Современное конституционно-демократическое государство

Практически во всех современных государствах (независимо формы государственного устройства и господствующей политической идеологии) существуют конституции. Но наличие в государстве конституции еще не позволяет отождествлять его с “конституционным государством” в современном смысле. Конституционность государства отнюдь не исчерпывается тем, что в нем существует некий основной закон, возможно, закрепляющий определенный компромисс социально-политических сил, устанавливающий то или иное государственное устройство и компетенцию органов власти. Конституционность не исчерпывается и тем, что этот основной закон обладает реальным практическим действием, верховенством по отношению к остальным законам и может быть изменен лишь путем особой законотворческой процедуры. Это необходимые, но не достаточные признаки конституционной государственности.

В современном смысле конституционность государства — это прежде всего его связанность правом, а конституция — в первую очередь декларация прав человека и гражданина, гарантированных властью и ограничивающих ее осуществление. Иначе говоря, конституция — надлежащая форма основополагающего узаконения правового характера организации и функционирования власти в ее отношениях с субъектами гражданского общества.

“Конституционная запрограммированность” осуществления го сударственной власти означает, что лежащие в основе законотворчества представления о праве и его позитивности, о социальных функциях и инструментальном характере законов подчинены идеологии прав человека как совокупности дозаконотворческих требований, объективно возникающих из бытия человека в современном индустриальном и постиндустриальном обществе. Эти требования составляют конкретное практическое основание конституции и служат юридическим, а вовсе не моральным или политическим критерием оценки конституционного характера государства. Другими словами, конституция содержит в себе критерии, позволяющие судить о функционировании государственной власти с позиции права, приводить осуществление власти в соответствие с правом.

Таким образом, в демократическом конституционном (правовом) государстве система гарантий свободы, самостоятельности и собственности должна быть закреплена прежде всего в конституции, а это предполагает прямое действие конституционных норм и эффективные процедуры конституционного контроля. В первую очередь речь идет о правах человека и гражданина, выражающих минимальную неотчуждаемую меру свободы в обществе и государстве и тем самым ограничивающих возможности законодательных запретов (закон не может запрещать то, что гарантировано конституцией), очерчивающих пределы допустимой компетенции государственных органов и должностных лиц в их отношениях с гражданами и их ассоциациями. Отсюда следует, что если статьи конституции гарантируют права и свободы и в то же время определяют, что осуществление этих прав и свобод регламентируется или даже может быть ограничено законом, то фактически статьи конституции ничего не гарантируют. Вместе с тем конституционное право должно предусматривать случаи ограничения прав и свобод, необходимого ради свободы других и защиты конституционного строя, и, конечно, на этот счет должны приниматься органические законы, предусмотренные конституцией. Уже это обстоятельство указывает на необходимость эффективного конституционного контроля, сопоставляющего органическое законодательство с объективным смыслом гарантий свободы, самостоятельности и собственности.

 

Конституционное закрепление прав человека и гражданина, равно как и судебное признание (в решениях верховного или конституционного суда) конституционного характера других гарантий свободы, самостоятельности и собственности, не зафиксированных в конституции, лишает законодателя полномочий устанавливать административную процедуру регулирования тех отношений, в которых действуют эти конституционные гарантии. И если законодатель не соблюдает или упускает из виду это требование, то с точки зрения права возможен спор между любым гражданином и высшим органом государственной власти по поводу надлежащих гарантий свободы, самостоятельности и собственности. Такой спор может рассматриваться только в рамках судебной процедуры и только органом, который подчинен исключительно конституции и в задачу которого входит ее толкование в свете аксиом и принципов права.

Далее, законодатель вправе запрещать только те формы реализации конституционных прав и свобод, которые являются общественно вредными, нарушают права других граждан и противоречат основам конституционного строя. Граждане должны иметь возможность оспорить любой такой законодательный запрет, если он затрагивает их права. Но даже если конституционный суд подтверждает конституционность такого запрета, не исключено, что в судебной практике сложится обыкновение, искажающее смысл этого запрета и тем самым нарушающее конституционные права граждан. А если конституционные права нарушаются обыкновением судебной практики, то такое нарушение, как правило, не устраняется судами второй инстанции или в порядке надзора. Эффективно защитить права в таких случаях может только конституционный суд, ибо он не связаны никакими обыкновениями законоприменительной практики.

Описанные требования конституционализма означают, что речь идет о конституционном государстве в нормативном смысле: современная конституционная государственность предполагает достаточно высокий уровень развитости и эффективности формально-юридических гарантий свободы, самостоятельности и собственности, реальные механизмы ограничения публичной политической власти правами человека и гражданина.

Интересно отметить, что первый советский Основной закон -Конституция РСФСР 1918 г. — был законом скорее реальным, чем фиктивным. Но этот Основной закон закреплял формальное неравенство, т. е. в принципе противоречил праву: избирательных прав были лишены “эксплуататоры и их пособники” (лица, прибегающие к наемному труду, живущие на нетрудовой доход, частные торговцы, коммерческие посредники, священнослужители и т. д.); на выборах рабочие имели преимущества перед крестьянами; гарантии свободы выражения мнений, свободы собраний и свободы ассоциаций трактовались как предоставление средств массовой информации, зданий и помещений и вообще всех необходимых технических и материальных средств “в распоряжение рабочего класса и крестьянской бедноты”. Все так и было в действительности, правда, от имени “рабочего класса и крестьянской бедноты” выступала тоталитарная бюрократия.

А вот Конституция СССР 1936 г., или “сталинская Конституция”, напротив, была фиктивным основным законом. В ее тексте были провозглашены многие из тех прав, которые зафиксированы во Всеобщей декларации прав человека 1948 г., причем права закреплялись как всеобщие и равные для всех “трудящихся” (имелось в виду, что “эксплуататоры и их пособники” были уже уничтожены). А в действительности человек был совершенно бесправен и бессилен перед лицом сверхмощной машины тотального террора.

Фиктивной была и Конституция СССР 1977 г.

Проекты первой Конституции Российской Федерации в принципе соответствуют стандартам демократической правовой государственности, особенно в том, что касается прав человека, их надлежащих гарантий и защиты. Но прежде чем все это воплотится в реальность, необходимо дождаться тех времен, когда в стране не только сформируется нормальное гражданское общество, но и практика эффективной судебной защиты Конституции, конституционная юрисдикция, являющаяся в современном правовом государстве важнейшим источником конституционного права. Ибо конституция — это не просто совокупность декларативных и нормативных установлений, а фундаментальные правила правового общения, которые должны постоянно применяться и конкретизироваться в процессе непрерывного формирования и развития правопорядка. В этом смысле конституция служит основой всего правового законодательства.

Таким образом, “конституционность” законов — это не столько их непротиворечие конституции, сколько их, так сказать, “конституционно-правовая органичность”. Последнее означает, что любой правовой закон является в той или иной мере “органическим” в том смысле, что он развивает и конкретизирует правовые положения, сформулированные или зафиксированные в конституции. Однако любой процесс содержательного развития конституционно-правовых начал (особенно в том, что касается прав человека и гражданина) — это процесс толкования права. А толкование права — функция не столько законодателя, ибо над ним всегда довлеют конкретные социально-политические интересы, сколько независимого суда. Такое суждение не означает принижения роли демократического законотворчества в процессе объективирования права, а лишь подчеркивает, что развитие и конкретизация конституционного права должны происходить в первую очередь через практику конституционного суда. С ней должен сверяться законодатель. Когда конституционный суд признает закон антиконституционным, он одновременно дает определенное толкование конституционно-правовых начал и формулирует “конкретное”, или “интерпретированное”, конституционное право. Соответственно правовые законы должны приниматься с учетом этих авторитетных интерпретаций и развивать конституционно-правовые начала в органичном единстве с уже выработанными интерпретациями.

Итак, конституционность государства, рассмотренная в аспекте организации и функционирования власти в ее отношениях с индивидами, предполагает наличие судебного института, основная функция которого состоит в рассмотрении споров между гражданами и органами государственной власти по поводу конституционности актов, издаваемых последними, т. е. по поводу нарушения прав, которые имеют фундаментальный характер и не могут быть нарушены даже законодателем. Таким образом, суд, или конституционный суд, является высшим хранителем конституционности государства и, следовательно, не только контролирует соблюдение конституции, но и выступает как интерпретатор наиболее фундаментальных прав независимо от их эксплицитного выражения в тексте конституции и в этом смысле — как творец живого конституционного права". Можно сказать, что идея и практика конституционализма осуществляются через юрисдикцию, а их начало непосредственно связано с выступлениями правосудия против неправовых или антиправовых законов.