НОЯБРЯ (Божественная природа души)

Если страсть овладевает тобою, то помни, что твое страст­ное желание не составляет твоей души, а только темный на­лет, временно скрывающий от тебя ее истинные свойства.

Будь светильником для самого себя. Будь убежищем для себя. Держись света твоего светильника и не ищи другого прибежища.

Буддийская Сутта

Душу можно сравнить с прозрачным шаром, освещенным из­нутри собственным светом своим. Этот огонь есть для нее не только источник, всякого света и истины, но и освещает ей все внешнее. В таком состоянии она свободна и счастлива, только пристрастие к внешнему может взволновать и омрачить ее гладкую поверхность, причиняя преломление и ущерб света.

Марк Аврелий

Во всех людях есть чувство милосердия, стыда и ненавис­ти к пороку. Каждый может посредством самовоспитания возрастить эти чувства или дать им завянуть. Чувства эти со­ставляют часть самого человека, так же как и члены его тела. И чувства эти так же, как и члены тела, могут быть воспита­ны. На горе Никоншау растут прекрасные деревья. Когда их стволы срезаны, вырастают постоянно новые побеги; если пустить по ним скотину, то гора сделается голой. Оголение горы не свойственно ей. Так же и развращение души: если мы допустим низкие страсти поедать благородные побеги мило­сердия, стыда, ненависти к пороку в нашем сердце, разве мы скажем вследствие этого, что всех этих чувств нет в сердце че­ловека? Знать закон Неба — значит развивать высшие свойст­ва нашей природы.

Менций

В тебе самом, внутри тебя источник добра. Он не переста­нет журчать по мере того, как ты будешь раскапывать его.

Марк Аврелии

Душа человека есть зеркало, в котором можно видеть об­раз Божественного Разума.

Джон Рёскин

————————

Как только почувствуешь вожделение страсти, вызови в себе сознание своей божественности. Как только почувству­ешь затемнение своей божественности, знай, что тобой обла­дают страсти — борись с ними.

НОЯБРЯ (Бессмертие)

Жизнь не уничтожается, но только видоизменяется смер­тью.

Довлеет дневи злоба его. Не тратьте свою жизнь в сомне­ниях и страхах. Отдайтесь делу жизни, будучи уверены, что хорошее исполнение обязанностей настоящего часа есть луч­шее приготовление для часов или веков, которые будут следо­вать за ним.

Будущее состояние наше всегда будет казаться иллюзией для нашего теперешнего состояния. Важна не длина жизни, но глубина ее. Дело не в продолжении жизни, но в том, чтобы изъять душу из времени, как это делает всякий высокий по­ступок души; когда мы живем полной жизнью, мы не задаем себе вопроса о времени.

Иисус ничего не разъяснял о жизни вечной, но влияние Его уносило людей из времени, и они чувствовали себя веч­ными.

Эмерсон

Дом, в котором живет человек, может быть разрушен и уничтожен; но то жилище, которое строит для себя дух из чистых мыслей и добрых дел, не боится даже вечности, и ничто не может причинить вреда живущему в нем.

Люси Малори

Верить в будущую жизнь нельзя, можно не только верить, но знать, что жизнь настоящего не уничтожима.

Вера в бессмертие дается не рассуждением, а жизнью.

Убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг че­ловек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься пред этой пропастью и заглядываешь туда.

Степень страха, который мы испытываем перед смертью, есть показатель степени истинности понимания нами жизни.

Чем меньше страха смерти, тем больше свободы, спокой­ствия, сознания могущества духа и радости жизни. При пол­ном освобождении от этого страха, при полном сознании единства жизни этой с бесконечной истиной должно быть полное, ничем не нарушимое спокойствие.

————————

Сознание бессмертия свойственно душе человека. Только зло, которое мы делаем, и в той мере, в которой мы делаем его, лишает нас сознания нашего бессмертия.

НОЯБРЯ (Слово)

Слово есть поступок.

Не говорите никогда того, чего вы не чувствуете. Да не омрачится никогда ложью ваша душа.

Из «Благочестивых мыслей»

Наши враги могут для нас быть полезнее наших друзей, ибо друзья часто прощают нам наши слабости, тогда как враги обыкновенно отмечают их и привлекают к ним наше внимание.

Не пренебрегай суждениями врагов.

Даже самое щепетильное тщеславие, если только оно хо­рошо понимает себя, должно заметить, что не меньше заслуги в том, чтобы дать себя убедить, чем в том, чтобы убедиться самому, и что первое, может быть, делает еще более истинной чести человеку, потому что для этого требуется больше само­отречения и самовоспитания, чем для второго.

Кант

Мудрый человек не приписывает значения человеку за его слова и не пренебрегает словами только потому, что они произ­несены ничтожным человеком.

Китайская мудрость.

Язык человека — достаточное орудие, чтобы передать идеи, возникающие в человеческом уме; но в области истин­ного и глубокого чувства он только слабый переводчик.

Кошут

Каждое слово имеет только то значение, в каком может воспринять его слушатель. Вы не уясните значения чести че­ловеку бесчестному или любви тому, кто чужд ей. Стараясь низвести значение этих слов до их понимания, вы дойдете только до того, что у вас не будет больше слов для выражения и чести и любви.

Джон Рёскин

————————

Никогда никакие цели не могут оправдать лжи.

НОЯБРЯ (Смирение)

Смиренный человек, отрешаясь от себя, соединяется с Богом.

Нет в мире ничего нежнее и уступчивее, чем вода, а между тем жесткое и твердое не может устоять против нее. Слабый побеждает сильного. Нежный побеждает жестокого. Все в мире знают это, но никто не хочет исполнять это,

Лао-Тсе

Кто насилует обстоятельства, того обстоятельства насилу­ют в свою очередь, а кто им уступает, тому и они делают ус­тупку.

Когда ты видишь, что обстоятельства не благоприятствуют тебе, то ты им не сопротивляйся, а предоставь их естествен­ному ходу, потому что кто идет против обстоятельств, делает­ся рабом их, а кто покоряется им, делается их господином.

Талмуд

Когда мудрец держится закона добродетели, то он скры­вает это от взоров людей и не жалеет о том, что он никому не известен.

Конфуций

В стране парфян, рассказывает Саади, меня встретил че­ловек, едущий верхом на тигре. Увидав это, я так испугался, что не мог ни бежать, ни двинуться с места. Но человек этот сказал мне: «Не удивляйся, Саади, тому, что ты видишь. Не высвобождай только своей шеи из-под ярма Бога, и ничто не будет иметь силы освободить свою шею от твоего ярма».

Человек очень силен, когда он хочет быть только тем, что он есть, и очень слаб, когда хочет подняться выше человече­ства.

Руссо

Человек, усовершенствуясь в смирении, как будто спус­кается с вершины конуса к основанию его. Чем больше он спускается, тем шире круг его духовной жизни.

Слабейшее в мире побеждает сильнейшее: поэтому вели­ко преимущество смирения и выгода молчания. Только не­многие в мире могут быть смиренны.

Лао-Тсе

————————

Чем смиреннее человек, тем он свободнее и сильнее.

Месячные чтения. НОЯБРЬ

ТРУДОЛЮБИЕ И ТУНЕЯДСТВО, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛЬЦА СОЧИНЕНИЕ КРЕСТЬЯНИНА Т. БОНДАРЕВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Как бы странно и дико показалось утонченно образован­ным римлянам первой половины 1-го столетия, если бы кто-нибудь сказал им, что неясные, запутанные, часто нелепые письма странствующего еврея к своим друзьям и ученикам будут в сто, в тысячу, в сотни тысяч раз больше читаться, больше распространены и больше влиять на людей, чем все любимые утонченными людьми поэмы, оды, элегии и эле­гантные послания сочинителей того времени. А между тем это случилось с посланиями Павла.

Точно так же странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высо­ты своего умственного величия, переживет все те сочинения, описываемые в историях русской литературы, и произведет больше влияния на людей, чем все они, взятые вместе. А между тем я уверен, что это так будет. А уверен я в этом потому, что как ложных и никуда не ведущих и потому ненужных путей бесчисленное количество, а истинный, ведущий к цели и по­тому нужный путь только один, так и мыслей ложных, ни на что не нужных, бесчисленное количество, а истинная, нуж­ная мысль, или скорее истинный и нужный ход мысли, толь­ко один, и этот один истинный и нужный ход мысли в наше время излагает Бондарев в своем сочинении с такой необык­новенной силой, ясностью и убеждением, с которой никто еще не излагал его. И потому все, кажущееся столь важным и нужным теперь, бесследно исчезнет и забудется, а то, что го­ворит Бондарев и к чему призывает людей, не забудется, по­тому что люди самой жизнью будут все больше и больше при­водиться к тому, что он говорит.

Открытие всяких научных отвлеченных и научных при­кладных, и философских, и нравственных, и экономических истин всегда совершается так, что люди ходят все более и более суживающимися кругами около этих истин, все при­ближаясь и приближаясь к ним, и иногда только слегка захва­тывая их, до тех пор, пока смелый, свободный и одаренный человек не укажет самой середины этой истины и не поставит ее на ту высоту, с которой она видна всем. И это самое сделал Бондарев по отношению нравственно-экономической истины, которая подлежала открытию и уяснению нашего времени.

Многие говорили и говорят то же самое. Одни считают физический труд необходимым для здоровья, другие — для правильного экономического устройства, третьи — для нормального развития всесторонних свойств человека, четвертые считают его необходимым условием для нравственного совершенства человека. Так, например, один из величайших писателей Англии и нашего времени, почти столь же не оцененный культурной толпой нашего времени, как и наш Бондарев, несмотря на то, что Рёскин образованнейший и утонченнейший человек своего времени, т. е. стоящий на проти­воположном от Бондарева полюсе, — Рёскин этот говорит:

«Физически невозможно, чтобы существовало истинное ре­лигиозное познание или чистая нравственность между сосло­вием народа, которое не зарабатывает себе хлеба своими ру­ками».

Многие ходят около этой истины и выговаривают ее с раз­ными оговорками, как это делает Рёскин, но никто не делает того, что делает Бондарев, признавая хлебный труд основным религиозным законом жизни. И он делает это не потому (как это нам приятно думать), что он невежественный и глупый мужик, не знающий всего того, что мы знаем, а потому, что он гениальный человек, знающий то, что истина только тогда истина, когда она выражена не с урезками и оговорками и прикрытиями, а тогда, когда она выражена вполне.

Как истина о том, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым, выраженная так, что сумма углов в треугольни­ке бывает иногда приблизительно равна двум прямым, теряет всякий смысл и значение, так и истина о том, что человек должен работать своими руками, выраженная в виде совета, желательности, утверждения о том, что это может быть полез­но с некоторых сторон и т. п., теряет весь свой смысл и свое значение. Смысл и значение эта истина получает только тог­да, когда она выражена как непреложный закон, отступление от которого ведет за собой неизбежные бедствия и страдания и исполнение которого требуется от нас Богом или разумом, как выразил это Бондарев.

Бондарев не требует того, чтобы всякий непременно на­дел лапти и пошел ходить за сохою, хотя он и говорит, что это было бы желательно и освободило бы погрязших в роскоши людей от мучающих их заблуждений (и действительно, кро­ме хорошего, ничего не вышло бы и от точного исполнения даже и этого требования), но Бондарев говорит, что всякий человек должен считать обязанность физического труда, пря­мого участия в тех трудах, плодами которых он пользуется, своей первой, главной, несомненной священной обязаннос­тью и что в таком сознании этой обязанности должны быть воспитываемы люди. И я не могу себе представить, каким об­разом честный и думающий человек может не согласиться с этим.

Лев Толстой

ТРУДОЛЮБИЕ И ТУНЕЯДСТВО

«В поте лица твоего снеси хлеб твой, дондеже возвратишися в землю, от нее же взят».

(Бытия 3, 19)

Я от имени всех земледельцев пишу и ко всем, сколько есть вас в свете, не работающих хлеб для себя.

Ты, высший класс, тысячи книг написал. Мало ли там не­уместного и даже вредного? И, несмотря на то, все они при­няты, одобрены и обнародованы.

Мы же, низший класс, с своей стороны написали одну коротенькую, настоящую повесть, — это за все веки и вечнос­ти, — в защиту себя, а ты за один только недостаток красно­речия и за худость почерка опровергнешь ее, — так уверяли меня многие. Это будет высшей степени обида для нас, — также, мне кажется, и для Бога.

Вся моя история состоит только в двух словах: во-первых, почему вы по первородной заповеди сами для себя своими руками хлеб не работаете, а чужие труды поедаете? Во-вто­рых, почему у вас ни в богословских, ни в гражданских и ни в каких писаниях хлебный труд и трудящийся в нем не одобря­ются, а донельзя унижаются?

На два круга разделяю я мир весь: один из них возвышен­ный и почтенный, а другой униженный и отверженный. Пер­вый, богато одетый и за столом, сластями наполненным, в почтенном месте величественно сидящий, — это богатый, а второй — в рубище, изнуренный сухоядением и тягчайшими работами, с унижением и плачевным видом перед ним у по­рога стоящий — это бедные земледельцы. Истину слова моего подтверждает евангельская притча (Луки 16, 20).

Адам, за преступление Богом данной ему заповеди не вку­шать от запрещенного дерева плодов, не то что сам лишился блаженства, но и весь будущий род свой до скончания века подверг тому же бедствию. Из этого видно, что он сделал величайшее беззаконие из всех беззаконий, а никак не буквально яблоко съел.

Потом начал он скрываться в кустарниках сада того, как повествует нам св. Писание: «Скрыся же Адам и жена его по­среди древа райска».

А от кого скрывался? — тогда людей не было. Конечно, от Бога.

Вот видишь ли, в какое безумие ввергает грех человека. Да разве же можно скрыться от Бога?

Из этого видно, что он, оценив свое преступление, чаял выше всех мер получить от Бога наказание; а сверх чаяния он получил божественный приговор такой: «за преступление данной мною тебе заповеди вот тебе наказание: «в поте лица твоего снеси хлеб твой, дондеже возвратишися в землю, от нее же взят».

Не работал ли затем Адам в продолжение своей жизни (930 лет) до кровавого пота для себя хлеб своими руками, ис­полняя наложенную на него эпитимию?

А ты, высший класс, его же корня отрасль, почему же ты во всю свою жизнь и близко к этой эпитимии подойти не хо­чешь, а ешь много раз в день? Пусть бы ты был такой забро­шенный, как я и подобные мне земледельцы. Нет, ты вот на­сколько (указывая рукою своей выше головы моей) умнее и образованнее, а какое великое перед богом и людьми делаешь преступление.

Бог сказал Еве: «Умножая умножу печали твоя и воздыха­ния твоя (какое страшное изречение), в болезнях родиши чада твоя».

Теперь спрашиваю, почему в женской эпитимии никаких тайных изворотов и иносказаний нет, а как сказал Бог, так все буквально и сбывается.

Как жене, живущей в убогой хижине, так и царице, на престоле сидящей, на голове корону имеющей, одна и та же участь: «в болезнях родиши чада своя». Ни малейшей разни­цы нет. Да! до такой степени в болезнях, что по дням лежит полумертвой, а иногда и совсем умирает.

Но вот эта именитая жена могла бы сказать так: «Мне ро­дить некогда, я занята нужными и необходимыми государст­венными делами, а рождением более убытку принесу госу­дарству, нежели пользы. Да еще и потому прилично ли мне равняться с последнею крестьянкою, с мужичкою? Поэтому я лучше за деньги найму другую женщину родить для меня дитя или за деньги куплю готового ребенка, и он будет мой собст­венный, как и тот, которого я сама рожу». Она могла бы рас­судить и сделать так? Нет, нельзя переменить постановление Божие.

Собери со всего света сокровища и отдай их за дитя, а оно не будет твоим, а как было чужое, так чужим тебе и останется. Чье же оно? Да той матери, которая его родила. Так же и муж:

и он тоже может отказаться от хлебной работы, купить день­гами один фунт хлеба; а он как был чужой, так и будет чужим. Чей же он? Да того, кто его работал. Потому что как Богом положено: жене не должно прикрываться деньгами или каки­ми-либо изворотами от рождения детей, так и муж должен для себя, и для жены, и для детей своими руками работать хлеб, а не прикрываться деньгами или другими изворотами, несмотря ни на какое достоинство.

Самим Богом жене сказано: «Не хлеб работать, а в болез­нях родить чада». Почему же наши жены работают? Пока тво­его, читатель, ответа дожидаться, я сам делаю оный.

Вас, поедающих наших трудов хлеб, найдется в России до 30 миллионов, да если еще удалить по заповедям от этого груда жен ваших, тогда что же выйдет? да одно, что весь мир должен голодною смертью погибнуть. Вот теперь ясно и за­конно открылось нам, что наши жены вашу часть и на вас, белоручки, работают хлеб против заповеди. Вы их труды посдаете.

Жена, убившая плод чрева своего, во всю жизнь раскаи­вается, из глубины души своей вздыхает и просит у Бога прощения, а под старость накладывает на себя посты, молитвы, чем, можно думать, и вымолит у Бога прощение за уничтожение своей заповеди.

Раскаиваешься ли ты, читатель, в том, что всю свою жизнь и чужих трудов хлеб ешь! Просишь ли ты у Бога и у людей прощение? Никогда и нисколько, да тебе и на разум это не приходит, а положился смело на деньги, да живешь весь свой век припеваючи и признаешь себя вполне правым перед Богом.

Если бы эта первородная и самим Богом изреченная за­поведь, которая есть мать и родительница всех добродетелей и подательница временных и вечных, земных и небесных благ, была тобою принята и уважаема, тогда до того возлюби­ли бы хлебный труд, что многие отцы отдали бы детям своим такое завещание: «Если я приближусь к смерти, то отведи меня на хлебную ниву, чтобы там разлучилась душа моя с телом; на ней же и погреби прах мой».

А теперь что же? Которые работают, не ждут себе от Бога награды, а которые чужие труды пожирают, не ждут наказа­ния.

Если бы, опять повторяю, эта заповедь была тобою при­нята и уважаема, какое великое поощрение подали бы вы со­бою земледельцам к хлебному труду! Они до того приложили бы попечение, что одна десятина принесла бы за пять ны­нешних.

Если бы мы все уклонялись от нее, то вы имеете право нас неволею к тому принудить; а если вы удалились от оной, или, вернее сказать, от заповедавшего ее, как евангельский блуд­ный сын от отца своего, то кто вас принудит к тому?

А за что на нас такая низость?

Разве Бог не в силах был избрать иной путь к произведе­нию в свет хлеба, а эпитимию в том наложил за грехи наши, т. е. как человек не может без греха прожить на свете, и без хлеба не может жить, как будто невольно заставил нас изба­виться от грехов наших?

И вы такое дорогое лекарство бросили под ноги свои, как выше сказано, в гроб положили, чтобы никто из живущих на земле не мог найти; а вместо того поставили, что одною толь­ко верою в единого Бога без понесения трудов можно спас­тись.

Да и дьявол верит, что единый есть Бог, и повинуется Ему, как мы видим у Иова, глава II.

Да хотя бы хлебный труд к маленьким добродетелям при­чли, — и того не удостоили; из головы хоть сделали бы его хвостом, и того не сподобили.

Будете вы тяжело и без малейшей пощады наказаны Богом за то, что на столько тысяч лет уложили эту заповедь под тяжелый гнет и из живого существа сделали мертвое.

Сколько ни есть на свете разных злодеяний и великих преступлений, как-то: воровство, убийство, грабежи, обма­ны, взятки и разного рода лихоимства, а всему тому причина то, что эта заповедь от людей скрыта.

Богатый делает все это с тою целью, чтобы не прибли­зиться к этому гнусному занятию, а бедный, чтобы избавить­ся от оного. Поставь же эту заповедь перед очи всего мира во всей ее силе и достоинстве, тогда в короткое время прекра­тится всякое злодеяние и избавятся люди от тяжкой нищеты и несносного убожества.

Не всуе же Бог вначале никаких добродетелей не назна­чил, кроме хлебного труда, и ни от каких пороков не прика­зал удаляться, как только от беганья от оного.

Из этого видно, что этот труд все добродетели в себя за­брал. Напротив того, леность да праздность все пороки при­своили. А если ныне есть из земледельцев злодей, то это по­тому, что он этого закона не знает. Но при этом нужно не упускать из вида, что и прочие труды есть добродетель, но только при хлебе, т. е. своих трудов хлеба наевшись.

Хлебный труд есть священная обязанность для всякого и каждого и не должно принимать в уважение никаких отгово­ров: чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-ни­будь изворотами, да не хорониться от него за разные углы.

Потому я извлекаю здесь доказательства из богословия, что, кроме богословия, мне взять не из чего доказательства об этом труде.

А второе потому, что люди нашего класса сильно верят в и бога, в будущую жизнь, в святое писание. Они, услыхав все это, как алчущие к хлебу и как жаждущие к воде, будут стремиться к этому труду, а потом и ко всем трудам.

Тогда темная ночь для них будет светлый день, дождь — вёдро, грязь — сухо, мороз — тепло, буран — тихо, дряхлая старость — цветущая молодость, немощь — полное здоровье.

Хлеб нельзя продавать, и покупать, и им торговать, и из него богатства наживать, потому что стоимость его выходит за пределы человеческого разума. В крайних уважительных случаях его нужно даром давать, как-то: на больницы, на си­ротские дома, на сидящих в темницах, на истомленные не­урожаем области, на разоренных пожаром, на вдов, сирот и калек, на дряхлых и бездомных.

Земледельца побуждает к великому милосердию на хлеб голос природы и помянутая заповедь.

Но если бы к этому милосердию да мог бы он проникнуть в глубину ее таинств, то исполнилось бы все сказанное в предыдущем вопросе. Тогда не просил бы один у другого: дай мне хлеба, а просил бы: прими от меня хлеб, да едва ли и нашел бы охотника есть чужие труды.

Сколько тысяч пудов пшеницы, сколько зерен, сколько рублей серебром в год собирается с нас податей, акцизов, пош­лин и разного рода сборов.

Кроме того, господа помещики, купечество и все богачи имеют несосчитаемые миллионы; деньги же даром не даются, их нужно кровавыми мозолями выработать, по сказанной за­поведи, руками, а не языком и пером.

Спрашиваю: чьи руки трудились над этими деньгами? Конечно, наши. В чьи же они идут? Конечно, в ваши, — белые, — на роскоши ваши. Словом, весь свет лежит на руках наших.

Это в высшей степени обида для нас, а для вас унижение. Я знаю, что ты во сто раз умней и образованней меня, по­тому ты и берешь с меня деньги и хлеб. А если ты умен, то ты должен умилосердиться надо мною, слабым, как сказано: «люби ближнего своего, как самого себя», а ведь я ближний твой, а ты мой.

Почему мы бедны и глупы? — потому что сами в своих трудах хлеб едим и вас кормим. Есть ли нам время учиться да образоваться? Вы как хлеб наш, так вместе с ним и разум наш или тайно украли, или нагло похитили, или коварно присво­или.

Вам следует перед обедом не у Бога просить благословения, а у нас, земледельцев. И после обеда не Богу отдавать благодарность, а нам.

Если бы вам Бог послал с неба манну, как Израилю в пус­тыне, тогда бы вы должны были отдавать ему благодарность, а если через наши руки, то нам, потому что мы вас, как малых детей или калек, кормим.

Неужели Бог дал эту тяжелую заповедь нам одним, а вам приказал деньгами прикрываться от нее?

— «У меня, — говорит богач, — деньги работают хлеб».

Врешь ты, — деньги перед Богом не согрешили, потому им и заповедь не положена. Да они и хлеба не едят, потому и работать не обязаны. Как же ты говоришь: «У меня деньги ра­ботают».

Вы отмахиваетесь от хлебного труда еще тем, что земли и без того мало, а если все будут работать, где взять ее (тем более, как ты начнешь работать, то всю землю спашешь).

Вы законною защитою для себя признаете и такую отго­ворку от хлебного труда: у меня есть одно дело, и мне не разо­рваться, чтобы успеть здесь и там; заняться земледелием — тогда некогда подумать о другом деле.

Спрашиваю: у меня, кроме хлеба, есть еще много дел, как же я успеваю думать и на деле выполнять, я — необразован­ный мужик? А если бы у меня было столько ума и образова­ния, сколько у тебя, я бы тогда тысячу дел выполнил. Почему же ты такую бездну разума имеешь, а, кроме одного дела, о другом и подумать не можешь?

Говорят: другой в двадцать раз больше земледельца тру­дится, — можно ли его назвать тунеядцем?

335 дней в году работай, чего хочешь, и занимайся, чем зна­ешь, а 30 дней в разные времена года должен всякий человек работать хлеб.

Если бы Бог положил тебе за грехи такую заповедь: Возь­ми в сто пудов камень и носи, — ты сказал бы: — я этого не могу, ты мне столько силы не дал, и еще: летай по воздуху, как птица, — ты мне крыльев не дал, потому я этого сделать не могу и т. д.

Такое оправдание уважительное.

А хлеб почему не можешь работать? Конечно, только по­тому: «кто я? у меня руки белые и нежные, а хлеб колкий».

Ты прикрываешься от хлебного труда еще и тем, что кто бы чем ни занимался, все относится к той заповеди: «В поте лица твоего снеси хлеб твой».

Один из вас говорит: «Я сегодня несколько строк напи­сал, значит, я в поте лица ем хлеб».

Другой: «Я сегодня несколько приказов словесных людям отдал, чтобы они старательно мне работали, поэтому я в поте лица ем хлеб».

Третий: «Я сегодня в богатой карете по городу прокатил­ся, и я в поте лица ем хлеб».

Четвертый: «Я сегодня гнилой товар за хороший, деше­вый за дорогой продал и неопытных людей обманул, поэтому и я в поте лица ем хлеб».

А вор в свою очередь говорит: «Я всю ночь не спал, свои­ми руками работал, я более всех вас в поте лица хлеб ем» и т. д.

Если не истиною, то красноречием и хитростью все дела­ются правы, как говорит Крылов: «Все те звери, которые ког­тями и зубами богаты, все они вышли правы, чуть не святы, а на смиренного вола подняли толки, кричат тигры и волки, и они его задушили и на костер свалили».

Из всех предыдущих вопросов видно, что нет в свете от­вратительнее нечистоты, как чужих трудов хлеб. Напротив же того, нет душеспасительней святыни, как своих трудов хлеб. Это я говорю не по догадке, а по коренным божественным за­конам, с чем согласен и естественный наш закон.

О, умилосердись, великосветский класс, сам над собою. Не предай ты этого дела к уничтожению. А если есть здесь что-либо сильно противузаконное, то уничтожь лучше меня одного, а дело это положи на вечное время в архив, где хра­нятся важнейшие государственные акты. Может статься, в последующих поколениях найдется настолько справедливый человек, что во всем настоящем составе обнародует его. Пусть же я один погибну, а миллионы земледельцев получат величайшую радость и облегчение в трудах своих.

Во всем мире жалоба на Бога такая: если в Боге бесконечная милость, то откуда же бесчисленные бедствия, которым подвергаются бедные люди.

Если Бог правосудный правитель мира, то откуда же не­равенство между людьми? Почему порок счастлив, а доброде­тель несчастна? Да виновато ли зеркало, когда у самих нас рожа крива, то есть причина ли тому Бог, что мы первород­ный его закон, который ведет к равенству всех, опровергли?

Утверди такой закон, чтобы ни один человек не осмелил­ся ни одной крошки хлеба есть чужих трудов без уважитель­ных причин. Тогда люди хотя и не сравняются, а все-таки много ближе станут друг к другу, — хлебный труд подсечет крылья гордости.

Ведь мы бедны от вашего богатства, а вы богаты от нашей бедности.

Пусть бы была эта обида временная, нет — она вечная. Как прошедшие, так и настоящие наши поколения пили, пьют и будут пить эту горькую чашу. Не видать им покровите­ля и защитника никогда. А все потому, что вы нашу родитель­ницу, т. е. заповедь живую, в гроб положили.

Хотя я и во всю свою жизнь видал, но слепо, а теперь, по исследовании мною этой заповеди, вижу ясно следующее: разъехались люди по всем полям всего света и сильно работа­ют хлеб, даже малые дети и грудные малютки, которые еще не ели его, а также хлеба ради страдают. Не суть ли они истин­ные пчелы, которые летают по полям и собирают мед в свой улей? А высший класс, представил я себе, не есть ли трутни, которые только поют и ничего не делают, а знают одно: чужие труды поедают.

Много на свете ловят воров, но то не воры, а шалуны. Вот я поймал вора, так вора! Он обворовал церковь и Бога живого и унес первородный закон, нам, земледельцам, принадлежав­ший; нужно же указать лично на этого вора. Кто не работает для себя хлеб своими руками, а чужие труды пожирает, тот вор, — возьмите его и предайте суду.

Пчелы трутням крылья подсекают, чтобы их трудов мед не ели. Вот дошла и наша очередь до вас, трутней, — и мы вам крылья подсекли, чтобы вы наших трудов хлеба не ели. Я знаю, что вы и после этого будете есть, да еда эта такая будет: ты хлеб в глотку, а совесть тебя за глотку, — от нее ничем не из­бавишься.

Если бы хлеб был, как и прочие вещи, неправдою приоб­ретенные, их положил куда подальше, — они лежат там пре­спокойно. Нет, хлеб нужно в рот класть! Об этом стоит поду­мать.

Я слышу часто, что хотят всю вселенную соединить в одну веру. Верный ли этот слух, — не знаю. Если верный, то, вмес­то того чтобы соединить, она еще разделится на столько же толков, сколько их ныне, и выйдет не то что полезный, а даже вредный труд.

Хорошо было соединять в древности, когда народ был ди­кий, — куда хочешь, туда его и веди, он нитки не перервет. А теперь его тройным канатом не стащишь, — во-первых, по привычке к своему обыкновению, а во-вторых, по гордости, чтобы не покоряться один другому. А утверди веру на одном первородном законе без примеси посторонних правил, тогда в короткое время сольется вся вселенная в одну веру в Бога, потому что хлеб самого закоснелого преклонит, смягчит и на путь добродетели наставит.

О! Слеп ты, слеп, ученый человек! Смотришь во все глаза в св. писание, а не видишь тех дверей, в которые бы мог вый­ти и порученное тебе от Бога стадо вывести из-под гнета греха, и не видишь ты прямо ведущей стези в жизнь вечную; слепота твоя подобна содомеянам, которые были поражены слепотой, «ищуще дверей Лотовых».

Но те слепоту свою в себе видели, а ты, будучи слеп, дума­ешь, что смотришь светло и все видишь ясно, и сам все зна­ешь без толкователей и никто тебе ни в чем указывать не дол­жен. Слепота твоя подобна еще Валааму, который ехал на осле, а ангел господний стоял с обнаженным мечом на пути, осел, который под Валаамом, ангела видит, а Валаам нет. Я осел, а ты Валаам, и ездишь ты на мне от юности моея.

Разделилась вселенная вся на тысячу вероучений, то как одна должна быть вера, как и Бог один.

Первородный закон «в поте лица твоего снеси хлеб твой» все вероучения собрал бы воедино, и если бы только они уз­нали всю силу благости его, то прижали бы его к сердцу свое­му. И он в одно столетие, а то и ближе, всех людей, от востока до запада, от севера до юга, соединил бы в одну веру, в еди­ную церковь и едину любовь.

ДЕКАБРЬ

1 ДЕКАБРЯ (Женщина)

Женщина не отличается от мужчины в своем основном жизненном призвании. Призвание это — служение Богу. Раз­личие — только в предмете служения. Хотя призвание в жиз­ни женщины то же, как и призвание мужчины: в служении Богу, и выполняется тем же средством — любовью, — для большинства женщин предмет этого служения более опреде­ленен, чем для мужчины. Предмет этот: возращение и воспи­тание в любви все новых и новых работников дела Божия.

Скажи мне, роскошная женщина, если бы кто спросил у тебя, чего бы ты лучше желала — тело ли иметь чистое, здоро­вое и прекрасное, а одеяние носить бедное, или — иметь тело уродливое и больное, но притом ходить в золоте и щеголять убранством. Не гораздо ли скорее ты захотела бы иметь бла­гообразие в самой природе своего тела, чем в пышности одежд? Ужели же ты в отношении к телу пожелаешь этого, а по отношению к душе противного? Имея душу отвратитель­ную, безобразную и черную, ужели ты думаешь что-нибудь выиграть чрез золотые украшения? Не крайнее ли это без­умие?

Иоанн Златоуст

Если бесконечна доброта женщины, то бывает, что и злости ее нет конца.

Хорошая жена — многоценный мужу подарок, злая — злокачественная язва для него.

Талмуд

Кроткие слова и немногие составляют лучшее украшение женщины.

Пройдите по большому городу и посмотрите на то, что продается в лучших магазинах, что стоит миллионы и есть произведение тяжелого, часто губительного труда миллионов рабочих. Все это предметы роскоши, употребляемые женщи­нами, такие, без которых можно обойтись. Если бы женщины только понимали то зло, которое производит их легкомыс­ленная, ненужная роскошь!

Чем красивее женщина, тем она должна быть честнее, по­тому что только честностью она может противодействовать тому вреду, который может произвести ее красота.

Лессинг

Не муж выбирает жену, а жена выбирает мужа. Для того чтобы выбрать лучшего отца своим детям, женщина должна знать, в чем добро и в чем зло. И вот этому-то должны бы прежде всего учиться женщины.

Истинно целомудренная девушка, которая всю данную ей силу материнского самоотвержения отдаст служению Богу, проявляющемуся любовью к людям, есть самое прекрасное и счастливое человеческое существо.

Ничто так не свойственно женщине, как самоотвержение. И ничто так не отталкивает от нее, как себялюбие.

————————

Совершенство для мужчины и женщины одно и то же: со­вершенство любви. Если мужчина часто превосходит женщи­ну в разумности и твердости любви, то женщина всегда пре­восходит мужчину в самоотвержении в любви.

НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ

ЖЕНЩИНЫ

Призвание всякого человека, мужчины и женщины, в том, чтобы служить людям. С этим общим положением, я думаю, согласны все небезнравственные люди. Разница меж­ду мужчинами и женщинами в исполнении этого назначения только в средствах, которыми они его достигают, т. е. чем они служат людям.

Мужчина служит людям и физической работой — приоб­ретая средства пропитания, и работой умственной — изуче­нием законов природы для побуждения ее, и работой общест­венной — учреждением форм жизни, установлением отноше­ний между людьми. Средства служения людям для мужчины очень многообразны. Вся деятельность человечества, за ис­ключением деторождения и кормления, составляет поприще этого служения. Женщина же, кроме своей возможности слу­жения людям всеми теми же, как и мужчина, средствами, по строению своему призвана, привлечена к тому служению, ко­торое одно исключено из области служения мужчины.

Служение человечеству само собой разделяется на две части: одно — увеличение блага в существующем человечест­ве, другое — продолжение самого человечества. К первому призваны преимущественно мужчины, так как они лишены возможности служить второму. Ко второму призваны пре­имущественно женщины, так как они исключительно спо­собны к нему. Этого различия нельзя, не должно и грешно (т. е. ошибочно) не помнить и стирать. Из этого различия вы­текают обязанности тех и других — обязанности, не выдуман­ные людьми, но лежащие в природе вещей. Из этого же раз­личия вытекает оценка добродетели и порока женщины и мужчины, — оценка, существовавшая во все века и теперь су­ществующая, и никогда не перестающая существовать, пока в людях есть и будет разум.

Всегда было и будет то, что мужчина, проводящий боль­шую часть своей жизни в свойственном ему многообразном физическом и умственном, общественном труде, и женщина, проводящая большую часть своей жизни в свойственном ис­ключительно ей труде рождения, кормления и возращения Детей, будут одинаково чувствоват