Горбачев ни в чем не раскаялся

 

Совесть – это аппендикс для политиков. Для политика, развалившего свою собственную страну, аппендиксом является и голова. Наглядный пример тому – наш «дорогой» Михаил Сергеевич. Он и вправду слишком дорого обошелся России.

Вот фрагменты интервью Горбачева радио «Свобода», которое называется «Черт побери, до чего мы дожили!»

«Давайте вернемся на 20 лет назад, в октябрь 89-го.

– 89-й год – это особая точка в развитии процесса, который привел к окончанию «холодной войны».

– Приходят ли сегодня в голову мысли, что в чем-то вы тогда ошиблись?

– При чем тут я? Весь мир менялся.

– Что-то он при Леониде Ильиче Брежневе не очень менялся.

– Нет, я не отказываюсь от того, что я руку к этому приложил. Но что было, то было: в одном запоздали, в другом забежали вперед, в третьем просто, выражаясь терминами сегодняшних политиков, по морде кому-то не дали.

– А надо было?

– Надо было.

 

Не было бы Горбачева, СССР стоял бы до сих пор. Горбачев развалил страну, армию, экономику. И помог умереть сотням тысяч людей!

 

– Вас часто упрекают в том, что вы в 89-м году предъявили не слишком жесткие требования к тем же Соединенным Штатам или к Западной Европе относительно их обязательств перед распадающимся Советским Союзом.

– Все, что надо было записать при объединении Германии, все было записано. И Германия, кстати, пунктуально все выполнила. Ни ядерного оружия, ни химического оружия, ни войск бундесвера, ни натовских подразделений на территории ГДР не было – раз. Все, что было определено в рамках Хельсинкского процесса, соблюдено – два. Три: мы с Колем подписали потрясающий договор. И до сих пор в соответствии с ним живем. Он открывал огромные возможности сотрудничества.

Было сделано все, чтобы Германия, которая вместе с нами оказалась жертвой войны, развязанной фашизмом, чтобы Германия, с которой нас связывали вековые, пусть и непростые отношения, прислушалась к своим выдающимся деятелям, которые говорили: всегда надо быть с русскими. А вот Генри Киссинджер говорил своим президентам: нельзя допустить сближения Германии и России. Почему? Потому что если демократически обновленная, пережившая драму Германия и демократически обновленный, переживший трагедию, а не драму, Советский Союз, если они сотрудничают, то в Европе очень многое может развиваться под их влиянием.

А что касается того, что какие-то обязательства не были записаны на бумаге… Зачем их записывать? Мы исходили из того, что договариваемся строить свободную Европу, единую систему безопасности, и политики публично брали на себя ответственность. Они это сделали. И Бейкер, и Коль, и многие другие. Это очень важно, чтобы в истории так и осталось. Еще раз: что касается Германии, советское руководство и я сделали все как надо. И в интересах немцев, и в интересах России, и в интересах Европы, и в интересах всего мира.

Вот мне говорят: почему я все отдал? Что я отдал? Польшу – полякам, Чехословакию – чехам и словакам… Когда я так отвечаю, возразить моим оппонентам нечего»^[173].

 

Не разваливать державу должны мужи государственные, а собирать и расширять. Чтобы жить хорошо, надо быть сильными. Чтобы стать сильными, надо быть большими.

 

Комментарий. Что сказать: зачем записывать договоренности? Ведь в США придет новый президент, в Европе придут новые президенты. Они обязательно, стопроцентно будут следовать УСТНЫМ договоренностям? И это говорит руководитель страны?! Он и вправду не знал, что договоренности соблюдают в политике, пока это выгодно, и наличие договора хоть как-то обязывает и привязывает? «Полезный идиот», – говорил Владимир Ильич Ленин, как известно, в пылу полемики не подбиравший слов. Жаль, что полезный не для своей страны.

 

Сами американцы не верили в свой столь легкий успех. Им повезло – во главе СССР встал Горбачев. Просто повезло? Нет, не просто. История восхождения к власти Михаила Сергеевича еще ждет своего исследователя. Уж больно быстро все умирали…

 

– Раз уж разговор зашел об Америке… Как вы, лауреат Нобелевской премии мира, оцениваете вручение такой же премии Бараку Обаме?

– Я получил ее неожиданно, и он получил ее неожиданно. Я получил ее заслуженно – могу так сказать, потому что подтвердил это своей политикой, ответственностью перед страной, народом и перед миром. (Ну да, сутра сам себя не похвалишь, весь день ходишь как дурак.) И Барак Обама получил премию заслуженно. Без Америки, без ее активной конструктивной политики в интересах всего человечества вряд ли что-то можно сделать успешно. И поэтому поддержка нового президента, который хочет проводить именно такую политику, очень важна. Теперь Барак Обама будет обязан идти туда, куда его нобелевцы подтолкнули. Я приветствую это»^[174].

А теперь главный вопрос: что так возмутило Горбачева, почему статья названа так жестко: «Черт побери, до чего мы дожили!» Агрессивность США, нарушивших ВСЕ данные Горбачеву обещания? Кризис экономики? Глобальное потепление? Угроза удара по Ирану с перспективой ядерного конфликта?

Президент СССР Михаил Горбачев в интервью радио «Свобода» возмутился вот чем: «Избирательную систему в стране доломали совсем, – заявил он. – Это то, что я называю: черт побери, до чего мы дожили!.. То, что произошло 11 октября, задевает меня за живое, я начинаю говорить резкости, хотя не люблю, когда политики это себе позволяют».

Главная мировая проблема, по мнению Горбачева, это подтасовки на выборах в Мосгордуму…

 

Исповедь

 

Вспоминая трагические события, происшедшие в Осетии, мы предоставляем слово Наталье Дзукаевой. Выпускнице цхинвальской школы № 6 и Юго-Осетинского государственного педагогического института, историку. События, сейчас известные как «Война 08.08.08», она пережила в своем родном городе. В Цхинвале…

«11 августа 2008 года. Утро. Сегодня нам впервые разрешили выйти из школьного бункера. Первое, что бросилось в глаза, – огромное количество мусора: кирпичной крошки, кусков штукатурки и бетона, разбитых стекол, щепок, каких-то полуобгоревших бумаг, непонятного и непонятно откуда взявшегося тряпья и срезанных осколками и шальными пулями еще живых, не увядших веток. Хаос и разруха… И среди всего этого хаоса – щенок. Донельзя грязный, надо полагать, когда-то он был белым. У щенка полностью нарушена координация. Он, словно дергаемая за нитки нелепая тряпичная кукла, брел, не разбирая дороги.

Первым моим побуждением было его покормить. Каково же было удивление, когда он отказался от предложенного ему кусочка хлеба, а потом и от воды. Он упорно продолжил куда-то идти. Не разбирая дороги, натыкаясь на предметы, стены, чьи-то ноги. Щенок пытался попасть внутрь бункера, в котором уже никого не было. Его неуемное стремление спрятаться под землю привлекло не только мое внимание. Мы не сразу поняли, что щенок ничего не видит. Что он ослеп.

Всю дорогу от Цхинвала до столицы Северной Осетии я думала о нем и о том, что могло с ним произойти. И только во Владикавказе я поймала себя на мысли, что мало чем отличаюсь от того щенка, – я тоже „бреду», не зная куда, практически не в силах думать о чем-либо рационально и связно. Три дня войны сделали инвалидом безымянного щенка и превратили в полуживое существо мой родной город. Мой Цхинвал.

Возраст Христа… Мне всего тридцать три года, а я уже была свидетелем двух войн, развязанных Грузией против моей Родины. В 90-е я мало что понимала в происходящем. Да и что может понимать в методичном геноциде своего народа перепуганная школьница?!

Детство закончилось как-то сразу. Восстанавливать произошедшее в памяти очень сложно, вспоминаются лишь абсолютно не связанные друг с другом обрывки. Врачи называют такое состояние посттравматическим синдромом. В 92-м интенсивные артиллерийские обстрелы пришлись на конец учебного года. Школы закрылись. Мой аттестат зрелости забирал отец. Забирал под обстрелом. У моего поколения не было последнего звонка, не было выпускного бала. Знаю, что это глупо, но с тех пор не люблю эти праздники. Одно упоминание о них причиняет боль, а приглашение на выпускной вызывает непреодолимую панику.

В начале 90-х долгожданный для Южной Осетии мир воцарился после подписания Дагомысских соглашений. Но и при Эдуарде Шеварднадзе, и при свергнувшем его Михаиле Саакашвили продолжилось выдавливание и физическое уничтожение коренного населения республики. Делалось это весьма настойчиво. Провокации и убийства длились семнадцать долгих лет. Для «окончательного решения осетинского вопроса» была выбрана уже ставшая знаменитой дата – 08.08.08. В то время, когда внимание всего мира было приковано к открывшейся в Пекине Олимпиаде, под покровом ночи Грузия начала военную операцию…

Весь день 7 августа крупнокалиберная артиллерия вела беглый обстрел города. Во время таких обстрелов основная опасность грозит жителям окраин, но наша семья живет в самом центре города, и поначалу это позволяло нам чувствовать себя в относительной безопасности. Ближе к вечеру стороны договорились о прекращении огня, за которым последовало неожиданно миролюбивое выступление Михаила Саакашвили по грузинскому телевидению. Многие решили, что произошедшее было очередной грузинской провокацией, которая только что закончилась. В хорошее легко верится… Ближе к полуночи, когда город отходил ко сну, раздался первый оглушительный взрыв. За ним последовал второй… После третьего сомнений не осталось – надо спускаться вниз. Подвала, способного защитить от артиллерийского обстрела, в нашем доме нет, есть только гараж. Выжидать не имело никакого смысла. Практически сразу погас свет. В ту ночь мы впервые услышали новый звук – выматывающий душу рев, сопровождающий полет реактивных снарядов. Система «Град», принятая на вооружение еще в 1963 году, гарантированно поражает удаленные до 30 километров цели… То, что эти «гарантированно поражаемые цели» все мы – мой родной город, я, моя сестра и наша мама – вызывало только одну эмоцию. Страх.

Обстрел продолжался всю ночь, без пауз. Дважды слышался рев двигателей низко пролетавших самолетов, и сразу за ним, резкий, оглушающий звук разрывающихся реактивных снарядов. От близкой взрывной волны вылетели стекла. Все ходило ходуном. Откуда-то слышались женские крики. Треск ломавшихся деревьев казался треском рвущейся под руками насильника одежды.

С восходом солнца стрельба стала еще интенсивнее, но на душе стало немного легче – быть убитыми в кромешной темноте казалось страшнее. К десяти утра канонада на время прервалась: в город входили грузинские танки и пехота. Затишье дало возможность подбежать к воротам и послушать, что там за ними происходит. В щелочку между створками было видно немногое. Поначалу было тихо, но вскоре послышался топот пробегавших мимо ополченцев.

Выглянув за ворота, увидела спешащих куда-то соседей, нагруженных какими-то сумками и узлами. Кто-то из них крикнул: «Мы уходим! «На вопрос: «Куда?» – они, не останавливаясь, ответили: «Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда!»

…Несколько дней спустя, уже по пути во Владикавказ, один из знакомых сообщил, что соседи погибли, так и не покинув своего дома. В общий внутренний двор, где у нас был огород, попала мина. И у нас, и в нескольких соседних домах ее разрывом выбило все стекла, двери, оконные рамы… Если бы в то августовское утро я не вышла на улицу и не привлекла внимание незнакомого ополченца, мы бы тоже остались в своем доме и разделили трагическую участь наших соседей…

Проводив мою маму и сестру до убежища, парень-ополченец вернулся за мной. Как раз в этот момент в конце улицы появились грузинские танки. Мы все бросили и побежали что есть духу, но через какое-то время я поняла, что парень бежит не рядом со мной, а чуть позади, пытаясь закрыть меня собой. На мое возмущенное замечание он ответил не менее возмущенно. «Пока я жив, ни одна осетинская женщина не погибнет!»

Практически сразу после нашего появления в бомбоубежище послышались оглушительные взрывы. Затем, буквально под окнами школы, появились танки. Ополченцы попросили всех лечь на землю поближе к стенам. По состоянию здоровья моя мать не смогла это сделать. Мы с сестрой, понимая это, просто прикрыли ее собой, чем вызвали недоумение одного из ополченцев. Затем он, поняв причину такого нашего поведения, подошел к нам и склонился, прикрывая всех нас своим телом.

Вскоре грузины поняли, что в школе скрываются люди, и один из танков начал методично расстреливать ее прямой наводкой. Стоял страшный шум. Летели стекла. Принятое раньше ополченцами решение не вступать в бой, дабы не привлекать внимание к школе, тут же было отменено. Вскоре одному из них удалось подбить стрелявший по школе танк. Второй танк взял его на буксир и поспешно отволок за угол. Буквально через несколько десятков метров, за поворотом, он также был подбит.

На улице шел бой. Ближе к полудню пришли первые известия о погибших. В скорбном списке было много знакомых имен, в том числе два моих однокурсника: один из них – Амиран Багаев, второго называть не стану, поскольку не располагаю подтверждениями его трагичной судьбы. История повторялась: в 1992 году, еще в первую войну, вместе со своей мамой от попавшего в их дом снаряда погибла моя одноклассница – Марина Джиоева. Ей было 16 лет.

Ближе к вечеру надо было подумать о месте для ночлега. Единственное, что могло предложить нам наше убежище, – земляной пол. Никакого настила, ни столов, ни стульев, кромешная тьма… При одной мысли, что придется размещать прямо на земле больную маму, нас с сестрой охватил ужас. Начали искать хоть что-нибудь, что можно постелить под себя, причем искали на ощупь. В одном из заброшенных отсеков наткнулись на старые парты. Стали сооружать из них импровизированные спальные места.

В школьном бомбоубежище мы провели три дня. В неосвещенном помещении время движется по-своему, не знаешь, день на улице или ночь, следить за его течением по сотовому телефону не представлялось возможным – нас настрого предупредили отключить мобильную связь (по ней определялось местонахождение людей, что тут же становилось причиной целенаправленного обстрела крупнокалиберной артиллерией).

…Нас с сестрой особенно беспокоил отказ матери не только от еды, но и от воды. Она была словно в ступоре. К исходу третьего дня на выручку пришел Алан. Он подошел к ней и, протянув тарелку какой-то наспех собранной еды, произнес: «Я не ел два дня, составьте мне компанию, поешьте со мной. Без вас не проглочу и кусочка». Мать не смогла ему отказать.

Пока они ели, одна из женщин со страхом сообщила, что двери тюрьмы открыли и уголовники разбежались по городу, возможно, они находятся и среди нас. Откуда она это узнала – было непонятно. Алан, спокойно дожевав свой кусок, безмятежно сообщил: „Я тоже уголовник. Еще во время первого обстрела начальник тюрьмы открыл нам двери, иначе бы мы все там погибли» (впоследствии, после окончания войны, многие заключенные сами вернулись обратно в тюрьму, среди них был и Алан). Все опешили. Парень, который, рискуя своей жизнью, обеспечивал нас всем необходимым и при этом успевал с оружием в руках сражаться на позициях, был уголовником.

В те дни к нам в школьный подвал приходило много разных людей. В первый день в наш отсек неожиданно вошли журналисты. Они представились сотрудниками какого-то украинского телеканала, и один из них попросил описать, как мы себя чувствуем в этих условиях и что будем делать дальше, когда город будет захвачен грузинами. Судя по всему, он в таком финале не сомневался. Прозвучало это более чем цинично. Подойдя ко мне, он ткнул в мою сторону микрофоном и предложил: «Скажи несколько слов». Нагрубить в ответ не было сил. Я лишь спросила: «Одни из вас нас убивают, а другие берут интервью?!»

Мой вопрос журналиста не смутил. Его издевательская ухмылка, словно говорящая: «Посмотрю я на вас, когда случится то, о чем я говорил…» – потом еще долго стояла у меня перед глазами. Поняв, что от нас ничего не добиться, он выключил камеру и, не прощаясь и не оглядываясь, вышел^[175].

Осознание того, что может случиться в случае захвата города грузинами, тяготило нас всех. Многие были очевидцами леденящих кровь событий, и слухи о случаях зверских убийств осетин грузинскими солдатами распространялись довольно быстро. Последствия захвата легко было предугадать: мародерство, насилие, немотивированные убийства. Никто не сомневался, что, окажись город в руках грузин, его жители будут уничтожены, а над городом взовьется напоминающий кладбище с красными крестами грузинский флаг.

Неудивительно, что осетинские ополченцы отстаивали каждый метр осетинской земли, бились до конца, ясно понимая, что за ними их матери, сестры, дети. Город боролся за каждый свой дом, за каждую улицу. Именно этим можно объяснить неспособность грузинских войск, несмотря на их многократное превосходство, захватить город и закрепиться в нем.

В первые часы войны тактическое преимущество было за грузинской группировкой. Обстреливая столицу Южной Осетии с дальних подступов, грузины пытались нанести ей максимальный урон. Утром, под победное улюлюканье, они вошли в горящий город. Судя по тому, с какой циничностью обстреливались жилые дома, они были уверены в том, что сопротивления не встретят, что защитники города разбежались, а женщины и дети отпора не дадут. Подбитые в первые же часы грузинские танки и серьезные потери показали обратное.

Сориентировавшись в обстановке, вооруженные отряды из числа ополченцев и добровольцев распределились по всему городу, блокируя грузинские подразделения и нанося им максимально возможный урон. Понеся серьезные потери, грузинские войска сменили тактику. Грузия направила на взятие города до 70 тысяч солдат, включая резервистов. Учитывая, что в Цхинвале проживало куда меньшее число жителей, эта цифра ужасала. Один из ополченцев заметил: «Боже! Как неудобно и негостеприимно! У нас слишком маленький город. Они тут просто не поместятся». Все, кто услышал его шутку, рассмеялись.

Мы шутили, нам просто больше ничего не оставалось.

…Второй грузинский штурм захлебнулся на окраинах города. В этот раз дойти до центра города грузинам не удалось. Защитники города бились самоотверженно, не оставляя сопернику ни малейшего шанса на победу. Бились и ждали подмогу. 8 августа в город прорвались две батальонные группы 58-й армии, которые вели бой в отрыве от основных сил. Основные силы войти в город не смогли ни 8, ни 9 августа. Их атаки были отбиты грузинской артиллерией и авиацией. До 10 августа улицы Цхинвала обороняли его жители и добровольцы. Благодаря их отваге, силе духа и личному мужеству превосходящий по количеству и вооружению враг был дважды выбит за пределы города.

Вступление в боевые действия основных сил 58-й армии Северо-Кавказского военного округа стало переломным моментом войны. Распределившись на маневренные боевые группы, российские войска совместно с отрядами самообороны начали операцию по зачистке города и сел республики от грузинских захватчиков. О паническом бегстве «бравых» грузинских вояк теперь уже ходят анекдоты. Бросая оружие и технику, они бежали вплоть до Тбилиси. Военная мощь Грузии рассыпалась, как карточный домик.

 

Война в Осетии показала нашу отсталость в некоторых областях. Но еще больше она показала слабость США. Ответом стал кризис, развернувшийся по полной СРАЗУ ПОСЛЕ Осетии.

 

11 августа Цхинвал был очищен от грузинских солдат, и прибыли автобусы из Северной Осетии для вывоза уцелевших под грузинским огнем людей. То, что мы увидели в городе, ужасало. Улицы были усеяны осколками стекол, ветками деревьев, обломков кровли, кирпичным крошевом и различными предметами. Город стал неузнаваем.

Есть такое свойство у душевной боли – она приходит навсегда.

У моей боли есть короткое гортанное имя – Цхинвал»^[176].

(Литературная обработка текста – С. Стукало.)