Коммунизм: пересмотр идеологических оснований

А. Зиновьев разделяет коммунизм на идеологический и реальный и говорит, что реальный коммунизм был полностью разгромлен Западом в ходе «холодной войны», но идеологический коммунизм остался в сознании человечества, и что он не может быть полностью искоренен, «пока существуют порождающие его причины, а именно – негативные явления капитализма»[16].

Однако если смотреть на идеи коммунизма более глубоко, то в них можно выделить вполне определенные собственные (имманентные) источники устойчивости – христианские предпосылки коммунизма. Неискоренимость идеалов братства, равенства, справедливости определяется тем, что эти понятия суть базисные социальные ценности христианства. Человечество не может отказаться от стремления к этим идеалам, пока существует христианство.

Именно поэтому идеологический коммунизм неискореним в сознании человечества, а это значит, что он будет вновь так или иначе искать своего проявления в реальной истории. Причем динамика этих проявлений имеет все возрастающую амплитуду. Если первые христианские общины (коммуны) в этом процессе могут пониматься в качестве элементарной коммунистической закваски (своего рода идеального эталона социального бытия), то последующее развитие коммунизма происходит в нарастающем теоретическом и практическом масштабе. Сначала это аскетический коммунизм христианских монастырей с общинным хозяйственным бытием в любви, равенстве и братстве, затем утопический коммунизм средневековых католиков с первыми теоретическими попытками распространить христианские идеалы социального бытия на все общество, далее – марксизм в качестве глобальной теории научного коммунизма и, наконец, Советская Россия как первый в истории опыт осуществления «реального коммунизма» на государственном уровне. Проблема, однако, здесь в том, что на пути к своей исторической реализации идеи коммунизма относительно первоначального христианского эталона изменились до неузнаваемости. Теория и практика коммунизма XX века не только утратила исходную христианскую составляющую, превратившись фактически в форму без содержания, но и противопоставила себя христианству как мировоззрению. Естественно, лишенный своего онтологического начала коммунизм не мог просуществовать долго, история достаточно быстро проявила несостоятельность его амбициозных претензий.

Но значит ли это, тем не менее, что вместе с окончанием реального советского коммунизма пришла к своему историческому финалу и сама коммунистическая идея, как утверждают разного рода западные и российские аналитики? Не предвещает ли нынешний кризис коммунизма какой-то новой предпосылки его исторического возвращения на совершенно ином, качественно обновленном идеологическом основании, том, на котором и зародилась сама социальная идея коммунизма – на базе христианского миропонимания? Нет доводов, которые могли бы опровергнуть такую возможность. Более того, сама историческая диалектика коммунизма предполагает неизбежность этого последнего этапа коммунистической истории. Суть этого этапа – в соединении социалистической практики, в ее реальных социальных достижениях, с ее истинным идеологическим началом и сущностью – христианскими представлениями об идеале человеческих отношений. Без этого заключительного акта зрелого коммунистического миропонимания история коммунизма не может считаться завершенной, ее цикл еще не закончен.

Какое это имеет отношение к сегодняшней реальной истории и, в частности, к истории России, пока сказать трудно. Однако некоторые предпосылки говорят о том, что определенная переориентация коммунизма в этом отношении происходит. Об этом красноречиво свидетельствуют те изменения, которые появились в программных документах КПРФ и работах ее лидера Г.А.Зюганова: понимание преемственности национальной истории, самобытности характера и мировоззрения русского народа, отказ от идеологии атеизма и признание православия становым хребтом русского национального самосознания – вот далеко не полный перечень тех идеологических прозрений, которые обрела коммунистическая идея в результате краха системы ортодоксального коммунизма. И это вселяет определенный исторический оптимизм: коммунистическая идея в своем самопознании вплотную подходит к ядру русской национальной идеи – Русской идее, что значительно увеличивает шансы для последней найти свое продолжение в реальном историческом времени.

Именно в этом направлении – горизонты новой русской истории. Если понимать коммунизм в его идеально-исторических устремлениях, то в контексте русской идеи коммунизм и православие оказываются не взаимоисключающими, а дополняющими явлениями русского национального духа как единство земной и небесной составляющих Русской идеи. В этом единстве – метаисторический смысл Русской идеи. Ожидания коммунизма и православия (как «рая земного» и «рая небесного») сходятся где-то у эсхатологического горизонта и в огне эсхатологической зари сливаются полностью, преобразуясь в «новое небо и новую землю». Это, по существу, и есть светлый идеал Святой Руси: идеал полноты и гармонии общественного соборного бытия в единстве его небесной и земной составляющих. Россия не может отказаться от этой своей мечты и исторической миссии ни на уровне религиозного самосознания, ни на уровне национальной истории. Идеал коммунизма после крушения его чисто материалистического варианта, не исчезает из общественного сознания, но подспудно сохраняется в своем идеальномзначении. Именно в этом статусе коммунистическая идея может стать позитивным элементом общественного сознания как идеальный символ справедливого человеческого общества. Беда и роковая ошибка коммунизма XX века состояла именно в том, что идеальный смысл коммунизма был в его революционно-марксистском пафосе грубо редуцирован до уровня реальной истории и смешан с ее греховной эмпирикой. В то время как смысл коммунизма в его высшем значении есть такое же идеальное явление как идеалы христианской святости, которые, будучи по природе целиком надмирными, тем не менее, оказывают самое прямое влияние на реальную жизнь человека и общества. В этом смысле идеал коммунизма выступает как категория духовная и метаисторическая, причем не самостоятельная, а производная (вторичная) от метаисторического идеала христианства. Поэтому нельзя рассматривать и понимать идеал коммунизма вне идеала христианства, вне идеи христианской святости и совершенства человеческих отношений на основе христианской любви.

Однако Русская идея – не отвлеченный идеал, а реальная боговдохновенная задача национальной истории. Поэтому все высшие идеальные смыслы Русской идеи так или иначе должны найти свое место в реальной истории – и это есть наиболее сложный и мучительный аспект национально-исторического самопознания. Идеал и реальность трансцендентны в историческом бытии, и движение к идеалу далеко не линейное действие, а, наоборот, очень сложный, противоречивый процесс обнаружения идеала в реальном историческом опыте.

«Кто имел хоть какое-то представление о социализме до 1917 года?! Никто»[17] – восклицает И.Ильин, поражаясь безоглядностью национального исторического выбора XX века. И это действительно так. Несмотря на широкую общественно-интеллектуальную разработку коммунистического идеала, социализм как реальное общественное бытие был областью еще неведомой, не раскрытой в реальной истории – ни в экономическом, ни в социальном, ни в духовном смысле. Обнаружить и проявить все это было невозможно иначе, как только в исторической практике, т.е. в решимости пойти этим путем… Такой путь предполагает сугубый подвиг, решимость, говоря словами русского эпоса, «пойти туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что». И в этом нет пустой безрассудности. Наоборот, в этой решимости отражается наиболее тонкое и глубинное содержание национального инстинкта, ведущего национальный дух к новым горизонтам исторического существования.

Так всякое духовное преображение (как и сам путь христианской веры) есть по существу всегда путь в неведомое, путь поиска нового неотмирного качества бытия, ради преображения в этом качестве. И путь этот (христианский) есть всегда путь подвига; путь радикального отказа от прошлого бытия ради бытия будущего, которое, тем не менее, принципиально не дается сразу. Это не есть какая-то разовая сделка по обмену одного на другое, старого на новое как смена одежды, а есть переход через область неведомого, через внутреннюю пустыню, в которой отмирает все прежнее, но еще не явилось новое. Какое это будет новое, каковы его формы и проявления и как его даже узнать – это есть тайна невыразимая в предположении, но открывающаяся лишь в опыте, как предметной встрече с новым качеством бытия. (…Так в пути христианского опыта открывается реальность благодати – то новое состояние, которое «не видел глаз и не слышало ухо»).

Но и путь сам по себе не бывает гладким и простым, но всегда сопряжен с трудностями, препятствиями и искушениями, как разрешением противоречий между прошлым и будущим, реальностью и идеалом, и лишь преодоление этих искушений при сохранении изначальной веры и решимости пройти путь до конца, до цели, открывает, наконец, подвижнику то, что он, не зная, – искал, во что, не ведая, – верил, к чему, не видя, – стремился. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете…» [Мф.7.7]: движение к идеалу есть напряженный поиск, конкретный опыт и действие, отражающее реальную готовность идти по избранному пути.

Так, опыт советского социализма – это один из этапов русской истории, который, как проба нового исторического бытия, не мог быть реализован иначе как в форме предметного исторического опыта. И как первый опыт, он принципиально не мог быть успешным в плане полноты реализации своих идеальных заданий. Но тот факт, что этот опыт был с честью доведен до конца (в форме цивилизации Советского Союза) говорит о том, что Россия выполнила эту труднейшую задачу истории и открыта к следующему этапу своего христианского исторического пути. Пусть нас не смущает нынешнее государственное безвременье. Эта смута – лишь пауза нашей истории, необходимый переходный этап для новой самоорганизации национального духа, время определения новых приоритетов и исторических целей. Когда определиться цель, корабль русской государственности вновь поднимет свои паруса и двинется к горизонтам новой истории.

«Перестройка» как постепенный переход из старого социализма в какой-то другой (новый) в этом контексте была принципиально невозможна и обречена. Переход в новое качество, в новое состояние целого неизбежно предполагает идеологическую пустыню (точку бифуркации) – переход через смерть. На этом пути через «царство теней» неизбежны искушения и власть «духов тьмы» (чубайсов, абрамовичей, гусинских, березовских и т.д.) – это их время. Но не стоит обращать на них слишком много внимания, не они определяют нашу судьбу. Наш путь – к свету на горизонте, к новой жизни, к новой пассионарности. Когда в нас проснется энергия новой жизни, новой истории, «царство теней» рассеется как призрак, ибо ничто и никто не может остановить тысячелетнюю инерцию русской истории, движущейся к осуществлению своей Боговдохновенной миссии.

Пока мы говорили о коммунизме в самых возвышенных идеализированныхтонах. Однако каково же реальное состояние коммунистической идеи на сегодняшний день? Насколько реальный коммунизм способен к внутренней духовно-идеологической трансформации в направлении христианского понимания истории? Об этом трудно говорить, главным образом, потому, что коммунизм как учение сегодня предстает в очень неопределенном, внутренне дезориентированном виде. Крах мировой системы социализма до основания разрушил догматическую систему марксизма-ленинизма. Новой консолидации коммунистических идей не наблюдается, наоборот, происходит дальнейшее размывание и утрата основных коммунистических смыслов. Неокоммунизм, как он сохраняется в реальной общественно-политической жизни, это уже далеко не классический научный коммунизм, а широкое левопатриотическое мировоззрение, в котором доминирует не столько марксизм, сколько образ Советской России как главное свидетельство исторической правды коммунизма в прошлом и настоящем. Отступая по всем фронтам, коммунизм уже не отстаивает свои «научные» постулаты, а лишь пытается уловить свой новый исторический статус в быстро меняющейся конфигурации национально-исторических процессов. В этом отношении нынешний коммунизм готов принять любые формы возвращения к социалистическим началам в государственной и общественной жизни независимо от их идеологического обоснования. Идеология коммунизма отходит на второй план. На уровне общественного сознания основным аргументом коммунизма становится уже не теория коммунизма, а реальность советского социализма – и это, действительно, веский аргумент. Он не опровергается теоретически, оставаясь своего рода неприступным плацдармом коммунистической идеи. Лишь сама история его опровергла, – но она же может его и оправдать, если социализм найдет себе диалектическую форму самоотрицания, осуществит переход социалистической идеи на новый, более высокий уровень исторической актуальности. И здесь, однако, сама коммунистическая теория оказывается беспомощной. Современный коммунизм не имеет никакого внутреннего идеологического резерва для исторического обновления. Коммунистам в этом смысле нечего предложить обществу. За все время оппозиционного противостояния коммунистическая мысль не сформулировала никаких принципиально новых идей, способных стать реальной опорой для нового этапа социализма. Некоторые, хоть и значительные, отступления от ортодоксального марксизма, такие как: отказ от диктатуры пролетариата, признание различных форм собственности, отказ от атеизма и т.д. еще не могут служить подтверждением качественного преображения коммунистической идеи, ее способности стать знаменем общественных идей XXI века. Краеугольный камень коммунизма – социальная справедливость – остается в силе, и без сомнения, полностью сохраняет свою идеологическую, политическую и историческую актуальность. Но чтобы стать действенной мировоззренческой силой, он должен найти новое, более глубокое этическое и нравственное обоснование.

Между тем, подобного этического обновления коммунизма не наблюдается. Ортодоксальный коммунизм безнадежно завяз в догматическом тупике марксизма, а неокоммунизм все чаще переходит на позиции социал-демократии, в этом неизбежно теряя свое сущностное начало, вливаясь в качестве органического фрагмента в систему буржуазного неолиберализма. В итоге коммунизм, по существу, не видит выхода из нынешней ситуации и остается беспомощным наблюдателем крушения своего былого исторического величия. Стабильным остается только патриотический пафос коммунизма как последовательное отрицание антигосударственной политики нынешнего режима, с нарастающим звучанием державного пафоса русского национализма. Но это уже, правда, не имеет прямого отношения к собственно коммунизму…

Что касается христианской модернизации реального коммунизма, то здесь тоже пока не заметно серьезных (теоретических) изменений, хотя формально все барьеры и ограничения между коммунистической идеей и христианским мировоззрением сняты. Многие коммунисты в своем личном самосознании являются сегодня верующими христианами, но на уровне теоретических основ коммунистического учения это пока никак не отражается. Более того, зачастую наблюдается обратный эффект: обнаружение христианских начал коммунистической идеи воспринимается как еще одно(!) подтверждение истинности коммунистического учения в его классическом виде, как возвышение его до степени «последнего слова человечества», вплоть до прямого отождествления с новой синтезирующей «нерелигиозной религией», вобравшей в себя «самое ценное рациональное содержание многих философских учений и традиционных религий мира»[18]. Последнее, конечно, в корне неверно и есть гипертрофированное проявление все той же лжерелигиозности коммунизма, о которой говорил Н.Бердяев и многие другие критики коммунизма в прошлом и настоящем.

Не на этом пути истинное обновление коммунизма. Самым ценным в мировых религиях является как раз не рациональное, а иррациональное содержание и лишь познание этого сверхрационального духовного смысла может вывести коммунизм из тупика механистического мировоззренческого застоя как на уровне личного самосознания, так и на уровне теории. Ибо за этим знанием открывается воистину новая методология, способная кардинально преобразить коммунистическую идею – приблизить ее к реальной жизни, реальному человеку, реальной истории. Применительно к конкретным условиям это означает: всемерное приобщение к исконному национальному духу, сознательная адаптация к национальному мировоззрению и национальной историософии, полное признание приоритета христианских основ коммунизма и всецелое раскрытие этих основ в обновленной теории социализма – лишь на этом пути возможно новое рождение коммунизма в русской истории и в качестве идеи, и в качестве государственной практики. При этом ничто из сущностных, действительно ценных идей коммунизма не умаляется, не исчезает, но, наоборот, обретает свой фундаментальный онтологический смысл.

Здесь вопрос о коммунизме выходит за свои традиционные рамки. Если в русском самосознании произойдет взаимная идеологическая адаптация коммунизма и христианства, как глубокое разрешение духовно-идеологических противоречий русской истории, то это придаст, наконец, коммунизму истинно одухотворенный исторический смысл и реальную (а не эфемерную) религиозную перспективу; а христианству – так недостающую ему общественно-социальную и историческую актуальность как реальную возможность христианского преображения общества. В этом и будет состоять подлинное осуществление национальной идеи на очередном этапе русской истории. Иных путей полноценного возвращения в реальную историю ни для русского коммунизма, ни для русского православия даже гипотетически не существует.

В связи с таким разворотом темы уместно коснуться другой стороны вопроса – христианской реакции на подобные духовно-идеологические перспективы. Здесь тоже рано делать какие-либо выводы в силу пока незначительной проявленности новых христианско-социалистических тенденций в общественном сознании. Можно отметить лишь общую негативную установку и даже предвзятость к подобного рода вопросам, во многом опирающуюся на взгляды, выработанные еще в начале XX века. Современная критика коммунизма (со стороны христианства) страдает в связи с этим принципиальным методологическим недостатком – она обращена к коммунизму как прошлому, но не видит коммунизма в его настоящем, и тем более, будущем. Весь пафос христианской критики обращен к коммунизму в его предельно конкретном эмпирическом облике – как воплощенной реальности XX века. Такая критика была вполне актуальна и исторически оправдана именно во времена коммунизма, как задача разоблачения его идеологической неполноценности – как задача преодоления коммунизма. Сегодня же критика коммунизма как идеологии прошлого по существу беспредметна; т.к. коммунизм в общем виде – это одна из развивающихся в истории форм общественного сознания, формирующаяся как альтернатива существующей в данной реальности социальной несправедливости. Каждый век придает коммунизму новые формы идеологического выражения. И ныне коммунистическая идея в ее марксистко-ленинском варианте отошла в прошлое, завершив собой материалистическое понимание коммунизма; в новом же качестве, религиозно-христианском, коммунизм как социальная доктрина еще способен к дальнейшему развитию в истории. И вот здесь христианская критика обновляющегося коммунизма была бы вполне уместна и необходима, так как именно она способна стать главным формообразующим фактором его нового христианского развития.

В любом случае у христианской общественной мысли лишь два пути: либо предложить свой, альтернативный коммунизму образ христиански справедливого социального устройства общества, либо преобразить коммунистический социальный идеал на христианских началах. Но это в сущности одно и то же… Третий вариант – уклонение от формулировки каких-либо общих принципов христиански обоснованной справедливой социальной организации – означал бы в состоянии нынешней смуты уклонение Церкви от участия в реальной национальной истории.

Таким образом, пересмотр идеологических оснований коммунизма, как это ни парадоксально звучит, есть не задача коммунистов (с их ограниченным атеистическим кругозором), а задача христианской мысли (если не сказать Церкви), ибо только христианское сознание до конца компетентно в вопросах правды социальных отношений, и только оно может предложить коммунистической идее истинное духовное основание. Это связано с пересмотром и самих отношений Церкви и общества. Церковь должна, наконец, занять достойное идеологически определяющее положение в обществе, реально влияющее на макроисторические процессы национальной жизни. Не плестись в хвосте за событиями, унизительно вымаливая у сильных мира сего очередное разрешение на факультативное преподавание основ православной культуры, а как власть имущей утверждать правду христианской жизни на самом высоком общественно-идеологическом уровне. Однако такое право не принадлежит Церкви «по умолчанию» (по авторитету, традиции, конституции), а «силою берется»; т.е. утверждается непосредственной реакцией общества на живое и сильное, адекватное времени пастырское слово, способное сплотить общество на основе единого смысла, единой идеи, единой цели. От кого же, как не от Церкви ждать обществу подобного Слова?

 

 

Часть II.

Глава 5.