Чуть-чуть зоологии, или урок, в ходе которого выясняются пробелы в образовательной системе США

НОВЫЙ АНГЛИЙСКИЙ

Да, ребята, мы живем не в эпоху Джека Лондона и Теодора Драйзера — не знаю, к счастью это или к сожалению. Мы живем в эпоху Джона Леннона, Джима Моррисона и других рок-поэтов и музыкантов, совершивших в шестидесятых годах не только и не столько музыкальную, сколько социально-культурную революцию, существенно повлиявшую и на английский язык. Многие и сейчас недооценивают ту роль, которую сыграли в обновлении языка двадцатипятилетние и двадцатилетние патлатые парни, рассматривая их деяния всего лишь как бунт тинейджеров. Ох уж эти всегда недооценивающие молодое поколение старцы! Тем не менее то, что происходило на Западе в конце шестидесятых — начале семидесятых, было не чем иным, как их перестройкой, из которой Запад вышел более демократичным, более раскованным, более усовершенствованным и более жизнеспособным. В английский язык с легкой руки любимых молодежью кумиров вошли новые крылатые выражения, и то, что вчера считалось молодежным жаргоном, сегодня стало нормой. Если в 1956 году американские телевизионщики показывали Элвиса Пресли в основном выше пояса, явно стесняясь его вихляний бедрами и находя их излишне сексуальными, если в 1964 году в США пластинки "Битлз" жгли на кострах за одну только фразу: "Мы теперь популярнее, чем Христос", если в 1966 году ребят из "Роллинг Стоунз" американские ди-джеи умоляли как можно невнятней пропеть: "Давай вместе проведем ночь", то теперь все изменилось. И то, что произносят и откалывают на сцене Мадонна, Майкл Джексон и иже с ними ( "Я е... твою задницу, ты, красношеий член... " —слова из песни "Red Hot Chili Peppers" из альбома "Last Hot Minute"), и то, что крутят в своих кинотеатрах американцы и что говорят в прессе всякие знаменитости, не вызывает даже тени удивления...

Отгремел первый и последний по своему гигантскому размаху рок-фестиваль в Вудстоке (попытка реанимировать его спустя почти тридцать лет провалилась с треском), в 1974 году закончилась война во Вьетнаме. Отшумели молодежные бунты. К середине семидесятых страсти улеглись, хиппи выросли, постриглись и занялись серьезными делами. Джон Леннон больше не бегал по улицам с мегафоном и плакатами протеста, а занимался воспитанием ребенка, то же делали и другие битлы. Рок-бунтарей сменили подслащенные попсовики. Мессия американской молодежи Джим Моррисон ушел из жизни в 1972 году вслед за Джоплин и Хендриксом, ну, а те, что остались, либо успокоились и остыли, либо просто исчезли из поля зрения. Все вернулось на круги своя. Сами американцы после всех этих секс-рок-хиппи-революций не стали, в отличие от европейцев, менее религиозны и более разнузданны. Но многое все же изменилось — ив искусстве, и в жизни —даже понимание свободы слова, как и само это слово. Те изменения, что произошли- в языке, оказались необратимыми. Новые слова окрепли и застыли, как лава после извержения вулкана. Язык — самый лучший памятник социальным потрясениям, его материал прочнее камня. Даже пирамида может рухнуть под напором ветра и стихии, а язык стихии не боится.

Как-то разговорился я с двумя американскими парнями из колледжской бейсбольной команды "Gray Hawks" — "Серые Ястребы", с которыми играл на одном поле. На майках этих ребят был изображен сокол с острыми крыльями и обтекаемой формой тела и головы.

— Называетесь вы ястребами, а на майках-то у вас — фолкнз (соколы, значит),— сказал я им.

Парни посмотрели на меня, нахмурив лбы. Я понял, что они не понимают, о чем это я говорю. Повторил. Они переглянулись, и Даг, мой знакомый, улыбнулся:

— Да, ты классно зоологию знаешь! Наверное, в биологическом колледже учишься?

— Нет,— улыбнулся я в ответ.— Вообще-то в четвертом классе я был уверен, что стану орнитологом, но... не стал.

Я объяснил им то, что у нас любой четвероклассник знает, как отличить сокола от ястреба (может, и приврал). Они кивнули и ушли. Через минуту, уже в игре, подавая битой мяч, я стал невольным свидетелем их разговора (слух бывшего радиоразведчика не подвел). Парни сидели на бровке и трепались:'

— Да, европейцы любят показать, что больше нашего знают,— сказал Даг.

— А что, Майкл разве из Европы? — удивленно спросил второй.

— Из России.

— Из России?! Он что, русский?!

— Да. А ты не знал?

— Нет, я думал он из Канады. У него же канадский акцент! Ничего себе, из России! Я ведь раньше ни разу русского, не видел! — продолжал удивляться товарищ Дага.

Так я узнал, что похож на канадца (вот что делают пять лет иняза плюс три месяца Америки) и что европейские студенты умнее. Это, действительно, так. Американцы сейчас всерьез озабочены тем, что подготовка и общий образовательный уровень выпускников вузов США резко уступают европейскому и японскому с сингапурским. Произошло это потому, что в Америке сознательно облегчали образовательную программу, щадя своих детей. Но переборщили.

Так что я ничуть не был удивлен тем, что американцы всех пернатых хищников, соколов-сапсанов и мелких соколков, таких, как пустельга, а также ястребов, ястребов-перепелятников и тетеревятников, коршунов, канюков и прочих, кто не дотягивает до гордого звания орла, называют hawks. Но каково же было мое удивление, когда в толковом английском словаре в мягкой обложке на 68 000 слов я прочитал объяснение, что hawk — это любой пернатый хищник размером с ворону либо меньше, который ест разную звериную мелочь от ос и стрекоз до куропаток и мышей... (Но если вы раскроете наш словарь в конце книги на слове "hawk", то убедитесь, что и братья по континенту англичане немногим лучше. Так оксфордские языковеды точно так же не разбираются, как какая хищная птица называется, и не советуются при этом со специалистами.)

"Вот было бы здорово, если бы американцы и всех млекопитающих одним словом звали, не разбирая, где у них кот, где собака, а где мыши",— весело думал я. И почти угадал. По крайней мере, всех домашних животных, будь то кошечка, собачка, ужик, мышка, крыска белая, хомячок или попугайчик, в английском языке называют одним коротким, но всеобъемлющим словом pet. Помните группу из Англии "Pet Shop Boys"? Ее по-русски можно было бы смело назвать "Мальчики из зоомагазина". Нечто похожее случилось и с американскими жуками. Так первые английские колонисты, заселявшие бескрайние просторы Северной Америки, были отнюдь не юными натуралистами, и английское слово "bug" — "клоп" превратилось в Америке просто в "жучка", которым здесь обзывают и клопа, и майского жука, и даже светлячка (light bug). Их, светлячков, в Америке очень много, и так приятно идти темно-фиолетовым теплым вечером мимо кустов, усеянных неоновыми точками... Ну, а с недавних пор слово "баг" стало обозначать и "жучка" электронного — устройство для прослушивания и подслушивания. Так что для американца слово "битл" (beetle), что по-британски "жук", означает лишь участника группы "Битлз", не более.

Примерно то же самое, что с "хоком" и "багом", было и в тот момент, когда я пытался узнать у американцев, какая же разница между сосной и елкой.

— Как называется дерево, что под Новый год вы украшаете шариками и прочими игрушками?

— Pine,— ответила моя собеседница Лора, учительница из Массачусетса.

— А вот это что? — показал я на сосны, мимо которых мы проезжали.

— Pines,— пожала плечами Лора.

— Но вот есть еще и эта, как ее, fir-tree...— пытался я вспомнить "истинное" название елки. Но Лора, как и Даг с его товарищем, кажется, не поняла, чего же я хочу. Для нее что елка, что сосна, все было едино. Хотя... В штате Юта есть город Cedar City, что переводится как Кедровый город. Значит, кедры-то они как-то выделяют! Но тем не менее для янки и с хвойными деревьями дела обстоят так же, как и с пернатыми хищниками. Они не стали засорять свой язык лишними значениями и словами. Это спецы из области ботаники и зоологии, разные орнитологи и энтомологи пусть разбираются, где falcon, а где hawk, где pine, а где fir-tree, какой там bug обозначает жужелицу, а какой скарабея...

Счастливый все же народ, американцы.