О том, что чувства людей в демократических обществах соответствуют их идеям о концентрации власти

 

Если в эпоху равенства люди легко воспринимают идею сильной центральной власти, то лишь потому, что признавать и поддерживать эту власть людей заставляют их обычаи и чувства. Постараюсь пояснить это несколькими словами, так как основные соображения на этот счет уже были высказаны ранее.

Люди, живущие в демократическом обществе и не видящие вокруг ни начальников, ни подчиненных, лишенные привычных и обязательных социальных связей, охотно замыкаются в себе и полагают себя свободными от общества. Мне уже пришлось довольно много рассуждать на эту тему, когда речь шла об индивидуализме. Люди почти всегда с трудом отрывают себя от личных дел, чтобы заняться делами общественными, поэтому естественно их стремление переложить эти заботы на того единственного очевидного и постоянного выразителя коллективных интересов, каким является государство. Они не просто теряют вкус к общественной деятельности, но часто у них просто не хватает на нее времени. В демократическом обществе частная жизнь принимает столь активные формы, становится столь беспокойной, заполненной желаниями и работой, что на политическую жизнь у человека не остается ни сил, ни досуга.

Мне бы не хотелось думать, что упадок интереса к общественной деятельности непреодолим; борьба с ним и является главной целью моей книги. Просто я утверждаю, что сегодня эта апатия неустанно заполняет души под воздействием каких‑то таинственных сил и, если ее не остановить, она охватит людей полностью.

У меня уже была возможность показать, что крепнущая тяга людей к благосостоянию и неустойчивый характер собственности заставляют демократические народы опасаться социальных неурядиц. Склонность к стабильности общественной жизни становится у них единственной политической страстью, возрастающей по мере отмирания других политических устремлений; это естественным образом располагает граждан к тому, чтобы постоянно передавать центральной власти все новые и новые права, ибо они считают, что только она одна, предохраняя самое себя, заинтересована и располагает необходимыми возможностями защитить их от анархии. Поскольку в эпоху равенства никто не обязан рассчитывать на значительную поддержку со стороны, каждый индивидуум является одновременно и независимым, и беззащитным.

Эти два состояния, которые не следует ни смешивать, ни разделять, вырабатывают у человека демократического общества весьма двойственные инстинкты. Независимость придает ему уверенность и чувство собственного достоинства среди равных, а бессилие дает ему время от времени почувствовать необходимость посторонней поддержки, которую ему не от кого ждать, поскольку все, окружающие его, одинаково слабы и равнодушны. В своем отчаянии он невольно устремляет взоры к той громаде, которая в одиночестве возвышается посреди всеобщего упадка. Именно к ней обращается он постоянно со своими нуждами и чаяниями, именно ее он в конце концов начинает воспринимать как единственную опору, необходимую ему в собственном бессилии[30].

Все это позволяет нам понять, что нередко происходит в демократических обществах, где люди, столь болезненно относящиеся к любым начальникам, спокойно воспринимают власть хозяина и могут быть одновременно и гордыми, и рабски угодливыми.

Ненависть людей к привилегиям возрастает по мере того, как сами привилегии становятся более редкими и менее значительными. Можно оказать, что костер демократических страстей разгорается как раз тогда, когда для него остается все меньше горючего материала. Я уже указывал на причины этого феномена. Неравенство не кажется столь вопиющим, когда условия человеческого существования различны; при всеобщем единообразии любое отклонение от него уже вызывает протест тем больший, чем выше степень этого единообразия. Поэтому вполне нормально, что стремление к равенству усиливается с утверждением самого равенства: удовлетворяя его требования, люди развивают его.

Постоянная и всевозрастающая ненависть, которую испытывают демократические народы к малейшим привилегиям, странным образом способствует постепенной концентрации всех политических прав в руках того, кто выступает единственным правителем государства. Государь, возвышающийся обязательно и безусловно над всеми гражданами, не вызывает ничьей зависти, при этом каждый еще считает своим долгом отобрать у себе подобных все прерогативы и передать их ему.

 

Нужна ли России демократия? Без сомнения. Без нее не пустят в Европу. Без нее не наладить цивилизованный рынок, не остановить экономическое отставание, не обеспечить нормальное будущее для наших детей. Но как ее строить, из чего, с кем? Кое‑какой строительный материал у нас, конечно, есть: неплохая Конституция, избирательное право, судебная система… Но все это очень похоже на витрину ювелирного магазина: глаза разбегаются, а… денег нет. Кое‑кто, конечно, уже сегодня может купить немного демократии лично для себя: олигархи, крупные бизнесмены, большие чиновники. А для нас – для обычных людей? («Аргументы и факты», 12.01.2005).

Вячеслав Костиков, журналист

 

Человек времен демократии с крайним отвращением подчиняется своему соседу, которого считает равным себе; он отказывается признавать его более просвещенным, чем он сам; он не верит в его справедливость и ревниво относится к его власти; он его опасается и презирает; ему нравится постоянно напоминать своему соседу об их общей подчиненности одному и тому же хозяину.

Любая центральная власть, следуя этим естественным инстинктам, проявляет склонность к равенству и поощряет его, поскольку равенство в значительной мере облегчает действия самой этой власти, расширяет и укрепляет ее.

Можно также утверждать, что любое центральное правительство обожает единообразие. Единообразие избавляет его от необходимости издавать бесконечное количество законов: вместо того чтобы создавать законы для всех людей, правительство подгоняет всех людей без разбора под единый закон. Таким образом, правительство любит то же, что любят граждане, и ненавидит то же самое, что и они. Это единство чувств, которое у демократических народов выражается в сходстве помыслов каждого индивидуума и правителя, устанавливает между ними скрытую, но постоянную симпатию. Правительству за присущие ему склонности прощают его ошибки; доверия народа оно лишается лишь в периоды эксцессов и заблуждений, однако это доверие быстро восстанавливается при очередном обращении к народу. Граждане в демократическом обществе часто испытывают ненависть к конкретным представителям центральной власти, но они всегда любят саму эту власть. ‹…›

 

А. ЛИНКОЛЬН. ГЕТТИСБЕРГСКАЯ РЕЧЬ [31]

 

Линкольн Авраам (1809–1865) – американский политик и государственный деятель. Родился в семье фермера, работал поденщиком, лесорубом, плотогоном, землемером. Занимаясь самообразованием, в 1836 г. сдал экзамен и стал адвокатом в Спрингфилде, а затем депутатом законодательного собрания штата Иллинойс, в 1846–1848 гг. и 1854–1856 гг. член конгресса США. В 1854 г. – один из организаторов Республиканской партии. Противник рабства, Линкольн в 1860 г. был избран президентом республики, что еще до его вступления в исполнение обязанностей вызвало отпадение рабовладельческих южных штатов; с 1861 г. во время войны обнаружил громадную энергию и административный талант. В 1862 г. он издал вступившую в силу с 1 января 1863 г. Декларацию, которой провозгласил всех рабов на территории США свободными. В 1864 г. переизбран на второй срок. 14 апреля 1865 г. убит в театре террористом.

Речь, произнесенная президентом А. Линкольном по случаю открытия мемориального кладбища жертв сражения Гражданской войны в США под Геттисбергом 19 ноября 1863 г., – выдающийся памятник политического красноречия. Найденное Линкольном определение демократии – «правление народа посредством народа и для народа» – стало классическим.

 

«Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы произвели на свет на этом континенте новую нацию, зачатую в свободе и приверженную идее, что „все люди сотворены равными“. Сегодня мы вовлечены в великую гражданскую войну, испытывающую, способна ли эта нация или любая другая нация, подобным образом зачатая и таким принципам приверженная, продолжить свое существование. Мы сошлись на великом поле сражения этой войны. Мы собрались, чтобы сделать его часть последним местом успокоения для тех, кто отдал здесь свои жизни, чтобы жизнь нации могла продолжаться. Наши чувства вполне понятны и естественны. И вместе с тем, смотря шире и глубже, мы не смеем превозносить, мы не смеем почитать, мы не смеем освящать это место. Те отважные люди, живые и мертвые, кто сражался здесь, уже освятили его, и не в наших силах к этому что‑либо прибавить или отнять. Мир едва ли уделит много внимания или станет долго помнить произнесенные здесь слова, но он никогда не забудет того, что они здесь совершили. Это скорее нам, живущим, следует поклясться здесь в верности той неоконченной работе, которой те, кто сражался здесь, посвятили свои жизни. Это нам надо присягнуть здесь своей приверженности великой задаче, стоящей перед нами, – что мы сделаем все от нас зависящее, чтобы жертвы, которые принесли те, от кого мы приняли эстафету верности делу, которому они отдали себя полностью, без остатка, что эти жертвы не были напрасны, что эта нация под Богом еще даст начало новому рождению свободы и что правление народа, посредством народа и для народа никогда не исчезнет с лица земли».

 

И. ШУМПЕТЕР КАПИТАЛИЗМ, СОЦИАЛИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ [32]

 

Шумпетер Йозеф (1883, Моравия – 1950, США), экономист, социолог и политический мыслитель. Образование получил в Венском университете. В 1919–1920 гг. министр финансов Австрийской республики. В 1925–1932 гг. профессор Боннского университета (Германия). С 1932 г. и до конца жизни профессор Гарвардского университета (США). Известен концепциями экономической динамики, центральное место в которой отводится предпринимательской функции и эффективной конкуренции.

Главный труд Шумпетера – «Капитализм, социализм и демократия» – опубликован в 1943 г. По Шумпетеру, судьбу капитализма нельзя понять, исходя только из логики экономических процессов, решающее значение для нее имеют социальные, политические и культурные факторы. Рассматривая их, ученый приходит к формулировке теории демократии, противопоставленной классической ее теории, базировавшейся на идеях народного суверенитета, общей воли и общего блага, представительства, политической рациональности избирателя. Шумпетер поставил в центр рассмотрение процедур, которыми осуществляется власть.

 

ГЛАВА XXII

ДРУГАЯ ТЕОРИЯ ДЕМОКРАТИИ

 

Думаю, что большинство изучающих политику к настоящему времени уже согласились с критикой классической доктрины демократии. ‹…› Будем помнить, что основной проблемой классической теории было утверждение, что у «народа» есть определенное и рациональное мнение по каждому отдельному вопросу и что мнение это реализуется в условиях демократии путем выбора «представителей», которые следят за тем, чтобы это мнение последовательно претворялось в жизнь. Таким образом, выбор представителей вторичен по отношению к первичной цели демократического устройства, а именно: наделить избирателей властью принимать политические решения. Предположим, мы поменяем роли этих двух элементов и сделаем решение проблем избирателями вторичным по отношению к избранию тех, кто будет принимать решения. Другими словами, будем считать, что роль народа состоит в создании правительства или посреднического органа, который в свою очередь формирует национальный исполнительный орган или правительство. Итак, определим: демократический метод – это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей.

Прежде всего, у нас есть достаточно эффективный критерий, при помощи которого демократические правительства можно отличить от прочих. Мы видели, что классическая теория сталкивается с трудностями в подобном разграничении, поскольку воле и благу народа могут служить, и во многих исторических ситуациях служили, правительства, которые нельзя назвать демократическими в соответствии с любым из общепринятых смыслов этого слова. Теперь мы в несколько лучшем положении, поскольку решили делать акцент на modus (процедуре), наличие или отсутствие которого в большинстве случаев легко проверить.

Например, при парламентарной монархии типа английской наш критерий демократии выполняется, поскольку монарх может назначить членами кабинета лишь тех людей, которых выберет парламент. ‹…›

‹…› следует учитывать, что, считая формирование правительства первичной функцией избирателей (прямо или через посреднический орган), я предполагал включить в эту фразу также и функцию его роспуска. Первая означает просто согласие принять лидера или группу лидеров, вторая – отказ от этого согласия. Это обращает внимание на один элемент, которого читатель, возможно, не заметил. Он мог подумать, что избиратели контролируют правительство точно так же, как и приводят его к власти. Но поскольку избиратели, как правило, могут контролировать своих политических лидеров лишь через отказ переизбирать их ‹…› это, по‑видимому, ограничивает возможность контроля до уровня, зафиксированного в нашем определении. Время от времени происходят внезапные резкие изменения, приводящие к падению правительства или отдельного министра либо вынуждающие предпринять определенные действия. Но подобные случаи не только исключены, они, как мы видим, противоречат духу демократического метода.

В условиях демократии, как я уже говорил, первичная функция голосования избирателей – формирование правительства. Это может означать выборы всех представителей администрации. Подобная практика, однако, свойственна главным образом выборам местного правительства, и впредь мы будем ее игнорировать. Рассматривая только национальное правительство, мы можем сказать, что формирование правительства практически сводится к решению, кто будет лидером. Как и раньше, мы будем называть его премьер‑министром.

Есть только одна демократическая система, в которой этот выбор является прямым результатом голосования избирателей – Соединенные Штаты. Во всех остальных случаях голосование избирателей формирует не непосредственно правительство, но посреднический орган – впредь будем называть его парламентом, которому передастся функция формирования правительства. Может показаться, что принятие или, скорее, эволюцию такого рода, а также различные формы, которые он принимает в различных моделях общества, легко объяснить как исторически, так и с точки зрения целесообразности. Но это не логическое построение: это естественное развитие, едва различимые оттенки и результаты которого совершенно ускользают из официальных доктрин, не говоря уже о правовых.

Каким образом парламент формирует правительство? Самый очевидный способ – избрать его или, что более реалистично, избрать премьер‑министра и затем голосовать за список министров, который он представляет. Этот способ используется редко. Но он раскрывает природу данной процедуры лучше, чем любой другой. Более того, все остальные способы можно свести к нему, поскольку премьер‑министром обычно становится тот человек, которого избрал бы парламент. То, как он в действительности назначается на должность – монархом, как в Англии, президентом, как во Франции, или специальным органом или комитетом, как в свободном прусском государстве веймарского периода, – просто вопрос формы.

‹…› Говоря о парламенте, я выделил то, что, на мой взгляд, является его первичной функцией, и упрочил эту дефиницию. Можно возразить, что мое определение неверно по отношению к другим его функциям. Очевидно, парламент делает многое другое кроме формирования и роспуска правительства. Он издает законы. Он даже управляет. Хотя любой парламентский акт, кроме резолюции и политических деклараций, является «законом» в формальном смысле, существует много актов, которые можно рассматривать как административные меры. Бюджет – наиболее важный пример. Формирование бюджета – управленческая функция. Однако в США его разрабатывает конгресс. Даже там, где его составляет министр финансов и одобряет кабинет, как в Англии, парламент должен утвердить его, и в результате этого голосования он становится Актом парламента. Не опровергает ли это нашу теорию?

Когда две армии воюют друг с другом, их отдельные боевые действия всегда сосредоточены на конкретных объектах, которые определяются в зависимости от их стратегического или тактического положения. Они могут сражаться за конкретную полоску земли или конкретный холм. Но желательность завоевания этой полосы или холма должна определяться стратегической или тактической задачей, а именно – победить врага. Очевидно, абсурдно было бы пытаться вывести эти действия из особых качеств, которые могут быть у этой полосы или холма. Точно так же первая и главная цель любой политической партии – подавить других, чтобы получить власть или остаться у власти. Как и завоевание полоски земли или холма, решение политических вопросов, с точки зрения политика, не цель, но лишь материал парламентской деятельности. Поскольку политики стреляют словами, а не пулями и поскольку эти слова неизбежно связаны с обсуждаемыми проблемами, ситуация не всегда бывает такой же ясной, как на войне. Но победа над противником тем не менее является сутью обеих игр.

Таким образом, по сути дела текущее производство парламентских решений по острым вопросам жизни страны и есть тот метод, путем которого парламент оставляет или отказывается оставлять правительство у власти, принимает или отказывается принимать руководство премьер‑министра. ‹…›

Мы можем подвести итоги следующим образом. Рассматривая человеческие общества, мы, как правило, без труда выделяем, по крайней мере на уровне здравого смысла, различные цели, которых изучаемые общества хотят достигнуть. ‹…› Но отсюда не следует, что общественный смысл данного типа деятельности обязательно обеспечит мотивацию деятельности и, следовательно, объяснение последней. ‹…› Например, причина существования такого явления, как экономическая деятельность, безусловно, состоит в том, что люди хотят есть, одеваться и т. д. Обеспечить средства удовлетворения этих нужд – это общественная цель или смысл производства. Тем не менее мы все согласны, что этот тезис был бы самым нереалистичным исходным моментом для теории экономической деятельности в коммерческом обществе и что у нас гораздо лучше получится, если мы начнем с прибылей. Аналогично социальное значение или функция парламентской деятельности, без сомнения, состоит в производстве законов и частично в административных мерах. Но для того, чтобы понять, как демократическая политика служит этой социальной цели, мы должны начать с конкурентной борьбы за власть и посты и осознать, что социальная функция выполняется, как мы видели, «случайно» – в том смысле, в котором производство является случайным по отношению к получению прибыли.

Наконец, что касается роли избирателей, следует дополнительно упомянуть еще об одной вещи. Мы видели, что желания членов парламента – не единственный фактор в процессе формирования правительства. То же самое можно сказать и об избирателях. Их выбор – идеологически возданный в ранг «воли народа» – не вытекает из их инициативы, но формируется, и его формирование – важнейшая часть демократического процесса. Избиратели не принимают политических решений. Но нельзя сказать, что они непредвзято выбирают членов парламента из числа людей, имеющих право быть избранными. Во всех нормальных случаях инициатива принадлежит кандидату, который борется за пост. ‹…› Избиратели ограничиваются тем, что поддерживают эту попытку, отдавая ему предпочтение, или отказываются ее поддержать.

 

 

Т. Л. КАРЛ, Ф. ШМИТТЕР. ЧТО ЕСТЬ ДЕМОКРАТИЯ? [33]

 

Карл Терри Линн – американский политолог, профессор Стенфордского университета.

Шмиттер Филипп – американский политолог, профессор Европейского университета во Флоренции.

Очерк «Что есть демократия, и что – нет» был написан специально для распространения в странах Восточной Европы, после падения коммунистических режимов приступавших к строительству демократических институтов.

 

«Начнем с широкого определения демократии, с общих принципов, отличающих эту систему отношений между управляющими и управляемыми. ‹…›

Современная политическая демократия есть система управления, при которой власти отвечают перед гражданами за свои действия в общественной сфере, а граждане реализуют свои интересы через конкуренцию и взаимодействие своих выборных представителей.

Как и любая другая система, демократия зависит от носителей власти – людей, играющих особую роль в управлении и наделенных по закону распорядительной функцией. Нормы, определяющие легитимные способы прихода к власти и ответственность управляющих за свои решения, отличают демократическую систему от недемократической.

Ключевой элемент демократии – полноправие граждан. Истории известны жесткие ограничения в правах, вводившиеся ‹…› по признакам возраста, пола, общественного статуса, расы, грамотности, владения собственностью, уплаты налогов и т. д. Право избирать и быть избранным распространялось на небольшую часть населения. Лишь некоторые социальные группы могли объединяться в общественные организации. Продолжительная борьба, доходившая порой до гражданских или межгосударственных войн, покончила с большинством этих ограничений. ‹…›

Расхожее определение демократии сводит ее к регулярным выборам, проводимым на честной основе при строгом подсчете голосов. Это заблуждение называют «электорализмом» – верой в то, что выборы сами по себе способны направить политическую активность в русло мирного соревнования между элитами и легитимно наделить победителей законодательной властью от имени общества. ‹…› Несмотря на то что периодические выборы очень важны для демократической системы, они всего лишь позволяют гражданам отдать предпочтение одной из стратегий, предлагаемых политическими партиями. В период же между выборами граждане могут воздействовать на государственную политику посредством иных институтов: объединений по интересам, общественных движений, местных группировок, профессиональных союзов и т. д. Все эти формы являются составными частями демократической практики.

Другой общепризнанный показатель демократии – власть большинства. Всякий орган управления, принимающий решения большинством голосов, демократичен – идет ли речь об избирательном округе, парламенте, комитете, городском совете или партийном собрании. ‹…› Однако и здесь возникает проблема. Что если законно избранное большинство (особенно стабильное и самовоспроизводящееся) регулярно ущемляет своими решениями некое меньшинство (например, культурную или этническую группу)? В подобных случаях успешно действующие демократии обычно сочетают принцип власти большинства с защитой прав меньшинств. Это может реализовываться в форме конституционных оговорок, выводящих отдельные вопросы за пределы компетенции большинства (Билль о правах); в виде требований, предъявляемых в отдельных округах к доминирующему большинству (конфедерализм); в гарантиях автономии местных властей от центрального управления (федерализм); в коалиционных правительствах, включающих представителей всех партий (консенсуализм); или же путем переговоров между основными социальными группами и достижением общественных соглашений. ‹…› Самую же эффективную защиту меньшинств осуществляют многочисленные объединения по интересам и общественные движения. Эти структуры отражают – а иногда и порождают – различные гражданские ориентации, тем самым воздействуя на демократически избранных представителей власти. Носители разнообразных социальных статусов и интересов, оставаясь независимыми от государства, а может быть, и от партий, не только ограничивают произвол власти, но и формируют то, что именуется «гражданским обществом». ‹…› В идеале гражданское общество создает промежуточный уровень управления между индивидуумом и государством. Оно способно разрешать конфликты и контролировать поведение граждан, не обращаясь к механизмам общественного принуждения.

Прямо или опосредованно избираемые представители выполняют в современных демократических обществах большую часть реальной политической работы. Большинство из них – профессиональные политики, настроенные на занятие видных государственных постов. Сомнительно, чтобы какая‑либо из демократий могла действовать без таких профессионалов. Вопрос заключается не в том, будет ли существовать политическая элита – или даже класс профессиональных политиков, – а в том, как избираются эти представители граждан и как они отвечают за свои действия.

Принципы демократии абстрактны и могут давать начало разнообразным институтам и подтипам. Однако для демократического развития необходимо соблюдение определенных процедурных норм и уважение гражданских прав. ‹…› Роберт Даль назвал следующие условия, необходимые для существования современной политической демократии:

– Контроль за решениями правительства конституция возлагает на выборных официальных лиц.

– Эти официальные лица периодически избираются в ходе честно проводимых выборов, исключающих по возможности всякое принуждение.

– Практически все взрослое население имеет право выбирать официальных лиц.

– Практически все взрослое население имеет право претендовать на выборные должности.

– Граждане имеют право выражать свое мнение, не опасаясь серьезного преследования по политическим мотивам.

– Граждане имеют право получать информацию из альтернативных источников. Альтернативные источники информации находятся под защитой закона.

– Граждане имеют право создавать относительно независимые ассоциации и организации, включая политические партии и группировки по интересам.

Для большинства теоретиков эти семь условий исчерпывают всю сущность демократии, однако мы предлагаем добавить еще два.

Избранные народом официальные лица должны иметь возможность осуществлять свои конституционные полномочия, не подвергаясь противодействию (даже неформальному) со стороны невыборных официальных лиц. Демократия оказывается в опасности, если военные либо сотрудники государственных учреждений или предприятий имеют возможность действовать независимо от выборных руководителей и тем более накладывать вето на решения народных избранников.

Государство должно быть суверенным и действовать независимо от политических систем более высокого уровня. Даль и другие современные теоретики, очевидно, считали это условие само собой разумеющимся, поскольку вели речь о формально независимых национальных государствах. Однако после раздела сфер влияния, заключения множества неоколониальных соглашений, возникновения союзов и блоков проблема автономии стала достаточно серьезной. По‑настоящему ли демократична система, если выборные руководители не способны принять обязательные для всех решения без утверждения их извне? Этот вопрос весьма существен, даже если внешнее воздействие исходит от государства с демократической конституцией, а внутренние власти способны в той или иной мере противостоять ему (как в случае с Пуэрто‑Рико). В противоположном же случае, как, например, в республиках Прибалтики, он оказывается принципиальным.

Перечисление условий и процедурных норм позволяет определить, что такое демократия. Но оно ничего не говорит о том, как реально функционирует демократическая система правления. ‹…›

В демократическом обществе представительная власть должна хотя бы неформально постановить, что группа, победившая на выборах или добившаяся большего политического влияния, не станет использовать свое временное превосходство для того, чтобы в будущем отстранять проигравших от выборных постов и блокировать их влияние. Проигравшие же, сохраняя возможность конкурировать, будут уважать право победителей выносить обязательные решения. Граждане подчиняются решениям, вырабатываемым в ходе соперничества, если результат соответствует их коллективной воле, периодически выражаемой на честных выборах либо на открытых и регулярных переговорах.

Проблема заключается не столько в определении целей, которые обеспечили бы широкое единство в обществе, сколько в выработке правил, устраивающих всех.

Любой демократический режим предполагает некоторую непредсказуемость: неизвестно, кто победит на следующих выборах и чья политика будет реализовываться. ‹…› Эта характерная для всех демократических систем неопределенность существует лишь в определенных пределах. Включиться в политическое соревнование может не каждый: есть правила, которые необходимо уважать. Не всякая политика может проводиться – должны соблюдаться необходимые условия. Допустимый при этом разброс в разных странах неодинаков. Частично он определяется конституционными гарантиями. ‹…› Однако по большей части эти ограничения выявляются в ходе соперничества между группами и партиями и в процессе гражданского взаимодействия. ‹…› Заметим, что предложенные нами принципы основаны на здравом смысле, а не на терпимости, умеренности, взаимоуважении, «честной игре». ‹…› Мы уверены, что коллективная воля и ограниченная неопределенность могут возникнуть из взаимодействия антагонистичных и относящихся друг к другу с подозрением общественных субъектов. ‹…›

Мы попытались передать общий смысл современной демократии без упоминания конкретных правил и организационных структур, не сводя ее к определенной культуре или уровню развития. ‹…› В то же время мы мало сказали о том, чем демократия не является, на что она не способна.

Очень соблазнительно представить себе быстрое решение на демократическом пути всех политических, социальных, экономических, административных и культурных проблем. Желание это вполне объяснимо. Но увы, – как говорится, хорошего понемногу.

Во‑первых, экономически демократия не всегда эффективнее других форм правления. Темпы роста экономики в целом, сбережений и капиталовложений в демократических странах не обязательно будут выше, чем в недемократических. Особенно вероятно это в переходный период, когда собственники и административная элита могут реагировать на реальную или воображаемую авторитарную угрозу, вывозя или омертвляя капитал, устраивая саботаж. ‹…›

Во‑вторых, демократические режимы не обязательно эффективны в административном плане. Решения могут приниматься и менее оперативно, чем при других режимах, приходится считаться с большим числом участников общественной жизни. Стоимость реального результата возрастает уже потому, что необходимо «стимулировать» большее число изобретательных чиновников (хотя не следует приуменьшать масштабы коррупции в автократиях). Народ не всегда поддерживает новое демократическое правительство, поскольку неизбежные компромиссы полностью не удовлетворяют никого, а проигравшие свободны в выражении своего недовольства.

В‑третьих, демократические режимы навряд ли окажутся более упорядоченными, едиными, стабильными и управляемыми, чем их автократические предшественники. Отчасти это плата за демократические свободы, с другой стороны – отражение недовольства новыми правилами и государственными структурами. ‹…› Проблема управляемости стоит не только перед демократическими, но и перед всеми режимами ‹…› по опыту известно, что демократии также могут утрачивать управленческую дееспособность. Широкая общественность, бывает, разочаровывается в демократическом руководстве. ‹…›

Демократизация не обязательно принесет с собой экономический рост, социальный мир, эффективное управление, политическую гармонию, свободный рынок. ‹…› Но мы должны рассчитывать на зарождение политических структур, мирно конкурирующих, формирующих правительства и воздействующих на публичную политику; способных решать социальные и экономические конфликты посредством установленных процедур ‹…› демократии способны изменять свои законы и организационные структуры под воздействием меняющихся обстоятельств. Возможно, они не сразу добиваются всего перечисленного выше, но на этом пути у них гораздо больше шансов на успех, чем у автократических режимов».

 

СОВРЕМЕННАЯ ДИСКУССИЯ

В. В. ПУТИН. ПОСЛАНИЕ ПРЕЗИДЕНТА РФ ФЕДЕРАЛЬНОМУ СОБРАНИЮ, 2005 год

 

«Главной политико‑идеологической задачей считаю развитие России как свободного, демократического государства. Мы довольно часто произносим эти слова, однако глубинный смысл ценностей свободы и демократии, справедливости и законности – в их практическом преломлении в нашей жизни – раскрываем достаточно редко.

Между тем потребность в таком анализе есть. Идущие в России объективно непростые процессы все больше и больше становятся предметом активных идеологических дискуссий. И они связываются именно с разговорами о свободе и демократии. Порой можно слышать, что поскольку российский народ веками безмолвствовал, то и свобода для него якобы непривычна и не нужна. И будто бы поэтому наши граждане нуждаются в постоянном начальственном присмотре.

Хотел бы вернуть тех, кто так считает, к реальности. К тому, что есть на самом деле. Для этого еще раз напомню, как зарождалась новейшая российская история.

Прежде всего следует признать, что крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. ‹…› Эпидемия распада к тому же перекинулась на саму Россию.

Накопления граждан были обесценены, старые идеалы разрушены. Многие учреждения распущены или реформировались на скорую руку. Целостность страны оказалась нарушена террористической интервенцией и последовавшей хасавюртовской капитуляцией. Олигархические группировки, обладая неограниченным контролем над информационными потоками, обслуживали исключительно собственные корпоративные интересы. Массовая бедность стала восприниматься как норма. И все это происходило на фоне тяжелейшего экономического спада, нестабильных финансов, паралича социальной сферы.

В нашем обществе вырабатывалась не только энергия самосохранения, но и воля к новой, свободной жизни. В те непростые годы народу России предстояло одновременно отстоять государственный суверенитет и безошибочно выбрать новый вектор в развитии своей тысячелетней истории. Надо было решить труднейшую задачу: как сохранить собственные ценности, не растерять безусловных достижений и подтвердить жизнеспособность российской демократии. Мы должны были найти собственную дорогу к строительству демократического, свободного и справедливого общества и государства.

Говоря о справедливости, имею в виду, конечно же, не печально известную формулу «все отнять и поделить», а открытие широких и равных возможностей развития для всех. Успеха – для всех. Лучшей жизни – для всех.