Итоги российского перехода – от горбачева до Путина

 

В 2005 году исполняется 20 лет начала демократизации и реформ в СССР и России – перестройки. Этот рубеж резко обострил споры о наличных итогах и упущенных шансах. Оценки достигнутого радикально расходятся, что и неудивительно – ведь каждая оценка одновременно служит и обоснованием для того или иного политического курса.

Поэтому данный раздел построен необычно. Он открывается теми оценками, какие дали пройденному страной пути три ее руководителя, сменявшие за эти 20 лет друг друга в Кремле: Генеральный секретарь ЦК КПСС, Президент СССР М. С. Горбачев, Президент РФ Б. Н. Ельцин и Президент РФ В. В. Путин. Отметим, что оценки эти – не только политические, все они окрашены личностно, и в каждой ощущается своя горечь.

М. С. Горбачев, доказывая правильность своего стратегического решения начать перестройку, называет три главные тактические ошибки, допущенные им в Кремле: опоздание с реформированием КПСС, опоздание с реформированием Союза и допущение «фактора Ельцина».

Б. Н. Ельцин признал, что был наивен, и попросил прощения за то, что не оправдал всех надежд.

В. В. Путин вспомнил и просил «сохранить в нашей памяти тех, кто в условиях практической неготовности государства к обеспечению безопасности своих граждан и защите своей территориальной целостности до конца выполнил свой долг перед Родиной – выполнил, как это, к сожалению, не раз бывало в истории нашей страны, ценой собственной жизни».

Суждения руководителей нашей страны сопровождают две статьи, вызвавшие в момент своей публикации значимый резонанс.

Обширный обзор американских профессоров А. Шляйфера и Д. Трейзмана (оба – признанные знатоки «русской темы») «Россия – нормальная страна» позитивно оценивает развитие нашей страны за последние 20 лет – однако сами ориентиры для сопоставлений (Аргентина, Литва и т. д.) задевают национальное самолюбие.

ВТ. Третьяков своей статьей в 2000 году ввел в отечественный и мировой оборот термин «управляемая демократия» как обобщающую характеристику возникшего в России политического строя.

Наконец, возможно более широкий спектр мнений отечественных политиков и экспертов представлен краткими выдержками.

 

М. С. ГОРБАЧЕВ. ИСТОРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ БЕЗ МЕНЯ, НО ВМЕСТЕ СО МНОЙ…

 

 

С Президентом СССР беседует Гаяз Алимов [57]

 

– Если бы была возможность вернуться в 1985 год. Если бы не было перестройки, а страна продолжала бы развиваться в той логике, которая была задана в 1917 году… Что было бы со страной и с нами сегодня?

– Наверное, Горбачев до сих пор был бы генсеком. А что? Голова на плечах есть, здоровье есть. Так надо ли было начинать перестройку? Мой ответ: надо. Надо. Сдавали позиции, как говорится, по всему фронту. Брежневский застой породил авторитарные изменения, возрождался «новый сталинизм без репрессий», тотальный контроль – всех и вся. Малейшие движения против партии – немедленно люди убирались. Вспоминаю, как на съезде профсоюзов один из делегатов просто задал вопрос о генсеке – срочно было созвано Политбюро. Просто вопрос – и настоящий переполох. Вот в каком состоянии находилось общество.

Страна держалась тогда на двух вещах: на страхе, а еще – нефть и водка. Повезло Брежневу, как и Путину везет, – колоссальные цены на нефть. А вот перестройщикам не повезло. В 1986 году цены упали сразу до двенадцати долларов. Можете представить, какой удар был нанесен в самом начале перестройки. Это было создано искусственно. Не нравилось, как разворачивается Союз, как он демонстрирует новый подход к политическим проблемам, демократии, вопросам о ядерной безопасности… И прочее, прочее, прочее… Эта активность наша не нравилась… Мне было известно о решении Совета национальной безопасности США на этот счет. Так что мы знали… А годом раньше мы развернули антиалкогольную кампанию… Вот так.

 

– Страна выжила бы, если не было бы перестройки?

– Несомненно. Несомненно… Но нами было бы упущено еще двадцать лет исторического времени. Ведь упустили уже многое. Все догоняем… На одном из пленумов Брежнев сказал о том, что научно‑техническая революция диктует новые подходы и это нам нужно учитывать в экономике и не только. Дал указание готовить пленум по этому вопросу. Была создана рабочая группа во главе, кажется, с академиком Иноземцевым, всех, как говорится, умных людей пригласили… Но ведь так и не прошел этот пленум. Почему – спросите. А потому, что анализ ученых выводил на серьезные изменения, вплоть до системных. На это, конечно же, не могло пойти руководство того времени. Я думаю так: после Пражской весны 1968 года, после ее подавления руководство испугалось того, что произошло там. В СССР наступила политическая реакция. По предложению КГБ Уголовный кодекс был дополнен двумя статьями по борьбе с диссидентами…

Да, мы бы жили, но, прямо скажу, вряд ли бы могли вписаться органично во взаимосвязанное, взаимозависимое информационное мировое сообщество. ‹…› В общем, нельзя было откладывать перемены. Перестройка созрела с объективной точки зрения. Народ уже не мог терпеть – и эту геронтократию, и этот застой… ‹…› Кухни все кипели – не только борщи на кухне варились‑кипелись, и страсти тоже. ‹…› Это могло кончиться плохо…

 

– И страна превратилась бы в какой‑то исторический анахронизм?…

– Абсолютно. В сырьевую провинцию. Кстати, партнеры России и сегодня не очень‑то спешат к нам – не хотят, чтобы мы побыстрее выходили из кризиса… Несмотря на все противоречия, я думаю, у Запада есть молчаливое понимание и согласие на этот счет: пусть Россия движется, это необходимо, но чтобы она подольше находилась в полупридушенном состоянии.

 

– Почему они, на вага взгляд, так поступают?

– Россия – серьезный конкурент. Народ способный. Если уж за что берется, будет добиваться. Он все может, как говорится, – и отступать, и наступать ‹…›. Он все может… Он может пойти на любые жертвы… ‹…›

 

– Если бы перестройка не была насильственно прервана, оборвана, если бы она развивалась по своей логике, законам, за эти 20 лет, как вы думаете, каких бы целей добилась страна?

– ‹…› Я глубоко убежден, что ситуация была бы другой. Произошел обрыв перестройки, ориентированной на демократию, свободу, справедливость, на частную собственность, предпринимательство, на рыночную экономику, но вместе с тем – не на абсолютное господство ценностей капитализма. Ельцин же сделал ставку на дикий капитализм: «Грабьте! Наживайтесь!». Потом, мол, разберемся. Главное – с коммунизмом покончить…

 

– А перестройка ставила перед собой такую задачу?

– Не сразу мы пошли на коренное реформирование системы. Сначала хотели заставить заработать старую. Начали с ускорения, самоуправления, самофинансирования, кооперативов, аренды, частных банков, но постепенно пришли к выводу: реформировать страну на основе социал‑демократического проекта. ‹…› Свобода, демократия, постепенное вхождение в рынок. Для этого были приняты фундаментальные законы, открывающие дорогу к новому будущему. Но путч 1991 года сорвал перестройку. Причем тогда, когда был подготовлен Союзный договор и принята антикризисная программа. А затем грянули беловежские соглашения о роспуске СССР. И опять в тот момент, когда был подготовлен новый Союзный договор. Это был удар в спину. Но это была авантюра. ‹…›

Борис Ельцин то ли по умыслу, то ли по заблуждению считал: надо сбросить груз союзных республик… А это значит – развалить СССР. И 100 миллиардов, которые ежегодно отдавала Россия союзным республикам через трансферты, оставить у себя, в России. Он думал: хорошо будем жить… Вспомните, что он говорил: потерпите до ноября (имеется в виду 1992 год. – Г. А.), а потом пойдем вверх и вверх и будем через три года в числе четырех стран – самых процветающих в мире. Судите сами…

 

– Но и сегодня многие считают: виновата перестройка – не было бы ее, не было бы того, что мы сейчас имеем в жизни…

– Так думают и говорят многие, но уже значительно меньше, чем это было 10 лет назад, время расставляет точки над i. He перестройка является причиной нынешних бед, а то, что она была сорвана и заменена другим планом, другой стратегией, суть которой состояла в развале страны и осуществлении шоковой терапии. Открыли неподготовленную страну западным конкурентам. Если бы мы продолжали двигаться по перестроечному курсу, то продолжали бы жить в одной стране, события развивались по другому сценарию – уверен, лучшему.

 

– А какое опоздание вы считаете поворотным в своей судьбе? И считаете ли вы себя опоздавшим пассажиром?

– Если бы у меня была возможность вернуться в 1985 год? Как бы я поступил? Отвечаю: был бы тот же выбор. Стратегически тот же. Тактически действовал бы во многом по‑другому. Первое. Я бы не допустил опоздания с реформированием партии. Второе. Я бы не допустил опоздания с реформированием Союза. Третье. Предупредил бы возникновение разрушающего перестройку и страну «фактора Ельцина».

 

‹…› – Как вы оцениваете действия Путина как политика?

– У него немалые заслуги перед Россией: остановил ельцинский хаос. А процессы приобретали разрушительные масштабы. Не допустил распада России. Даже если он сделал бы только это – он уже навсегда остался бы в памяти России…

 

‹…› – Еще раз о перестройке. Вы говорили о тактических ошибках в проведении реформ. Подводя итоги, какие претензии в отношении себя вы готовы принять? Какой шанс потеряла страна?

– Георгий Шахназаров в своих мемуарах пишет, что если уж и могут быть предъявлены к Горбачеву какие‑то претензии, то они по большому счету состоят в следующем: ввел в стране демократию и от нее не отказался. У меня же к себе лично больше претензий. ‹…› Я очень сожалею, что не удалось по объективным и субъективным причинам, по моим субъективным причинам, удержать перестройку. Если бы реализовывался наш сценарий, мы шаг за шагом двигались бы по пути развития демократии, к нормальной экономике, к цивилизованным экономическим отношениям, к нормально защищенной социальной жизни. ‹…›

 

– Вопрос в лоб. Почему Горбачев ради спасения страны все‑таки не пошел хотя бы на временное подавление демократии?

– Это означало бы политическое самоубийство. Как раз этого и хотели же от меня… Но мы все‑таки довели нашу свободу до точки невозвращения. Вот оборвалась перестройка, но ведь свобода осталась. Как уж мы используем ее – другой вопрос. ‹…›

Как‑то я беседовал с бывшим французским премьером Барром. Он говорит: «Я ведь понимаю Путина. Ему, чтобы изменить сложившуюся ситуацию, без отдельных авторитарных шагов не обойтись». Далее спрашивает: «Не пойдет ли он на создание нового авторитаризма?». «Не пойдет. Это другой человек, – был мой ответ. – Но я с вами согласен – иногда невозможно обойтись без авторитарных действий».

 

– Почему вы ими не воспользовались ради сохранения СССР?

– Я обсуждал сам с собой – с кем еще обсуждать – этот вопрос. И принял то решение, какое принял. Пусть решают Верховные советы (союзных республик), у них лежит проект Союзного договора, разработанный уже после путча, и документы, принятые в Беловежской пуще.

Еще говорят: почему не арестовал Ельцина? Но вы же его только избрали. Процесс должен идти по Конституции (Конституция СССР допускала добровольный выход союзных республик из Союза. – Г. А.). Имеют ли руководители трех республик (РСФСР, УССР, БССР – первоначальных основателей СССР) законные полномочия от своих Верховных советов? А народ спросили: желает ли он покинуть Союз? Независимость народ‑то воспринимал как независимость в рамках Союза. Не как отделение. Вот в чем главный вопрос. Я об этом говорил, но меня не услышали. Виню больше себя: наверное, не так говорил и объяснял происходящее.

Но беловежская «тройка» ведь знала процедуру выхода из Союза. Пусть сперва Верховные советы выскажутся. Потом съезд. Нет. Они очень торопились. Все‑таки это не просто заблуждение – это жажда власти.

 

– Быть или не быть? Быть или нет в Кремле? В этом был оставленный вам последний выбор?

– Тогда я сам все решал… Единолично. Нет… вдвоем, со своей совестью. Быть мне в Кремле или не быть? Мое законное кресло или судьба народа? Правда закона или кровь народа? Моя личная судьба или судьба народа? Отстаивать свое кресло с боем я не хотел. Я не сомневаюсь, что этот выбор мой был самый правильный. Это выбор человека‑президента. А не президента‑бюрократа. Я не жалею, что человек победил во мне президента. ‹…›