Первое путешествие ап. Павла.

В течение своего первого путешествия (Деян. XIII-XIV) ап. Павел благовествовал на Кипре и в Малой Азии, точнее говоря, в Писидии, Ликаонии и Памфилии. Павел был вместе с Варнавою. Со­провождавший их Иоанн-Марк отделился от них в Пергии (Деян. XIII. 13). Указания Деян. позволяют воспроизвести их путь с необ­ходимою точностью. Но они не дают ответа на вопрос, поставленный научным исследованием нового времени: где были те Церкви, к которым ап. Павел обратился впоследствии в своем послании к Галатам? Дело в том, что Галатийская страна упоминается в Деян. толь­ко в XVI, 6 и XVIII, 23. Если придерживаться буквы Деян., Галатийские Церкви были основаны Павлом не ранее его второго путеше­ствия, и в таком случае под Галатийскою страною было бы есте­ственно разуметь область, населенную Галатами и представлявшую собой территорию бывшего Галатийского царства с городами Анкирою (нынешняя Анкара), Пессинунтом и др. Но в административ­ном делении римской империи, бывшее Галатийское царство дало имя провинции Галатии, в которую, наряду с Галатией в собственном смысле слова, вошли лежащие к югу от нее Писидия и Ликаония. Если ап. Павел употреблял термин Галатия в административ­ном смысле слова, то вполне возможно, что под церквами Галатийскими (Гал. I, 2) он разумел христианские общины, основанные им в Писидии и Ликаонии в дни его первого путешествия. Вопрос оста­ется открытым. Ученые делятся на сторонников Северо-Галатийской и сторонников Южно-Галатийской теории. В пользу Северо-Галатийской теории говорит обращение "Галаты" в Гал. III, 1, которое трудно понимать иначе, как в этнографическом смысле слова.

До первого путешествия ап. Павла члены христианских общин были в громадном большинстве Иудеи. Язычники в Церковь уже вхо­дили, но это были отдельные единицы. Во время первого путешествия ап. Павла обозначился переход благовестия от Иудеев к язычникам. В этом и было всемирно-историческое значение момента. Сам ап. Па­вел о таком переходе не думал. В своей проповеди в Антиохии Писидийской он счел необходимым пояснить своим слушателям, почему слово о спасении обращено к ним. Он говорил в синагоге. Его слушате­ли были Иудеи и прозелиты (Деян. XIII, 14-16). Факт, требовавший в его глазах объяснения, заключался в том, что он учил не жителей Иерусалима, а Иудеев рассеяния (стт. 26-27 и слл.), и объяснение, которое он предлагал, было — отпадение Иерусалимлян, восставших на Спасителя Иисуса. Это показывает, насколько он был далек от мысли о миссии среди язычников. Но слова его нашли отклик среди язычников (ст. 42) и вызвали возмущение со стороны Иудеев (ст. 45). Апостолы и обратились к язычникам, обратились тогда, когда их учение было отвергнуто Иудеями (стт. 46-48). Этим путем: от Иудеев к язычникам, благовестие ап. Павла шло и в дальнейшем. На всем протяжении Деян., до встречи апостола с римскими Иудея­ми включительно (XXVIII, 17 и слл.), его первое слово было всегда к Иудеям. Отвергнутый Иудеями, он обращался к язычникам. Мис­сия среди язычников имела успех.

Связующим звеном были Иудейские прозелиты, так называемые "боящиеся Бога" (ср., напр., Деян.XIII, 16, 26 и мне др.). Это бы­ли язычники, которые не принимали иудейского обрядового закона, в частности, закона обрезания, но держались нравственного учения иудейства. Через них ап. Павел, благовествуя в странах рассеяния, входил в со прикосновение с языческими массами.

Языческий мир был подготовлен к восприятию христианского благовестия. Религии эллинистическо-римской эпохи были религии искуп­ления. Со времени Александра Великого народы Восточной Европы и Передней Азии жили в атмосфере непрекращающегося страдания. Эллинистические государи боролись за власть над миром, и нескон­чаемые войны держали их подданных в постоянном напряжении. Не было справедливости и в социальных отношениях. О непосильности социального бремени свидетельствуют стихийные движения, возни­кавшие в народных массах. Достаточно вспомнить восстание римских рабов под предводительством Спартака. Ответом на страдание была жажда спасения. Неудивительно, что Восточный культ монарха по­лучил широкое распространение в эллинистической среде. Было бы совершенно неправильно объяснять обожествление царей исключи­тельно угодливостью и лестью. Цари боролись за власть, и их борь­ба заставляла страдать народы. И в окончательной победе сильней­шего была надежда на спасение. Исторически, такое успокоение и принесла победа Рима. Но еще раньше водворенияPax Romana, человечество ответило на страдание религиями искупления. Оно иска­ло спасения в мистериях Восточных богов. Потому и отозвалось оно с такой радостью на благовестие спасения во Христе. Мало того: не одна только жажда спасения делала языческий мир восприимчивым к христианскому благовестию. В почитании царей языческий народ сроднился с идеей богочеловека. Резкой грани между богом и чело­веком не существовало и для древнего эллина, поскольку в мифоло­гии обычным мотивом было рождение героя от бессмертного небес­ного отца и смертной земной матери. Это — языческое рождение от девы. Больше того: постоянной темой восточных мистерий был при­родный миф: весеннее воскресение страдающего и умирающего бо­га. Эти аналогии не должны смущать христианского религиозного чувства, и было бы неправильно толковать их, вместе с древнейшими отцами, как бесовскую насмешку над христианством. Языческое обо­жествление героев, мифы о рождении от девы, о страдании и воскресении бога были теми робкими шагами — впотьмах и ощупью, — которыми языческий мир шел к полноте христианского откровения. Этим путем его вели не бесы, а промыслительная десница Божья. Христианское благовестие давало ответ на смутные вопросы языче­ского мира. В пробуждении этих смутных запросов и заключался смысл подготовки.

Ап. Павел считался с подготовкой языческого мира к усвоению христианского учения. Но, насколько нам известно из его посланий и его речей, сохраненных в Деян., он останавливается только на есте­ственном откровении, которое было доступно и язычникам. Нам не­известно, чтобы он касался конкретных вопросов языческой мифо­логии. Но на естественное откровение он ссылался, в дни своего первого путешествия, в своей проповеди в Листре (Деян. XIV, 15-17), а позже в своей речи в Афинском ареопаге (Деян. XVII). На этой же теме он останавливался в начале Римл. (I, 19-25). Так или иначе, он был убежден, что язычники способны уразуметь хри­стианскую истину. Только это убеждение и позволяло ему рассчитывать на обращение язычников.

ИУДЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА.

В свое время была отмечена та легкость, с которой Иерусалим­ский центр утвердил принятие в Церковь Корнилия. Эта легкость показывает, что единичный случай Корнилия еще не ставил обще­го вопроса об отношении христиан из язычников к Иудейскому за­кону. Мало того, из отношения верующих к речи Стефана вытекает, что в те ранние дни мысль о прекращении Ветхозаветного строя — может быть потому, что не до конца была осознана — общего возму­щения среди Иудеохристиан не вызывала. Иудейская проблема в Церкви встала в дни первого путешествия ал. Павла, тогда, когда с Иудейской стороны было заявлено требование обязать язычников, обращающихся ко Христу, подчиниться предписаниям закона Мои­сеева. Первым предписанием было предписание обрезания. Люди, пришедшие с этим требованием в Антиохию из Иудеи (ср. Деян. XV, 1), несомненно, принадлежали в Церкви. Его защитники на Иеруса­лимском соборе определяются (ст. 5), как "некоторые из фарисей­ской ереси уверовавшие". Возникновение проблемы было связано с успешной миссией среди язычников и вступлением большого числа язычников в Церковь. Но ее ближайшей причиною была реакция Иудейства. Эта реакция была неизбежна, поскольку Иудеи, вошед­шие в Церковь, не порывали связи со своими братьями по плоти вне Церкви. Пробудившееся религиозно-национальное сознание Иудеев, заявляло о своих правах.

Решению Иудейской проблемы был посвящен Иерусалимский собор. О соборе повествует дееписатель в гл. XV. Параллельное сви­детельство дошло до нас от ап. Павла в послании к Галатам (II, 1-10). В современной науке был поставлен вопрос, позволительно ли относить ту встречу, о которой повествует ап. Павел, к Иерусалим­скому собору. Наибольшей трудностью является Антиохийский инцидент, о котором ап. Павел рассказывает в Гал. II, 11 и слл. Если он произошел после собора, робость, проявленная ап. Петром, пред­ставляется несколько неожиданною после его смелой речи на Собо­ре (ср. Деян. XV, 7-11). Тем не менее, предложенная в науке гипо­теза, согласно которой в Гал. II повествуется о поездке ап. Павла в Иерусалим в дни голода при Клавдии (ср, Деян. XI, 27-30, ХII, 25), не получила широкого распространения в ученом мире. Боль­шинство ученых держится и в настоящее время старого убеждения, что Гал. II есть параллельное свидетельство о соборе. В существен­ных точках оно совпадает с свидетельством Деян. Оба свидетель­ства взаимно друг друга дополняют.

Из свидетельства Деян. вытекает, что ап. Павлу удалось отсто­ять свободу христиан из язычников. Об этом говорит не только текст соборного постановления, но и сам апостол в Гал. II, 4-6. Соборное постановление (т. наз. "апостольский декрет") дошло до нас в двух формах. И в речи Иакова и в послании собора к Антиохийской Цер­кви (ср. Деян. XV, 19-20, 28-29). Западный текст Деян., к которо­му восходят и переводы Деян. на современные европейские языки, передает декрет в более подробной форме, чем Восточный текст, а именно, к запрещению блуда и предписаниям ритуального характе­ра, которыми исчерпывается содержание декрета в Восточной фор­ме, он присовокупляет призыв не делать другим того, чего христиа­не из язычников не хотят себе. Обрезание в декрете не упоминает­ся. Его отмена для язычников подразумевается в стт. 19 и 28: "не затруднять, обращающихся к Богу из язычников" и "не возлагать на них никакого бремени более, кроме сего необходимого", — это значит не требовать от них обрезания. Для людей эллинистической культуры обрезание было глубоко отвратительно. Это отвращение проявилось еще в дохристианскую эпоху во время гонения Антиоха Епифана. Если бы Церковь признала обязательность обрезания для всех своих членов, она, несомненно, тем самым оттолкнула бы языч­ников. То, чего собор потребовал от язычников, имело значение, во-первых, общенравственное: таково предостережение против блуда. Языческая мораль и религиозное освящение блуда в храмовой про­ституции делали это предостережение действительно необходимым. О том же писал ап. Павел в I Кор. (VI). Во-вторых, собор призывал язычников к некоторым самоограничениям по любви к братьям из Иудеев. Сюда относится прежде всего запрещение крови и удавленины, представлявшее собою, по существу, не два запрещения, а од­но, поскольку под удавлениною разумелось мясо животных, умерщ­вленных посредством удушения, иначе говоря, без истечения крови. Кровь, в глазах иудеев, была седалищем души, и ядение крови было строжайшим образом запрещено в Ветхом Завете (ср., например, Второз. XII, 23 и мн. др.). Употребление крови христианами из языч­ников было бы искушением для христиан из иудеев. Такое же значе­ние имело запрещение идоложертвенного, т. е. мяса, остававшегося от языческих жертвоприношений и поступавшего в продажу. Этого вопроса касался и ап. Павел в I Кор. (VIII— X). Он знал, что вкушение идоложертвенного было участием в языческой религиозной тра­пезе, иначе говоря, таило в себе опасность идолослужения (ср.X, 14-22). Но на этой стороне вопроса он подолгу не останавливался. Главную опасность он видел в соблазне немощного брата (ср. VIII — IX,X, 23-33). Надо думать, это же побуждение руководило и членами собора. Смысл этих уступок и выражен в Западной форме Апостоль­ского декрета. Ограничить себя в употреблении крови и идоложертвенного значит не что иное, как не делать другим того, чего не хо­чешь себе. Согласие ап. Павла на это ограничение вполне отвечало его тактике. В I Кор. он свидетельствовал о себе, что он делал себя всем для всех, чтобы спасти, по крайней мере, некоторых. В таком порядке он и для иудеев был, как иудей, для подзаконных, как под­законный (ср.X, 19-22). Весьма замечательно, что об этом он гово­рил в связи с вопросом об идоложертвенном. Призывая сильных к уступкам немощным, он ссылался на свой пример. Из Деян. мы знаем, что в начале второго путешествия он ради иудеев обрезал Тимофея (XVI, 1-3), перед возвращением из Ахаии, он сам или Акила, в его ближайшем окружении, остриг голову по обету (XVIII, 18), а, по окончании третьего путешествия, он принял участие в обете четырех иерусалимских иудеохристиан (XXI).

Но собор не ограничился установлением тех условий, на кото­рых язычники должны были быть принимаемы в Церковь. По свиде­тельству ап. Павла, на соборе произошло разделение сфер служения: служение старших апостолов, Иакова, Петра (или, как Павел его называет по-арамейски, Кифы) и Иоанна было ограничено предела­ми обрезанных. Павлу и Варнаве было предоставлено работать сре­ди язычников, при единственном условии, помнить о нищих, т. е., по всей вероятности, о нуждающихся членах Иерусалимской Церкви (ср. Гал. II, 7-10). В связи с постановлением собора по основному вопросу, это разделение сфер служения надо понимать в том смысле, что соблюдение закона Моисеева, от которого были освобождены язычники, было признано обязательным для христиан из иудеев. Именно это должен был иметь в виду председательствовавший на со­боре Иаков, брат Господень, когда оправдывал предлагаемое им ре­шение тем, что "(закон) Моисеев от древних родов по всем городам имеет проповедующих его, будучи читаем в синагогах каждую суб­боту" (Деян. XV, 21). Совершенно невероятно, чтобы предстоятель Иерусалимской Церкви радовался верности закону внецерковного иудейства. Он, конечно, имел в виду иудеохристиан. О том же гово­рили он и пресвитеры ап. Павлу по его возвращении в Иерусалим из третьего путешествия (Деян. XXI, 20-25). Они процитировали соборное постановление и в то же время посоветовали Павлу, о ко­тором в Иерусалиме распространялись тревожные слухи, принять участие в обете четырех иудеохристиан и тем доказать, что и сам он продолжает соблюдать закон. Вывод не вызывает сомнения. От соб­людения закона, обязательного для христиан из иудеев, не был сво­боден, по букве иерусалимского решения, и ап. Павел. Обязатель­ностью закона для христиан из иудеев объясняются и те действия aп. Петра, которые вскоре после собора вызвали суровое обличение со стороны ап. Павла (Гал. II, 11 и слл.). В Антиохии Петр был ув­лечен общим подъемом и, в нарушение закона, стал есть вместе с язычниками. Но прибыли люди, посланные Иаковом, и он "стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных" (ст. 12). То же дела­ли и прочие иудеи, даже Варнава (ст. 13). Павел был возмущен их поведением и определял его как лицемерие. На самом деле, позволи­тельно думать, что представители Иакова всего лишь напомнили иудеохристианам те обязательства, которые за ними признал собор. И Петру, и Варнаве, и прочим иудейским членам Церкви оставалось только одно: признать свою ошибку и внять напоминанию, исходив­шему от Иакова. Негодование Павла не отвечало объективному по­ложению. Оно выражало его личное отношение. Но история оправдала Павла.

Постановление собора об обязательности закона для христиан из иудеев имело временное значение. Оно предполагало известное рав­новесие иудейского и языческого элементов в Церкви. С распростра­нением христианства среди язычников, это равновесие все более и более нарушалось в пользу христиан языческого происхождения. Во-вторых, — и это еще важнее — исполнение закона иудеохристианами было ограничено существованием храмового строя. Для иудеев разрушение храма имело значение религиозной катастрофы. Его неизбежным последствием для иудеохристиан было освобождение от закона. Замечательно, что в конце третьего периода истории Апо­стольского Века мы встречаемся с этой мыслью у составителя посла­ния к Евреям. Катастрофа Иудейства надвигалась. Разрушение хра­ма было близко, и они старались показать членам Иерусалимской Церкви, что домостроительству Ветхого Завета с храмом и законом пришел конец. Поведение Павла в Антиохии говорит о том, что для него, в глубине его совести, уже тогда не существовало обязательно­сти закона. Поднявшись до свободы над законом, он готов был ее тре­бовать и для других — для Петра и для Варнавы (ср. Гал. II, 14 и слл.). Упомянутые выше уступки были именно уступками. Павлом двигала любовь. Он не считал себя связанным формальным долгом. Уступая по любви иудеям, он хотел, чтобы Петр, тоже по любви, бе­режно отнесся к язычникам. Несомненно одно: согласившись на Иеру­салимские постановления, Павел в тайниках своего сердца уже отри­цал обязательность закона. Он, может быть бессознательно, преднамечал исторические пути Церкви.