Происхождение евангелия от луки и книги деяний.

Как мы сейчас увидим, ни свидетельство Предания, ни внутрен­ние данные не позволяют приурочить писания Луки — Третье Евангелие и Книгу Деяний Апостольских — к определенной точке христиан­ского мира и установить более или менее безошибочно время их со­ставления. Одно можно утверждать с несомненностью: писания Луки возникли после 70 г. и ранее Иоанновских писаний, связанных с Ефесским центром в последние годы I столетия. Поэтому в плане Истории Апостольского Века, обозрение писаний Луки естественно следует за главою, посвященной Риму, и предшествует последней главе, в которой будет идти речь об Ефесе.

По преданию Церкви, с которым мы встречаемся у писателей II века, Третье Евангелие и Деян. были составлены Лукою, спутником и сотрудником ал. Павла, врачом по профессии. В писаниях ап. Павла Лука назван по имени в Филим. 23 и II Тим. IV, 10. Из этих указаний вытекает, что Лука был вместе с Павлом во время его Римских уз -и первых и вторых. Но главный текст, в котором упоминается Лука, есть свидетельство Кол. IV, 14: Павел его именует врачом возлюблен­ным. Не исключена возможность, что ¢gaphtÕj (возлюбленный), озна­чая теснейшую связь между Павлом и Лукою, именно, как врачом, поз­воляет видеть в Луке личного врача ап. Павла, которого он, в качестве такового, и сопровождал. Ап. Павел, как мы знаем, был человек боль­ной и в врачебной помощи мог нуждаться постоянно.

Свидетельство Предания подтверждается изучением писаний Луки. Формы 1-го лица, встречающиеся в повествовании Деян. о путеше­ствиях ап. Павла (ср. XVI, 10-17,XX, 5-15, XXI, 1-18, XXVII, 1 — XXVIII 16) показывают что мы имеем дело с отчетом очевидца. Кроме того, анализ языка Лк. и Деян., предпринятый современными учеными, привел их к убеждению, что писания Луки в целом были составлены тем же лицом, которому принадлежит путевой дневник, нашедший ме­сто в Деян. XVI — XXVIII. Эти же исследования показали, что соста­витель Лк. и Деян. пользовался медицинскими терминами. В греческом подлиннике болезнь, которою страдал отец Публия на Мальте (ср. Деян. XXVIII, 8), определяется, как дисентерия (русский перевод: боль в животе), а в Лк. XVIII, 25 для обозначения иглы в образе игольных ушей употреблен термин (belÕnh), которым называлась хирур­гическая игла. Медицинская терминология в Лк. и Деян. может объяс­няться медицинским образованием и профессией их составителя.

Прошлое Луки нам неизвестно. В прологе Евангелия (I, 1-4) он противополагает себя тем, которые служили делу благовестия ("слову") с самого начала. Он не был непосредственным учеником Христовым, и для отожествления его с одним из семидесяти учеников[46], которым Господь поручил приготовить Его последний путь (Лк. X, 1, 17), или с неназванным по имени спутником Клеопы на дороге в Еммаус (Лк. XXIV, 13 и слл. ср. ст. 15) мы не имеем оснований. Лука уверовал впо­следствии. Некоторые древние тексты связывают Луку с Антиохиею. Если их свидетельство отвечает действительности, его обращение может подразумеваться в общем указании Деян. XI, 20. Лука по своему про­исхождению, был, несомненно, язычник. В Кол. IV, ап. Павел ясно го­ворит, что из тех сотрудников, которые были с ним, когда он составлял послание, только Аристарх, Марк и Иисус-Иуст были из обрезан­ных[47]. Значит, Лука (ст. 14) к обрезанным не принадлежал. Это одно уже доказывает, что он не мог быть в числе Семидесяти учеников Лк. X. Мы не знаем среди учеников Христовых, особенно же, исполняв­ших Его ответственные поручения, людей не Моисеева закона. Как язычник по происхождению, Лука был человек эллинистической куль­туры. Его горизонт не замыкался в тесных географических пределах Палестины. Интересная подробность: Галилейское или Тивериадское море Матфея (IV, 18, VIII, 24 и др.), Марка (I, 16, III, 7 и др.) и Иоанна (VI, 1, XXI, 1) один Лука называет его точным географиче­ским термином: "озеро" (Геннисаретское: V, 1, VIII, 22 и др.).

По вопросу о времени и месте составления писаний Луки, как уже было сказано, древние писатели не дают согласного ответа. Чаще дру­гих стран называется Греция (Ахаия). Но это мнение, далеко не все­общее, еще более нуждается в проверке, чем приурочение Мк. к Риму. Из дальнейшего будет ясно, что доступные нам средства проверки позволяют говорить о той среде, в которой возникли писания Луки, но не допускают точных географических определений.

Открывающийся перед вами путь есть путь косвенных заключе­ний. И Лк. и Деян. посвящены Феофилу (Лк. I, 3, Деян. I, 1). О Феофиле мы знаем только то, что Лука свои писания посвятил ему. Древ­ние писатели к этим сведениям не прибавляют ничего достоверного. Видеть в Феофиле лицо символическое (QeÒfiloj — Боголюб) нам не позволяет наименование Kr£tistoj (в звательном падеже: Kr£tiste), которым имя Феофила сопровождается в Лк. I, 3. Русский перевод: "Достопочтенный", должен быть признан слишком общим. Kr£tistoj есть титул высокого должностного лица (ср. Деян. XXIII, 26). Как таковой, его надо было бы переводить: Ваше Превосходительство. В качестве высокого должностного лица, Феофил должен был быть язычник — обращенный или обращавшийся ко Христу. В науке было высказано мнение, что обращение Феофила совершилось после посвящения ему Евангелия, но ранее написания Деян., где имя Феофила уже не имеет при себе титула. Вопрос, неизбежно, остается открытым. С посвяще­нием писаний Луки Феофилу, может быть, надо поставить в связь и ту апологетическую заботу, которая в них иногда чувствуется. В Еванге­лии она слышится в XX, 20. Лукавые люди искали повода предать Иисуса "начальству и власти правителя". Сам Иисус повода не пода­вал. В истории Страстей мы улавливаем эту ж заботу в повествовании и суде Пилата (гл. XXIII): и явная недобросовестность обвинения ст. 2, и благоприятная экспертиза Ирода, и собственное убеждение Пилата (стт. 14, 15, 22) говорят об отсутствии политического преступле­ния. Та же мысль о политической лояльности — уже не Иисуса, а Его учеников, в частности, Павла — несомненно, стоит за повествованием Деян.: о выступлении властей в Фессалонике (XVII, 5-9), о суде Галлиона в Коринфе (XVIII, 12-17), о мятеже в Ефесе (XIX, 35-40, ср. упоминание, в ст. 31, асиархов, друзей Павла), и, в особенности, об узах Павла в Иерусалиме и в Кесарии. (XXI — XXVI, ср. особенно XXIII, 29, XXV, 18, 25, XXVI, 31-32). Лука не упускает случая за­свидетельствовать, устами языческих властей, лояльность Павла. Эта забота, вероятно, говорит об особых условиях эпохи начавшихся го­нений.

Никаких выводов о месте составления писаний Луки из этих на­блюдений не вытекает. Современные ученые нередко высказывались в пользу составления писаний Луки в Риме, где Лука провел немалое время с ап. Павлом. Но если Лука использовал Мк., остается непонят­ным, почему он опустил — для Римских читателей! — упоминание Александра и Руфа в повествовании о Страстях (ср. Лк. XXIII, 26 и Мк. XV, 21). Другие исследователи склонялись мыслью в пользу Ефеса, но не исключали и Ахаию, поскольку на нее могло распростра­няться влияние Ефесского Центра. Соображения, которые приводятся в обоснование этого мнения, заслуживают внимания, но вопроса не ре­шают. Если бы это мнение было доказано, не только Иоанновские пи­сания, но и писания Луки были бы связаны с Ефесским центром, и нам не пришлось бы говорить о пробеле в его истории от начала семи­десятых до половины девяностых годов. Но где бы ни возникли писа­ния Луки, несомненно, что их первые читатели были христиане из язычников, а, может быть, и шире, язычники, обращавшиеся в христи­анство. К таковым, как мы видели, мог принадлежать и сам Феофил. Это общее суждение о языческой среде, для которой предназначались писания Луки, подтверждается целым рядом наблюдений. Если Лука использовал Мф. и Мк., мы неизбежно приходим к заключению, что он сознательно опустил те эпизоды, которые могли быть оскорбительны для язычников. Сюда относится, в первую очередь, рассказ о жене-язычнице, которой Господь сказал жёсткие слово о детях и псах (Мф. XV, 22-28, Мк. VII, 25-30). Не менее знаменательно, что Лука поста­вил в начале Евангельской истории рассказ о проповеди Иисуса в Назаретской синагоге (IV, 16-30). В этом рассказе общесиноптическое слово о пророке, который не принимается в своем отечестве (ст. 24, параллели: Мф. XIII, 57, Мк. VI, 4, ср. еще Ин. IV, 44) сопровождается ссылкой на Ветхозаветные примеры помощи свыше, дарованной не Израилю, а язычникам (стт. 25-27). Мысль о спасении язычников, ко­торою, таким образом, вводится историческое повествование Луки, по­вторяется в заключении его труда, в том приговоре, который ап. Павел произносит над Римскими Иудеями (Деян. XXVIII, 25-28, ср., особенно, ст. 28). Можно сказать, что мысль о спасении язычников есть доминирующая мысль в Истории Луки. Ее место в исторической кон­цепции Луки наилучшим образом объясняется языческим происхожде­нием его читателей. Мы помним, что и автор по рождению был язычник.

Для точного ответа на вопрос о времени написания Луки и Деян. мы не располагаем никакими положительными данными. Одно можно сказать с уверенностью: Лк. было составлено после катастрофы 70 г. В изложении эсхатологической речи Христа-Спасителя в Третьем Еван­гелии, как уже не раз отмечалось, проводится четкое различие между разрушением Иерусалима и концом эона (Лк. XXI, 20-24 и слл., а также ст. 8, ср. наше толкование: ч. I, История Евангельская, стр. 85). Если Лк. было написано после разрушения Иерусалима, то из тех же оснований вытекает, что оно было написано и после Мф и Мк. Не ли­шено вероятия, что это было осознано уже древними. Это сознание могло получить выражение в третьем месте, которое закрепилось за лк. в каноне Четвероевангелия. Есть достаточные основания утвер­ждать, что Евангелист Лука использовал труды двух первых синопти­ков. Как он и сам свидетельствовал, в основание его исторического труда было положено тщательное исследование источников (Лк. I, 1-4). Эти источники, конечно не ограничивались Мф. и Мк., хотя бы потому, что Лк. содержит много материала, не использованного первыми двумя Евангелистами. Но сопоставление его с ними в частностях позволяет думать, что он пользовался и ими.

Если Евангелист Лука писал свое Евангелие после первых двух синоптиков и ими пользовался, мы вправе думать, что ни Мф., ни Мк. нe отвечали той цели, которая стояла перед Лукою. К уяснению его цели нас может привести знакомство с его трудом.

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЛУКИ.

Лк., несомненно, во многом отличается от первых двух синоптиков, Это касается, прежде всего, плана. В частях повествовательных Лк. по содержанию часто совпадает с Мк., а в изложении учения Христова — с Мф. Но общий с другими синоптиками материал расположен у Луки иначе, чем у его предшественников. Эта особенность Лк. особенно вы­ступает при сопоставлении его с Мф. Большие речи Мф. разложены в Лк. на их составные части. Так, Нагорная проповедь Мф. V—VII имеет параллель не только в Лк. VI, 20-49, но и в отдельных поучениях Хри­стовых, попадающихся до гл. XVI включительно и отнесенных к дру­гому историческому контексту. Главное нововведение Луки есть то вни­мание, которое он уделяет последнему пути Христову из Галилеи в Иерусалим. Он посвящает ему большой отрывок IX, 51 — XIX, 28, тогда как в Мф. с полной ясностью говорится о пути только в глл. XIX и XX, а в Мк. — в гл. X. В плане Лк. повествование о пути составляет его вторую часть, по объему наиболее значительную. В этих новых рам­ках, материал общесиноптический, в сочетании с другим, составляю­щим достояние одного Луки, собирается в новые группы поучений, в которых нетрудно бывает уловить объединяющие их основные мысли (ср. напр. Лк. XIV, 25 — XVI, 31 и отдельные параллели в Мф. X, 37-38, V, 13 == Мк. IX, 50, Мф. XVIII, 12-14, XI, 12-13, V, 18; Мк. X, 11, 12).

Сказанное касается плана. Но особый интерес представляет именно этот новый материал, который только в Лк. стал духовною пи­щею широких кругов верующих. Нижеследующий перечень, отнюдь не притязающий на исчерпывающую полноту и далекий от какой-либо си­стемы, содержит несколько наблюдений, которые показывают, на ка­ких сторонах Благой Вести, выражающихся в слове и в деле, сосредо­точивается преимущественное внимание Луки. Первое наблюдение: в Лк. постоянно упоминаются женщины: мать Предтечи Елисавета (гл. I), Анна-Пророчица, дочь Фануилова (II, 36-39), Наинская Вдова (VII, 11-16), грешница, помазавшая Господу ноги в доме Си­мона-фарисея (VII, 36-50), Мария Магдалина и другие, сопровождав­шие Его по городам и селам Галилеи (VIII, 2-3), Марфа и Мария (X, 38-42), скорченная женщина в синагоге (XIII, 10-17), Иеруса­лимские жены на Крестном пути (XXIII, 27-31) и др. Но прежде всего — Пресв. Богородица. Только в Лк. повествуется о Благовещении (I, 26-38), о посещении Мариею Елисаветы (I, 39-56), и в Евангелии детства Матери Божией принадлежит место (ср. II, 19, 34-35, 41-51), какого Она не имеет в Мф. Далее, Лк. есть Евангелие о Св. Духе. Дух Святой по­стоянно упоминается в глл. I и II (ср. I, 15, II, 26, 27: ™n pneÝmati, в Духе; и, особенно, I, 35). Последнее обетование XXIV, 49 раскры­вается самим же Лукой в Деян. I, 4-5, как обетование Св. Духа. В иных случаях, упоминание Св. Духа являет своеобразие Лк. при со­поставлении его текстов с параллельными местами (ср., например. Лк. XI, 13 и Мф. VII, 11). С другой стороны, чаще, чем в первых двух Евангелиях, упоминается сатана. Такие тексты, как X, 18, XXII, 2, 31 и некоторые другие, не имеют параллели в Мф. и Мк. Замеча­тельно, что, по свидетельству Лк. (IV, 13), диавол, по окончании ис­кушения, отошел от Иисуса до времени. Обращаясь к Евангель­скому учению, мы убеждаемся, что у Луки с особою силою звучит призыв к милосердию. Достаточно вспомнить притчи гл. XV — осо­бенно последнюю из них: о Блудном сыне (стт. 11-32), Но этого мало. С первых же слов читателя поражает внимание к человече­скому страданию: первая проповедь Христова в Назаретской сина­гоге (IV, 17-19 и слл.) на текст Исаии о лете Господнем благоприят­ном; в учении "на месте равне" ублажение нищих и алчущих, и возглашение "горя" богатым и пресыщенным (VI, 20-21, 21-25): на пути из Галилеи в Иерусалим притча о богаче и Лазаре (XVI, 19-31). Но страдание связано не с одним только социальным неравенством. Господь проявляет милосердие к презираемой грешнице, надо думать, блуднице (VII, 36-50), и к ненавидимым мытарям (XIX, 1-10). Притчи гл. XV о милосердии Божьем сказаны Им в от­вет на соблазн, который вызывало среди фарисеев и книжников Его общение с мытарями и грешниками (ср. XV, 1-2 и слл.). Исцеление слуги Капернаумского сотника (VII, 1-10) и воскрешение сына вдовы Наинской (VII, 11-16) должны быть понимаемы, опять-таки, как проявление милосердия к опечаленному сотнику и скорбной ма­тери. Являя любовь делом и свидетельствуя о любви Отца Небесного, Господь призывает к любви и учеников. Притча о милосердом Самарянине (X, 30-37) не имеет параллели у других Евангелистов. И, наконец, последнее наблюдение: Лк. есть Евангелие молитвы. В нем повторно упоминается молитва Самого Господа в ответственные мо­менты Его служения (ср. III, 21, VI, 12, IX, 18, XI, 1) и др.), и Господь опять-таки, повторно, научает молитве Своих учеников (XI, 1-13, XVIII, 1-14). Можно было бы привести и другие наблюдения. Но и эти дают материал для выводов.

Христианское благовестие есть благовестие спасения. Это ка­сается и Лк. Но спасение можно понимать по-разному. Мы видели, что в Мк. спасение есть спасение от богопротивного мира. Этот ас­пект спасения наблюдается и в Лк. Он слышится в библейской цитате песни Захарии (Лк. I, 71) и в притче о житницах (XII, 13-21). Аскетические ноты звучат в Лк., может быть, сильнее, чем у других синоптиков. В лучших текстах призыв к отречению только в Лк. распространяется и на жену (ср. XIV, 26). В Мф. спасение есть спасе­ние от греха (ср. I, 21). В Лк. наблюдается и этот аспект спасения. Спасение, выражающееся в прощении грехов, возвещается, опять-таки, в песне Захарии (I, 77). Сюда же относится, в рассказе о Марфе и Марии, ублажение Марии (X, 41-42) и все нравственное учение Евангелия. Но для Луки показательно не спасение от мира и не спа­сение от греха, а спасение от страдания. Мы отметили внимание к страданию, которое проходит через все Евангелие. Первая проповедь в Назаретской синагоге (ср., особенно, IV, 18-21) получает в плане Евангелия, программное значение. Служение Христово есть исцеле­ние страдания. Мы обратили внимание на построение Лк. Его вторая часть, наиболее значительная по объему, есть путь на Страсти. Мысль о Страстях доминирует на протяжении всего Евангелия. Мы уви­дим, что ею в конечном счете объясняется и перераспределение Евангельского материала. Но она наблюдается и в отдельных подробно­стях. О неизбежности Страстей говорит в самом начале Евангелия Праведный Симеон Пресвятой Деве (II, 34-35). На горе Преображе­ния Моисей и Илия беседуют с Господом об исходе Его, который Ему предстоит в Иерусалиме (IX, 31). Предсказывая Свое прише­ствие во славе, Господь знает, что, до того, Ему предлежит путь стра­дания (XVII, 25). В Иерихоне, в расстоянии одного перехода от Иерусалима, окружающие Иисуса думают о близости Царства, и Он отвечает на их ожидания притчею о минах (XIX, 11-28): прежде, чем утвердиться в Царстве, человеку высокого рода надо отбыть в далекую страну.

Спасение — страданием от страдания — понимается в Лк., как дело Божественной любви. В Евангелии чувствуется веяние любви. Его-то мы и улавливаем в рассказах о женщинах. Каждый из них имеет свое место в контексте учения или истории, но это только одна сторона. Важно, что все эти рассказы, вместе взятые, сообщают Лк. ту печать нежности, которой не имеют другие синоптики. Это, в особен­ности, касается того места, которое в Лк. принадлежит Пресв. Бого­родице. То милосердие Христово, о котором была речь выше, есть тоже проявление любви. Все служение Христово запечатлено духом любви. Осуществляя любовь в жизни, Господь и учеников призывает к любви. С любовью, как движущею силою служения Христова, связано и то значение, которое в Лк. имеет молитва. Молитва предполагает любовь. С молитвою любящий обращается к любимому, в уверенности, что он любовью ответит на молитву любви.

Объективно, спасение понимается в Лк., как победа над сата­ною. Сатана, окончив искушение, отошел от Иисуса до времени (IV, 13), именно потому, что все служение Христово понимается в Лк., как борьба с сатаною. Завершаясь в Страстях, эта борьба заканчивается победою.

Человеческая сторона в усвоении спасения раскрывается в от­рывке XIV, 25 — XVI, 31, который являет характерное сочетание элементов общесиноптических с другими, составляющими достояние одного Луки. Как уже отмечалось в изложении Истории Евангельской (ср. ч. I, История Евангельская, стр. 66 и сл.), в этом отрывке призыв к всецелому отречению в последовании за Христом (XIV) уравновешивается указанием на безмерность милосердия Божия (XV) и приводит к учению о мудрой рассудительности в сложных конфлик­тах совести (XVI). Это путь христианина, взыскующего спасения. Считаясь с заботою Луки о хронологической точности, мы склонны были толковать этот отрывок, как достоверное свидетельство об уче­нии Христовом во время Его последнего пути. Но учение Лк. XIV-XVI, несомненно, отвечает и его собственной концепции спасения.

Объективный фактор нашего спасения есть действование Св. Духа. Упоминаемое в глл. I и II действование Св. Духа имеет отно­шение к подготовке и осуществлению Боговоплощения. Мария зачи­нает Иисуса в девственном лоне наитием Духа Святаго (I, 35). В XI, 13 оценка молитвы, как молитвы о Св. Духе, должна быть понимаема в контексте учения о молитве XI, 1-13, как свидетельство об утвержде­нии Царства Божия силою Св. Духа. Мы имели случай касаться этого вопроса (ср. ч. I, История Евангельская, стр. 63). Но особенно важно обетование Св. Духа, в Лк. XXIV (== Деян. I). В писаниях Луки им заканчивается земное служение Христово. Ис­полнение обетования выводит нас из границ Евангелия. О нем гово­рит тот же Лука в Деян.

Полнота спасения по учению Луки не знает исключений. Мы уже имели случай убедиться в том, что мысль о спасении язычников есть доминирующая мысль в писаниях Луки. В Деян. она иллюстри­руется повествованием о служении ап. Павла (XIII-XXVIII). В Еван­гелии милующая любовь Христова распространяется на самарян. Мало того, что Господь отказывается свести огонь с неба на враждебное ему Самарянское селение (IX, 51-56). В конце пути, из десяти про­каженных, исцеленных Иисусом, благодарным оказывается один самарянин (XVII, 11-19). И притча о милосердном Самарянине (X, 30-37), который противополагается священнику и левиту, тоже, как мы только что отметили, не имеет параллели у других Евангелистов. Но спасение самарян и язычников не исключает спасения Иудеев. В Деян. ап. Павел, неизменно отвергаемый Иудеями, вновь и вновь обращается к ним с словом благовестия. В Евангелии ту же мысль об универсализме спасения мы вывели из поучений Христовых во время пути (ср. ч. I, История Евангельская, стр. 64). Вообще, вопрос о спасении Иудеев, по учению Луки, требует особого внима­ния. Во-первых, как уже много раз отмечалось, Лука, переживший исторический опыт 70 г., сумел провести различие между религиозно-национальною катастрофою Иудейства и эсхатологическим сверше­нием. Тем самым, учение о последних временах отделялось от Иудей­ской истории. Но этот разрыв в плоскости исторической не уничтожал внутренней связи между разрушением Иерусалима и мировою ката­строфою. Мы видели, что эту связь в Лк. надо понимать, как связь прообраза и его исполнения. Но судьба современного Израиля наво­дила Евангелиста Луку на мысль не об одной только эсхатологиче­ской катастрофе. В строгом смысле этого слова из плача Господа над Иерусалимом, который Лука отнес к Его последнему пути (XIII, 35), вытекает, что Евангелист ожидал восстановления Израиля. Слово Хри­стово, которое говорит об этом восстановлении, сохранил и Матфей. давший ему место в конце обличительной речи против фарисеев (XXIII, 39). Но в Евангелии Павлова ученика, Луки, оно не только связывается с упованием Римл. XI о грядущем обращении Израиля, но получает свое особое место в предварении Торжественного Входа. Вход Господен в Иерусалим был вход на Страсти. Восстановление Израиля с ним непосредственно не было связано. Однако, благосло­вение множеством учеников Христовых Царя, грядущего во Имя Господне (XIX, 38), неизбежно возвращает нас к слову Христову в Лк. XIII, 35. Если разрушение Иерусалима есть прообраз мировой катастрофы, то Торжественный Вход, в плане Лк., не может быть по­нимаем иначе, как прообраз чаемого восстановления Израиля. Но в толковании спасения Лука не останавливается и на этом. Он один приводит Рождественскую песнь небесных воинств (II, 14), которая, в привычном трехчлене[48] сообщает спасению во Христе космическую полноту: мир на земле не ограничивается человеками благоволения. Эта полнота спасения, объемлющая весь род человеческий, независимо от религиозного и национального происхождения отдельных людей, по распространяющаяся и на всю тварь, как об этом учил и ап. Павел (ср. Римл. VIII, 19-23), — получает свое осуществление в эсхато­логическом свершении. Как уже отмечалось (ср. ч. I, История Евангель­ская, стр. 82), ответ Господа на вопрос саддукеев о семи мужьях одной жены передан в Лк. с дополнительными подробностями. В част­ности, о сподобившихся достигнуть воскресения мертвых сказано, что они умереть уже не могут (XX, 36, ср. 38^б). Для Луки, больше чем для первых двух синоптиков, полнота спасения есть слава иного бы­тия. Достаточно отметить, что в Лк. явление славы сопровождает не только Преображение (ср. IX, 28-36, особенно стт. 29, 31, 32, 34, 35) и Воскресение (ср. XXIV, 4, 26), но и Рождество (ср. II, 9), а в пове­ствовании Деян. о Вознесении облако I, 9 есть облако славы, и Апо­столам предстают два мужа, тоже осиянные славою (ст. 10), и предска­зывают пришествие Иисуса, подобное Его восхождению (ст. 11). Последнее особенно важно потому, что позволяет понимать явление славы на земле, как предвосхищение славы будущего века. Это рас­пространяется в Деян. и на явление славы Стефану (VII, 55-56) и Савлу (IX, 3, XXII, 6, 9, 11, XXVI, 12-13).

Таково учение о спасении в Лк. Оно представляет существенно новый аспект спасения, сравнительно с учением Мф. и Мк. Этот но­вый аспект должен быть поставлен в связь с потребностями читате­лей. Он отвечает и месту Лк. в историческом развитии Новозавет­ного откровения. Но благовестие спасения получает в Лк. и нарочитое обоснование, тоже связанное с условиями его написания. Обоснование было необходимо. Мк., в котором его составитель, сотрудник и Павла и Петра, запечатлел Петрово благовестие язычникам, обоснования спа­сения не давало. Оно и не могло его давать, будучи кратким благовестием победы. Обоснование предлагалось в Мф. Но Мф. возникло в среде Иудейской. Его первые читатели были Иерусалимские Иудеохристиане. На них и было рассчитано обоснование благовестия на Ветхом Завете и его мессианских обетованиях. Языческим читателям Лк. это обоснование благовестия ничего не говорило. Принимая в со­ображение, что социальный вопрос в Римской Империи отличался значительной остротой, особое внимание Луки к социальной неправде, как источнику страдания, должно было встретить отклик со стороны его читателей. Но усиленный интерес к социальному вопросу не мо­жет быть понимаем, как обоснование благовестия. Под благовестие спасения Лука подводит в своем Евангелии основание, которое мы могли бы условно определить, как основание историческое.

Мы, наконец, подошли вплотную к вопросу о цели Лк., которою определяется его своеобразие сравнительно с первыми двумя синопти­ками. Лука ее ставит сам в тех вступительных стихах, которыми на­чинается Евангелие (I, 1-4). Упомянув о трудах своих предшествен­ников, он отмечает предпринятое им тщательное исследование. Речь идет о работе над источниками. В числе этих источников были, как мы уже указали, и первые два синоптика. Работа над источниками свойственна историку. Но труд историка ею не исчерпывается. Историческая задача, которую мы вправе приписать Луке, выражается, прежде всего, в его решении изложить события земного служения Христова в их хронологической последовательности. Это понимание kaqexÁj (по порядку, ст. 4), разделяемое, надо признать, не всеми со­временными учеными, подтверждается теми наблюдениями, с которых мы начали наше знакомство с Лк. Разложение системы Мф., оттеняю­щее значение Страстей, должно служить и целям хронологической точности. Поучения Христовы, отнесенные к их историческому кон­тексту, позволяют судить о последовательном раскрытии учения, а исто­рические события, в их хронологическом порядке, дают правильное представление о развитии отношений. Так, напр., в отличие от Мк. (ср. I, 16-45), Евангелист Лука ставит призвание первых учеников (V, 1-11) не прежде, а после, первых чудес (IV, 31-44). В этой после­довательности событий, впечатление, произведенное первыми чуде­сами, вполне объясняет ту готовность, с которой идут за Господом услышавшие Его призыв. Хронологической точности служат и те исторические координаты (III, 1-2), которыми, в духе древних про­роков, вводится повествование о служении Предтечи, и которые кос­венно относятся и к общественному служению Христову. Всякая хро­нология нуждается в точной исходной точке. Такое значение — во вся­ком случае, для современников Евангелиста — имели и хронологиче­ские координаты III, 1-2, хотя нельзя не признать, что в дальнейшем продолжительность отдельных периодов Евангельской истории и раз­деляющих их промежутков времени остается не отмеченной, и Лк. не дает основания для заключения, сколько лет — или месяцев? — посвятил Господь своему общественному служению. Если разложением системы Мф. достигалось ударение на Страстях, то и это ударение может быть также поставлено в связь с историческим интересом Луки, поскольку оно сообщало единство его исторической концепции.

История предполагает точность. Лука, несомненно, заботился о точности. Человеческое родословие Иисуса Христа (III, 28-38) воз­водит Его через Иосифа к Адаму и к Богу. Оговорка æj ™nom…zeto (как думали), которою начинается родословие, относится не только к Его происхождению от Иосифа, но и ко всему ряду предков, до Бога, создавшего Адама, включительно. Внешние наблюдатели согласны были считать Иисуса Сыном Божиим в том смысле, в каком каждый че­ловек, направляющий свою жизнь в согласии с волею Божией, мо­жет именоваться Его Сыном. Для современников, смотревших извне, Иисус был великим праведником — и только. Отрицая это понима­ние, Лука — отрицанием — оттеняет другое, то, которое вытекает из предложенного им повествования о Рождестве и запечатлевается От­чим гласом при Крещении (ср. I — III, 22): Иисус есть Сын Божий, как зачатый Девою наитием Св. Духа. Богосыновство Христово — единственное и неповторимое. Тем самым, понятие "Сын Божий", в приложении к Нему, получает точное определение — и положительное, и отрицательное. Лука отправляется от согласного убеждения храни­телей древнего предания и своего учителя Павла в Богосыновнем достоинстве Христовом и старается догматически точно осмыслить это убеждение.

Наконец, историк по представлениям древних, должен был быть художником. Забота о художественном совершенстве формы наблю­дается на всем протяжении Лк. Новый материал, вводимый Лукою в Евангельское повествование, отличается необычайной художественно­стью. Достаточно перечитать гл. I и II, или такие притчи, как притча о блудном сыне (XV, 11-32), о милосердном самарянине (X, 30-37) и др. Мало того, Лука, пользуясь общесиноптическим материалом, тща­тельно избегает всего, что может произвести впечатление повторения: повествует только об одном насыщении (IX, 10-17); приведя притчи о великой вечере (XIV, 15-24) и о минах (XIX, 11-27), опускает близкие к ним притчи о брачном пире Царского Сына (Мф. XXII, 1-14) и о талантах (Мф. XXV, 14-30); говорит о помазании Господа женою-грешницею в Галилее (VII, 36-50) и, вероятно, по этой при­чине, не упоминает о помазании в Вифании (Мф. XXVI, 6-13 == Мк. XIV, 3-9, ср. Ин. XII, 1-19); даже рассказ о проклятии смоковницы (Мф.XXI, 18-22, Мк. XI, 12-14, 20-26) опущен после притчи о бесплодной смоковнице (Лк. XIII, 6-9). Ценитель гармонии, Лука ценил ее и в духовной жизни человека. Он один, в толковании притчи о сеятеле, отметил, что приносящие плод приносят его в терпении (VIII, 15). Это значит, что он представлял себе духовную жизнь, как органический рост. Художественное совершенство Лк. отвечало, таким образом, внутренней потребности Евангелиста. Но его к нему обязывал и его долг историка, как его понимали древние.

Для культурных язычников, к числу которых принадлежал и Феофил, обоснование благовестия, предносившееся Луке, должно было отличаться тою степенью убедительности, которую не имело ни Мк. — по отсутствию обоснования, ни Мф., своим Иудейским обоснованием ничего не говорившее язычникам. И тем не менее, история не была последнею целью Луки, как он и сам говорит об этом в тех же всту­пительных словах (I, 1-4). По его собственному свидетельству, он предпринял тот труд, который мы условно определили, как труд исто­рика, для того, чтобы сообщить Феофилу твердое основание того уче­ния, в котором тот был наставлен, (ст. 4). Историческая цель была для Луки только первая, ближайшая цель и, как таковая, средство. Не­удивительно, поэтому, что он о ней иногда забывает, а иногда и прямо от нее отступает. В исторической хронологии недостаточно уста­новить исходные точки: надо расставить и промежуточные вехи, ко­торые позволили бы судить о продолжительности исторических процес­сов. Этих промежуточных вех, как уже было отмечено, Лука не дает, и, дойдя до Страстей, мы не можем сказать, сколько времени прошло от начала общественного служения Христова. В целом, хронология Лк. имеет только то преимущество перед хронологией Мф. и Мк., что события Евангельской истории переданы в нем в их исторической по­следовательности. Но даже тут необходима оговорка. В свое время мы старались показать (ср. ч. I, История Евангельская, стр. 46), что пребывание Господа в доме Марфы и Марии (лк. X, 38-42) только приблизительно отвечает исторической хронологии этого эпизода, от­носящегося, по всей вероятности, к посещению Господом Иеруса­лима перед началом Его последнего пути. Это посещение, подробно описанное в Ин. (VII-XI), вовсе не упоминается в Лк. Отдельный эпизод Лк. X, 38-42 сохранен Евангелистом исключительно ради того внутреннего смысла, который в нем заключен. В раскрытии Еван­гельского учения он должен быть сопоставлен с притчею о милосер­дном Самарянине, за которою он непосредственно следует в Лк. (ср. ч. I, История Евангельская, стр. 65). Это же побуждение заставило Луку вырвать из исторического контекста проповедь Иисуса в Назаретской синагоге и поставить ее в начале Евангельской истории (IV, 16-30). Великие деяния, совершенные Господом в Капернауме и упо­минаемые Им в ст. 23, рассказаны в Лк. не прежде, а после пропо­веди в Назарете (IV, 31 и слл.). С другой стороны, первые два си­ноптика согласно относят случай в Назаретской синагоге к поздней­шему моменту Евангельской истории (Мф. XIII, 54-58, Мк. VI, 1-6). Смысл перемещения для нас ясен: мы видели, что в плане Лк. Назаретская проповедь имеет программное значение. Но подобные от­ступления от хронологической точности ясно показывают, что исто­рия, действительно, не была для Луки последнею целью.

Можно сказать и больше. Человеческая история совершается во времени. История Евангельская в изложении Луки начинается вне времени. В гл. I Ангел Гавриил возвещает Захарии о рождестве Иоанна (стт. 8-22), а Деве Марии — о Рождестве Христовом (стт. 25-38). Исторические события понимаются, как проекция во вре­мени вневременного плана Божия. Но, начинаясь вне времени, исто­рия Лк. и кончается, исчезая в вечности. Лк. XXIV повествует о Воскресении и заканчивается свидетельством о Вознесении (стт. 50-51). В Деян. I, 3 тот жe Лука говорит, что от Воскресения до Вознесения прошло сорок дней. В Лк. XXIV, как было в свое время отмечено (ч. I, История Евангельская, стр. 118 и сл.), явления Воскресшего рас­сказаны так, что у читателя создается впечатление, будто Вознесение имело место на вторые сутки по Воскресении. Мы истолковали это впечатление в том смысле, что Воскресение есть явление иного бы­тия, не знающего границ земного пространства и времени. Мы можем выразить наши наблюдения в краткой формуле: история Лк. есть временное преломление вечного.

Ударение — на вечном. Вечное — то твердое основание учения, которое Лука хотел сообщить Феофилу — и есть спасение, прине­сенное Христом. Понимаемое, как спасение страданием от страда­ния, выражая Божественную любовь и утверждаемое действованием Св. Духа, оно отличается универсальною и даже космическою полно­тою, получающей осуществление в эсхатологическом свершении. Показать его и было тою последнего целью Луки, к которой он шел путем истории, и которую мы попытались восстановить, воспроизводя то, что составляет своеобразие Третьего Евангелия, сравнительно с первыми двумя.

КНИГА ДЕЯНИЙ.

Как вторая часть исторического труда Луки, Деян. представляют собою прямое продолжение Третьего Евангелия. Тема Евангелия, как временного преломления вечного, есть осуществление Божественного плана в земном служении Иисуса Христа. По учению Евангелия, в деле спасения большое место принадлежит Св. Духу, но ожидание Духа, которым заканчивается история Евангельская, на страницах Евангелия осуществления не получает. О сошествии Св. Духа повест­вуется в Деян. Деян. начинаются (I, 4-5, ср. 8) с уточнения обетова­ния Лк.XXIV, 49. Его исполнение в день Пятидесятницы (гл. II) есть первое событие, о котором повествуется после восполнения Двунадесятерицы избранием Матфея на место отпадшего Иуды (I, 15-26). Мы имели случай касаться повторных свидетельств Деян. (ср. напр., IV, 31,X, 44,ХIII, 2-4, XV, 28,XVI, 6, 7 и мн. др.) о присутствии Св. Духа среди верующих. По определению Св. Иоанна Златоуста (Бе­седа I на Деян.), Деян. есть книга о Св. Духе, пришествие Которого было обещано в Евангелии. Деян. и должны быть понимаемы, как пря­мое продолжение Лк.

Поэтому ближайшая задача Луки и в Деян. есть задача истори­ческая, в том же условном смысле, в каком мы можем утверждать ее для Евангелия. Построение Деян. подчинено историческому принципу. Его проведение отличается такой ясностью, что мы имели возможность положить план Деян. в основание нашей периодизации Истории Апо­стольского Века. Глл. I-V, начинающиеся с Вознесения и Пятидесят­ницы, должны быть понимаемы, как общая характеристика Первого Периода Истории Апостольского Века. Глл. VI-XII содержат краткие сведения о Втором, переходном, Периоде Истории Апостольского Века, начиная с поставления Семи, которым вводится дело Стефана. Глл. XIII-XXVIII посвящены служению ап. Павла до истечения двух лет его пребывания в Риме, иначе говоря, обнимают почти весь Третий Период Истории Апостольского Века. Из этого обзора исторического содержания Деян. вытекает особое уда<