Отражение на телеэкране межнациональных отношений

 

В программах советского телевидения в годы перестройки, пожалуй, не было более важной и сложной тематики, чем проблемы межнациональных отношений. В том, как освещались события в Прибалтике, на Кавказе, в Средней Азии, Молдове, Украине и других регионах страны, можно ясно увидеть сильные и слабые стороны телевидения, его потенциальные возможности и неиспользованные резервы.

Как известно, в декабре 1986 года в Алма-Ате прошли массовые выступления молодежи, которые тогда были квалифицированы как националистические по своим устремлениям. Это было первое событие подобного плана, о котором страна узнала хотя и с некоторым опозданием, но, как говорится, по «горячим следам» и, что самое важное, — из официальных источников.
Центральное телевидение проявило предельную осторожность к этой информации. Разумеется, игнорировать сообщения ТАСС было невозможно, и дикторы читали их ровными бесстрастными голосами. Что же касается показа самих событий, их комментария, то об этом тогда не могло быть и речи. Прошло почти два года, прежде чем молодежная редакция ЦТ подготовила совместно с алма-атинскими тележурналистами специальный выпуск программы «Взгляд», где, как эхо дальней грозы, мы услышали отголоски тех событий.

Так или иначе, события в Алма-Ате сделали открытой эту больную тему: деформации, негативных явлений в области национальных отношений. Между прочим, кое-кто тогда пытался представить дело так, будто межнациональные конфликты как раз и начались в декабре 1986 года с событий в Казахстане и явились порождением эпохи гласности. Разумеется, отнюдь не гласность стала причиной возникновения целого ряда болевых точек. Она высветила их, сделала общеизвестными.
Разве до Алма-Аты все было гладко? В докладе на XX съезде ВЛКСМ (апрель 1987 года) говорилось о событиях того же ряда в Якутии, Киргизии, на Северном Кавказе, о которых ранее официально ничего не было известно. В те времена считалось, что негативную информацию могут знать только те, «кому положено», а «народу это не надо».

Но вот уже в Москве стали проходить демонстрации и публичные голодовки так называемых «невыездных» — советских граждан, добивающихся разрешения покинуть страну. Тогда, в 1987 году отечественные блюстители порядка запрещали их съемки. Этот запрет старательно выполняло только Центральное телевидение. Журналисты «свободного мира» рьяно боролись за свое право «отражать реальную действительность». На этой почве у них случались острые разногласия с властями. В программе «Время» дикторы сообщали, что «во время демонстрации западные корреспонденты обрывали пуговицы на форменных мундирах милиционеров, а оператор западногерманского телевидения в экстазе перекусил кабель своего видеокомплекта».

Почему об этом рассказывалось? Почему бы это не показать, если было так, а не иначе? Поэтому даже самым неискушенным телезрителям было не просто верить диктору на слово. Что же касается профессионалов, то каждому из них хорошо известно, что оператор при любых обстоятельствах скорее откусит собственный палец, нежели сознательно повредит видеокамеру или фотоаппарат — орудие производства, которое его не просто кормит, а становится как бы еще одним органом чувств. Впрочем, вот взгляд с другой стороны — подробная выдержка из статьи сотрудника еженедельника «Ти-Ви гайд» Нила Хики (за 10 сентября 1989 года), который весной 1988 года три недели изучал советское телевидение в нашей стране:

— Когда участники еврейского движения протеста пришли на заранее объявленную мирную демонстрацию, одетые в форму и гражданское платье милиционеры напали на них без предупреждения, вырвали у них плакаты, а некоторых сбили с ног и потащили по тротуару в специальные машины. Сотни москвичей наблюдали за разгоном демонстрации, стоя под гигантским портретом Ленина на красном полотнище (действие происходило накануне майских праздников. — В. Ц.) На место происшествия прибыла американская съемочная группа, агенты КГБ тут же окружили ее и начали оттеснять, направляя объективы камер вверх. Участники съемок несколько раз пытались энергично вырваться из окружения и продолжать работу, но их вновь и вновь заталкивали в толпу, откуда никакие съемки были невозможны
Когда репортер «Ти-Ви гайда» попытался сфотографировать эту свалку, неожиданно материализовались другие агенты КГБ и 35-миллиметровая камера репортера оказалась прижатой к его груди, и до конца демонстрации возле него на расстоянии вытянутой руки стоял агент, взглядом пресекая все его попытки заняться профессиональным делом.
«Спасибо за помощь», — сказал репортер сотруднику КГБ, когда толпа стала рассеиваться.

«Я не говорю по-английски», — ответил агент на неплохом английском. Затем он целый квартал прошагал вслед за журналистом, чтобы убедиться, что тот действительно покинул место события.
Может показаться назойливым подчеркивание индифферентного отношения ТВ к национальным проблемам, но без этого «повиснет в воздухе» очень важный тезис об ответственности тележурналистики за состояние дел в области межнациональных отношений.

В самый разгар событий в Нагорном Карабахе и вокруг него многие газеты рассказали о мужественном поступке председателя колхоза имени Ленина Агдамского района Азербайджана Хураман Аббасовой, которая встала перед разъяренной толпой и, как героиня восточного эпоса, сорвала с головы платок, бросив его к ногам враждующих. Ожила старая легенда: никто не посмел переступить материнский платок — и не пролилась кровь, как случилось это во время сумгаитской трагедии.

Почему же телевидение не смогло бросить символический белый платок между давшими волю эмоциям представителями национальностей, живущих в Нагорно-Карабахской автономной области, их земляками в Армении и Азербайджане? Частично это было вызвано тем, что телевещание в области было развито слабо. В первом крупном партийно-правительственном постановлении по НКАО, кроме прочего, было намечено обеспечить устойчивый прием на всей территории Нагорного Карабаха общесоюзной телевизионной программы, а также передач Азербайджанского и Армянского телевидения.

Характерно, что эту проблему, вокруг которой долгое время шли бесплодные споры, удалось решить в самые сжатые сроки: было завершено сооружение радиорелейной линии Ереван — Горис, мощная ретрансляционная станция обеспечила показ армянских телепередач в Степанакерте, столице НКАО, и на территории Азербайджана. В 1989 году была разработана генеральная схема распределения через спутниковую связь телепередач трех закавказских республик: Азербайджана, Армении и Грузии. Технические проблемы, требующие сложных инженерных решений, значительных материальных средств, теперь решались достаточно быстро. Но сам факт развития материально-технической базы ТВ отнюдь не становился гарантией повышения эффекта вещания.

Ведь и в событиях в Алма-Ате при всем желании не увидишь тех недостатков, которые были очевидны в Степанакерте: в столице Казахстана эфирных телеканалов в то время было даже больше, чем в Москве (кроме общесоюзных программ на русском языке, в эфир выходили местные на — казахском, уйгурском, немецком языках, а также на киргизском из соседней республики). Интернациональный выбор зрелищ как будто не должен был способствовать возникновению и распространению националистических настроений. Другое дело, как использовались имеющиеся возможности...

Относительно же событий вокруг Нагорного Карабаха есть все основания говорить, что в них, как солнечный луч в капле воды, сфокусировались все проблемы межнациональных отношений, как, впрочем, и слабости нашего ТВ, которое в полной растерянности встретило столь неожиданную для него проблематику. Когда в Степанакерте началась многомесячная забастовка, а митинги стали круглосуточными, в толпе на площади засветились экраны переносных телевизоров. Программа «Время» из Москвы сообщала, что в Степанакерте все спокойно. А на улицах — войска. Люди ждали правдивых сообщений, но упорно молчали телевидение и радио — центральное и местное. Только «голоса» зарубежных радиостанций подробно комментировали происходящее.

И все это происходило в эпоху объявленной гласности, когда журналистов, казалось бы, избавили от мелочной опеки, многочисленных запретов, жесткого контроля. Но нет — кто-то невидимый дирижировал освещением закавказских событий. Причем диалектика этого процесса носила классически двойственный характер: чем больше на местах партийные и советские органы утрачивали контроль над событиями, тем более несправедливой по отношению к соседям становилась деятельность местных органов массовой информации. Что касается Центрального телевидения, Всесоюзного радио, газет и журналов, выходящих в Москве, то здесь особенно ощущалась «дирижерская палочка»: то полное замалчивание происходящего; то краткие сообщения, не дающие представления о масштабах событий, но оставляющие простор для домыслов, слухов, измышлений; то, как по команде, журналистские десанты в Ереван, Баку, Степанакерт, обширные (нередко поспешные, непродуманные) материалы во всех средствах массовой информации — однонаправленные, с заданной тематикой и однолинейными выводами. Весьма продолжительное время вдумчивый и беспристрастный читатель, зритель, слушатель не мог не замечать, что его держат на голодном, часто искаженном информационном пайке.

20 февраля 1988 года разразилась сумгаитская трагедия. Официальные сообщения об этом (более чем немногословные) появились только через несколько дней. Миллионы советских телезрителей лишь в апреле — в специальном выпуске программы «Позиция» — смогли увидеть места тревоги нашей — Степанакерт, улицы Сумгаита. Те, кто посмотрел эту передачу, смогли многое понять. Но... передача «Нагорный Карабах. Размышления вслух» (так назывался этот выпуск «Позиции») не была объявлена заранее в программе передач (!).

28 февраля 1988 года к трудящимся Азербайджана и Армении обратился М.С. Горбачев. ЦТ и центральная пресса стали давать отклики на обращение, содержание которого осталось неизвестным широкой аудитории, кроме жителей двух закавказских республик. (Это «великое изобретение» советской журналистики — обсуждать документы, которые не публиковались, книги и фильмы, которых никто не читал и не видел...)

5 июля 1988 года произошли трагические события в ереванском аэропорту Звартноц. Программа «Время» (снова с опозданием) стала давать репортажи из Армении. Каким бы ни был закадровый текст, на экране мы видели неуправляемую толпу, которая к телекамерам относилась явно враждебно, а на вопросы корреспондентов звучало: «Мы вам не верим!»
Утрата веры в официальный источник информации — результат политики умолчания, расплата за нерасторопность и перестраховку тележурналистов, точнее — их руководства.

18 июля 1988 года состоялось заседание Президиума Верховного Совета СССР по вопросу о Нагорном Карабахе. Его ход полностью транслировался по Центральному телевидению, десятки миллионов людей впервые услышали аргументы обеих сторон, и на какое-то время это заседание, его полная гласность сыграли положительную, стабилизирующую роль.

8 апреля 1989 года в программе «Время» после блока международной информации, перед спортивными новостями, на экране появился диктор И. Кириллов на нейтральном фоне (обычно в таком оформлении передают некрологи). Приглушенно-нейтральным тоном он начал читать сообщение: «Четвертый день в столице Грузии Тбилиси неспокойно». Внизу кадра субтитром вспыхнула надпись «ТАСС сообщает». Как будто у ЦТ не было собственного корреспондента в Грузии! А как понимать «четвертый (!) день неспокойно»? Понятно, что нельзя приписывать вину за такую «оперативность» самому телевидению. Понятно, что оно действовало по указке сверху. Но ведь сама-то «указка» была уже отменена! Однако руководство ЦТ отнюдь не спешило воспользоваться дарованной свободой.
На следующий день программе «Время» пришлось сообщать о тбилисских событиях уже не в конце передачи — в начале. Диктор зачитал очередной тассовский материал:

— В ночь на 9 апреля, после 21 часа, несмотря на принимаемые партийными, советскими и правоохранительными органами меры, обстановка на митинге в Тбилиси стала резко осложняться и выходить из-под контроля... В этой ситуации с целью обеспечения общественной безопасности и предотвращения непредсказуемых последствий руководство республики приняло решение — прервать антисоветское, антиобщественное сборище, очистить площадь у Дома правительства. Подразделения МВД и войск строго выполняли инструкцию о неприменении оружия, о мерах предосторожности, особенно к женщинам и подросткам. Однако отдельные группы экстремистов, вооруженные камнями, палками, металлическими предметами, оказали яростное сопротивление. Их действия вызвали в толпе давку, в результате которой погибло 16 человек. Несколько десятков получили травмы различной степени тяжести.

Пройдет не так уж много времени, и комиссия Съезда народных депутатов СССР установит, сколько недоговоренностей и лжи было в этом сообщении Телевидение же формально не обязано проверять достоверность сведений, распространяемых правительственным агентством. К тому же у ЦТ в это время уже выработалась схема освещения подобных событий: сначала замалчивание конфликта, потом сообщение ТАСС в дикторском чтении, а после кульминационных событий — десант ЦТ на место происшествия.

По следам тбилисской трагедии было проведено весьма показательное социологическое исследование. В связи с отказом социологической службы Гостелерадио Грузинской ССР принять участие во всесоюзном опросе аудитории, мотивированном «тенденциозностью освещения событий 9 апреля центральными СМИ», сотрудники Главной редакции писем и социологических исследований Гостелерадио СССР 18 — 26 июля провели такой опрос самостоятельно. Прежде всего социологов интересовали источники, из которых аудитория черпала сведения о событиях 9 апреля. Выяснилось, что безусловное лидерство здесь принадлежало республиканской печати — 81 процент опрошенных указал на местную прессу как на главного поставщика информации об апрельской драме. На втором месте передачи республиканского ТВ (69 процентов), на третьем — республиканского радио (58 процентов). (Предлагалось назвать несколько источников, поэтому сумма ответов превышает 100 процентов.)

Таким образом республиканское ТВ оказалось на определенной высоте по сравнению с центральным: на ЦТ как на источник информации о событиях 9 апреля указала только треть опрошенных. Республиканское телевидение получило, пожалуй, и самый большой «вотум доверия» — 62 процента жителей столицы Грузии оценили его информацию о событиях как честную и добросовестную. Что касается передач Всесоюзного радио и Центрального телевидения, то лишь один из десяти опрошенных согласился считать их адекватно отражающими действительность. 70 процентов указали на искажения и слишком благодушный тон информации.

Безусловно, проблема освещения межнациональных конфликтов чрезвычайно сложна, многоаспектна. В мировой журналистской практике выработано немало вполне эффективных моделей — теоретически безупречных, но в практической деятельности дающих порой неадекватные результаты. Отечественная журналистика, как всегда, использовала метод проб и ошибок — хотя ошибки в этой сфере обычно приводят к непоправимым последствиям.

На Северо-Западе СССР проблемы межнациональных отношений до поры до времени не выходили из «цивилизованных» рамок. Гласным признанием существующих проблем стали сообщения о событиях 23 августа 1987 года, когда в Вильнюсе, Риге и Таллине состоялись демонстрации в связи с годовщиной подписания печально известного пакта Молотова — Риббентропа. В очередной раз телевидение спряталось за спину правительственного информационного агентства, отказываясь и от показа, и от собственной интерпретации событий. К сожалению, редакции ЦТ не считали возможным хотя бы отредактировать тенденциозные, если угодно, непрофессиональные заметки сотрудников ТАСС, в лексиконе у которых постоянно фигурировали «жалкие потуги отщепенцев», «ранее судимых», «инспирированные подрывными радиостанциями» и т. д.

С опасением ожидали в Риге день 18 ноября — годовщину провозглашения Латвии республикой. По городу гуляли слухи — один страшнее другого. А что же телевидение, которому следовало хотя бы попытаться прокомментировать содержание листовок, обнаруженных многими рижанами в своих почтовых ящиках? Центральному телевидению, как и до сих пор, словно бы и дела не было до треволнений в «далекой» Прибалтике. Вот если бы с конвейера РАФа сошел микроавтобус с круглым порядковым номером, этому событию программа «Время» наверняка посвятила бы несколько минут... Между тем местное ТВ все более оказывалось под контролем Народного фронта.

«Прибалтийский феномен» приобрел некое самостоятельное значение, его развитие шло, с одной стороны, независимо от внешних причин, а с другой — демократизация и гласность, безусловно, катализировали центробежный процесс. Стремление к утраченной национальной независимости всегда было присуще прибалтам. Просто в доперестроечные времена люди не могли публично выражать свои потаенные мысли и чувства. А теперь события развивались, что называется, лавинообразно.

В прессе, а изредка и на ЦТ без комментариев стали появляться сообщения об изменении государственной, национальной и региональной символики в прибалтийских республиках. Не сразу было понятно, что речь идет о таких «мелочах», как герб, флаг, гимн. В противовес народным фронтам стали создаваться интернациональные фронты трудящихся. Первые объединяли в основном людей коренной национальности, во вторые входили представители русскоязычного населения, проживающего на территории республик. И весьма характерным представляется тот факт, что на митингах интерфронтов наиболее часто встречались лозунги: «Долой монополию на средства массовой информации!», «За плюрализм в печати!». Почему?

Русскоязычному населению Прибалтики было далеко не все понятно: Центральное телевидение и Всесоюзное радио «сохраняли нейтралитет», а местные СМИ вещали только на языке коренного населения. Вот примеры: Президиум Верховного Совета СССР признал местное законотворчество недействующим, а Эстонское радио объявляет его вступившим в силу; в то время, когда ЦТ транслировало выступление М.С. Горбачева по этому вопросу на заседании Верховного Совета СССР, Эстонское телевидение показывало развлекательную программу. А ведь передачи ЦТ принимались отнюдь не на всей территории республики.

С середины 1989 года ЦТ уже не могло сохранять индифферентность по отношению к сложным и неоднозначным процессам, которые происходили во многих регионах страны. В программе «Время» появляется рубрика «Проблемы нашей федерации» (как будто раньше проблем не было?), объединяющая материалы из Абхазии, НКАО, Прибалтики, а на подверстку — иногда — рассказ о выпуске учебников на национальном языке или что-нибудь в этом духе, чтобы продемонстрировать, что у нас не только сложности и деформации, конфликты и противоборства.

Вот пример, характеризующий уровень профессионализма в освещении на экране межнациональных проблем. 19 августа 1989 года в программе «Время» был показан проблемный репортаж из Алма-Аты об эмиграции советских немцев в ФРГ. Опытный собкор В. Глуховцев, сделавший себе журналистское имя на целинных репортажах, основательно поработал над весьма непростой темой. И яркий образ нашел для начала: на железных воротах девочка пишет мелом: «Продается дом». Почему продается? У хозяев, по советским понятиям, все в порядке: собственное жилье, огород, машина, на досуге рыбалка.

— Почему вы уезжаете? — спрашивает корреспондент.

— Потому что... я хочу... сохранить свою культуру... — отвечает А. Штарк, молодой человек с обветренным лицом русского крестьянина. Глядя на него, зритель вполне может усомниться, знает ли он язык своих предков — немецкий, а тем более немецкую культуру. Автор же целенаправленно выстраивает сюжет по схеме: возросшее национальное самосознание заставляет советских немцев отправляться в далекий путь. Вот если бы была восстановлена автономная республика в Поволжье, никто бы не покинул родину...

Автономную республику восстанавливать надо, но почему В. Глуховцев не замечает, что все персонажи сюжета уезжали в ФРГ, а не в ГДР? Камера показала контейнеры с багажом отъезжающих. На одном из ящиков фамилия владельца: Соколов. Ох, не только немцы стремились в капиталистический рай...

Количество таких примеров можно множить и множить, нанизывая их один на другой, как бусы на нитку. Перелом начался с прямых трансляций заседаний первого Съезда народных депутатов СССР, открывшегося 25 мая 1989 года. Неожиданности здесь начались буквально с первых минут первого заседания. Как только прозвучали слова об официальном открытии форума, на трибуну поднялся никем не объявленный депутат и предложил почтить минутой молчания память жертв Тбилиси. Режиссер, ведущий трансляцию, назубок знающий утвержденную процедуру и никак не ожидавший отступления от сценария, потерял контроль над собой и «вывел» изображение. На экране появилось то, что на профессиональном жаргоне называется «молоком». Звук же выключать не пришлось, потому что в зале установилась мертвая тишина. Так форум впервые избранных демократическим путем народных депутатов СССР сошел с наезженной колеи. И редко на нее возвращался. Работники ТВ, ведущие трансляции, уже не теряли самообладания, что бы ни происходило в зале. Более того: день ото дня в сложной парламентской учебе набирались опыта не только депутаты — вместе с ними учились и телерепортеры. По жанру не комментированные трансляции заседаний Съезда постепенно превращались в публицистические репортажи, захватывающие своей страстной драматургией. Телекамеры становились все смелее и откровеннее, превращались в заинтересованных, взволнованных наблюдателей, не боящихся продемонстрировать свое отношение к острейшей политической борьбе, развернувшейся на Съезде, не навязывая его зрителям, но и не скрывая, что помогало миллионам людей разобраться во всех перипетиях происходящего.

В пристрастной не комментированной трансляции умело использовался даже такой сложный и обоюдоострый прием, как контрапункт. Вспоминается бескомпромиссное выступление депутата из Прибалтики. Председательствующий отреагировал на него чересчур резко — и тогда депутат, внешне сдержанно, тщательно подбирая русские слова, заявил: вот почему я буду голосовать за выход моей республики из состава СССР. И сел на место. События покатились дальше, но у нас, зрителей, оставалось тягостное чувство. Его явно разделял режиссер трансляции, потому что на экране встретились: непримиримый, обращенный внутрь себя взгляд прибалтийского депутата — и не приемлющий, жесткий взгляд председательствующего. Наверняка, они смотрели вовсе не друг на друга, может быть, и думали уже о другом. Но экран свел в единый пластический образ те и другие глаза — и эти два кадра в сущности предсказали будущее развитие событий в республиках Балтии, а возможно, и грядущий августовский путч 1991 года.

В январе 1990 года в соответствии с решениями декабрьского (1989 г.) Пленума ЦК КПСС в Литву прибыл Горбачев. Прибыл ровно за два месяца до решения республиканского парламента о провозглашении независимости Литвы. Визит запоздал и был для советского лидера куда труднее любой зарубежной поездки. Дискуссии отличались бескомпромиссностью: у каждой из сторон была своя правда. Понять друг друга, а подчас и услышать, они нередко не могли, а иногда не хотели. Вся страна благодаря телевидению, подробнейшим образом освещавшему поездку Горбачева, стала свидетелем этого «противостояния». В многочасовых трансляциях, привлекших пристальное внимание миллионов зрителей, была своя напряженнейшая драматургия — столкновение разума и эмоций, истории и дня сегодняшнего, гордого самосознания народа республики, наконец, сложного взаимодействия двух близких, но неодинаковых культур.

Однако ЦТ в очередной раз показало, на что оно способно, вместе с генсеком покинув республику: выходит, не проблемы межнациональных отношений волновали тележурналистов, а лишь привычное желание отразить «каждый шаг» главы государства. Горбачев уехал, а Литва пошла своим путем. И хотя Центральное телевидение в 1990 году стало куда более подробно освещать положение дел в каждой республике (особенно в тех, где обстановка накалялась), все же ему так и не удалось сделать весомый вклад в решение трудных проблем, больных вопросов. Добиться этого, как представляется, можно было и путем более подробного и объективного информирования о положении дел, и средствами полноценного журналистского анализа событий, ведь зрителям даже мало-мальски точных комментариев не доставало, а часто — и не комментированных фактов.

«Кровавым воскресеньем» назвала демократическая пресса 13 января 1991 года в Вильнюсе. Армейские автоматчики под прикрытием танков штурмом взяли здание Литовского телевидения и телебашню. Результатом операции стали 13 убитых и 144 раненых. Поводом для этого преступления послужило требование некоего анонимного прокоммунистического комитета национального спасения, которому не нравилось содержание передач местного ТВ и радио. Вполне возможно, что содержание передач не было безупречным — но была ли адекватной реакция? Сам вопрос звучит кощунственно.

Десантники заставили замолчать литовских теле- и радиожурналистов. А как освещало трагические события ЦТ? Приведем свидетельство «Комсомольской правды», в которой 15 января появилась заметка под характерным заголовком «Хорошо молчим?». Вот она дословно:

— 13-го вечером реальность в весьма искаженном виде прорвалась на телеэкраны в лице ведущего программы «Время» журналиста-диктора Д. Бирюкова. Уважаемый коллега сухо рассказал о положении в Литве, показал заранее записанную беседу с министром внутренних дел СССР Б. Пуго, а потом с дрожью в голосе и с презрением во взгляде сказал примерно следующее: нашлись, мол, несознательные люди, которые в знак протеста вышли на московские улицы.

В Литве лилась кровь, а нам показывали мультфильмы Уолта Диснея... Это напоминало старые времена: под развеселые песни «кубанских казаков» людей сажали в «воронки». И нам стало страшно. Страшно за вашу и нашу свободу...

Литва оплакивала погибших. Весь мир выражал сочувствие маленькой прибалтийской республике. А по первой программе ЦТ транслировали развлекательное «Александр-шоу», где полураздетые девицы отплясывали разухабистый канкан. (Чему удивляться, если после землетрясения в Армении понадобилось правительственное решение для изменения программ ЦТ.)

«Сегодня речь идет о запрете на информацию!» — заявила в те дни команда передачи ТСН — телевизионной службы новостей ЦТ в интервью журналу «Огонек» (1991, № 5):

— Когда вы почувствовали к себе особое внимание руководства?

Т. Миткова: Пожалуй, со времени событий в Молдавии. Беспокойство руководства вызывает информация о политических событиях в стране. По мере их нарастания нарастало и давление на ТСН.

— А «внимание» к вам стало особенно заметно в последнее время, когда начались события в Литве и вообще в Прибалтике?

Д. Киселев: Конечно, все сроки условны, но отсчет можно вести с 13 января. Именно в этот день, в воскресенье, Решетовым был написан комментарий к событиям в Литве со своими объяснениями того, что предшествовало вводу войск. Это произошло за полчаса до эфира. Решетов сказал, что Пуго не удалось в программе «Время» объяснить, почему же все-таки Комитет национального спасения обратился к войскам. Он сел за стол нашего главного редактора и стал писать свою версию объяснения. Команда ТСН присутствовала в расширенном составе. Он заявил, что через полчаса Таня Миткова будет читать этот текст в эфир. Мы поинтересовались, кому принадлежит этот текст, ведь мы информационная программа и должны ссылаться на источники. Решетов ответил: ТАСС. Но было ясно, что это не ТАСС. У нас есть телетайпы, и этот материал по каналам ТАСС не распространялся Все кончилось тем, что этот текст в рукописном варианте в эфире читала диктор Коваленко.

— И ведущему не было дано возможности дать свой комментарий к событиям...

Д. Киселев: Да поймите, речь даже не идет там о каких-то комментариях! Сегодня речь идет о запрете на информацию! Это принципиальный момент. У нас информационная программа. Мы избегаем комментариев чьих-либо и своих собственных. Мы стараемся дать как можно больше разнообразной информации, отображающей разные точки зрения. Мы готовы давать только факты. Вот, например, программа 16 января, которая была снята руководством. Произошло это именно из-за запрета на факт! О первом погибшем человеке в Риге, который был застрелен «черным беретом». У нас были кадры, изображение, вплоть до пуль в черепе на рентгеновском снимке, полученном из больницы. Все информационные агентства мира сообщили об этом факте А нам было запрещено. И из-за этого был снят весь выпуск... Речь идет о запрете на факт. Можно говорить о том, что в эти дни на ЦТ была полностью похоронена гласность.

— Снимались ли с эфира в последнее время выпуски ТСН?

Т. Миткова: 17 января в половине десятого, когда была уже готова верстка ночного выпуска, нам было заявлено, что сегодня вы новости не делаете, вы делаете специальный выпуск по событиям в районе Персидского залива. Заведующий отделом пошел к главному редактору и сказал ему, что если никаких новостей не будет, то Татьяне Митковой незачем выходить в эфир. Пусть напишут текст для диктора и он его прочтет. На что последовала такая реакция: «Если Миткова отказывается работать, то мы примем меры».

Демократическая печать была единодушной в оценке «вещательной политики» ЦТ.

— Нынешнее Гостелерадио, похоже, совсем не волнует объявленное в прессе общественное недоверие, — писали в «Московских новостях «(3 февраля 1991 г.) Е. Караева и Е. Чекалова. — Еще с лапинских времен здесь поняли: ТВ совсем не для зрителей. Так уж Государственный телекомитет устроен — это целая система маленьких, средних и побольше контролеров... Высокопарно толкуя о высших государственных интересах, они охраняют свои — личные и ведомственные. Охраняют настолько рьяно, что рискуют нарушить государственные же законы. Цензура, распространение фальшивок, лишение журналистов возможности сообщать имеющуюся в их распоряжении достоверную информацию — все это карается Законом о печати и может быть обжаловано в суде.

Что и сделала команда «Взгляда», передав в прокуратуру заявление о возбуждении в соответствии со статьей 36 Закона СССР о печати уголовного дела по фактам воспрепятствования со стороны должностных лиц Гостелерадио СССР законной профессиональной деятельности журналистов, принуждая их к отказу от распространения информации. Это, по-видимому, также повлияло на решение телевластей об отлучении программы «Взгляд» от эфира...

В Вильнюсе Литовское государственное телевидение возобновило вещание из подпольной телестудии с единственной телекамерой, четырьмя микрофонами и бытовым видеомагнитофоном. А в здании республиканского телерадиокомитета, где хозяйничали военные, был воплощен оруэлловский вариант телевидения: передачи вел симпатичный полковник. Для радиослушателей Литвы вещание на литовском языке организовало рижское радио. Вот такое проявление интернационализма.

И все же большинство телезрителей Литвы получали необходимую информацию: полноценно работал Каунасский телецентр. Это был как раз тот случай, когда роль местного ТВ оказалась необычайно велика.

Подобная же ситуация сложилась в целом по стране 19 — 21 августа 1991 года: путчисты блокировали работу ЦТ, однако большинство региональных телецентров вещали в практически независимом от Москвы режиме и многие из них занимали антипутчистскую позицию. В Москве определенную роль в мобилизации горожан на защиту Белого дома сыграли разрозненные кабельные телесети. Освещение чеченской войны (1994 — 1996 гг.) на отечественном телеэкране продемонстрировало оборотную сторону той же медали: если межнациональные конфликты в бывшем СССР освещались однобоко, с позиции центра, то «внутрироссийский» конфликт на Кавказе нашел одностороннее отражение, отнюдь не в пользу метрополии, что, впрочем, во многом объяснялось информационной закрытостью федералов, то есть явилось ничем иным, как рецидивом все той же ущербной информационной политики властных структур, и в демократические времена, а всецело сохранивших тоталитарные традиции.

Таким образом, отечественное телевидение оказалось явно не готовым к освещению возникших национальных конфликтов. Накопив изрядный опыт подготовки ура-патриотических передач интернациональной тематики, зачастую лакировавших реальную действительность, рисовавших ее в розовом свете так, что настоящие проблемы увязали в сиропе сладкозвучных славословий по поводу безоблачной дружбы народов и постоянного сближения наций и культур, ТВ спасовало перед острыми вопросами, которые поставила жизнь.