Юридическая природа условия bond'a о forfeit

(forfeiture)

Перейдем к вопросу о юридической природе назначенного в bond'e условия о праве Шейлока вырезать фунт мяса из тела Антонио в случае его просрочки в платеже.

Вопрос о нравственности и законности столь кровожадного условия сегодня может и должен быть поставлен; нет и никаких сомнений в ответе на него. Но это не значит, что он с тем же успехом мог быть разрешен в XVI, и уж, тем более, в XIII в. В книге И. Колера приводятся примеры юридических актов, относящихся, в том числе и к XIII в., и предоставляющих кредиторам права, подобные тому, что выговорил Шейлок — многочисленные разновидности права изувечения^[124], а впоследствии— права опозорения^[125]. Широко известны также и законодательные постановления о праве кредитора разрезать неисправного должника на части и даже требовать смертной казни должника; таковы, в частности, римские Законы XII таблиц, древние норвежские законы и законы ряда европейских государств, живших преимущественно морской торговлей, в том числе Италии^[126]. Совершенно справедливо замечание И. Колера в адрес Р. Иеринга, который настаивал на ничтожности этой договоренности по причине ее безнравственности и незаконности, о том, что данный вывод получен посредством оценки исторических событий современной меркой, приданием современным правовым воззрениям обратной силы^[127], и без учета тенденций развития обязательственного права^[128]. На общем же (довольно безрадостном) фоне средневекового законодательства и правосознания условие обязательства Антонио перед Шейлоком выглядит если и не совершенно уж невинным, то, во всяком случае, и не особенно из него выбивается, смотрится на нем весьма гармонично.

Выше мы уже цитировали место, где впервые заходит речь о праве Шейлока на фунт мяса из тела Антонио. Из него видно, что право это возникает в случае просрочки платежа со стороны Антонио («If you repay me not on such a day...»), и обозначено оно словом «the forfeit-», переводимом как «неустойка»^[129]. Насколько точен такой перевод?

Обратимся к употреблению Шекспиром слова «forfeit» и однокоренного ему «forfeiture».

Чаще всего — это глагол «to forfeit», переводимый как «просрочить». «I will not forfeit it» (37) — «He будет мной просрочено» (30), точнее— «Я не просрочу»; «If hi forfeit» (62) — «если он просрочит» (72); «my bond to the Jew is forfeit» (75) — «срок моего векселя жиду истек» (91); точнее— «мой вексель жиду просрочен»; «Why this bond is forfeit» (90) — «Итак — просрочен вексель» (118).

Затем, «forfeit» — это существительное («the forfeit»), переводимое только как неустойка (у О. Сороки — еще и как «просрочка»). Так, помимо цитированного выше места из переговоров Шейлока и Антонио см. фразу: «I sworn То have the due and forfeit of my bond» (84), переведенную как «Я... Поклялся в том, что получу уплату по векселю» (106), т. е. без указания, из каких составляющих слагается эта уплата. Точнее же было бы перевести «due and forfeit» как «долг и неустойку».

«The forfeiture» переводится разнообразно. Выше мы уже указывали на неточность перевода фразы «Of forfeiture, of justice, and his bond» (74), где «the forfeiture» переведено как «взыскание»; затем: «То cut the forfeiture from that bankrout there» (86) — «Резать у этого банкрота неустойку» (111); «take thy forfeiture» и «Thou shalt have nothing but the forfeiture» (93) — «бери свой долг» (125) и «Получишь ты одну лишь неустойку» (126)^[130].

Наконец, в четырех местах вместо «the forfeit» всплывает «the penalty»; перевод двух первых мест тем интереснее, что в них «the penalty» соседствует с «the forfeiture».

Первое: «And where thou now exact'st the penalty, Which is a pound of this poor Merchant's flesh, Thou wilt not only loose the forfeiture, But touch'd with human gentleness and love...» (83) — «Все ждут, что ты настаивая так От этого несчастного купца Не только не захочешь неустойки, Но движимый душевной добротой...» и т. д. Видно, что «the forfeiture» здесь переведено как неустойка, a «the penalty» осталось вообще без перевода. И второе место: «I crave the Law, The penalty and forfeit of my bond» (89) — оно переведено как «Я требую суда Законного — я требую уплаты По векселю» (116). И здесь переводчики отступили, отказавшись переводить «penalty and forfeit» дословно^[131], ибо оба существительных в данном контексте значат одно и то же — неустойку. В третьем случае — «... the intent and purpose of the Law Half full relation to the penalty,...» (90) — «...дух и текст закона совершенно Согласны с тем взысканием...» (119). Итак, «the penalty» — «взыскание»; но вот четвертое словоупотребление: «Не shall have nothing but the penalty» (93) — «Получит он одну лишь неустойку — Не более» (124).

Итак, единственное несомненное значение относится к глаголу «to forfeit» — «просрочить», а по части существительных мы снова оказываемся перед выбором: «the forfeit» и «the forfeiture» — это все-таки «взыскание», «неустойка» или «долг»?

Используемые нами словари дают опять-таки, множество значений слова «the forfeit»^[132] — «штраф», «конфискация», «конфискованная вещь» (Назаров); к этому прибавляются «расплата» и «потеря» (Мюллер), «лишение», «утрата» и «переход в казну» (Командин); все эти значения указываются также в словарях Пивовара и Осипова, а также Андрианова, Бергсона и Никифорова. Кроме того, в словаре Пивовара и Осипова находим термин «forfeiting», обозна чающий операцию учета банком, обслуживающим экспортера, векселей (иных финансовых, а также товарных документов), акцептованных импортером, и не имеющий русского соответствия; там же приводятся словосочетания, в которых «the forfeit» означает правонарушение и отстранение (от службы, должности и т. п.). Весьма показателен тот факт, что среди всех этих многочисленных значений мы не обнаруживаем ни одного, которое бы соответствовало бы шекспировскому словоупотреблению — ни «взыскания», ни «неустойки», ни «долга». Наиболее близким среди перечисленных значений является «штраф»: для специалистов — разновидность, а в обиходе— синоним неустойки.

Итак, условие о штрафе или неустойке. Но в таком случае возникают два вопроса: текстологический и юридический. Первый: как же следует перевести те два места (р. 83, 89), в которых «the forfeit» (штраф) соседствует со своим синонимом — «the penalty» (неустойка, штраф)? А второй вопрос такой: если перед нами действительно неустойка, то подлежала ли она в данном случае присуждению?

1) Еще раз вернемся к сомнительным местам и попробуем перевести их дословно. Первое: «And where thou now exact'st the penalty, Which is a pound of this poor Merchant's flesh, Thou wilt not only loose the forfeiture, But touch'd with human gentleness and love...» (83): — «... И домогаясь неустойки в виде фунта тела несчастного купца, не только откажешься от этой неустойки, но также движимый гуманизмом и любовью...» и т. д. Возможно, конечно, что Шекспир использовал «the forfeit» и «the penalty» как синонимы, дабы не повторять «the penalty» дважды и тем самым избежать тавтологии; но в таком случае достаточно было бы сказать «откажешься от нее». Более вероятным представляется другое предположение: перевести «the forfeit», не как неустойка, а как взыскание, и тогда все получается: «...домогаясь неустойки,... не только откажешься от (ее-?) взыскания...» и т. д.^[133] Второе место: «I crave the Law, The penalty and forfeit of my bond» (89) — «Я требую суда Законного — (я требую) неустойки и неустойки по моему векселю». И здесь ничего не остается, кроме как передать «forfeit» словом «взыскание»; тогда получится «Я требую неустойки и (ее-?) взыскания по моему векселю». Перевод, таким образом, вполне может быть примерен с оригинальным текстом.

2) Сложнее со спецификой неустойки, по английскому праву. Как в английской специальной, так и в русской учебной юридической литературе^[134] единогласно отмечается, что применения штрафных (карательных) санкций в гражданских правоотношениях, по установившейся многовековой традиции, английское право не допускает. Меры гражданско-правовой ответственности, подобной европейской и российской зачетной неустойке (не говоря уже обо всех остальных ее видах), английскому праву неизвестно. Правда, суд может признать определенную в договоре сумму взыскания на случай неисправности не штрафом, а заранее установленными убытками, но лишь только в том случае, если им будет установлена соразмерность этой суммы с действительной величиной убытков; убытки же действительные и доказанные, превышающие сумму заранее установленных убытков, могут быть довзысканы по общим правилам.

В нашем случае речь идет не о сумме, установленной на случай неисправности. Объектом права кредитора, возникающего у него в случае неисправности должника, у нас являются действия по вырезанию из тела должника куска мяса определенного веса. Ни сами действия, ни получаемая в результате их совершения вещь, явно не сопоставимы по своей объективной потребительной стоимости с размером долга —3.000 дукатов — но они представляют чрезвычайно высокую ценность для данного конкретного кредитора (ростовщика Шейлока)^[135]; настолько высокую, что ради возможности совершения этих действий и получения куска мяса из тела должника он отказывается от взыскания утроенной суммы основного долга. Допустимо ли было взыскание подобной неустойки по английскому праву шекспировских времен? Положительный ответ на этот вопрос может быть мотивирован неимущественным содержанием санкции, отрицательный — ее очевидным карательным характером. На каком же из вариантов следует остановиться? Несомненно, на втором, ибо причиной, по которой английское право отказывает во взыскании неустоек и штрафов является именно их карательный характер, который, по мнению английских юристов, в частных отношениях, основанных на принципах юридического равенства, недопустим. Соразмерность же суммы взыскания с суммой убытков принимается во внимание не сама по себе, а именно для того, чтобы доказать карательный, а не компенсационный характер взыскания. Если этот карательный характер взыскания может быть выявлен без специального соотнесения его суммы с суммой убытков, то взыскание все равно остается наказанием и, относясь к частной имущественной сфере, применению не подлежит.

Вообще же заключение о неустоечной природе спорного условия мы сделали, основываясь исключительно на языковых данных, без опоры на содержание комедии. Не упоминает ли В. Шекспир о каких-нибудь обстоятельствах, из которых мы могли бы сделать вывод по существу? Упоминает; таких обстоятельств два.

1) Излагая свои пожелания относительно условий векселя Шейлок говорит о праве на фунт мяса как единственном последствии неисправности Антонио, применение которого не позволяет ему требовать ничего другого, в том числе даже возврата основного долга (капитала). Это подтверждается и рядом последующих мест комедии, в том числе и теми, где описывается поведение Шейлока на суде: он отказывается от принятия аж тройной суммы капитала, лишь бы только воспользоваться правом на вырезание мяса^[136].

2) Шейлок неоднократно отказывается от принятия просроченной уплатой суммы долга, в том числе и многократно увеличенной, в результате чего ни лицо, предлагающее уплату (Бассанио), ни судья (Порция) оказывались не в состоянии произвести такой уплаты в качестве возмещения убытков^[137] и тем самым прекратить обязательство. Между тем и континентальному, и английскому праву известен институт добровольного возмещения убытков должником, предоставление которого кредитор обязан принять. Условие же о праве Шейлока на вырезание мяса оказалось сформулировано таким образом, что позволяло кредитору выбрать, чего именно потре бовать с должника — основного ли долга, или неустойки, т. е. ставило должника в полнейшую зависимость от усмотрения кредитора.

Внимание, вопрос! Неужели же спорное условие, установившее такую правовую связь, является условием о неустойке? Да ни в коем случае! И если первый факт — лишение кредитора права на взыскание убытков в случае взыскания неустойки — еще можно было бы объяснить институтом альтернативной неустойки, то второе обстоятельство — лише ние должника права добровольно возместить убытки — не может быть увязано ни с одним типом неустойки. Больше того: оно вообще «не сопрягается» ни с одним институтом охранительного обязательственного права. Так, например, если требование Шейлока признать требованием о понуждении Антонио к исполнению обязательства в натуре, то все равно это не отменяет ни права Антонио прекратить обязательство не его исполнением, а полным возмещением причиненных убытков, ни обязанности Шейлока принять такое возмещение. То же самое можно сказать о всяком ином требовании, связанном с выдачей имущества и совершением действий; тем более — о требовании, которое имеет подчиненный характер, каковым и является требование неустойки.Сказанное позволяет заключить, что В. Шекспир все-таки в чем-то ошибался. Или в наименовании спорного условия условием о неустойке — в действительности таковое им не было, и значит, драматург описал какой-то другой юридический институт, причем, совершенно неестественный и ни одному праву неизвестный. Или же Порция была вовсе не таким уж «мудрым Даниилом», как то казалось участникам действа. Ведь видя перед собою, с одной стороны — кредитора, требующего уплаты альтернативной неустойки, а с другой —должника, желающего возместить убытки, она должна была разъяснить последнему его право внести сумму долга в депозит компетентного должностного лица (судьи, нотариуса, или венецианского главы —дожа) на имя кредитора (Шейлока); на основании квитанции о таком взносе, она с легкой душой могла бы отказать в иске. Увы, она этого не сделала.