Психосказки и психотерапевтические сказки

Сходство этих двух видов сказок, пожалуй, более значи­тельно, чем различие. Его можно увидеть при анализе сле­дующих моментов: 1) обращение к глубинному Я ребенка, его важнейшим смыслообразующим содержаниям; 2) стрем­ление помочь в более осознанном отношении к самому себе, миру, другим людям, а при необходимости - в изменении этого отношения; 3) оказание психологической поддержки и избавление от страданий и негативных переживаний, свя­занных с какой-либо проблемной жизненной ситуацией или психоэмоциональной травмой.

Различия психологических и психотерапевтических ска­зок имеют, по-видимому, не принципиальный характер и за­ключаются в следующем: 1) психологические сказки не яв­ляются прямой аналогией индивидуальных эгопроцессов конкретного человека (разумеется, если не брать во внима­ние неизбежные проекции самого автора), а для многих пси­хотерапевтических сказок это очень важно; 2) психологиче­ские сказки в большей степени ориентированы на задачи улучшения качества обычной жизни ребенка и его развитие по сравнению с психотерапевтическими, особенно нужными именно в ситуации жизненных трудностей; 3) психологиче­ские сказки, как правило, пишутся автором-психологом, а психотерапевтические часто создаются самим клиентом.

Одну из психологических сказок, которые по своему по­тенциалу сопоставимы с психотерапевтическими, написала А.Попова - замечательнейший психолог, один из создателей и разработчиков программы «Психологическая азбука» (см. сказку «Коряга» в приложении).

Эта сказка заслуживает особого комментария, поскольку может быть не совсем ясно, почему она является психологи­ческой, а не чисто психотерапевтической, как это кажется на первый взгляд. Особенность этой сказки в том, что психоло­гическая трактовка ее содержания может быть принципи­ально различной. О чем она? О существе, которое в силу сво­ей непохожести на других и нестандартности страдало и подвергалось гонению со стороны красивых и благополуч­ных, а потом оказалось, что эта его непохожесть просто жиз­ненно необходима окружающим? Да, это очевидно.

Для кого эта сказка? Для детей, отвергаемых сверстника­ми? Для детей с физическими недостатками? Для детей, неумеющих общаться? Да, она может быть использована в работе с такими детьми. Тогда «Коряга» - это психотерапевтическая сказка, в которой ребенок видит отражение собственной жиз­ненной ситуации и идентифицирует себя с главным героем.

Но в том-то и прелесть этой сказки, что если суметь уви­деть в ней более глубокий смысл, то она превращается в сказку психологическую - о внутреннем мире человека.

Ведь можно предположить, что Бревна - это внутренние психологические содержания, привнесенные взаимодействи­ем с социумом, то есть нечто окультуренное, правильное, «отесанное». А Коряга - то подлинное Я ребенка, которое противостоит фасадному Я, желательному для взрослых -родителей и учителей. И пусть это подлинное Я неуклюже и неудобно для других, но зато оно способно стать ядром для развития личности; осознание и принятие своего подлинного Я дает возможность запустить механизм саморазвития.

Иными словами, эта сказка - метафора процесса самоосознавания, или, применяя юнгианские термины, продви­жения к Самости. Она может быть использована для объяс­нения процессов, происходящих во внутреннем мире любого человека, поскольку интеграция имеющихся психологиче­ских содержаний с усвоением культурно обусловленных со­держаний (знаковых систем, по Л.С.Выготскому) и составля­ет процесс социализации.

Психосказки и медитативные сказки _

Сходство психологических и медитативных сказок за­ключается прежде всего в том, что: 1) и в тех, и в других происходит глубокое погружение слушающего в сказочный процесс через обращение к своим внутренним состояниям и пробуждение личностных потенциалов человека; 2) эти сказ­ки необходимо читать и слушать не походя, не между делом, а в специально созданных условиях; 3) и те, и другие сказки содержат в себе позитивные модели внутренних состояний, сообщаемые бессознательному.

Психологические сказки при этом могут быть медитатив­ными (их также стоит слушать под музыку, закрыв глаза и погружаясь в состояние релаксации), а могут и не быть та­ковыми.

В последнем случае легко обнаружить различия между этими типами сказок: 1) в медитативных сказках отсутству­ют конфликты и отрицательные персонажи, а в психосказ­ках они вполне возможны; 2) достижение релаксационного состояния при слушании психологических сказок, в отличие от медитативных, не является обязательным, напротив, пси­хосказки могут иметь мобилизующий характер; 3) медита­тивные сказки могут иметь своим материалом не только яв­ления внутреннего мира человека, как психосказки, но и образцы внешних для него отношений между людьми.

Пример психологической медитативной сказки - «Сказку о Деревьях-Характерах» - можно найти в приложении.

Психологические сказки, таким образом, можно выделить как отдельный, самостоятельный тип сказок, применяемый в области сказкотерапии. Их использование возможно при ра­боте с детьми в рамках специальных программ (например, программы «Психологическая азбука»). А можно сочинять психологические сказки для конкретных случаев детских трудностей.

Глава 7. Анализ cogepжания психологических сказок

Нас будут интересовать не столько литературные особен­ности сказки, сколько смысловая наполненность и психоло­гическое содержание процессов сказкотворчества и воспри­ятия заложенных автором идей детьми. В этой книжке речь идет прежде всего о сказке психологической (психосказке). Повторю, что целями психологической сказки являются: раскрытие перед ребенком глубин его собственного внутрен­него мира, развитие его самосознания, знакомство с основ­ными психологическими понятиями, помощь на пути ста­новления его личности.

Психологическое содержание подобных сказок можно рас­смотреть на примере «Сказки об Имени» (см. приложение).

Интерпретация этой сказки может осуществляться на раз­ных уровнях.

Наиболее простым и очевидным является рассмотрение ее с позиций дидактических. Прочтение этой сказки ребенку мо­жет служить поводом для разговора о важности для человека имени. Анализируя с ребенком «Сказку об Имени», можно об­ратить его внимание на необходимость уважительного отноше­ния к имени другого человека. Для этого нужно знать, какая именно форма его имени наиболее приятна человеку, и ста­раться обращаться к нему так, как ему нравится. В общении с человеком рекомендуется почаще называть его по имени, это способствует возникновению доверительных отношений.

Литературоведческий взгляд на содержание «Сказки об Имени» легко обнаруживает определенную вторичность ее мотивов. Знатоку современной фантастики не составит труда узнать идеи, прозвучавшие в талантливейших произведениях Урсулы Ле Гуин. В ее трилогии о волшебнике Земноморья впервые с совершенной ясностью был сформулирован вол­шебный закон, согласно которому все вещи в мире, и все люди, и все животные на земле имеют настоящие - тайные имена; тот, кто сумеет узнать подлинное имя предмета или человека, получает власть над ним. Поэтому никому нельзя раскрывать своего настоящего имени, кроме самых близких и верных людей. Этот закон был несколько изменен в моей сказке с помощью важного дополнения:

«- Любым человеком сможет управлять волшебник, знаю­щий его настоящее имя, - рассказывал мальчику старик. - Но только тогда, когда тот сам находится в неведении о под­линном своем имени, принимая за него кличку или прозвище. Нельзя в таком случае волшебнику произносить вслух под­линное имя... Если оно становится известно его носителю, то он обретает власть над самим собой и познает самого себя. И тогда уже никто не сможет управлять им, как игрушкой».

Вокруг этого положения и закручивается интрига: юноша, научившийся определять подлинные имена вещей и людей, своего имени не знает. Он совершает добрые поступки, помо­гает другим, но однажды оказывается в ситуации морального выбора. Незнание своего имени может обречь его на потерю волшебного дара и рабство у злого колдуна - брата-близнеца, если он не согласится на сотрудничество с ним в его мерзких делах. Только следование принципам добра помогает герою в самый последний момент осознать свое имя и победить ко­варного двойника.

Сказка непроста для понимания детей, даже десятилет­них. Сложность не только в скрытых смыслах, но и в самом содержании: скажем, не всякий ребенок способен уяснить драматичность (даже трагизм) поединка Оборвыша с братом-близнецом, при котором каждый из них, зная имя другого, не знает своего. Ведь тот, кто первым успеет мысленно на­звать соперника, станет его полным хозяином, властителем его души! Не вполне очевидно для детей, почему усиливается мощь человека, узнавшего свое настоящее имя. Но самое главное, детям трудно понять, что речь в сказке идет о само­сознании (одной из важнейших составляющих которого яв­ляется идентификация со своим именем).

Впрочем, здесь уже необходимо перейти к более глубокой психологической интерпретации символов сказки, которая по­зволяет увидеть в ней метафору о поиске идентичности в рам­ках психологических представлений о человеческом имени. Каждый человек выделяет себя как индивидуальность во мно­гом благодаря имени. Отношение к собственному имени часто является проекцией отношения к самому себе в целом. Факти­чески он сливается с именем, и его может сильно расстроить, если окажется, что кто-то другой носит такое же имя, по­скольку подобная ситуация наносит удар по его представлению о себе как об уникальной социальной единице. «Настоящее имя» - это то имя, с которым человек может идентифициро­ваться. Имя приобретает для любого человека определенный личностный смысл. Недаром можно услышать иногда рассуж­дения о том, что «мне мое имя не нравится, оно мне не подхо­дит». Люди в поисках идентичности идут порой на смену име­ни. Часто у людей складывается некое обобщенное представ­ление об имени, согласно которому носители одинаковых имен наделяются сходными чертами характера. Такая типологизация по критерию имени обычно, как мне кажется, не оправда­на, однако она играет немалую роль в процессе коммуникации. Может возникнуть вопрос: почему злой колдун оказывает­ся неспособным, в отличие от Оборвыша, осознать свое под­линное имя? Способность прийти к своему настоящему име­ни означает на самом деле очень высокий уровень само­сознания. Достигнуть его может лишь человек, обладающий целым рядом личностных характеристик, среди которых на одном из первых мест - осознанное принятие нравственных ценностей (так понимал самосознание С.Л.Рубинштейн). По­этому злодею невозможно стать подлинно самоосознающей личностью. И в этом - причина его обреченности на пораже­ние в единоборстве с Оборвышем.

Интересно, что в первом варианте сказки конец был дру­гим - трагичным. Оба брата теряли свой волшебный дар и становились обычными людьми. Однако логика сказки в конце концов вынудила к «хеппи-энду», что окончательно превратило «Сказку об Имени» в волшебную сказку.

Есть еще один уровень психологического анализа. «Сказка об Имени» может служить иллюстрацией юнгианского пони­мания процесса индивидуации. Именно с этих позиций можно рассмотреть «Сказку об Имени» как историю процесса инди­видуации главного героя. Такое рассмотрение представляется очень продуктивным: ведь в этой небольшой сказке совершен­но очевидны все ступени процесса индивидуации!

Нельзя сказать, что подспудно при написании сказки у меня не было мысли, что в ней отражаются идеи юнгианской психологии. Но только взявшись просматривать уже напи­санное, я обнаружил, что здесь есть все важнейшие архети­пы, описанные Юнгом.

В самом деле, уже в первых абзацах текста идет речь о встрече героя со старым волшебником (что это, если не маналичность, архетип Старого Мудреца в классическом вариан­те?). Маленький мальчик, потерявший родителей и свое имя, не способен к достижению идентичности. Точнее сказать, он обладает ложной идентичностью (Маской, Персоной, по Юн­гу), не понимая, что носимое им прозвище не является его подлинным именем.

Маг предлагает мальчику стать его учеником (ход в сказ­ках достаточно стандартный). За этим предложением стоит уверенность, что тот справится с новой ролью. В этой сказке, как и в других волшебных сказках, даритель благоволит только к достойным персонажам - добрым, честным, сме­лым. Таковым и является Оборвыш, готовый поделиться с незнакомцем последней краюхой хлеба, а значит, он заслу­живает чести познать Тайну Имени (на языке аналитической психологии - достичь гармонизации сознательного и бессоз­нательного через их борьбу и перерождение личности).

Став учеником волшебника, Оборвыш приобщается к жизненной энергии и получает магические знания, которые помогают ему пройти первый и, может быть, важнейший от­резок пути к целостной личности, выступающей целью индивидуации. Но обучение закончено, а желанного уровня развития личность еще не достигла. Герою нужно разотождествиться со своим учителем (с архетипом Мудреца) и поки­нуть его, чтобы продолжить путь идентификации. Разрыв требует внутренней силы. И неспроста Оборвыш еще раз об­ращается к волшебнику с вопросом о собственном имени, тем самым стремясь сохранить зависимость от учителя (отца - в юнгианской трактовке). Но самоидентификация возможна только при условии самостоятельного прохождения пути ин­дивидуации, и Оборвыш расстается с учителем.

Что означает с точки зрения аналитической психологии образ льва, напавшего на героя? Очевидно, что это обобщен­ный символ бессознательной энергии, готовой захватить ге­роя и подчинить своей животной силе. Однако уроки мудре­ца не прошли даром, и Оборвыш оказался способен привести к гармонии с сознательным эту бессознательную силу. Эпи­зод излечения принцессы тоже весьма показателен. С одной стороны, это первый опыт психотерапии, проведенной героем (называние чувств и эмоций, определение болезни - это пси­хологический диагноз и одновременно психоаналитическая помощь девушке в осознании собственного внутреннего кон­фликта). Иными словами, перед нами - начало карьеры профессионала-психоаналитика (кстати, дальнейшая рабо­та - с правителем, жителями города - свидетельствует о том, что его психоаналитические сеансы весьма успешны). С дру­гой стороны, образ больной принцессы есть символ Анимы - архетипа женского начала в бессознательном мужчины. Встреча с ним - одна из ступеней индивидуации. Оборвышу удается воспринять Аниму позитивно, что открывает для не­го путь к глубинным внутренним ценностям.

Главное испытание ждет героя при встрече с братом - злым колдуном. Конечно, брат-близнец - отнюдь не случайный об­раз. Легко догадаться, что перед нами символ Тени - архети­па, в котором воплощены вытесненные неприемлемые стороны человека. Для того, чтобы пройти путь индивидуации, челове­ку необходимо интегрировать в своем сознании вытесненные части, сосредоточенные в Тени. Оборвыш видит перед собой самого себя - но как воплощенное зло. Но осознав это зло, ге­рой принимает в себя силу, волшебную мощь своего двойника. В этом - символическое отражение его интеграции с Тенью.

Восхождением героя к самости («Он чувствовал себя на­стоящим хозяином - самому себе») завершается сказка, от­крывая простор для домысливания дальнейшей судьбы героя.

Однако и психоаналитическая трактовка не является по­следним уровнем анализа сказки. Многомерность, задаваемая самим жанром, позволяет посмотреть на «Сказку об Имени» и с философских позиций. Как и всякому другому человеку, мне хочется узнать, в чем смысл человеческого существова­ния и является ли сам процесс познания смыслом бытия. Удастся ли человеку приблизиться к раскрытию сокровен­ных тайн, спрятанных за внешней формой вещей предметно­го мира, и явлений собственного внутреннего мира?

С этой точки зрения в сказке отражена попытка осознать, что стоит за извечными гносеологическими вопросами. Воз­можно ли познать сущности предметов мира? Умение опре­делять «подлинное имя» предмета или человека, выступаю­щее в сказке как волшебное искусство, никак не рас­крывается; механизм его не объясняется. Для меня как ав­тора за этой метафорой стоит кантовское представление о «вещи в себе». Волшебник, по сути дела, способен проникать в сущность вещей, традиционно считающуюся непознаваемой. Это и отражение гуссерлевской феноменологии, хотя, как мне представляется, философское содержание «чистых сущностей» не вполне адекватно сущности имянарекания.

«Подлинное имя» предмета в этой сказке имеет, на мой взгляд, и некоторый теологический оттенок. По сути, знание «настоящих имен» всех материальных (и нематериальных, кстати, тоже) вещей, существующих в мире, доступно только Богу («В начале было слово...»). Человек, способный добрать­ся до сокровенного - имени всех и вся и до своего собствен­ного имени, - становится равным Богу. Богу самопознающе­му. Понимание этого объясняет сакральный смысл много­значности и многообразия имен предметов и людей во мно­гих культурах и непознаваемости Божественного имени. Следовательно, посягательство на знание подлинных имен есть отражение богоборческих идей. Эта линия никак не раз­вита в сказке. И слава Богу! Осознание этого смысла сказки пришло уже по ее завершении.

Подводя итог сказанному, хотелось бы заметить, что по­добный (а может быть, и значительно более глубокий) анализ можно провести в отношении всех психологических сказок. За рамками рассмотрения остались пока объяснение меха­низмов воздействия психологических сказок, описание кон­кретных методов использования их в работе по психологиче­скому сопровождению развития детей и целый ряд других важных вопросов. Об этом - в следующих главах.