В хребтах Тянь-шаня и Памира

(воспоминания)

 

Теперь, когда я снова смотрю на ве­ликолепную фотографию В. Сапожникова, изображающую Хан-тенгри, она меня волнует почти так же, как 21 год назад, когда я впервые ее увидел в полутемном и пыльном подвале библиотеки Коммунистиче­ской академии.

Невероятная мощь трехгранной пирамиды, вздымающейся над целым лесом снежных вершин-великанов, кажущихся столпившимися у ее ног пигмеями, потрясла мое воображе­ние. Эта случайно попавшая на глаза фотография решила мою туристскую и альпинистскую судьбу: я стал с этого мо­мента горячим поклонником гор Средней Азии. Через некото­рое время мне удалось осуществить свою мечту, и я поехал на Тянь-шань. Первое впечатление 'было огромным: безбрежные степи и пустыни; остатки древних культур; экзотика кипучих восточных базаров и, конечно, в первую очередь горы.

Скульптурные формы гор здесь не скрадываются лесами, и они предельно четки. Ветры, вода, солнце разрушили их поверхность. Целая гамма оттенков горных пород играет всеми цветами радуги. Речки кажутся наполненными дорогими само­цветами.

Красота природы многообразна: лирическая, человечная мягкая прелесть среднерусской природы, роскошь Крымского побережья и зеленых долин Кавказа и строгая, мрачная кра­сота, которая не чарует, как подмосковный пейзаж, не восхи­щает и не умиляет, как благодатные долины Грузии; она овладевает человеком, завораживает его. Такова красота гор Средней Азии, подавляющих своими размерами, красками и величием.

 

ПО ЦЕНТРАЛЬНОМУ ТЯНЬ-ШАНЮ

Мой первый маршрут 1927 г. по Центральному Тянь-шаню по современным масштабам очень примитивен. Мы проехали г. Фрунзе, который в то время был похож на большое украин­ское село. Двигались до берега Иссык-куля на лошадях (авто­мобильной дороги в то время еще не существовало); пере­секли на пароходе величественное высокогорное озеро-море Иссык-куль; посетили последнюю каракаринскую ярмарку и ша лошадях добрались до Нарын-кола. Караван-баши нашего небольшого каравана был величественный старик Набоков, — когда-то проводник Мерцбахера. Наш путь лежал по зеленой долине Баянкола. В ее верховья мы поднялись высоко по склону, и перед нами открылся Центральный Тянь-шань во всем его великолепии.

Перед глазами стояли снежные купола пиков: Баянкольского и Семенова. Над этой снежной стеной, черный, контрастируя со снежными великанами, высился пик Хан-тенгри; далее, к востоку, потрясая своей мощью, вздымалась Мрамор­ная стена.

Перейдя через перевал Ашу-тер, мы подошли с другой стороны к тому же массиву. Со склона над ледником Семенова перед нами открылся вид, который почти в точности повторял ту фотографию Сапожникова, с упоминания о которой я начал эту статью. Прямо перед глазами, ослепляя своей белизной, лежала необозримая снежная страна. Море снеж­ных вершин, уходящих в горизонт, манило своей таинствен­ной недоступностью. Темный, подернутый дымкой, как бы прозрачный, возвышался над всем Хан-тенгри. Спокойные плавные линии снежных вершин хребта Сары-джас с колоссальным куполом пика Семенова на первом плане уходили на Г север и на юг, теряясь в голубой дымке. Еще дальше на юг, уже совсем призрачный, белой цепью остроконечных вершин виднелся хребет Куэлю.

Внизу подо мной изрытой рекой, грязный вначале и ослепительно белый вдали, лежал ледник Семенова, окаймленный вершинами, черными, как уголь, с четкими линиями фирна. Ледник со всем окружающим ландшафтом напоминал черно-белый рисунок. Пейзаж был холоден, суров и необычайно ве­личествен.

Хотелось глубже проникнуть в эту снежную страну, но в то время у меня не было ни достаточно подготовленной груп­пы, ни времени.

Поэтому, когда В.А. Благовещенский в 1935 г. предложил мне принять участие в Тяньшанской альпиниаде РККА, я с радостью согласился. Начальником альпинистской части был известный альпинист Э.С. Левин; он должен был возглавить штурмовую группу, идущую на Мраморную стену.

Моему отряду была поставлена увлекательная задача: пройти из Баянкольского ущелья на ледник Семенова и вый­ти к его языку.

В начале августа 1935 г. я снова оказался, теперь уже в составе многочисленного отряда, в долине Баянкола. С нами энергичный, всегда веселый и темпераментный, кинооператор Савченко. Вспоминаю эпизод. Небольшой приток Баянкола разбушевался к концу летнего дня. Лошади при переправе скользят и падают. Оператор в восторге от первого приклю­чения. Он требует именем «святого киноискусства» не вытя­гивать барахтающуюся в потоке лошадь. Вдруг его лицо смертельно бледнеет, и он издает вопль: «Это же моя плен­ка!» — он увидел на заливаемом водой тюке знакомый номер. Именно в этом тюке находились его запасы пленки. Через несколько секунд лошадь была вытянута на берег. На траве разложены коробки кинопленки, и Савченко с удрученным видом выливал воду из кассет. Еще несколько километров пу­ти и, после блестяще организованной начальником альпини­ады переправы через бурный Баянкол, все мы собрались на травянистой площадке у языка Баянкольского ледника. Пря­мо перед нами — снежная Баянкольская стена, за ней — лед­ник Семенова. Нам предстоит через нее перебраться.

Неделя прошла в разведках, тренировках и учебе. Немало мучил нас Савченко: он заставлял изображать преодоление «смертельно опасных» скальных склонов на трехметровом камне и не менее «опасных» ледяных стен на четырехметро­вом пригорке. После, когда я смотрел этот фильм, но и до сих пор удивляюсь, как этот кинокудесник сумел, двигаясь лишь с караваном экспедиции, заснять срываемую снежным ураганом палатку. Но на то ведь и киноискусство!

На штурм Мраморной стены вышел основной отряд. На­ступила и наша очередь. Девять человек выступило на запад. Шли сначала осыпями мимо Баянкольской стены. Как выяс­нилось, Баянкольский ледник состоит из трех разделенных ледников: восточного, стекающего со склонов Мраморной стены, центрального, начинающегося в фирнах Баянкольского пика, и западного, колоссальный фирновый бассейн которого полого спускается с гребня, отделяющего Баянкол от вер­ховья Сары-джаса. Этот гребень составляет самую восточную часть хребта Терскей Ала-тау. Лошади довезли нас к самому снежному полю.

Наш лагерь расположился у правой морены на высоте 4200 м. Здесь нам предстояло провести 8-9 дней.

Маленькая палатка, в которой я поселился, была в неко­тором смысле штабной: в ней помещался командир отряда (я был инструктором) Коновалов и необычайно стройный, высокий юноша, украинец Приходько. Перед нами расстила­лось огромное, полого поднимающееся снежное поле.

Схема маршрута группы В. Немыцкого

Жизнь шла обычным путем. Днем разведка, вечером раз­говоры — иногда несколько необычные. Дело в том, что мои сотоварищи по палатке заставляли меня рассказывать исто­рию математики, что я честно делал, пока дружный храп не возвещал, что лекция окончилась.

В качестве объекта первой разведки мы наметили неболь­шой снежный пик хребта Терскей Ала-тау. За этим пиком гре­бень понижался и примыкал к Баянкольской стене. Вышли довольно рано. Ночью был, как всегда, мороз, и снег поскри­пывал. Как только взошло солнце, обнаружилось пренеприят­ное свойство нашего снежного поля. Несколько шагов по образовавшемуся ночью насту делаем уверенно, потом тонкая корка не выдерживает, и мы проваливаемся. Делаем усилие вы­браться — проваливаемся еще глубже — это осел второй слой наста.

В некоторых случаях мы насчитывали до пяти слоев наста. Нередко все эти насты окончательно не выдерживали тяжести, и нога уходила в трещину. Снежное поле, ровное с виду, оказалось коварным, и нам- пришлось идти с попеременной страховкой.

Погода нам благоприятствовала, и в 12 часов мы были уже на вершине. Ее высота 4900 м. С вершины я сразу увидел, что задача нашей разведки, в основном, решена. Прямо перед нами, за глубоким провалом, возвышался ослепительно белый, как бы придавленный снегом, купол пика Семенова. Верховья ледника Семенова еще довольно глубоко заходили к юго-востоку от нас. Ледник со всех сторон окружали крутые снежные склоны. Нам оставалось найти только удобную для перехода седловину. Поздравили друг друга с удачной разведкой. Мое сообщение о том, что для перехода на лед­ник Семенова не нужно лезть на Баянкольскую стену, было встречено с нескрываемой радостью. Небо все время было безоблачным, только небольшие облака неслись со стороны Мраморной стены. Вдруг произошло нечто невероятное. От момента, когда ярко светило солнце и небо было 'безоблачно, и до того, как мы оказались в густом тумане и среди пурги, прошло не более четверти часа. Некоторое время мы еще продолжали двигаться по заранее намеченному направлению. Однако скоро стало ясно, что если туман не рассеется, то мы не найдем оставленных у вершинного конуса палаток и теп­лых вещей. Сквозь туман и пургу иногда виднелись какие-то черные скалы. Когда мы поднимались, никто не заметал де­талей пути, и оставленные вещи хорошо были видны во вре­мя восхождения и с вершины. Держа направление на скалы, мы медленно двигались сквозь пургу. Скалы, казалось, не приближались. Решили переждать. Минут через двадцать просвет и... далекие скалы с нашими палатками оказались находящимися буквально в нескольких шагах. Залезли внутрь, вскипятили чай и с наслаждением выпили его с клюквенным экстрактом. Через час-полтора немного разъяснило, и мы двинулись дальше. От основного лагеря нас отделяют че­тыре километра снежного поля. Не прошло и сорока минут, как снова началась пурга, на этот раз сопровождавшаяся шквалистым ветром и необычайно резким падением темпе­ратуры.

Ветер ледяным дыханием обжигал лицо и руки. Опасаясь обморожений, распоряжаюсь снова расставить палатки. Пурга несколько утихла. Неожиданно снаружи заскрипели лыжи. Именно не шаги, а лыжи. Дело в том, что нам с Э.С. Леви­ным с большим трудом удалось убедить руководство альпи­ниадой взять с собой несколько пар лыж. Мы знали еще в Москве о порошкообразном характере тяньшанского снега и хотели испытать на нем лыжи. Пришедшие лыжники — Со­ловьев и радист Николаев — оставались в основном лагере как дежурные и пришли нас проведать. Тот путь, который мы преодолели с большим трудом за 3-4 часа, они легко и бы­стро проделали на лыжах. Лыжников мы вернули назад в лагерь, а сами пришли туда лишь на следующий день. Утром, после нудных выкриков: — я Волга, я Волга, я Волга! — вызываю Памир, вызываю Памир, — и ворчания относительно севших аккумуляторов, удалось связаться с основным лаге­рем и доложить об удачной разведке. Следующую разведку мы уже сделали втроем на лыжах прямо на перевальное седло. Лыжи не разламывали наст, и мы быстро были на пе­ревале 4450 м.

Под нами было ответвление, ледника Семенова, спускающе­еся с Терскея. Спуск проглядывался донизу и был относи­тельно пологим. Пожалуй, это первый случай, когда новый перевал был открыт на лыжах.

Наступил день выхода. Предстояло перенести через пере­вал тяжелые рюкзаки — около 30 кг каждый, радиостанцию другое имущество. Ясно, что наст нас с таким грузом не выдержит, и 3-4 км пологого пути будут мучительны. Лыж на всех не было. Решение подсказал командир Козлов. Он предложил сделать из лыж санки, погрузить на них все вещи и втянуть их на перевал. Так и сделали. Построили санки, по­грузили целую гору вещей. Впряглись и, дружно подталки­вая сани сзади и с боков, двинулись на перевал. Через 3-4 часа мы уже были на перевале. Среди участников нашего по­хода оказались люди, хорошо умеющие управлять санками. Снежные вершины Тянь-шаня увидели необычное зрелище: сани с сидящими на них людьми плавно, мелкими зигзагами опускались в верховья ледника Семенова, ни разу еще до этого никем не посещенные. Снежное поле вскоре кончилось, начались бугры и камни. С большим сожалением расстаемся с санками и лыжами. Снимаем с лыж крепления, втыкаем их в каменный бугор, и они остаются там памятником нашего перехода. Нас окружает подобие лунного ландшафта, вся по­верхность ледника усеяна круглыми озерами, между озерами высятся огромные бугры. Идем вниз правой мореной. Про­тивоположный берег составляет Адыртерский отрог, на кото­ром в висячих долинах залегают небольшие ледники. Ледник Мушкетова и ледник Семенова не имеют общего фирнового бассейна. Фирновый бассейн ледника Мушкетова лежит гораздо выше, чем у ледника Семенова. Заночевали мы у приветливого моренного озера и на следующий день уже достиг­ли условленного места при слиянии рек Сары-джас и Ашу-тер. Еще через день показался опускающийся с перевала Ашу-тер весь караван экспедиции.

После радостной встречи мы узнали о неудачной попытке восхождения на Мраморную стену. Альпинистам помешали лавины.

* * *

В последний раз мне удалось побывать в Центральном Тянь-шане в 1937 г. Планы наши были очень обширными: обойти район Каракольского ущелья, а затем поехать на лед­ник Мушкетова. В г. Пржевальске в тот год было необычайное оживление. Московский дом ученых устроил свой турист­ский лагерь в Каракольском ущелье. Две альпинистские груп­пы — Э.С. Левина и Н.М. Попова — отправлялись на штурм Каракольского пика — высшей точки хребта Терскей Ала­тау; А.А. Летавет проводил последние приготовления к своей очередной экспедиции в глубь Центрального Тянь-шаня. У ме­ня была в тот год очень маленькая группа: кроме меня — Б.М. Юнович и моя жена Н.К. Бари. Проделав несколько тренировочных перевалов и легких первовосхождений в рай­оне истоков реки Караколки, мы с Юновичем отправились на так называемый Каракольский перевал — единственный в центральной части хребта Терскей Ала-тау. Мы хотели под­няться на пик Ак-су с востока: этот пик из верховьев ущелья Ак-су кажется очень неприступным. Восхождение оказалось неожиданно очень легким. Но зато эта вершина представляет собой превосходный панорамный пункт.

Мирно возвращались мы из этого похода и подходили с востока к Каракольскому перевалу. Тут произошло событие, которое в корне изменило все наши дальнейшие планы. Мы шли по совершенно открытому языку восточного Каракольского ледника. Небольшие языки фирна сползали с окружа­ющих склонов. Я шел впереди. Внезапно перед глазами за­мелькали несущиеся мимо меня какие-то ледяные склоны, но почему-то все это казалось мне чем-то безразличным. Очнул­ся я стоящим на небольшой ледяной площадке, вниз уходила извилистая трещина, дна которой не было видно. Вот что рассказывал потом Юнович. Когда я внезапно исчез и на по­верхности ледника осталось лишь небольшое темное отверстие, он подбежал к трещине и крикнул: «Виктор Владими­рович!» — ответа не было. Он кричал еще и еще — отвечало ему только эхо. Звать на помощь некого: мы одни в несколь­ких десятках километров от какого бы то ни было человече­ского жилья. Через 3-4 минуты я начал откликаться. Тогда все пошло гладко: Юнович легко вытянул меня на поверх­ность. В 3-4 м надо мной в сужении трещины застрял сорвавшийся с меня рюкзак и на нем лежали, как бы поло­женные какой-то таинственной рукой, ледоруб и очки. Выби­раясь наверх, ледоруб и очки я забрал, рюкзак пришлось оставить. Когда я вылез, мы начали считать потери. Они бы­ли огромны: мы лишились одного спального мешка, почти всего запаса продовольствия и горючего. Но зато серьезных повреждений у меня не было. Это, пожалуй, главное.

Мы все-таки прошли через перевал и благополучно добра­лись до лагеря. У меня сильно разболелось ушибленное гари падении колено, и дальнейшее путешествие пришлось отме­нить. Дней через десять мы возвращались в Москву. Послед­ний вечер на Тянь-шане нас застал у памятника Пржеваль­скому на берегу Иссык-куля.

Озеро было то желтоватым и зеленым, то покрывалось красноватыми отблесками. Последние лучи солнца догорали на вершинах Терскея, а Кунгей Ала-тау, за который зашло солнце, казался вырезанной из бумаги полупрозрачной голу­бой зазубренной каемкой.

Я совсем не коснулся здесь путешествия на Кок-шаал-тау 1933 г., которое я проделал в составе экспедиции А.А. Летавета. Это путешествие отчасти описал Д.М. Затуловский в своей книге1.