-исторического самоопределения, который только начал формироваться в недрах общества и власти, был безжалостно отсечен, и на его месте грубыми, шоковыми методами стала прививаться инородная, чуждая русскому духу идеология рыночного неолиберализма. Лишив самобытного государственно-исторического статуса, страну вписали в контекст и структуру «нового миропорядка» в качестве полуколониального сырьевого придатка. В этом стратегическое направление и смысл деятельности теневых правителей России, эта деятельность и доныне осуществляется с предельно возможной интенсивностью. Причем неолиберальное идеологическое прикрытие, по словам А.Панарина, служит в этой статегии лишь ширмой для элементарного геноцида туземного (русского) населения: «Мало кто изначально осознавал, что настоящая цена реставрируемого капитализма в России – антирусский расизм; что приватизация бывшей государственной собственности получила всемирную поддержку глобалистов только в одном горизонте – горизонте последующей передачи этой собственности из национальных в "глобальные" руки. Первыми, кто осознал и изъявил без обиняков принять эту перспективу, стали еврейские олигархи. Именно поэтому они удостоились роли преимущественно доверенных – причастных к эзотерике решений, принимаемых настоящими хозяевами мира за спиной народов. …Как только мы осознаем тот факт, что нынешний этап приватизации является не завершающим, а переходным, вступающим в первую фазу экстерриториальности, нам перестанет казаться парадоксальным это "обострение классовой борьбы", происходящее уже после полной победы нового строя. Нетерпимость глобальной пропаганды, направляемой олигархическими СМИ, к национальному наследию, ко всему, способному служить подспорьем национальному достоинству народов России, становиться понятней: их территорию решено передать из национальной в глобальную юрисдикцию в качестве подмандатной. Вся так называемая "элита" новой России на самом деле состоит в этой роли порученцев глобализма – ни в какой другой нынешние хозяева однополярного мира не согласятся ее терпеть. Ее руками осуществляется процесс тотального внутреннего разоружения России, дабы никакая сила внутри страны ни сейчас, ни в будущем не смогла оказать сопротивления следующему этапу передела и приватизации российских ресурсов – на этот раз глобальными приватизаторами»[8].И, надо признать, нынешняя «элита» справляется с этой ролью порученцев глобализма «на отлично»… Иначе как еще оценить просто таки подобострастное намерение нынешней российской власти превратить Россию в энергетическую сверхдержаву, заявленное недавно на экономическом форуме «большой восьмерки» в С.Петербурге?

Можно было бы и дальше приводить подобные примеры откровенно деструктивной государственной деятельности во всех без исключения сферах национального бытия, но это и не требуется, они достаточно очевидны. Не очевидно другое – тайная методология осуществления антинародной власти, переводящая нынешнюю смуту в разряд управляемой катастрофы: попираемое общественное большинство просто не видит своего противника, не говоря уже о том, чтобы распознать его истинные намерения! По словам митрополита Иоанна, «маскировка и дезинформация – фундаментальные свойства той власти, которая стремится сегодня утвердиться в России под вывесками "демократии" и "рыночной экономики". Стремительное развитие средств массовой информации, дающее возможность целенаправленно манипулировать общественным сознанием, позволяет использовать их как идеологический наркотик, лишающий людей понятия о политических реальностях окружающего мира. Общество, находящееся под наркозом средств массовой информации, утрачивает инстинкт самосохранения, теряет государственный, религиозный, культурный иммунитет, становится слепым и беспомощным перед лицом грозящих ему опасностей. Появляется возможность скрыть от посторонних глаз не только центры реальной (а не показной) власти, но и надежн<