I. Органическое строение предрасполагает человека к способности разума

Орангутан по своему внешнему виду и внутреннему строению похож на человека. Мозг его имеет ту же форму, что и человеческий; у него широкая грудь, плоские плечи, лицо напоминает человеческое, и черепная коробка тоже сложена почти как у человека; и сердце, легкие, печень, селезенка, желудок, кишечник — все у него, как у человека. Тайзон¹* перечисляет сорок восемь моментов, в которых орангутан сходен с человеком и отличен от обезьян; и его умения и даже его пороки и благоглупости, а также и менструации — все определяет сходство его с человеком.

Конечно же, и в восприятии орангутана, и в проявлениях его души должно (пить некое подобие человеку, и если философы ставят его ниже мелких животных, возводящих свои искусные постройки, то, как мне кажется, они ошибаются в выборе меры для сравнения. Бобр строит, следуя инстинкту; вся машина его тела предназначена для этой работы, а ничего другого он не умеет, он не способен общаться с людьми, не способен разделять наши мысли и чувства. А у обезьяны нет уже всецело определенного инстинкта, и способность мышления ее достигает уже рубежей разума — жалких рубежей подражательства. Обезьяна всему подражает — выходит, мозг ее способен тысячекратно комбинировать чувственные представления; ни одно животное этого не может: ни мудрый слон, ни ученая собака; в обезьяне заложено желание совершенствоваться. Однако на это-то она как раз н не способна, двери закрыты перед нею, мозг не способен овладеть связью чужих представлении, не способен, так сказать, сделать своим достоянием то, чему животное подражает. Самке, которую описывает Бонций, свойственна была стыдливость, и она прикрывалась рукой, когда входил кто-нибудь посторонний; она вздыхала, плакала, совершала поступки совсем как человек. Обезьяны, которых описывает Беттель, совместно охотятся, вооружившись палками, и прогоняют прочь слонов, нападают на негров и усаживаются вокруг костра, но не умеют поддерживать огонь. Обезьяна, о которой рассказывает Делябросс, усаживалась за стол, пользовалась вилкой и ножом, сердилась, печалилась

^1* Tyson's Anatomy of a Pygmy compared with that of a Monkey, an ape and man. London. 1751, p. 92 — 94.

и вообще выражала все человеческие аффекты. Как внешне, так и в душе обезьяны — человекоподобные существа; это доказывается тем, как любит своих детенышей обезьяна, как воспитывает она их, как приучает ко всем уловкам и проказам обезьяньего племени, какой порядок поддерживают обезьяны в своей обезьяньей республике и во время странствий, как наказывают эти граждане своих государственных преступников; это доказывается и хитростью, и злобой обезьян, что кажется нам забавным, и целым рядом других столь же несомненных черт их характера. Бюффон без пользы растрачивает свое красноречие, пытаясь оспорить подобие внешней и внутренней организации у этих животных; им же самим собранные факты его и опровергают, а подобие внутреннего и внешнего органического строения можно проследить во всех живых организмах, если только верно определить сам принцип подобия.

Итак, чего же недоставало человекоподобному существу, почему же стала обезьяна человеком? Может быть, не хватало ей только языка? Но ведь не раз делали попытки обучить обезьяну языку, и если бы эти существа, всему подражающие, способны были говорить, то, конечно же, они начали бы с того, что передразнивали бы говорящих людей и не стали бы дожидаться особых указаний. Значит все дело в их органах речи? Но и это не так; хотя обезьяны и постигают содержание сказанного, но ни одна обезьяна, как бы ни размахивала она руками, еще не научилась разговаривать со своим господином с помощью мимики и рассуждать по-человечески с помощью жестов. Итак, ясно, что дело в чем-то совсем ином, — двери, ведущие к человеческому разуму, закрыты перед этим печальным образом, и, быть может, живет в нем темное чувство близости дверей — и невозможности проникнуть внутрь.

Но что же так мешает обезьяне? Странно, но, согласно анатомическим данным, все зависит от положения тела. Обезьяна ближе своих собратьев к человеку, потому что сложена так, что может ходить прямо, но все же сложена она не совсем так, и это малое различие отнимает у нее все. Посмотрим на обезьяну, и сама природа укажет нам пути, где искать самые первые проявления начал человеческого достоинства.

У орангутана^2* длинные руки, большие ладони, короткие бедра и большие ступни с длинными пальцами, но большие пальцы на руках и ногах короткие — и Бюффон, перед ним уже и Тайзон называют обезьян четверорукими; получается так, что эти маленькие члены тела слишком коротки, а потому обезьяне недостает твердости, опоры, чтобы стоять и ходить, как человек. Задняя часть тела у обезьяны худая, колени шире, чем у людей, и мышцы, управляющие коленом, сидят глубже, а от этого обезьяна не может стоять вытянувшись, она как бы стоит на согнутых

^2* См. «Kort Berigt wegens de Ontleding van verschiedene Orang-Outangs» (Amsterdam, 1780) Кампера². Мне это сообщение известно только по подробным выпискам в «Геттингенских ученых известиях» (1780), и нужно надеяться, что эта статья вместе с другой — об органах речи у обезьяны — будет включена в Собрание статей этого знаменитого анатома (Лейпциг, 1781).

ногах и без конца учится, но никак не может научиться ходить. Бедренная кость висит в своей ямке, не связанная никакими сухожилиями, а кости таза располагаются, как у четвероногих животных; у пяти последних шейных позвонков — острые отростки, мешающие голове двигаться назад-итак, обезьяна не создана для прямохождения, а последствия этого ужасны для нее. Шея у нее становится короткой, ключицы вытягиваются и голова словно торчит между плеч^3*. Передняя часть головы выдвигается вперед, челюсти тяжелые, нос приплюснут; глаза посажены близко. друг к другу, глазное яблоко маленькое, так что почти не видно белка. Зато у обезьяны большой рот, толстый живот, обвислые груди, словно переломленная спина. Уши торчат, как у зверя. Глазницы расположены рядом. Части черепа сходятся не в центре, как у людей, а сзади, как у животных. Верхняя челюсть выдвинута вперед, и межчелюстная кость (os intermaxillare)³ — последнее отличие от человеческого лица⁴*. Ибо по всему положению нижней части головы, по сообразующемуся с положением головы направлению позвоночника обезьяна — животное, как бы ни напоминала она человека.

Чтобы подготовить себя к такому выводу, подумаем, какие лица хотя бы отдаленно напоминают животное. Отчего они кажутся мордой животного? Что так огрубляет их, что лишает человеческого достоинства? Вот что: выдвинутые вперед челюсти, сдвинутый лоб — одним словом, все, что походит на органическое строение четвероногих. Как только смещается центр тяжести, на котором покоится возвышенный свод черепной коробки человека, как только начинает казаться, что голова прямо посажена на плечи, так и зубы выступают вперед и нос сплющивается и кажется носом зверя. Глазницы сходятся, лоб отступает назад и сдавливается с обеих сторон обезьяньим черепом. Голова сверху и сзади заостряется, и черепная крышка уже не столь углублена — все это оттого, что сама направленность формы словно изменена, нет уже прекрасного и ничем не скованного творения человеческой головы, связанного с прямым положением тела человека.

Стоит переместить центр тяжести, и целое обретает красоту и благородство. Выступает вперед глубокомысленный лоб, и возвышается в своем покое и достоинстве благородный череп. Широкий нос животного собирается в одну линию, становится тоньше и изящнее в своем строении; рот отступает назад, он красиво прикрыт и не так уже заметен, губ, как у человека, нет ни у одной, даже и самой умной, обезьяны. Подбородок опускается и образует красивый овал, расположенный в вертикально» плоскости; мягки очертания ланит, и лоб нависает над глазами, и они смотрят наружу, словно выглядывая из священного храма мысли. Отчего

^3* См. изображение этого прискорбного существа у Тайзона.

^4* Изображение этой кости у Блуменбаха — «De generis humani varietate nativa», Tab. I, fig 2. Однако кажется, что не у всех обезьян эта межчелюстная кость представлена одинаково, потому что Тайзон в своем анатомическом сообщении специально упоминает об ее отсутствии.

же все это? Только оттого, что форма головы во всем приспособлена теперь к вертикальному положению тела ^5*; все внутреннее и внешнее строение теперь таково, что образует перпендикуляр центра тяжести. Кто сомневается, пусть сравнит череп человека и череп обезьяны, тогда не остается и тени сомнения³.

Внешняя форма в природе всегда — выявление внутреннего творения природы, и так мы, великая Природа, приближаемся к святыне земного творения, к кузнице человеческого разумения.

* * *

Измерения величины мозга человека и животных, их сопоставление, сравнение веса животного и веса его мозгового вещества стоило уже немалых трудов исследователям. Но есть три причины, мешающие прийти к чистым результатам взвешивания и числового измерения.

1. Первая причина заключается в том, что один из членов пропорции — масса тела — остается неопределенным и не позволяет установить чистую пропорцию с весом мозга, размеры которого очень точно определены. Как различны все члены тела, которые складываются в один вес! И сколь различной может быть пропорция, установленная между ними природой! Природе под силу было снизить огромный вес тела слона, даже вес его головы, и слон — самое мудрое животное, хотя мозг его отнюдь не чрезмерно большой. Что дает наибольший вес? Конечно же, кости, а между костями и мозгом нет прямой связи.

2. Многое зависит и от того, для чего используется мозг, куда, к каким частям тела отходят от него нервы, каким жизненным отправлениям он служит. Если взвесить мозг и нервную систему, то мы получим уже более тонкую, хотя далеко не чистую пропорцию, — ведь вес не показывает, насколько тонки нервы и куда они протянуты.

3. Итак, все дело в том, насколько разработаны, насколько развиты части, насколько пропорциональны они между собою, но главное зависит от того просторного и ничем иным не занятого места, где собираются и сочетаются впечатления и ощущения всех нервов, где соединяет их величайшая сила, неподкупная истина, нескованная игра многообразия, энергично сливая их в то неведомое божественное единство, которое называем мы мыслью, — сама по себе величина мозга тут ни о чем еще не говорит.

Однако и расчеты поучительны^6*, они не дают конечных результатов, но ценны и дают нам в руки нить: рискну привести некоторые резуль-

^5* До сих пор я не читал упоминаемый Блуменбахом трактат Добантона «Sur les differences de la situation du grand trou occipital dans l'homme & dans les animaux» (Mem. ce l'acad. de Paris, 1764), поэтому я не знаю, в каком направлении развивает он свои мысли; мое мнение основано на наблюдении черепа человека и животных.

^6* В большой «Физиологии» Галлера я нашел множество таких расчетов, и остается пожелать, чтобы опубликовал свои наблюдения проф. Врнсберг. который ссылается на них в своих примечаниях к малой «Физиологии» Галлера⁴; ибо вскоре станет ясно, что удельный вес мозга — мера более тонкая, чем та, что использовалась в прежних исследованиях.

таты, которые показывают, что н здесь природа, восходя к высшему, хранит единообразие.

1. У небольших животных с несовершенным кровообращением и органическим теплом и мозг — меньше, и нервов — меньше. Уходящей в глубь тела, рассеянной по всем его членам силой возбуждения природа, как мы видели, возместила им отчетливость ощущений; их складывающийся организм не мог, вероятно, ни породить, ни заключать в себе мозг больших размеров.

2. У более теплокровных животных и масса мозгового вещества возрастает пропорционально усложнению их органического строения: но появляются и другие факторы, которые, в частности, соразмеряют отношение нервов и мышечных сил. У хищных животных мозг — меньше: мускульная сила господствует у них над всем, а нервы служат мускулам и животным инстинктам. У животных травоядных, ведущих спокойный образ жизни, мозг — больше, но и у них энергия мозга уходит на чувственные восприятия. Большой мозг у птиц: им, живущим в более холодной стихии, нужна более теплая кровь. И система кровообращения у них сжата, потому что тела — маленькие: у влюбленного воробья мозг занимает всю голову и составляет одну пятую его общего веса.

3. У молодых особей мозг больше, потому что он жиже и нежнее и требует больше места, но он не тяжелее. В нем еще заключен запас тонких соков, необходимых для внешних действий и внутренних процессов, с помощью которых новорожденное существо обретет необходимые умения, затратив на это много сил и энергии. С годами мозг сохнет и твердеет; умения уже сформированы, а животное уже не способно воспринимать беглые, изящные, легкие впечатления. Короче говоря, чтобы способности животного возрастали, чтобы оно упражняло свое разумение, необходим большой мозг, но это не единственное и не первое условие способностей и разумения. Уже и древним было известно, что у человека мозг — относительно самый большой: однако обезьяна не уступает здесь человеку, а осел превосходит лошадь.

* * *

Итак, нужен иной физиологический фактор, который укрепит мыслительные силы живого существа; но если судить по тем ступеням, какие проходят различные органические существа, по тем ступеням, которые указала нам сама природа, то фактором таким и может быть только строение самого мозга, более совершенное развитие всех его частей и соков и, наконец, более удобное расположение и сложение его, благоприятствующее зарождению духовных восприятий и представлений в самом средоточии животного тепла. Раскроем книгу природы, взглянем на тончайшие листы, на каких когда-либо писала природа, — на слон мозга; ведь целью природы, целью ее органических созданий было ощущение, благополучие, счастье, а потому голова — самый надежный архив природы, и в нем мы найдем ее мысли.

1. У тех существ, у которых есть только зачатки головного мозга, ом устроен совсем просто — это как 6м бутон или несколько бутонов, расцветших на стволе спинного мозга, и нервы отходят от них только к самым жизненно необходимым органам чувств. У птиц и рыб, по замечанию Виллиса, во всем строении их мозга обнаруживается сходство: число бугорков возрастает, доходит до пяти и больше, и бугорки эти гораздо более четко выделяются. У животных с более теплой кровью различается большой головной мозг и мозжечок, в соответствии с органическим строением разделяются полушария головного мозга, и различные части его связываются между собой. Как и во всем строении живых существ, так и в этом случае, создавая квинтэссенцию и конечную цель живого существа — мозг, природа воспользовалась одним-единственным типом строения и всюду, от ничтожного червя и насекомого, неукоснительно следовала этому типу, изменяя его в малом, в зависимости от различий во внешнем строении животных, но в главном развивая, увеличивая, совершенствуя и приводя его к самому искусному завершению, когда речь идет о создании человека. Развитие мозжечка заканчивается еще раньше, потому что он родственнее и ближе спинному мозгу и более одинаков у тех пород животных, у которых форма головного мозга очень несходна. Это и не удивительно: от мозжечка исходят важные для животного строения всего организма нервы; так что, развивая благороднейшие мыслительные силы, природа шла вперед — от спины к голове.

2. Что касается головного мозга, то развитие его полушарий, самых благородных их частей сказывается в разных отношениях. Их извилины глубже и более замысловаты, и у человека их больше, чем у какого-либо существа, и они сложнее; кора головного мозга — самая тонкая и нежная его часть; если испарять ее, то она сокращается до одной двадцать пятин своего объема; но мало и этого: кора прикрывает и пронизывает самое сокровище мозга, его ценнейшую часть, и эта часть у более благородных животных, и прежде всего у человека, и являет наибольшее число различий, и более определена в разных своих отделах, и по объему больше, чем у других животных. У человека большой головной мозг во много раз больше мозжечка, и нес его говорит о внутренней полноте и развитии.

3. Все наблюдения, собранные самым ученым физиологом всехнародов, Галлером, говорят о том, что образование представлений, идей — единый и неделимый труд, так что нельзя искать материальных следов его в отдельных материальных частях мозга; мне даже кажется, что самое существо идей, представлений, как они складываются, таково, что мы сами по себе поняли бы неделимость такого процесса, помимо всех наблюдений и замечаний. Почему в зависимости от различных соотношений мы мыслительную силу называем то воображением и памятью, то остроумием и рассудком? Почему различаем мы влечения, и чистую волю, и даже силы чувства, и силы движения? Достаточно чуточку подумать, чтобы понять, что все такие способности не могут быть разделены между собоюв пространстве, будто в этой части мозга может находиться

рассудок, в этой — память и воображение, в этой — страсти и чувственные силы; потому что мысль души нашей — нераздельна, любое проявление души — плод мыслей. Нелепо расчленять абстрактные отношении как будто перед нами материальное тело, нелепо разбрасывать члены души как Медея разбрасывала члены тела своего брата⁵. Ведь даже если речь идет о самом простом чувстве, материал ощущения — вещь, вполне отличная от нервного сока, если таковой имеется, — ускользает от нас; насколько же менее осязательно духовное слияние чувств и ощущений: мы их не видим, и не слышим, и не можем возбуждать в различных частях мозга, словно играя на клавикордах. Думать так и даже надеяться на что-либо подобное — мысль неприемлемая для меня.

4. А если подумать о строении мозга и нервов, то эта мысль и тем более станет неприемлемой. Природа распорядилась не так, как представляет себе абстрактная психология чувств и душевных сил. Разве на основе метафизики возможно догадаться, как будут возникать, расчленяться и сопрягаться нервы, определяющие чувства и ощущения? А ведь нервы — это единственная область мозга, известная нам по ее органическим проявлениям, потому что действие нервов происходит у нас на глазах. Итак, остается одно: на головной мозг, в котором соединяются все чувства, на эту кузницу идей и представлений смотреть как на чрево мыслей, где плод складывается незримо и неделимо. Если чрево мысли — здоровое и плоду доставляет не только положенное духовное и жизненное тепло, но дает ему и должное пространство, подобающее место для того, чтобы незримая органическая сила, все проникающая, все прорастающая, сводила ощущения органов чувств, всего тела, выражаясь метафорически, в одну светлую точку, в то, что называем мы высшим самосознанием, — вот тогда складывается тонкая организация — живое существо, способное разумно мыслить; нужно только, чтобы внешние обстоятельства были благоприятны, чтобы обучение будило мысль и т. д. Если же всего этого не случится, если в строении мозга будет недоставать существенных частей и будут отсутствовать самые тонкие соки, если все место займут чувства примитивные, грубые, если, наконец, моэг будет сжат со всех: сторон, сдавлен, — что произойдет тогда? Очевидно, тонкого слияния лучей — представлений — уже не добиться, и живое существо напеки останется рабом своих органон чувств.

5. Строение мозга самых различных живых существ наглядно подтверждает скапанное; именно изучая строение мозга и сопоставляя его с органическим строением животного в целом, с его обрааом жизни, можно будет понять, почему природа ставила своей целью создание одного типа, но достигнуть его не могла в каждом отдельном случае и должна была видоизменить тип то в одном, то в другом направлении. Обоняние чувство главное не для одного существа; это самое необходимое для инстинктов животного, для поддержания его жизни чувство. И вот мы видим, что нос животного выпячивается вперед, а от мозга животного во множестве тянутся обонятельные нервы, как будто только ради них и существует передняя часть головы. Нервы широкие, полые, сочные, они — словно продолжение отделов головного мозга; и лобные пазухи у некоторых животных поднимаются высоко, тоже усиливая, по-видимому, их обоняние, и в целом, если позволено так сказать, значительная часть животной души обонятельна. За обонятельными следуют зрительные нервы;после обоняния для животного зрение стоит на первом месте; зрительные нервы уже доходят до середины мозга, потому что служат они более тонкому органу чувств. За этими нервами следуют другие, которых я не буду перечислять здесь, — насколько они развиты, зависит от стени взаимосвязи, какая требуется внешним и внутренним органическим строением: так, нервы и мышцы затылка и шеи поддерживают рот, челюсти и несут к ним жизнь. Они, можно сказать, замыкают лицо и внешнее строение превращают в целое — в такое же целое, каким было и внутреннее строение ему пропорцией внутренних сил: но только прилагать такой принцип следует не к одному лицу, но и ко всему телу. Занятие весьма приятное — различных существ и, сравнивая их, смореть, кому сколько отвесила природа. Отнятое природа заменяла другим, а если ей приходилось запутывать, то запутывала она мудро, то есть все гармонически соразмеряя с внешним органическим строением живого существа, со всем образом его жизни. Но перед глазами природы всегда стоял избранные ею тип, от которого она неохотно отступала, — известный аналог чувства и восприятия во всех земных существах — вот главная цель, ради которой природа строила и создавала. Этот непрерывный аналогический ряд можно показать на примере рыб, приц и самых различных наземных животных.

6. Так мы подходим к преимуществам в строении человеческого мозга. От чего ни зависят? Очевидно, от того, что человек в целом — более совершенный организм, а в самом конечном счете от того, что человек стоит и ходит прямо. У всякого животного мозг изваян по форме головы, или, вернее, наоборот голова по форме мозга, потому что природа действует из глубины. Природа смешивала и упорядочивала органические силы, сообразуясь с тем, какое положение занимает живое существо стоя и в движении, как соотносятся его части, к какому способу существования предназначила природа живое существо. В зависимости от сил и существующей между ними пропорции мозг становился большим или маленьким, узким или широким, тяжелым или легким, разнородным или однородным. И чувства становились слабыми или сильными, царили во всем или во всем служили. Пазухи и мышцы головы складывались в зависимости от того. куда тяготела лимфа, то есть в зависимости от основного угла органического направления тела. Можно привести значительное число примеров, относящихся к родам и видам живых существ, но я приведу только два или три. В чем органическое отличие головы человека от головы обезьяны? В том, что голова расположена под иным углом. У обезьяны — все те же части мозга, что и у человека, но в соответствии с формой черепной коробки мозг сдавлен и оттеснен назад, а форма черепа зависит от того, что голова расположена под другим углом и не приспособлена к прямому положению тела. А раз так,

то и все органические силы действуют совершенно иначе. Голова обезьяны не такая высокая, не такая широкая и длинная, как у человека; низкие чувства выступают на передним план вместе с выдвинутыми вперед челюстями — получилась морда зверя, точно так же как задвинутый назад мозг был мозгом животного; все те же части, что в мозге человека, но расположение их в пространстве иное, и пропорция совсем иная. Парижские анатомы установили, что передние доли головного мозга обезьян похожи на человеческие, но что внутренние, начиная с мозжечка, вытянутее; так, шишковидная железа — конической формы, с острием, направленным к затылку, и т. д. Все эти пропорции предопределены углом, существующим между направлением головы и положением тела, всем внешним обликом, образом жизни. Еще более сходна с животным была обезьяна, которую анатомировал Блуменбах⁷*, по-видимому, она относилась к ниже стоящему виду; вот почему мозжечок ее больше, вот откуда и другие отличия от человека. У орангутана многие из этих отличий отпадают, потому что голова его менее загнута назад и мозг не так сдавлен; впрочем, сдавлен он более чем достаточно, если сравнивать с высоким, круглым, образующим широкий свод мозгом человека — единственным в природе прекрасным залом, где складываются разумные идеи и представления. Почему у лашади нет сплетения артерий (rete mirabile), как у других животных? Потому что голова лошади стоит прямо, и главная артерия уже напоминает строение человеческого тела и поднимается к голове без разветвлений, не так, как у животных, головы которых понуро висят. Вот почему лошадь стала животным благородным, смелым, стремительным, в ней много животного тепла, и потребность в сне невелика, тогда как у животных с опущенными долу головами природе, организующей мозг, пришлось много потрудиться и пришлось даже разделить основные отделы мозга перегородками из кости. Итак, все дело — в направлении, какое придаст природа голове, а вместе с ней и всему телу, всему строю целого, в направлении, какого добивалась природа, формируя голову, а вместе с ней и все тело животного. Я не буду приводить иных примеров, а выражу только пожелание, чтобы ученый анатом, исследуя внутренние пропорции животных, особенно близких к человеку, обращал внимание на взаимное расположение частей и на направление головы относительно тела тела в целом — вот момент, в котором заложены различия, подчиняющие асе органическое строение живого существа тому или иному инстинкту, тому или иному проявлению животной и человеческой души; ибо любое существо в каждой своей части есть живое, взаимосвязанное и взаимодействующее целое.

7. Закон строения, приспосабливающий голову к прямому положению всего тела, определяет, как кажется, и угол стройности или безобразности человеческого тела; такая, как у человека, форма головы, такой объем мозга с его обширными и прекрасными полушариями, тем самым и все

7* Blumenbach. De varietat. natiu. gen. hum. p. 32.

предназначение человека для разума и вольности — все это было возмож но лишь благодаря вертикальному положению человеческого тела, о чем свидетельствуют и соотношение частей головы, и расположение центра тяжести, и пропорция животного тепла в голове, и способ кровообращения, — на основе такого внутреннего соотношения и могла сложиться лишь стройная фигура человека. Почему так приятно наклонена вперед верхняя часть у греческого типа головы? Такое положение дает простор вольному развитию мозга, и видны здесь изящные и здоровые лобные пазухи это — храм юношески прекрасных и чистых человеческих мыслей. А затылок, напротив, небольшой по размерам, потому что животный мозжечок не должен преобладать. Таковы и другие части лица; будучи органами чувств, они прекрасно соразмерены с чувственными силами мозга, а любое отклонение от пропорции уже принадлежит животному. Я думаю, что у нас еще будет наука о взаимосогласии всех частей тела, наука прекрасная, которая добьется несравненно большего, чем физиогномика⁶, которая просто гадает. Основа внешнего заключена внутри; органические силы все ваяют, начиная изнутри, и всякое существо — это целиком отражающая природу форма, как будто ничего другого природа и не создавала.

Взгляни же на небеса, человек, и возрадуйся, и ужаснись безмерному преимуществу, какое творец мира связал со столь простым началом — с прямым положением твоего тела! Если бы ты, словно животное, сгибался к земле, если бы голове твоей было придано направление в сторону рта и носа, выражение прожорливости, если бы все строение тела приведено было в единство с таким направлением головы, — где были бы высшие твои духовные силы, где погруженный в недра твоей души образ божества? Несчастные люди, оказавшись среди животных, утрачивали божественное подобие; голова их обезображивалась, и вместе с этим вырождались и дичали внутренние силы, грубые силы тянули живое существо вниз, к земле. Но коль скоро все строение твоих членов, человек, было рассчитано на вертикальное положение твоего тела, то и голова заняла свое прекрасное положение и получила свое новое направление, и мозг, это нежный, неземной побег, обрел полный простор для развития, мог шириться во все стороны и пускать вниз свои ветви. Поднялся глубокомысленный свод лба, животные органы отступили на второй план, и строение тела стало строением человеческим. Черепная коробка все поднималась' вверх, а орган слуха опускался; уши и глаза сошлись ближе, составили свой союз и получили доступ в святая святых внутреннего склада идеи и представлений. И мозжечок, этот цвет спинного мозга и чувственных сил тела, подчинился большому головному мозгу и кротко уступил ему, тогда как у животных он господствовал над всем. Лучи поразительно прекрасного полосатого тела мозга стали у человека отчетливее и тоньше; я вижу в этом указание на тот бесконечно более тонкий свет, который собирается в этой средней зоне, расходясь отсюда яркими лучами. Так, говоря образно, сложился этот цветок, он рос на стебле спинного мозга, а потом сразу вырос в целый куст эфирных сил, какой и мог зародиться лишь на этом устремленном ввысь древе.

Ибо, если идти дальше, пропорция органических сил, существовавшая в животном строении, еще не благоприятствовала разуму. В животном царят мышечные силы, чувственные возбуждения, особо распределенные в каждом живом творении в зависимости от его органического строя и составляющие всякий раз господствующий инстинкт породы. Человек встал с земли, и поднялось гордое дерево, все силы которого так соразмерены, чтобы самые тонкие и обильные соки давать мозгу, своему цветку, своей кроне, своему венцу. С каждым ударом сердца более шестой части всей крови поднимается к голове; главный ее поток поднимается к голове прямо и изгибаясь незаметно, потом он постепенно разделяется, так, чтобы и самые отдаленные части головы получали питание и тепло! И природа сделала все возможное, чтобы укрепить сосуды головы, чтобы ослабить и рассредоточить силу крови, чтобы как можно дольше удержать ее в голове и спокойно отвести назад, когда она сделала свое дело. Кровь эта идет из артерий, которые близки к сердцу и передают всю энергию толчка, — как только начинается жизнь, вся мощь сердца направляется на эти самые восприимчивые и благородные части тела. Конечностям приходится долго ждать, пока не сформируются во всех тонкостях голова и ее внутренние органы. Поражаешься, видя, насколько преобладают в неродившемся еще плоде эти части, как тонка структура отдельных чувств; можно подумать, что природа, эта великая художница, задумала весь зародыш превратить в мозг, в энергию внутреннего движения, и только потом, постепенно, добавила к мозгу и иные члены тела, орудия выявления, воплощения внутреннего существа. Уже в материнском чреве человек формируется для того, чтобы стоять и ходить прямо, для всего, что зависит от вертикального положения его тела. И формируется он не в теле животного, свисающем к земле, — более искусная мастерская задумана для него, и она твердо стоит на своих опорах. И тут спит плод, и кровь проникает в его голову, и наконец голова опускается под тяжестью своего веса. Короче говоря, человек — то, чем его сделала природа (ради этого трудятся все его части), — это дерево, устремленное ввысь, и крона дерева — венец тончайшего здания мысли.