Глава 21. Отражение с того света

 

Часы. Прибор большой моральной ценности, облегчающий человеку заботу о будущем напоминанием о том, какая уйма времени еще остается в его распоряжении.

Амброз Бирс, «Словарь Сатаны»

 

«Знаю, есть одно зеркало, в музее хранится. О нём говорят, что оно принадлежало Ему, – подумал Семен, читая очередной заголовок, – говорят, что и сегодня не могут делать зеркала такого же качества и стойкости. Этому зеркалу уже больше трёхсот лет, а оно как новое. Уж не о нём ли здесь речь?».

Хорошую вещь редко когда купить можно. Продают обычно ненужное. А настоящие ценности и не показывают никому, прячут. Правда, за очень большие деньги можно достать стоящую вещицу, но обычно, если хочешь чего‑то особенного, это приходится самому делать. Или искать как следует там, где всякой дрянью торгуют. Вот, скажем, это зеркало. Не зря его арабский торговец прятал. Для себя, видно держал. Да я не привык только то, что на прилавок выложено, разглядывать. Вот и усмотрел его.

Давно мне казалось, что в зеркалах скрыто больше, чем отражение того, что перед ними. Вот возьмём телескоп. Тот, что Ньютон изобрёл. Зеркало там кривое, да только посмотришь в него на Луну и диву дашься. Чертежи‑то Ньютон умеет рисовать, объяснял мне, как телескоп этот работает, да только думаю я, что дело не только в чертежах и проектах. Дело в зеркале. И то, что Ньютон объясняет лучами, оптикой, у того другое объяснение. Какое – пока сказать не могу.

А это вот зеркало, с виду обычное, но торговец, когда я всё же уговорил его зеркало мне продать, возьми, да и скажи: «Оно не простое, в нём умерших видеть можно». Может он зашибить за него больше хотел, не знаю, может запугать стремился, чтобы я его оставил.

Когда я уже купил его, хорошую цену дал, он рассказал, что нужно сделать для того, чтобы поговорить с тем, кто на том свете сейчас: «Пользоваться им можно только раз в году. В ту ночь, когда до конца года останется ровно столько же, сколько прошло с начала. Надо выбрать тихое место, чтобы никто не помешал. Когда покойника вызовешь, нужно не отрываясь на него смотреть до тех пор, пока его не отпустишь. Тогда и он на тебя смотреть будет, да в зеркале и останется. А если окликнет кто тебя, отведешь взгляд, тут и покойник свободу обретет. Его дух потом обратно не вернуть. Так и будет его призрак по тому месту скитаться, где его потревожили, да и тебя изведет. Для того чтобы вызвать покойника, надо взять это зеркало, напротив поставить другое, поменьше и сесть – так, чтобы большое видеть. Там, где делаешь это, темно должно быть. Между зеркалами надо поставить две чёрные свечи. Сначала зажги ту, что слева, потом – ту, что справа. Далее, напиши на длинном узком клочке бумаги имя того, кого призываешь. Возьми бумагу в правую руку и поднеси один конец сначала к правой свече, потом – к левой. И держи ту горящую бумагу до тех пор, пока терпеть сможешь. Когда уже совсем невмоготу станет – бумагу бросай между зеркалами и смотри в зеркальный коридор – оттуда придёт тот, кого ты звал. Поговори с ним. Да не забудь, глаз с него не своди. Когда решишь, что узнал всё, что хотел – затуши руками свечи – сначала левую, потом правую – так, чтобы темнота настала. Тогда он уйдёт и никому вреда не сделает».

Мне много с кем хотелось бы поговорить, да всё время нужное пропускал. А тут случай представился. Ванька‑то, слуга мой, помер, как тот пёс, которого мне омолодить удалось. Я ведь и предполагал, что не проживёт он долго. Когда он оклемался малость, денег ему отсыпал. Пусть, думаю, погуляет напоследок. Да только не протянул он и трёх дней с тех пор, слёг, да и конец ему пришёл. Он ведь у меня грамотей был, я его между делом обучил. Потому, думаю, расскажет он мне всё как есть, слова нужные найдёт.

Настало время, когда можно зеркало использовать. Сделал я всё, как тот торговец мне сказал. Смотрю, и правда, тень какая‑то в зеркальном коридоре появилась, приближается. Я на неё во все глаза смотрю. Вот приблизилось, не пойму толком, то ли это мой Ванька, то ли еще кто. Спрашиваю его: «Назови себя».

Когда сказал я это, тень начала форму принимать, лицо показалось, остальное как в тумане. Ну, по лицу вижу – Ванька. Когда лицо совсем ясно видно стало, вижу, губы шевелятся, и голос гость мой подал. Сухой, безжизненный голос, будто само зеркало со мной разговаривает.

«Слуга твой прибыл», – отвечает. Я‑то знаю, что теням с того света полностью верить нельзя. Называется слугой, а кто на деле пришёл – того точно не скажешь. Ну ладно, думаю, предположим, он это и есть.

Спрашиваю дальше: «Расскажи, как умирал ты?». Мне, конечно, любопытно знать, что он на том свете видел, да только то, что чувствовал, когда умирал, важнее. Я ведь руки‑то не опустил после того как его извёл. Может быть, сделал я что не так, потому он и умер. А мне, если удастся состав правильный получить, так и самому не помешало бы моложе сделаться, да и государь, знаю, захочет на себе это испытать.

Отвечает тень: «Должен я тебе признаться, раз уж свиделись. Хозяин ты был хороший, почём зря не наказывал, как у других бывало. А я грешным делом бежать хотел. Ты ведь мне щедро денег отсыпал. Я и десятой части не прогулял, когда в город выходил‑то. Остальное во дворе зарыл. У правого столба ворот. Забери, чего добру зря пропадать. И еще, не рассказал я тебе, но хула на тебя от народа идёт, я всякого наслушался. Называют тебя колдуном, сказывают про птиц адских, которых ты с башни запускаешь. Много чего люди говорят, ты поостерегся бы. Негоже, если через то тебя суду предадут. И еще одно. Ты ведь меня грамоте обучил, за что тебе кланяюсь. Мне с той грамоты заработок хороший был. Неграмотных‑то полно, а бумажка всякому бывает нужна. И еще, я записки вёл. Я их в твоём же подвале схоронил, где у тебя склянки. Там, если войти, надо у правой стены нижний ряд каменной кладки простучать, один из камней и выдаст мой тайник».

Я ему отвечаю: «Спасибо, Иван, на добром слове. Возьму я и деньги, и записки твои. Только мне больше сейчас интересно узнать, что чувствовал ты, когда умирал. Объясню: это мне нужно для того, чтобы правильный состав изобрести. Самому государю то желательно, так что говори всё как есть».

Он помолчал, потом начал: «Дело было так. Сначала, когда я моложе сделался, стало мне хорошо. И рука у меня болела, так перестала. Видно, сильный состав, если не только молодит, но и хвори лечит. Потом, недолго совсем, чувствовал я себя так, будто и правда, моложе стал. Я всё в зеркала смотрел, не верилось мне. Ну да когда меня знакомцы старые не узнали, тут уж я совсем поверил. Недолго это было, начало меня потом давить изнутри, будто обручами меня стягивают. Голову, грудь сдавливало. Сначала слабо, будто в душной горнице весь день просидел, а дальше – сильнее. Стал я забывать – кто я, где нахожусь. Потом дышать стало тяжело. И такое чувство, будто руки и ноги отнимаются. Тогда я слёг. Лежу, обручи вроде бы остановились, да только будто возвращается ко мне мой возраст. И рука, о которой я говорил, что болеть перестала, снова заныла. И силы меня оставили. Не мог я ни подняться, ни слова сказать, ни есть мне, ни пить не хотелось. Будто иссушило меня что изнутри. Самого момента, когда помер я, не помню. Сначала сделалось мне легко, помню, как дышать перестал, а дальше чернота».

Я говорю ему: «Спасибо тебе за то, что рассказал о своих последних минутах. Не знаю пока как, но это мне помочь должно. Поведай теперь, что ты на том свете видел».

Продолжает Ванька: «После черноты вроде светлеть начало. И шум начал подниматься. Похоже, будто в лесу ты в тихий день и вдруг ветер налетел. И всё сильнее тот шум, как будто ураган. Я вижу, слышу, но себя не ощущаю. Потом будто начал я куда‑то падать. Лечу вниз, но не страшно мне, как бывает, если и вправду упадёшь. Только в ушах шумит. Потом остановилось. Светлее стало, но всё в густом тумане. И свет идёт не от неба, как если в низину забредешь, когда туман упадёт, а отовсюду. И шум этот прекратился. Тихо. Только в такой тишине обычно своё дыхание слышишь, чувствуешь, как сердце бьётся, а здесь – ничего. И тишина – не такая, как если уши заткнуть, а другая. Прозрачная тишина, чистая. И я как будто часть тумана, который вокруг, будто я и есть этот туман».

«Иван, а видел ты там еще кого‑нибудь?», – спрашиваю его.

«В тумане не очень‑то разглядишь, но слышал иногда шорохи. Вот если сидишь в лесу осенью, ветра нет, листья с деревьев падают. Они так же шуршат, пока до земли летят. Я так думаю, это такие же, как я, сюда прибывают. И то, что им громким шумом слышится, для меня – лишь шорох», – отвечает Ванька.

«Скажи, а как ты сам думаешь, что дальше‑то? И что это за место? Ад или рай? По мне, так ты за страдания свои прижизненные должен в райских кущах обретаться», – продолжаю я разговор.

«Думаю, что кто бы ни решал, куда мне попасть, решения еще нет. Ведь там, где я сейчас, мне не плохо, но и не хорошо. В аду я должен был бы мучиться, в раю – наслаждаться, а здесь – ни то, ни другое. А куда меня определят, об этом уж не мне судить. Вот ты думаешь, что я страдания принял, а может я в чём согрешил, да так, что и сам не помню, а здесь всё знают. Скажу тебе одно. Как бы там ни было, но по мне лучше бы поскорее они решили. Мне – так хоть бы и в ад, ведь и в аду люди живут, как‑нибудь и мы протянем. И с чертями, знать, можно договориться», – отвечает Ванька.

Хотел я еще с ним поговорить, да слышу за дверью разговор. Не иначе сам Пётр пожаловал, его голос ни с чьим не спутаешь. Ну а его закрытая дверь не удержит, если со мной свидеться решил. А я наказ торговца помню. «Прощай, Ванька», – говорю тени. Ванька вроде как головой мне кивнул. Затушил я свечи, еще дым от них не развеялся, дверь распахнулась.

«Что ты сидишь в темноте, – Пётр мне говорит, – всё колдуешь?». «Да какое колдовство, наука темноты требует», – отвечаю ему. «Что же это за наука, когда свечи у тебя чёрные, да зеркал наставил?», – он мне говорит.

Ну, видать и до него те слухи дошли, о которых Ванька мой рассказал. «А то и наставил, что изучаю как трубу сделать лучше, чем у Ньютона вышло. Тебе же и нужно будет для артиллерии», – отвечаю ему.

А он мне: «Ты трубами не прикрывайся, всякое тут о тебе говорят, да только прямо никто не скажет, за свою же шкуру боятся».

«Вот если скажет кто на меня слово и дело государево, тогда и спросишь, а так – мало ли о чём тёмный народ судачит», – отвечаю.

Пётр поостыл. Говорит мне: «Когда ты эликсир свой сделаешь? Только подданных моих изводишь своими науками, а толку никакого». Тут я ему напомнил, что по науке толк есть даже в неудаче, и что как бы там ни было, а эликсир я всё одно добуду. На том и порешили.

«Эх, туманные дела в старину творились. Яков такими вопросами задавался, которые и сегодня без ответа остаются», – подумал Семён.

«О, да я почти дочитал эти сказания, ну да уже добью их сегодня. И хорошо бы это с Вениамином Петровичем обсудить. В целом – сказки, наверное, но рациональное зерно тут всё же есть. Не случайно же это общество уже столько лет существует», – Семён продолжил читать.