Скандалы в эфире и вокруг эфира

 

Совершенно естественно, что после фестиваля творцы ТВ находились в эйфории — так же как победители великой войны в 1945 году. И так же, как тогда, партруководство страны поставило их на место, подобающее «винтикам» тоталитарной системы. Повод нашелся быстро. «Прекрасный директор ЦСТ» В.С. Осьминин и еще ряд работников были уволены, секретариат ЦК партии вынес жесткое решение о передаче «ВВВ» (Вечер веселых вопросов) — аналоге будущего «КВН» (Клуб веселых и находчивых).

Из книги Владимира Саппака «Телевидение и мы»:

— Однажды ведущие викторину допустили какую-то ошибку. Условия игры были слишком облегчены, и победителей оказалось во много раз больше, чем предполагалось. Мы, зрители, стали свидетелями, как выполнившие задание все прибывали и прибывали из города, вот они уже забили всю сцену, мы увидели растерянность организаторов передачи, наступила «томительная» (а для нас полная переживаний и впечатлений!) пауза; наконец, передача была прервана, прекращена. А через некоторое время где-то даже промелькнуло сообщение, что, мол, на «виновных» наложено взыскание. Право же, их стоило премировать!

Премировать было не за что: наплыв людей и давка во Дворце культуры МГУ на Ленинских горах, откуда транслировалась передача «ВВВ», оказались столь велики, что пришлось вызывать машины «Скорой помощи». Причина была в том, что ведущий «ВВВ», композитор и известный мастер розыгрышей Никита Богословский не полностью объявил условия очередного конкурса телезрителей. Он призвал немедленно приехать на Ленинские горы всех, кто может надеть зимнюю одежду, шапку и валенки... забыв написанную в сценарии (авторы С. Муратов, М. Яковлев, А. Аксельрод) «небольшую деталь». Сценаристы просили иметь в руках новогодний (в сентябре) — т. е. вышедший восемь месяцев назад — номер газеты «Комсомольская правда». Отсюда и столпотворение. Но постановление секретариата ЦК КПСС усмотрело более глубокие пороки передачи «ВВВ». Цитировался в строгом партийном документе как пример «оглупления советских людей» такой вопрос викторины: «Как кошка слезает с дерева — хвостом вверх или вниз?» Такие вопросы были объявлены недостойными советского человека.

Вспоминает Александр Юровский (в 1957-м редактор ТВ):

— Передачи «ВВВ» проводились с мая 1957 года и были одной из форм подготовки молодых москвичей к фестивалю. Конкурсы «ВВВ» содержали ряд сведений, касающихся фестиваля, хотя и не состояли только из них. В передачу включались также эстрадные номера, в большей или меньшей степени связанные с тематикой фестиваля. По окончании фестиваля решено было продолжить выпуски «ВВВ» — они пользовались у зрителей бесспорным успехом. Но, утратив политическую направленность, «ВВВ» лишился идейной основы. Создатели программы стали копировать отнюдь не лучшие образцы зарубежных телевизионных викторин. Среди заданий, адресованных телезрителям, были, например, такие: привезти в зал, где идет «ВВВ», фикус, самовар и третий том сочинений Джека Лондона; или — привезти младенца, родившегося в день первого «ВВВ», с инициалами из трех «В»; или явиться в шубе, шапке и валенках в сентябре и т. п. Создатели «ВВВ» не учитывали фактора массовости аудитории телевидения (а ведь в 1957 году в Москве было уже около миллиона телевизоров, т. е. более 4 миллионов телезрителей). Не все то, что хорошо в семейном кругу или даже в доме отдыха, среди сотни-другой людей, так же хорошо для массовой аудитории. Когда кто-то попадает в глупое положение на глазах у 4 — 5 человек —глупо выглядит он один; когда за глупостью наблюдают 4 — 5 миллионов человек — оглупляются и они. Печать, общественность, партийные органы резко осудили эти передачи за их духовную пустоту. «ВВВ» стал «ВВЗ» — вечером возмущения зрителей», — писала 1 октября 1957 года газета «Московский комсомолец». Пример «ВВВ» лишний раз показал, что всякая телевизионная передача, коль скоро она предназначена для массовой аудитории, — имеет значение прежде всего пропагандистское. Тяжелый урок не прошел даром...

Сопоставляя события 1957 года, приходится признать, что скандал с «ВВВ» был лишь незначительной частью куда более масштабной кампании воспитания советской интеллигенции. 13 мая состоялась встреча Н.С. Хрущева с писателями. Руководитель партии в двухчасовой речи заявил, в частности, следующее: «В среде интеллигенции нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке ряда сложных идеологических вопросов, связанных с преодолением последствий культа личности... Это произошло потому, что некоторые товарищи односторонне, неправильно поняли существо партийной критики культа личности Сталина. Они пытались истолковать эту критику как огульное отрицание положительной роли И.В. Сталина в жизни нашей партии и страны и встали на ложный путь предвзятого выискивания только теневых сторон и ошибок в истории борьбы нашего народа за победу социализма, игнорируя всемирно-исторические успехи Советской страны в строительстве социализма».

В июле того же достопамятного 1957-го Хрущев вновь обратился к теме идейности интеллигенции на партийном активе. Из трех его выступлений был смонтирован один «основополагающий» документ «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа». Опубликовали его только 28 августа (то «антипартийная группа», то фестиваль мешали, кампании не должны были перекрывать друг друга). В сентябре началась масштабная «проработка» недостаточно идейных творцов. Скандал с «ВВВ» подвернулся кстати.
Вскоре были заменены главные редакторы почти всех московских литературных журналов. Свои интриги развернулись и в Госкомитете по радиовещанию и телевидению.

Вспоминает Николай Карцов:

— В ЦК создали сектор радиовещания и телевидения. Собственно сектора-то еще не было, а только его заведующий, бывший работник управления местного радиовещания Георгий Александрович Казаков. Человек он был очень и очень «своего времени». Мне вспоминается, как всегда чем-то напуганный, опережая события, он спешил «доложить по начальству». Его не без оснований побаивались. Дело радио и телевидения бурно и успешно развивалось. И вот Казаков неожиданно стал первым заместителем председателя Комитета. Это был абсолютный антипод Кафтанову. Новым же заведующим сектором стал весьма известный ныне Александр Николаевич Яковлев (кажется, это была одна из первых его должностей в ЦК).

Придя к кормилу власти, Казаков начал с угодной ему перестановки кадров. Делалось это под предлогом того, что Кафтанов, хотя и опытный руководитель, но человек новый, а он, Казаков, старый и все понимающий работник, должен ему помочь, и притом решительно. В какой-то из газет появилась разгромная статья по поводу комитета. В ней содержалось много предвзятых нелепостей в стиле 1937 года. Сергей Васильевич недоумевал. Просил своего первого зама выяснить, кто же автор, чтобы печатно объясниться. Этот же вопрос он задал и мне: «Кто бы это мог написать такое?» — «Судя по жесткой тональности и раздражительности — Казаков». — «Не может быть, это же мой первый зам! Я именно ему поручил разобраться, и он обещал выяснить».

А что тут было выяснять? Статья подписана псевдонимом «Гаков». Фамилия эта встречается в радийных газетах и журналах с конца 30-х. Я почти уверен, что этот псевдоним означает Г.А. Казаков — «Гаков».

Дело вскоре обернулось в куда более сложную сторону. В ту пору уже состоялся XX съезд с разоблачениями культа личности Сталина. Коммунисты знали текст доклада Хрущева. Тогдашний секретарь парткома Всесоюзного радио Всеволод Николаевич Ружников на партийном собрании выступил с докладом о незаслуженном преследовании и даже арестах старых работников радио, где привел и тексты доносов на так называемых «врагов народа». Многие из подобных материалов принадлежали перу Казакова. Все это вызвало у собрания презрение к автору клеветнических материалов Г.А. Казакову — Гакову. После этого памятного собрания новоиспеченный первый зам председателя Комитета на работу не явился, а вскоре был переведен в Высшую партийную школу. У Кафтанова появился новый первый зам. — умный и активный журналист и дипломат Энвер Назимович Мамедов.
Какие передачи шли на фоне этих передряг — никто толком вспомнить не может.

 

Начало «космической эры»

 

Отклики трудящихся на «проявление заботы партии о представителях творческой интеллигенции» прекратились только 4 октября, когда все прочие темы отступили перед обсуждением «величайшей победы советской науки и техники»: был запущен первый искусственный спутник Земли. Читал сообщение ТАСС об этом также первый, недавно появившийся в эфире ЦСТ диктор-мужчина. Сообщение заканчивалось так: «Искусственные спутники Земли проложат дорогу к межпланетным путешествиям, и, по-видимому, нашим современникам суждено быть свидетелями того, как освобожденный и сознательный труд людей нового, социалистического общества делает реальностью самые дерзновенные мечты человечества».

Вспоминает Игорь Кириллов:

— В сентябре 1957 года на телевидении проводился конкурс дикторов, и мне предложили принять в нем участие. Среди телевизионных дикторов в те годы не было мужчин — одни женщины. И вести «Последние известия», которые шли два раза в день, дикторов-мужчин приглашали с радио. За каждый выпуск им платили гонорар, и, видимо, руководство Центральной студии телевидения решило наконец, что это довольно накладно.

В день конкурса у меня было много забот по музыкальной редакции, где я был помощником режиссера: утром — репетиция, вечером — эфир. А в промежутке предстояло попробовать свои силы в качестве диктора.

Надо сказать, что подготовился я к конкурсу довольно основательно. Кроме всего прочего, выучил чуть ли не наизусть половину газеты «Правда». Но, несмотря на это, очень волновался, когда пришел в студию. Там уже находился один претендент — молодой человек, приехавший из другого города. Вероятно, считая себя заправским диктором, он несколько снисходительно на меня посматривал и даже пробовал небрежно поучать. Это меня взбесило, и, когда началось прослушивание, я, как говорится, выдал все, что мог. И победил.

Обрадованный, потому что самолюбие мое было удовлетворено, испытывая чувство некоторой жалости к своему конкуренту, я после объявления результатов конкурса направился к выходу из студии в полной уверенности, что у меня еще есть в запасе как минимум недели две. Пока будут оформляться документы, познакомлюсь ближе с дикторами радио и телевидения, попробую освоить азы профессии, узнать, что к чему.

В дверях я столкнулся с С.А. Захаровым, одним из старейших телевизионных режиссеров. Он преградил мне дорогу и спросил, куда это я собрался. Я ответил, что у меня сегодня передача и мне еще надо к ней кое-что успеть сделать, так как через три часа эфир. «Какие там «три часа»! У тебя через два часа эфир «Последних известий», — воскликнул он. Ноги у меня подкосились, и я забормотал что-то невнятное: мол, как же так, надо ведь подготовиться. А он в ответ: «Ну, так готовься, да побыстрее! А то мы с радио сегодня никого уже не пригласили, так что, кроме тебя, выступать некому». И, взяв меня за руку, повел в студию «В» — дикторскую, откуда шли тогда в эфир передачи редакции информации.

Как прошел выпуск, я со страху не запомнил. В память о первых днях моей работы диктором сохранилась фотография: глаза, полные ужаса, и вздыбленные волосы. Так началась моя дикторская жизнь на телевидении.

Когда я попал в дикторскую группу, там работали молодые, прелестные Нина Кондратова, Валя Леонтьева, Аня Шилова и Люся Соколова. Нас тогда было всего пять человек. Жили мы очень дружно, но постоянно спорили и, не стесняясь в выражениях, критиковали друг друга. Ведь нам собственными силами, как говорится, на свой страх и риск приходилось осваивать творческую профессию, которой не существовало раньше.

Меньше чем через две недели после того, как я стал диктором, 4 октября 1957 года, мне доверили прочитать информацию о запуске первого искусственного спутника Земли. По радио ее читал Ю.Б. Левитан, а по телевидению — я. Это была очень большая честь для меня, тем более что ни о каком моем профессионализме тогда, конечно, не могло быть и речи.|
Кроме выпусков «Последних известий» мне постоянно приходилось участвовать в передачах детской, молодежной, музыкальной, литературно-драматической редакций. Бывали дни, когда телевизионная программа становилась практически моим «творческим вечером». Допустим, сначала я читаю первый выпуск «Последних известий», потом в другой студии провожу какую-нибудь детскую передачу, за ней после заставки начинается «Клуб музыкальных встреч» (прообраз будущего «Огонька»), который веду тоже я, а в конце вечерней программы возвращаюсь в студию «В» и читаю второй выпуск теленовостей.

В те годы телевидение вплотную осваивало передвижные телестанции, и мы проводили много прямых репортажей с заводов, фабрик, выставок. Например, очень популярны у телезрителей были репортажи с Выставки достижений народного хозяйства. На передаче работало сразу несколько ПТС. Их размещали в разных местах, и за считанные минуты нужно было перебраться с одного объекта на другой, подхватить микрофон и продолжать рассказ. Я очень любил спортивные репортажи, какое-то время хотел даже переквалифицироваться в спортивные комментаторы.

4 декабря 1957 года вышел в эфир первый номер тележурнала «Для вас, женщины». Вообще год заканчивался под фанфары. В честь 40-летия Октября взлетел первый спутник и самый большой в мире турбовинтовой пассажирский самолет ТУ-114 (слегка переделанный стратегический бомбардировщик ТУ-95). Спущен на воду первый в мире атомный ледокол. Если вспомнить, что годом раньше с невероятным пропагандистским шумом появилась первая атомная электростанция с засекреченным адресом (в Обнинске пели: «А о том, где мы живем, знают лишь за рубежом») и первый в мире реактивный пассажирский самолет ТУ-104 (опять же переделанный бомбардировщик ТУ-16), то можно в какой-то мере понять исторический оптимизм Хрущева, верившего в неограниченные возможности социализма. «Мы вас закопаем», — сказал он однажды западным дипломатам. Весь следующий год нашим пропагандистам пришлось оправдываться, что Запад не так понял советского лидера, что у него не было никаких агрессивных намерений, он имел в виду лишь историческую неизбежность победы социализма над капитализмом.

27 марта 1958 года Хрущев завершил концентрацию власти в собственных руках. Теперь он стал не только главой партии, но и председателем Совета Министров СССР.

12 апреля Центральная студия телевидения передала первый номер тележурнала «Молодость». Надо было как-то приходить в себя после кадрового разгрома, связанного с «ВВВ», заполнять молодежную «нишу» в духе последних указаний «дорогого Никиты Сергеевича».

Вспоминает Рудольф Борецкий:

— Мы осознавали необходимость качественной новизны программы, обращенной к молодежной аудитории. Позволю себе автоцитату. В первой статье о молодежном ТВ (она называлась «Поиски жанра и формы» и была опубликована в сборнике «Телевидение» за 1958 год) я писал: «Молодежный журнал должен отражать жизнь во всем ее многообразии, а не какую-нибудь одну ее сторону; более того, он не может быть информационным... Он призван воспитывать, ставить и решать важные проблемы, быть острым, боевым и, конечно, интересным, занимательным». Это, так сказать, общая посылка. Но вот дальше — уже осознание специфики работы над молодежной программой: «Если, например, в журнале «Искусство» приходится лишь «обрабатывать» для телевидения уже готовый материал (работы скульптора или художника, кинорежиссера или актера и т. п.), то в нашем журнале все, от зарождения идеи и до воплощения ее на экране, — «собственное производство».

А в сентябре 1958 года, субботним, кажется, вечером, впервые появилась новая телепрограмма — «В эфире — молодость». Открывалась она заставкой: два профиля — девушка и юноша. За кадром звучал написанный для нас молодежный марш Вано Мурадели. Затем — переход на павильон, в новую большую студию, где художники-декораторы создали оригинально стилизованную площадку «проспект Молодости».

Навсегда запомнилось мне, как после премьеры режиссер, ассистент, редактор, помощники режиссера, операторы, ведущие и участники передачи — словом, все мы, находившиеся в аппаратной и в павильоне, вышли наконец на волю, в просторное фойе. В поздний час здесь обычно было пустынно и тихо. Но на этот раз, казалось, весь коллектив студии собрался в фойе: объятия, цветы, рукопожатия. И сразу — стихийное обсуждение, своеобразная творческая летучка, а значит, и критика, подчас суровая, и похвалы, и советы (оказывается, кто-то по ходу передачи педантично фиксировал в блокноте деловые замечания). Короче, еще одно конкретное проявление великолепной студийной атмосферы, духа творческой семьи, которым жила Шаболовка, 53 конца пятидесятых.

ТВ училось на рубеже 60-х годов одному из главных, сущностных своих качеств: репортажности, отображению живой жизни, прямому и непосредственному наблюдению за ней. Это тогда ведь были сказаны Вл. Саппаком очень точные слова: «Можно спорить, станет ли телеобъектив художником, но в «таланте журналиста» ему не откажет никто». И всякий шаг в этом направлении, каких бы трудов он ни стоил, был во благо.

 

Семилетка

 

На несколько лет одной из основных тем молодежных, а затем и так называемых промышленных передач ТВ в Москве и на периферии стало движение бригад коммунистического труда. Воодушевление народа было действительно велико. И когда осенью 1958 года были опубликованы тезисы Н.С. Хрущева к XXI съезду партии (пятилетку предполагалось заменить семилеткой, достичь к 1965 году небывалых успехов, а за 12 лет покончить с нуждой в жилье и т. п.) — молодежь депо Москва-Сортировочная по собственному почину объявила себя бригадой коммунистического труда. Об этом сообщила «Комсомольская правда» к неудовольствию партийных властей, полагавших, что все почины придумываются на Старой площади и уже затем подаются как инициатива масс. А тут — чистая самодеятельность. Впрочем, вскоре агитпроп ЦК овладел положением. Новые бригады уже не «объявляли себя» коммунистическими. Кто будет присуждать это звание — оставалось неясным, но от каждой области, завода и стройки стали требовать ответа: сколько молодых рабочих соревнуются за звание? Сколько бригад?

Так в очередной раз было забюрократизировано истинно народное, интересное по сути начинание. Движение бригад комтруда отличалось от соревнования стахановцев очень важным обстоятельством. Речь шла не только о трудовых успехах, но и о гармоничном развитии личности (учеба, рост культуры, спорт). Формальный подход привел к тому, что бригады должны были дружно после работы посещать кино, театры и библиотеки, выходить на субботники по озеленению и сбору металлолома. Журналисты газет, радио и ТВ дружно ухватились за эти «ростки нового». Движение бригад комтруда заглохло вскоре после смещения Хрущева со всех постов осенью 1964-го.

Местным телестудиям было не до столичных скандалов. Пришедшие из филармоний и драмтеатров режиссеры увлеченно ставили свои спектакли на открывшихся в 1958 году студиях в Сталинграде, Пензе, Ярославле, Кемерове, Тюмени, Челябинске, Калининграде, Кирове, Перми, Ростове, Куйбышеве. Новости в дикторском чтении, приглашения местных передовиков и вообще журналистика считались второсортными по сравнению с телепостановками.

Осенью 1958-го вернулась из Брюсселя группа журналистов и режиссеров, работавших в советском павильоне Всемирной выставки. В эфире ЦСТ они рассказывали о том, какой популярностью пользовался советский павильон, показывали советские же экспонаты (как будто стоило ехать в Бельгию лишь для того, чтобы показать телезрителям трактор «Беларусь» и макет спутника). В своем же узком кругу, а через несколько лет (!) и на страницах журнала «Советское радио и телевидение» (начал выходить в 1957-м) наши пропагандисты не скрывали изумления методами работы западных коллег. Рассказывали, конечно, с оговорками — не дай Бог обвинят в «низкопоклонстве перед загнивающим Западом». Так или иначе, брюссельский опыт исподволь оказывал влияние на характер передач ЦСТ.

Удивление вызывали самые элементарные, по нынешним понятиям, вещи: соблюдение жесткого графика передач, система рубрик, сочетание подготовки и импровизации... Что же творилось тогда в отечественном эфире? Видеозаписи еще не существовало, и мы можем судить о характере программ лишь косвенно — по воспоминаниям творцов или критиков.

Вспоминает Ксения Маринина:

— Удивительно ли, что при нашем сумасшедшем темпе работы однажды в начале программы дня на экране появилась надпись, извещавшая, что телевидение заканчивает передачи. Это очумевший от спешки киномеханик вместо начальной кинозаставки зарядил концовочную.
Еще эпизод. Отлично помню, как, безмятежно сидя перед экраном первой программы в центральной аппаратной (все шло удивительно гладко), я вдруг увидела конечный титр музыкальной передачи за двадцать минут до того, как ей полагалось заканчиваться. Отчаянно пытаясь преодолеть внезапно наступившую немоту, судорожно кидаюсь к телефону — выяснить причину. Но телефон молчит. Вылетаю в коридор — и наталкиваюсь на режиссера внезапно закончившейся передачи Николая Хробко и его ассистента Юрия Богатыренко. Лица у них мрачные.

— Что случилось?!

— Нам наша передача не понравилась. Скучно что-то... Вот мы и закруглились пораньше.

— С ума сошли! Надо же тогда какой-то фильм из резерва показывать!

— Прости! Так расстроились, что забыли про резерв...

Но это еще не все. Как оказалось, участники передачи не знали, что она уже закончена. Как ни в чем не бывало они продолжали музицировать в студии.

— Да что же вы им не сказали?!

— А зачем их расстраивать? Пусть играют...

Сейчас такое, конечно, и представить немыслимо. Но это сейчас, когда пройден большой путь телевизионного профессионализма. А в те годы, о которых я здесь вспоминаю, он еще только начинался.

У юного телевидения было много возрастных проблем разного масштаба. Одна из них постоянно занимала меня как программного режиссера: чем заполнить те злосчастные паузы, которые внезапно возникали иногда между передачами и очень сердили наших зрителей?

О репортажах тех лет можно получить представление по книге В. Саппака «Телевидение и мы»:

—...Передача идет прямо из цеха. Стучат машины. На заднем плане проходят люди. Словом, обстановка вполне документальная, и в первую минуту вы с живым любопытством разглядываете все это. Но вот в кадр входит диктор-очеркист с микрофончиком в руках, за которым тянется шлейф проводов. И сразу же вы ощущаете чужеродностъ, всяческую ненужность этого человека в хорошо сшитом костюме здесь, в цехе, где действительно идет работа.

Диктор (как можно непринужденнее). Мы из студии телевидения. Давайте знакомиться.

Рабочий (словно отвечая урок, без пауз). Моя фамилия Егоров. Иван Егорыч. Наша бригада...

Диктор (в тоне вольной беседы). Очень хорошо, Иван Егорыч. Станьте вот так, чтобы наши зрители могли вас видеть. А теперь расскажите, что в минувшем году было самым главным, ну, что ли, самым захватывающим в вашей жизни. Ведь были у вас такие события?

Рабочий (старательно). Да. Были. Наша бригада в последнем квартале выполнила план на сто два процента. Однако мы не остановимся...

Диктор смотрит в самый рот говорящему. Кажется, еще никогда он не слышал ничего более захватывающего. Словно бы даже проговаривает про себя его текст.

Рабочий (все так же однотонно)....не остановимся на достигнутом. В будущем квартале мы дали обязательство выполнить на сто пять процентов.

Диктор (весело договаривает за рабочего). Вот это и было для вас самым главным в минувшем году?

Рабочий Да, это самое.

Диктор (облегченно вздохнув и сразу потеряв всякий интерес к собеседнику). Спасибо вам, товарищ Егоров, от имени наших слушателей. Желаю вам, чтобы и этот год был у вас столь же содержательным. (Тянет кабель к следующему станку.)

...Вы сидите у телевизора и испытываете мучительное раздражение. Вы уже не верите ни этому диктору, ни этому рабочему. Не верите, хотя все, что вы сейчас услышали, если разобраться спокойно, без сомнения, соответствует фактам.

Что ж произошло? В чем тут вина телевизионных камер? Вина не только передо мной, зрителем, но и перед самим этим рабочим?

Отметим самое очевидное. Телевидение — если даже это чисто репортажная передача — не может ограничиться лишь функцией информационной. Оно требует и правды поведения, правды жизненных обстоятельств, наконец, правды отношений между двумя беседующими людьми. Поэтому нет для телевидения ничего ужаснее, чем тщательно срепетированная импровизация, чем заученная «живая» речь, чем вымученная неестественная естественность.

Прямые передачи их авторы и режиссеры были вынуждены репетировать (по цензурным условиям) от первого до последнего слова: фестивальные «вольности» стали временным исключением из правил. Более успешными оказались первые опыты киноочерков на ТВ, если судить по воспоминаниям Александра Юровского:

— Телевизионный очерк конца 50-х годов уже характеризуется стремлением подробно, крупно — в прямом и переносном смысле — показать на экране нашего современника, человека труда, человека подвига, человека высоких моральных качеств, строителя коммунизма. Стремление это не всегда находило успешное воплощение, но удачи, хотя и нечастые, все же были. Нельзя не отметить здесь работы в жанре очерка Л. Дмитриева («Дом на Мытной»), И. Беляева («Год рождения — 1958» и «Я люблю тебя, человек!»), В. Азарина («Идет комсомольский патруль»).

3 января 1959 года была запущена космическая ракета, как объявили дикторы, «в сторону Луны». Всем, однако, было понятно, что хотели попасть в Луну, но почему-то промахнулись (следующая, сентябрьская попытка оказалась более удачной). Тем не менее пропаганда объявила о «новой выдающейся победе советской науки и техники», приуроченной к открытию XXI внеочередного съезда КПСС, заменившего пятилетку семилеткой. Вопросы идеологии на этом съезде практически не затрагивались, и расписание телепередач пополнилось лишь такими рубриками, как «Цифры семилетнего плана», «Рассказ о великом плане», «Это будет в семилетке», «Семилетку выполним досрочно», «Люди творческой мысли» и др. Эти названия из программ ЦСТ перекочевывали в планы местных телестудий, число которых продолжало расти: вошли в строй телецентры Воркуты, Уфы, Петрозаводска, Омска, Брянска, Норильска, Сочи, Ульяновска, Череповца, Пятигорска, Армавира.

С 5 апреля 1959 года газета «Правда» (орган ЦК КПСС) стала ежедневно публиковать программы ТВ и радио. Со следующего года и другие газеты были обязаны делать это.

9 марта 1959-го Корней Чуковский записывает в своем дневнике: «Кино, телевизор и радио вытеснили всю гуманитарную культуру. Медсестра — это типичная низовая интеллигенция, сплошной массовый продукт. Все они знают историю партии, но не знают истории своей страны. Знают Суркова, но не знают Тютчева... Сколько ни говори о будущем поколении, но это поколение будет оголтелым, обездушенным, темным». Сам Чуковский, в отличие от многих интеллигентов, избегавших телевидения, помогал делать его более пристойным, участвуя в детских передачах.

Значительным явлением стал выход в эфир 26 июля 1959 года фильма Ираклия Андроникова «Загадка Н. Ф. И.» — о любви М.Ю. Лермонтова к Н.Ф. Ивановой. Также с июля стала выходить передача «Для тех, кто любит кино» — предтеча будущей «Кинопанорамы».

Бороться с практикой выступлений «по бумажке» работникам ТВ неожиданно помог следующий пассаж из речи Н.С. Хрущева на III съезде писателей 22 мая 1959 года: «Признаюсь, я очень волновался и беспокоился. Сперва думал выступить по заранее подготовленному тексту. Но вы знаете мой характер — не люблю читать, люблю беседовать. (Бурные аплодисменты.) Вам, товарищи, известно, как бывает трудно выступать. Когда речь написана и приготовлена — можешь спокойно спать. А когда предстоит выступать без текста — так и спится плохо. Проснешься и начинаешь думать, как лучше сформулировать тот или иной вопрос, сам с собой спорить. Выступление без текста — это очень тяжелый хлеб для оратора».

Вскоре редакторы и цензоры стали довольствоваться лишь тезисами будущих телевыступлений вместо обязательного прежде полного текста монологов и диалогов. Впрочем, это не избавило участников прямых передач от утомительных репетиций, старательно проводившихся режиссерами.

О результатах репетиций читаем у В. Саппака:

— Диктор Нина Кондратова ведет беседу-интервью с ивановской ткачихой Юлией Вечеровой (передача — «Ивановская новь»). Вот они вдвоем сидят за низеньким столиком, сидят хорошо, «интимно» — две молодые женщины, и между ними идет беседа. Кондратова не держит перед собой никакого текста, ее интонации легки, свободны, она явно дружески расположена к своей собеседнице, и вот этим свободным, дружеским, даже, я бы сказал, «светским» тоном, секунду подумав, она задает ей вопросы — один, другой, третий. Совершенно очевидно, что вопросы эти рождаются у нее в ходе беседы. И в ответ на эти импровизированные, только что родившиеся вопросы Юлия Вечерова начинает медленно, запинаясь и вроде бы даже не очень разбирая текст, читать заранее приготовленные и, видимо, отпечатанные на машинке ответы...

Ивановцы, приглашенные в студию, чувствовали себя на редкость скованно, сидели за столом с вытянувшимися, неподвижными лицами, словно снимались на групповую фотокарточку для стенда в городском саду.

На вопросы отвечали односложно или читали весьма невыразительный и, видимо, неразборчивый текст. Никакого контакта, никакого раскрытия людей не произошло. И все-таки, заключая это явно не заладившееся выступление, два диктора наперебой радостными, оживленными, ликующими голосами заявляют: «Вот мы и повстречались с ивановцами! Вот мы и узнали о них много нового!»

Узнали? Нет! Это так очевидно, что поймет и ребенок. И все-таки ликующий текст звенит на весь эфир...

Спешка? График? Секундомер?

— Наше время истекло!

— К сожалению, у нас осталось очень мало времени!

— У нас нет времени, чтобы...

Но почему же всякий раз нет времени? Почему у организаторов передачи нет никакой веры в то, что люди, если уметь их «разговорить», скажут вдруг что-то искреннее, настоящее, идущее от себя и в то же время общеинтересное?

Ткачихи — эти действительно милые, славные (в жизни) молодые женщины — стали частыми гостьями на ЦСТ как раз в 1959 году, потому что релейные и кабельные линии соединили Москву с окрестными городами Рязанской, Калининской, Тульской, Калужской, Владимирской, Костромской, Ярославской, Ивановской и Смоленской областей, где текстильная отрасль была традиционно развита, а примеры выполнения заданий были особенно наглядны еще со времен кинофильма «Светлый путь», песня из которого в исполнении Любови Орловой сопровождала почти всякий раз выступления ткачих и очень соответствовала настроению момента: «Нам нет преград ни в море, ни на суше». Съемочные группы ЦСТ выезжали в сопредельные области, с удовольствием осваивая расширившуюся зону вещания. С лета 1959-го они особенно зачастили в Вышний Волочек, где взошла новая звезда, скромная и обаятельная Валентина Гаганова.

То, что стали называть «почином Гагановой», возникло как движение души, как желание доказать подругам возможность более интересной жизни и работы в полную силу. В повести о Гагановой, написанной ее земляком Б. Полевым, правдиво описана «сцена у фонтана» — у питьевого фонтанчика в цехе, когда одна подружка пожаловалась другой: тебе хорошо, а с моими попробовала бы... «А давай, попробую!» — откликнулась Гаганова. И, как писали в газетах, «вывела отстающую бригаду в передовые».

И опять движение души, подобно истории с комбригадами, было введено в жесткие бюрократические рамки. От каждой области и района, от машиностроителей и хлопкоробов, химиков и строителей партийные организации стали требовать «следования примеру Гагановой». Обкомы и райкомы соревновались, у кого больше последователей Гагановой — а для этого заставляли людей бросать свои слаженные бригады и переходить к отстающим. Естественно, проку от этого оказалось мало. В народе запели частушку: «Брошу я хорошего, выйду за поганого, пусть все скажут про меня, что я как Гаганова».

Уже гремели новые кампании. Летела к Луне новая ракета (на сей раз не промахнулись), задачей которой было в очередной раз показать империалистам кузькину мать (любимое выражение Хрущева). Эта «мать Кузьмы» (так переводили на Западе) с каждым годом становилась более грозной — вплоть до сверхмощных термоядерных взрывов, возмущавших академика А.Д. Сахарова своей технической бессмысленностью и неизбежным вредным воздействием на экологию планеты и жизни людей. Ядерный взрыв хотели устроить и на Луне. Ученым удалось убедить неугомонного Никиту, что разглядеть взрыв с Земли все равно не удастся. И ракета понесла лишь вымпелы с советской символикой, копии которых охотно раздаривались иностранным гостям.

Этот аттракцион предшествовал «историческому визиту» Хрущева в главный оплот классового врага — в США. Ракета упала на Луну 14 сентября, а 15-го из Внукова стартовал в Америку ТУ-114, имея на борту главу советского правительства и — на всякий случай — запасные авиадвигатели. Прямой телевизионной связи с далеким континентом еще не было, приходилось ограничиваться оперативной присылкой кинопленок, запечатлевших визит. Вернувшись в Москву 28 сентября, Никита Сергеевич в 15 ч. 13 м. предстал перед камерами ПТС во Внукове, а в 16 ч. 24 м. началась трансляция митинга из Дворца спорта в Лужниках, где лидер партии и государства отчитывался о поездке.

Этот визит долго занимал умы сограждан. В следующем году авторы журналистского отчета — книги «Лицом к лицу с Америкой» — получили Ленинскую премию.

Любил Никита Сергеевич журналистов! 14 ноября 1959 года, выступая на первом съезде только что созданного Союза журналистов СССР, он ласково назвал их «подручными партии»: «Почему подручные? Потому что вы действительно всегда у партии под рукой. Как только какое-нибудь решение надо разъяснить и осуществить, мы обращаемся к вам, и вы, как самый верный приводной ремень, берете решение партии и несете его в самую гущу нашего народа. (Продолжительные аплодисменты)».

Квалификация «подручных», работавших на ТВ, была заметно ниже, чем у их авторитетных коллег-газетчиков. Ни о каких премиях телевизионщикам в те годы речь не шла (лишь за рубежом на фестивалях в 60-е годы были отмечены фильмы «Советское космовидение»). Более того, начало 1960-го ознаменовалось постановлением ЦК КПСС «О дальнейшем развитии советского телевидения», где после двух абзацев о заслугах нового СМИ шло несколько страниц самой суровой критики и требований:

«Программы на общественно-политические темы занимают незначительное место в телевидении, часто бывают неинтересными, ведутся неубедительно... Крайне редко и, как правило, неквалифицированно проводятся телевизионные репортажи... В выступлениях по телевидению нет задушевного разговора, непринужденной беседы... Выдающиеся мастера литературы, театра, кино, музыки мало участвуют в создании программ... В телевидении наряду с энтузиастами своего дела еще много неквалифицированных, нередко и провалившихся на других участках работников...»

Видимо, недостатки эти были столь очевидны, что мнение партруководства совпало с впечатлениями либерального критика В. Саппака. По прошествии времени удивляет такая резкость оценок. В 70-е критика ТВ прекратилась полностью. «Критиковать ТВ — это все равно, что критиковать Советскую власть», — заявлял С.Г. Лапин. Но тогда, в 1960-м, постановление оказалось полезным для развития ТВ и трезвой самооценки его работников. К тому же предусматривались меры по развитию технической базы телевидения.