Новое руководство: недолгий период смелости

 

А ведь вначале «КВН» даже боялись выпускать на первую программу, довольно долго он шел по второй. И вдруг — «режим наибольшего благоприятствования!»

Читателю понятно: чтобы «синхронизировать», заставить работать по единому сценарию молодежную и информационную редакции плюс Ленинградское ТВ со специальным выездом ПТС в аэропорт и переверсткой всей вечерней программы — одного энтузиазма авторов и редакторов «КВН» недостаточно. Очевидно, им помогал пришедший на пост председателя Комитета по радиовещанию и телевидению М.А. Харламов. Для него, близкого к семье Н.С. Хрущева, был позволителен любой риск, как и для редактора «Известий» А.И. Аджубея — мужа дочери Никиты Сергеевича.
Аджубей, Сатюков, Грибачев, Твардовский выступали в октябре 1961 года на XXII съезде КПСС. Руководителям радиотелевизионного ведомства не просто не дали слова — их даже не избрали делегатами съезда! (Если не считать будущих радиотеленачальников С.Г. Лапина — в 1961-м министра иностранных дел РСФСР и Г.А. Иванова, работавшего тогда в райкоме партии.) Телевидение в программе КПСС упомянуто вскользь — на четвертом месте, после газет, радио и кино! Очевидно недовольство партии.

Всплеск инициативы на ТВ в 1962 году, кроме изменившихся социальных условий, вызван заменой старомодного С.В. Кафтанова на молодого М.А. Харламова. Не всем старожилам комитета это понравилось. Но телезрители оказались в выигрыше. С таким начальником тележурналисты перестали бояться импровизации в эфире, цензоры перестали править бал.
Молодой председатель иногда бравировал своей близостью к «монаршей» семье. С.Г. Лапин, севший в это кресло в 1970-м, бравировал близостью к Л.И. Брежневу постоянно. Вероятно, это было одним из условий уверенной работы мощной пропагандистской машины.

Разумеется, свобода творчества не была абсолютной. Постоянные разговоры «о преимуществе социализма над капитализмом» имели в своей основе комплекс неполноценности. Поскольку в сфере быта мы безнадежно отставали — само обращение к вопросам благосостояния и быта было объявлено «мещанством». Против «бытовщины», за «пафос созидания» призывала журналистов партия. При этом напоминали на каждом инструктаже: в посольстве США появился видеомагнитофон, на котором фиксируются все передачи ЦСТ, и если мы будем говорить о наших недостатках — противник тут же раздует это в своей пропаганде. Да, мы за мирное сосуществование, но не в сфере идеологии!

Зарубежные путешествия советского лидера оставались одним из любимых сюжетов нашего ТВ — тем более, что та же возможность видеозаписи (еще без монтажа) и выход на Евровидение позволяли уже не отраженно, а впрямую показывать «кипучую деятельность борца за мир».

Вспоминает Николай Карцов:

— Был такой случай. Н.С. Хрущев пребывал в Дании, и оттуда мы делали видеозапись на Шаболовке, чтобы вечером передать репортаж в эфир. Заместитель председателя В.И. Чернышов был в командировке, а я оставался за главного. С директором тогда еще Шаболовского телецентра А.И. Сальманом мы смотрели на экране прямую картинку из Дании. Репортаж вел Юрий Фокин. Погода там была очень жаркой, и Никита Сергеевич в украинской рубашке, в соломенной шляпе появился под полосатым холщевым навесом, где собралась вся протокольная группа чиновников в смокингах и традиционных шляпах-котелках. Они приветствуют нашего лидера, а какой-то фермер преподносит на манеже Хрущеву небольшое стадо бычков-производителей датской породы. Вот такая демонстрация. Никита Сергеевич приветственно помахивает шляпой. Оператор и Ю. Фокин выделяют детали происходящего. Вдруг Никита Сергеевич подходит к микрофону и произносит благодарственную речь за подарок:

— Ваши капиталистические бычки — хорошие бычки, но наши социалистические бычки покажут кузькину мать вашим капиталистическим бычкам.

Присутствующие недоумевают, а наш Юра Фокин невозмутимо вещает:

— Никита Сергеевич с присущим ему юмором благодарит фермера и говорит о преимуществах социализма над капитализмом.

Помню, нам было очень стыдно. Но что делать? Давать в эфир не могу. Звоню Харламову. Так, мол, и так, приняли репортаж, но в речи Хрущева есть неудачная формулировка. Михаил Аверкиевич помолчал и, подумав, вдруг разразился в сильном раздражении: «У Никиты Сергеевича не может быть неудачных выражений!» — «Посмотрите, — говорю, — пленку, мы привезем (тогда еще нельзя было по каналу передавать на Пятницкую)». — «Не надо, и смотреть не буду».

Видя мое огорчение и недоумение, милейший директор телецентра Абрам Ильич Сальман шепчет: «Не надо так волноваться. Мы сделаем брак по звуку. Сотрем звук, как бы невзначай. Так ведь бывает». Так и сделали.

Харламов никак не отреагировал на изъятие текста. Когда же из командировки вернулся Чернышов, то учинил мне форменный допрос по поводу сокращения хрущевского текста. Мы стояли на своем: «брак по звуку».

Оперативные летучки проводились тогда ежедневно. Они были долгими, назидательными и утомительными. Начальство хотело во всем застраховаться, предусмотреть возможные критические суждения «сверхустоящих», а было их чрезвычайно много. Вот Чернышов и старался от всего обезопаситься. Сколько же эфирных глупостей было допущено в ту пору! Шли, скажем, международные соревнования по фигурному катанию, и вот кто-то наверху возмутился, что все время идет шумная рок музыка, сопровождающая выступления фигуристов. Чернышов спрашивает: «Что делать?» — «Ничего, — отвечаю, — можно только не показывать соревнование». А он: «Надо подкладывать другую, нормальную музыку». — «Этого делать нельзя, — говорю, — ни в коем случае. Это позор для советского телевидения».

Однако Вячик (так его звали в коллективе) не внял и приказал заместителю директора программ Н.И. Саконтикову подкладывать под танцы «нужную» музыку.
Так одно время и звучала эта чудовищная, какофония глупости и звука в телевизионном эфире. И ведь находились люди, которые соглашались с подобной «акцией». Вот до чего доходило горделивое невежество тогдашних властъ имущих.

Чтобы лучше понять характер этих метаний между смелостью и перестраховкой, между новаторством и консерватизмом, стоит вспомнить хронологию событий 1962 года. Очевидно, что зарубежные фигуристы заплясали на льду под подложенную на Шаболовке «Калинку-малинку» после знаменитого посещения Хрущевым выставки художников в Манеже и объявления решительной борьбы с формализмом во всех сферах искусства. Это произошло 1 декабря 62-го. Но вот — пунктирно — что успело случиться за предшествующие месяцы:

10 февраля сбитого американского летчика-шпиона Пауэрса обменяли на советского разведчика Абеля (В. Фишера). 21 февраля вышла в эфир первая передача «Рассказы о героизме». Подтверждая ту истину, что линия, разделяющая Добро и Зло, проходит через сердце каждого человека, писатель-публицист С. Смирнов, недавно отличившийся в кампании травли Пастернака, теперь взялся восстановить доброе имя солдат и офицеров, оказавшихся во время Великой Отечественной войны в плену у гитлеровцев. Их поголовно числили предателями. Передачи Смирнова — прорыв к правде, откровение, почти шок.

6 апреля в декорации, изображающей шаболовскую телебашню, впервые были поставлены столики «Телевизионного кафе», вскоре переименованного в «Голубой огонек». Передачи шли в прямом эфире еженедельно.

С апреля по июнь были приняты различные решения партии о мерах по улучшению ТВ, самой «радикальной» мерой была, как уже сказано, смена председателей (Кафтанова на Харламова).
1 июня забастовали рабочие Новочеркасского электровозостроительного завода. Повышение цен на мясо совпало со снижением расценок на труд. 2 июня мирная демонстрация с портретами Ленина была расстреляна на главной площади города. Вскоре к 24 убитым добавились 7 расстрелянных по приговору суда, еще 105 получили разные сроки заключения. (По ТВ об этом рассказали только в 1990 году в связи с убийством человека, взявшегося расследовать эту историю.) Непосредственными руководителями акции были тайно приехавшие в Новочеркасск члены президиума ЦК КПСС А. Микоян и Ф. Козлов, а также командующий военным округом И. Плиев.

В июле-августе 1962-го велись переговоры о поставках советского оружия Кубе. Американцам удалось установить, что к октябрю среди доставленного морем вооружения оказалось 42 ракеты, способные нанести ядерный удар по основным городам США. Кремль, между тем, заверял, что наступательного оружия на Кубе нет. 22 октября в выступлении по ТВ президент Кеннеди раскрыл истинное положение вещей и предупредил о серьезности последствий. Он отдал приказ останавливать и досматривать все суда, идущие на Кубу. Американские и советские вооруженные силы опасно сблизились, мир оказался на грани термоядерной катастрофы — особенно после того, как над Кубой советской зенитной ракетой был сбит самолет-разведчик У-2. У генералов США чесались руки для нанесения мощного ответного удара по ракетным базам на Кубе.

Вспоминает Юрий Фокин:

— В тот вечер шла «Эстафета новостей». И вот я в эфире. Рассказываю о том, что встретил во дворе своего дома женщину, которая шла из магазина с полной сумкой. Спички, мыло, соль. Я спросил ее, зачем вы это делаете? А она мне ответила: хватит, я не делала этого в сорок первом, а потом не знала, как детей своих помыть. Спрашиваю: неужели вы собираетесь заготовить мыло и спички в такое время, когда от одной спички может вспыхнуть весь мир? И тогда ни соль, ни мыло вам уже не понадобятся. И она мне так же спокойно ответила: были пуганы и тогда — и бомбами, и газами, и торпедами. Только люди живут и дальше жить будут. А без мыла как же? Без мыла нельзя!

Оттолкнувшись от этого диалога, я начал говорить с телезрителями о том, что волновало нас всех. И это было как ледоход на реке, как камень с шеи. Неважно, убедительно я говорил или нет. Важно было другое. Каждый зритель понимал, от него ничего не скрывают и ни о чем не умалчивают.

Теперь мы знаем, что многое было скрыто и от самих пропагандистов. В частности, суть торга, который вели руководители двух стран по официальным и тайным каналам. 26 октября американский тележурналист Джон Скайли был приглашен на неофициальную беседу работником КГБ СССР (служившим «под крышей» советского посольства) А. Фоминым, который сообщил, что ракеты будут удалены, если США дадут обязательства не нападать на Кубу и уберут свои ракеты от советских границ в Турции. Американцы настаивали на досмотре кораблей, вывозящих ракеты. Это условие было принято Хрущевым, его ответ был передан всеми радиостанциями Советского Союза, и 28 октября мир вздохнул с облегчением.

На фоне ракетно-ядерного кризиса 21 октября впервые вышла в эфир с «Музыкальным киоском» Э. Беляева. 21 декабря появилась первая «Кинопанорама» (ведущий З. Гердт). Одним из главных культурно-политических событий года, наряду с посещением Манежа Хрущевым, было появление (чуть раньше, в ноябре) повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в «Новом мире». Участники ноябрьского Пленума ЦК КПСС несли голубые книжки «Нового мира» вместе с красными книжками материалов Пленума. Однако на содержание телепередач сенсационная публикация практически не повлияла: «что можно журналу с ограниченным тиражом, то не годится для массовой аудитории ТВ». Этот принцип неукоснительно соблюдался вплоть до 1990 года, когда работники Гостелерадио получали взыскания за цитирование в эфире того же «Нового мира».

 

Октябрьский переворот

 

О характере и стиле большинства передач ЦСТ и местных студий мы можем судить по передовой статье журнала «Советское радио и телевидение» (в первом номере за 1963 год): «Над просторами Родины взошло солнце нового года. Вдвойне радостным был новогодний праздник. Мы прожили и проводили в историю знаменательный год — первый год со времени XXII съезда КПСС, показавший всему миру, что программа строительства коммунизма в нашей стране осуществляется успешно. Она оказывает могучее благотворное влияние на жизнь всего современного человечества. В докладе на ноябрьском Пленуме ЦК КПСС Н.С. Хрущев вновь подчеркнул, что главное в коммунистическом строительстве — это экономика, производство, это борьба за создание материальных и духовных благ для жизни человека. Этим и определяются важнейшие задачи идеологического фронта, советской печати, радиовещания и телевидения, наш высокий и почетный долг подручных, помощников партии».

Телевидение пыталось подробно показывать технологические новшества, рождавшиеся на заводах, стройках, в колхозах. Вместе с тем режиссеры, которым все это было неинтересно, воплощали идеи съездов и пленумов в телеспектакли.

Уровень драматургии и работы с актерами (даже на ЦСТ) характеризует народный артист СССР М. Жаров (в апрельском номере того же журнала за 1963 год):

— Я и мои товарищи по театру нередко избегаем выступать по телевидению... Мне ни разу еще не предлагали роли, текста, которые удовлетворили бы меня. Все так называемые сценарии, которые мне приходилось читать, чаще всего беспомощны с литературной точки зрения. Кроме того, меня не привлекают условия работы в телевидении. Все делается на ходу, не продумывается, не отрабатывается. Все это должно исчезнуть: и беспомощные литературные сценарии, и безответственное отношение к постановке телевизионных спектаклей. Это раздражает людей — значит, долго продолжаться не может.

Почему таким успехом пользуются выступления замечательного рассказчика и актера Ираклия Андроникова? Человек, для которого тема рассказа всегда важное, волнующее событие (для Андроникова это темы его искусствоведческих работ), всегда умеет убедить зрителя в важности того, что он говорит. Мы же часто попадаем в положение людей, произносящих слова, которые нас самих не трогают.

Осенью трудности пропагандистов усугубились. Из-за неурожая исчез из свободной продажи хлеб, возле булочных стояли многотысячные очереди. А ТВ рассуждало о построении коммунизма — чтобы иностранцы не узнали о наших трудностях. Впервые пришлось покупать пшеницу в Канаде и Австралии — по секрету от своего народа. Тон журналистов-международников (лучшими из них были на экране В. Зорин и Н. Бирюков) стал спокойнее. 5 августа был заключен договор с Великобританией и США о запрете ядерных испытаний в атмосфере, в космосе и под водой. А 23 ноября состоялась первая прямая трансляция из США через космический спутник связи. Повод был печальным: прощание с президентом Кеннеди. Наше население немедленно откликнулось частушкой: «Новый спутник запустили точно на орбиту. Джона Кеннеди убили, жалко — не Никиту». Сельскохозяйственная политика Хрущева раздражала народ, слияние совнархозов и разделение обкомов, введение сельхозуправлений вместо райкомов и прочая чехарда раздражали бюрократию, желавшую спокойной жизни.

Тем не менее, 1963-й и начало 1964-го прошли под знаком «итогов славного десятилетия» пребывания Хрущева у партийного руля. Этому посвящались циклы передач, а 17 апреля 1964 года, в день 70-летия лидера, ТВ показало документальный фильм «Наш Никита Сергеевич». (15 октября того же года, когда ТАСС распространил сообщение, что Хрущев попросился на отдых «по состоянию здоровья», Барнаульская телестудия повторила этот фильм с добрым напутствием пенсионеру. Надо ли говорить, что на другой день директор студии был снят с работы.)

Пока же начальство требовало показывать «зримые черты нового», успехи «маяков». Журналисты изобретательно выходили из положения. Съемочная группа Горьковского ТВ была разочарована, увидев хилые растения на плантации кукурузы: ведь председатель колхоза прислал в область рапорт о высоком урожае. Но в результате появился репортаж: председатель и журналист беседуют в зарослях кукурузы выше человеческого роста. Телезрителям было невдомек, что председатель и корреспондент стояли на коленях, да еще пригнувшись, чтобы растения хоть немного возвышались над ними, а кинооператор вел съемку с нижней точки, ползая на животе.

Продолжалась погоня за романтикой дальних странствий. Режиссер И. Беляев снял телефильм «Сахалинский характер», хорошо встреченный прессой.

Будущий нобелевский лауреат, поэт Иосиф Бродский был выслан из Ленинграда как тунеядец. Этого практически никто не заметил. Московская редакция ЦСТ (создана в 1961-м) выпустила первый номер обозрения «Москва и москвичи», детская редакция 1 сентября 1964 года вышла в эфир (по 2-й программе) с передачей «Спокойной ночи, малыши».

Запись, сделанная в дневнике Корнеем Чуковским, стоит цитирования в истории отечественного ТВ, ибо посвящена человеку, который возглавит его шесть лет спустя. Итак:

— Зам министра МИД Сергей Георгиевич Лапин, человек студенческого обличья, проводящий на коньках и на лыжах по 3—4 часа в день, отец полуторагодовалого ребенка (Сергея) — весь блондин, с ног до головы, веселый, озорной человек, пишущий стихи, читающий всевозможные книги, питомец Высшей партийной школы. И с ним его друг В.С. Лебедев, референт Никиты Сергеевича, молодой и моложавый человек в очках, непрерывно острящий — главным образом над своим дружком Лапиным. Их дружба выражается в непрерывных остротах друг над другом, иногда очень удачных. Лапин сочинил какое-то — неплохое — стихотворение, Лебедев прочитал его и сказал: нужно попросить Маршака, чтобы он перевел его на русский язык.

Через шесть лет Лапин предстанет перед многотысячным коллективом в качестве грозного руководителя. Пока же, в 1964-м, в главный кабинет на Пятницкой, 25 пришел совсем другой человек.

Вспоминает Николай Месяцев:

— В начале осени 1964 года Николай Романович Миронов, заведующий отделом административных органов ЦК КПСС, с которым у меня установились дружеские отношения, и я отправились утречком по грибы. Жили мы тогда на дачах управления делами ЦК в Усове, что километрах в 35—40 от Москвы по Успенскому шоссе. Шли рядом, стреляли глазами по местам, где мог бы сидеть грибок, радовались удаче и снова искали... По дороге обратно Миронов, обняв меня за плечи, сказал: «Среди членов Центрального Комитета вызревает мнение о целесообразности в интересах партии, государства, народа смещения Хрущева и замены его другим товарищем. Меня интересует — как ты к этому относишься?» Я ответил, что положительно.

Дня за три до начала заседания Президиума ЦК КПСС, а затем и Пленума Центрального Комитета, на котором обсуждался вопрос об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря, Миронов назвал мне предположительную дату созыва Пленума (14 октября). Затем он сказал, что в главных средствах массовой информации предполагается замена первых лиц: «Мне поручено предложить тебе возглавить Госкомитет по радиовещанию и телевидению. У тебя немалый опыт работы с учеными, писателями, артистами, композиторами, словом, с творческой интеллигенцией. Не новичок ты и в журналистике. В такой переломный момент твой авторитет благотворно скажется на атмосфере в Комитете. В руководстве ЦК есть уверенность в том, что твой приход в Госкомитет вызовет положительный общественный резонанс».

Через некоторое время меня вызвали к Л.И. Брежневу. Он сидел в торце длинного стола заседаний, А.Н. Косыгин сбоку, напротив него Н.В. Подгорный и рядом с ним П.Н. Демичев, секретарь ЦК КПСС. Следом за мной в кабинет вошел Л.Ф. Ильичев, секретарь ЦК КПСС.

Было около полуночи 13 октября 1964 года.

Я поздоровался и сел рядом с Косыгиным, Брежнев спросил, кто поедет на радио представлять меня коллегии Комитета. Подгорный: «Ильичев, это его епархия». Ильичев: «Хрущев может и дальше проходить в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?» Демичев: «Убрать совсем». Брежнев: «Да, так будет правильно».

Октябрьской ночью мы с Ильичевым плутали по Замоскворечью, никак не могли проехать к сверкавшему всеми огнями громадному дому — Радиокомитету, будто плывущему в окружающей его тьме.

В приемной председателя дежурил член Комитета К.С. Кузаков (как потом я узнал, сын Сталина, рожденный крестьянкой Марьей Кузаковой в далеком енисейском селе Горошихе, что пониже Туруханска, в котором Сталин отбывал ссылку). Ильичев попросил собрать членов Комитета. Часам к двум приехали почти все, в том числе и все четыре заместителя председателя — Э.Н. Мамедов, А.А. Рапохин, В.П. Чернышов, Л.С. Максаков. (Председателя М.А. Харламова в Москве не было, он находился в командировке.)

Ильичев сообщил собравшимся, что я назначен председателем Госкомитета, коротко рассказал обо мне, сказал также, что Харламов будет переведен на другую работу. Не вдаваясь в какие-либо подробности, он сообщил присутствующим, что Хрущев за крупные ошибки освобожден от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Вопросов к нему не последовало. (Ильичева сняли с работы через несколько дней — слишком многое связывало его, идеолога, с Хрущевым.)

Членам Комитета я сказал, что прошу их продолжать спокойно работать Подчеркнул, что никаких перемещений, перестановок по службе, не обусловленных творческими или производственными задачами, не будет. С заместителями мы договорились, что они сейчас же просмотрят радиотелевизионные программы, с тем, чтобы в них не маячило имя Хрущева (фактически он еще не был освобожден от работы).

Прошла ночь, потом день 14 октября, потом еще одна ночь. Я не уходил из Комитета. Лишь утром 15-го мне позвонили от Брежнева и сказали, что сейчас фельдсвязью высылается постановление Политбюро и решение Президиума Верховного Совета СССР о назначении меня председателем Государственного комитета СССР по радиовещанию и телевидению, а к 19 часам я должен быть у Леонида Ильича на Старой площади. Получив эти документы, я попросил начальника управления кадров ознакомить с ними руководящий состав Комитета, а сам после двух бессонных ночей поехал домой. В это время о смещении Хрущева узнал, наконец, и советский народ.

В ходе беседы у Брежнева было решено сформировать пресс-группу при Политбюро в составе Демичева (руководитель), Степакова («Правда»), Толкунова («Известия») и Месяцева (Госкомитет радиовещания и телевидения), куда стекалась бы вся информация, поступающая в ЦК по различным каналам. Здесь она коллективно обрабатывается и так же коллективно вырабатываются основные направления в пропаганде и агитации.

16 октября, на третьи сутки после моего появления в Комитете, был собран партийно-хозяйственный актив. Зал заседаний, рассчитанный примерно на пятьсот человек, был переполнен. По просьбе не попавших в зал устроили дополнительную радиотрансляцию на другие этажи. По своему обычаю пришел минут за десять до начала собрания, дабы составить первое впечатление сразу о многих. Это необходимо, так как помогает быстрее найти желаемый контакт, взаимопонимание. Я рассматривал зал (овальной формы, уходящий амфитеатром вверх), наблюдал, как группками (очевидно, из одних редакций и служб) заполнялся он людьми: и седовласыми, и молодыми с модными прическами, со столичным налетом небрежности в одежде. Но большинство, как мне показалось, были мои ровесники — среднего возраста, видевшие и пережившие многое, в том числе и смены «высокого» начальства. Собравшиеся были настроены живо, даже весело. В зале повисло ожидание: а ну-ка, что нам скажет новый председатель? Чем удивит?! Конечно, удивить я их ничем не мог, да и не стремился к этому. Мне предстояло их заинтересовать моим пониманием сущности современного радиотелевизионного вещания, включить их в творческий процесс как равных и ответственных участников общего дела.

Всякое явление, в том числе и массовое вещание, находится в движении, развиваясь или деградируя вместе с обществом, в котором оно функционирует и с которым строит свои взаимоотношения: радио — с массовым слушателем, телевидение — с массовым зрителем. В ходе этого движения полезно остановиться и основательно проанализировать, какой приобретенный опыт полезен, а какой надо, может быть, и отбросить, определиться в творческой преемственности.

Сейчас, говорил я, именно тот момент, когда есть возможность провести подобный анализ: что брать с собой дальше из приобретенного массовым вещанием опыта и наработанных традиций, а что отсечь как наносное, чуждое, неприемлемое. В связи с идеей преемственности я остановился на причинах освобождения Хрущева от занимаемых им партийных и государственных постов, говорил о заметном скатывании радио и телевидения к прославлению одной персоны, об отходе от курса XX съезда КПСС. Я подчеркивал, что в условиях социализма право на культ имеет лишь труд, человек труда. Именно такой подход будет способствовать дальнейшей демократизации массового вещания, а тем самым его благотворному воздействию на все процессы демократизации жизни советского общества (на что у меня были большие надежды после октябрьского Пленума ЦК КПСС).

В главных редакциях и отделах Комитета началась напряженная работа по уточнению концепции отечественного массового вещания, что находило воплощение в практической работе. Надо подчеркнуть, что четырехпрограммное вещание по Центральному телевидению плюс программа передач для Москвы и Московской области с целесообразной, научно выверенной вещательной сеткой, разработанной тогда, действовало в течение почти четверти века.

Уже в марте 1965 года была создана учебно-образовательная (Третья) программа Центрального телевидения. Ее учредителями явились Госкомитет по радиовещанию и телевидению, Министерство высшего и среднего специального образования СССР и Всесоюзное общество «Знание». Мы придавали превеликое значение этой программе как могучему — при том демократическому — средству просвещения широчайших масс населения страны. Ставилась задача помочь людям разных возрастов и общеобразовательной подготовки стать на уровень современных достижений науки, культуры, техники.

8 апреля того же года с помощью спутника связи «Молния-1» впервые из Москвы жителям Дальнего Востока был показан первомайский парад и демонстрация трудящихся на Красной площади, а в ноябре проведена экспериментальная передача из Москвы в Париж.

9 октября 1965 года вышла в эфир новая рубрика ЦТ «На улице Неждановой» — передача из Всесоюзного Дома композиторов в Москве. Музыкальные вечера, которые транслировались оттуда, знакомили телезрителей с современной симфонической, камерной и эстрадной музыкой, с песнями и романсами, с творчеством композиторов союзных республик, краев и областей РСФСР.

В том же году страна отмечала 20-летие Победы. В нашем коллективе родилась идея «Минуты молчания» — ритуала, ставшего всенародным. «Минута молчания», передававшаяся потом каждый год, как по радио, так и по телевидению, была гимном скорби и гордости народа-победителя.

 

Ради одной минуты

 

Вспоминает Ирана Казакова:

— В феврале 1965 года меня вызвал Главный редактор редакции информации ЦТ Николай Семенович Бирюков и, сославшись на поручение коллегии Комитета, сказал: «Подумайте, чем нам ознаменовать 20-летие Победы». И я пошла бродить по Шаболовскому телецентру. Я принадлежу к типу «ходящих» журналистов, которым светлые идеи приходят во время хождения по длинным коридорам. Новый кадровик, который часто видел меня в коридоре, предложил было уволить меня за безделие. Но идея пришла именно в момент такого «безделия», и родился сценарий будущей передачи ритуала «Минута молчания».

Николай Семенович идею одобрил и прямо в рукописном варианте понес сценарий Председателю Комитета Н.Н. Месяцеву. Тот вызвал меня буквально через несколько дней и начался долгий, мучительно-захватывающий процесс. Мы со Светланой Володиной, редактором будущей передачи, заперлись дома, писали текст телевизионного варианта. Аркадий Ревенко, комментатор радио, трудился над текстом радиоварианта. Тогда еще в голову никому не пришло, что передача-ритуал должна быть единой и на радио и на телевидении.

Нужно сказать, что в этой передаче все накапливалось по капельке, по золотой крупиночке. Когда первые наброски текстов были готовы, Месяцев объявил нам, что отныне каждый рабочий день для создателя «Минуты молчания» будет начинаться в его кабинете. Ровно месяц изо дня в день в 9 утра мы были в кабинете Председателя. Николай Николаевич, как он любил говорить, сам брал ручку в ручку и писал текст, который рождался по слову, по запятой. Это была, действительно, «в грамм - добыча, в год труды». Часто в работе принимали участие члены коллегии Комитета. Хорошо помню за столом Энвера Назимовича Мамедова, Алексея Архиповича Рапохина, Георгия Александровича Иванова.

Передача рождалась мучительно. Степень ответственности и нашей внутренней приподнятости были столь велики, что мы в дни работы ни о чем другом не думали, ничем другим не занимались. На радио готовилась фонограмма музыкального оформления ритуала. Режиссером радиопередачи стала Екатерина Тарханова, женщина редкостной человеческой красоты. Она, как эллинская богиня, если к чему-либо прикасалась, то это сразу становилось значительным, талантливым.

Встала задача: что делать с самой минутой молчания в эфире? Ну, на телевидении будет какое-то изображение. А на радио? Целая минута тишины — дыра в радиоэфире. Екатерина Тарханова с ее масштабом мышления и тонкостью воображения придумала в минуту молчания в эфире вплести перезвон Кремлевских колоколов, который сохранился в запасниках Большого театра. И не просто перезвон, а вызвоненная на колоколах мелодия траурного марша «Вы жертвою пали». Партитура этого марша в исполнении на колоколах тоже была разыскана. Фонограмма складывалась как торжественная литургия.

Ждали текста. А он не писался. Выковывался. Это должна была быть молитва.

Наконец, поставили точку и поняли: ни вставить, ни убрать из текста больше ничего нельзя.

Екатерина Тарханова, прочитав текст, долго сидела, опустив голову. Кому дать прочесть молитву? Дикторам, чей голос знаком каждому? Актрисе? Самая большая опасность сделать молитву театрализованной. Катя вышла в коридор и встретила Веру Енютину, диктора радио, чаще всего читавшую рекламу, которую у нас мало кто слушал. «Вера, — спросила Тарханова, — ты можешь молиться?» — «Не знаю, — ответила Енютина, — давай попробую». Они быстро зашли в студию. Вера склонилась над текстом и очень скоро дала знак, что готова. Записали первый дубль, второй, третий. Но лучше самой первой записи ничего уже не получилось. Его и стали накладывать на готовую фонограмму.

Голос Юрия Левитана: «Слушайте Москву! Слушайте Москву!» Тревожно-торжественные звуки метронома приковывали внимание. Слушайте Москву! Из-под чеканки метронома выплывали тихие звуки «Грез» Шумана.

«Товарищи! — сказала Енютина так, что сердце упало. — Мы обращаемся к сердцу вашему. К памяти вашей. Нет семьи, которую не опалило бы военное горе...» Звучала молитва и, если человек шел, он останавливался, замирал и не мог оторваться от голоса молящейся. Мы сидели в аппаратной студии «Б» на Шаболовке, Светлана Володина, Николай Николаевич Месяцев и я. Еще не отзвучали последние аккорды передачи, как я услышала рядом с собой рыдания. Впервые в жизни я видела, чтобы так рыдал мужчина. И мы не скрывали своих заплаканных лиц. Это были светлые слезы.

Мы поняли: радиовариант «Минуты молчания» готов. Лучшего нам не сделать. Теперь начиналось не менее трудное — сделать вариант телевизионный. Найти единственное верное и точное изображение под молитву. Что должно быть на экране в такой момент? Предстояла тьма не только творческой, но и технической работы. Редактор Светлана Володина, режиссер телевизионного варианта Наталья Левицкая, помощники режиссера не выходили из кинопроекционной. Искали изображение, отбирая документальные кинокадры войны. Решили дать самые сильные, самые трагичные кадры, запечатленные фронтовыми кинооператорами. Горы пленок. Снова «в грамм - добыча, в год труды».

Стали соединять пленку и фонограмму. Ничего не получилось. Кинокадры шли отдельно. Молитва отдельно.

Наталье Левицкой пришла в голову идея пригласить актрису, по образу похожую на известный во время войны плакат «Родина мать зовет». Пригласили актрису, одели во все черное. Она стала читать текст, но это был театр. Время шло, экран был пуст, придумать ничего не удавалось. И вдруг в один из вечеров наших мук, когда Николай Николаевич Месяцев был на телестудии и мы обсуждали очередной вариант, он тихо сказал: «На экране должен быть только огонь, живой бьющийся огонь». Мы ахнули. Предложение было гениальным.

Все наши помыслы были уже об огне. Какой огонь? Вечного огня в Москве тогда не было. Где должен гореть этот огонь? Снимать ли его на пленку или это должен быть живой огонь в кадре? И тут посыпались предложения — одно смелее другого. Огонь решено было зажечь в студии. За работу взялись газовики, пожарники, декораторы, рабочие сцены. Полетели все правила противопожарной безопасности.

В главной студии на Шаболовке, студии «Б» соорудили высокую стену. На экране она выглядела сложенной из массивных плит гранита. На стене выбили надпись — ПАМЯТИ ПАВШИХ. Около стены поставили гипсовую чашу, которая также смотрелась сделанной из гранита. К чаше подвели газовую горелку и зажгли огонь. Начались бесконечные репетиции. Вьющийся во весь экран огонь производил неизгладимое впечатление. Работники телевидения, проходя мимо экрана, останавливались и завороженно смотрели на живое пламя. Мы понимали, что точнее изображения не придумаешь, потому что именно огонь сосредоточивает на себе все мысли, полностью концентрируя внимание. Молитва и музыка сливались с огнем в волнующее до глубины души триединство.
Режиссер Наталья Левицкая на всякий случай сняла огонь на кинопленку, сделав кольцо из повторяющихся кадров.

Близилось 9 мая 1965 года. Степень нашего волнения подходила к предельному градусу. Передача была объявлена на 18 часов 50 минут.

9 мая все приехали на студию задолго до начала. Режиссер проверяла и проверяла готовность. Передача шла в прямой эфир. К назначенному времени в студии собралось руководство телевидения и члены коллегии Комитета. У пульта были режиссер, ассистент режиссера, Николай Николаевич Месяцев, редактор передачи и я, как представитель авторского коллектива.
Наконец, зазвучали позывные. Сердце билось где-то у горла. Ассистент по команде режиссера нажала кнопку, и раздался голос Левитана: «Слушайте Москву! Слушайте Москву!» В кадре появилась гранитная стена и крупно слова — ПАМЯТИ ПАВШИХ. С первых же звуков мелодии «Грез» Шумана в кадре во весь экран заполыхал огонь. Величественный и негасимый, он бился, как сердце, как сама жизнь. «Товарищи! Мы обращаемся к сердцу вашему, к памяти вашей...» Все замерли.

Мы не чувствовали времени, оно нам казалось вечностью. Шла молитва памяти павших в Великой Отечественной войне. И вдруг раздался истерический крик режиссера: «Кольцо». Мгновенно заработала кинопроекционная. Случилось то, чего мы все больше всего боялись. Огонь в чаше стал угасать. В долю секунды режиссер заметила это и успела дать команду включить кинопленку. В кадре уже бился киноогонь. А в студии к чаше с огнем по-пластунски полз помощник режиссера, чтобы поправить случившуюся неполадку. Мы все вытянулись к стеклянному окну, отделяющему пульт от студии. «Спокойно, товарищи!» — сказал Месяцев. Огонь в чаше набирал силу. И вот снова включена студия. Молитва подходила к концу. Раздался голос Юрия Левитана: «Минута молчания». На пульте все окаменели. Из какой-то далекой глубины зазвучали колокола: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» И снова мертвая тишина. Только мощные фортепьянные аккорды остановили эту торжественно-траурную минуту Дальше зазвучала музыка Чайковского, Баха, Рахманинова, а мы все не отрывались от огня, каждый думая уже о своем, о своих погибших, о страшных пережитых годах и о Дне Победы 9 мая двадцать лет назад.

Передача закончилась. Все молчали. Сидели, опустив головы. Не было сил встать. «Спасибо, товарищи, спасибо!» — прервал молчание Месяцев. Стали потихоньку расходиться.