Глава IV. Общие принципы психотерапевтической работы.

 

В психотерапевтическом воздействии на больного че­ловека естественно используются все те факторы, из ко­торых вообще слагается воздействие одного человека на другого: разъяснение, убеждение, разубеждение, внуше­ние, наконец, побуждение.

Авторы второй половины прошлого столетия в эпоху синдромологической нозологии с легкостью обратились к гипнозу, усматривая в нем панацею. Но когда — благо­даря катамнезам — стало ясно, что при гипнозе речь идет лишь о сравнительно поверхностном, в большинстве случаев, только симптоматическом воздействии на больного гипноз утратил свой былой ореол. Однако, из этого никоим образом не следует, что фактор внушения должен быть изъят из арсенала психотерапевта. Он должен и может быть использован в ряде случаев.

Пропаганда Дюбуа и Дежерином разъяснения и убеждения, как ведущего психотерапевтического фактора, встретившая горячее сочувствие широких кругов пси­хотерапевтов, исходила из более реальных клинических наблюдений: речь шля уже не о симптоме, а о больном человеке, о личности. Конечно, для нас неприемлема та альтернатива, на которой строили энтузиасты рацио­нальной психотерапии — либо органическое, либо функционально-психогенное, ибо мы, во-первых, не ставим знака равенства между функциональным и психогенным, и, во-вторых, более трезво относимся к понятию «чистой психогении». Но означает ли это, что элемент разъяснения и убеждения не играет роли в психотерапии? Подобное утверждение было бы, конечно, просто бессмыслицей, ибо там, где имеет место словесное воз­действие одного человека на другого, логика разумеется сама собой. Совершенно понятно, следовательно, что методы и внушения и логического убеждения должны быть использованы в психотерапии.

Мы полагаем, что в этом вопросе совершенно прав В.М. Мясищев предлагая говорить не о психотерапевтических направлениях, а о компонентах. Речь идет, мы сказали бы, для нас не о методологии, а о методиках.

Внушение, разъяснение — убеждение, анализ неиз­бежно теряют для нас свое значение направлений. Мы стремимся к целостному синтетическому пониманию па­тогенеза, при котором психогения не отрывается от био­логического субстрата — конституционального и констеллятивного и от социальной истории личности и тем са­мым, понятно, мы стремимся в наших психотерапевтиче­ских исканиях к более целостному охвату личности, не укладывающемуся в прокрустово ложе односторонне психогенетических концепций. Это стремление и приво­дит нас к понятию активирующей психотерапии.

Под активирующей психотерапией мы понимает сово­купность таких мероприятий, которые стремятся устранить болезненные явления, апеллируя к деятельности больного. Активирующая психотерапия полагает, что «вызвать в психике больного те или иные заранее намеченные содержания (впечатления, эмоции, оценки), а также волевые тенденции, реакции и навыки» (Каннабих) удается скорее всего, побуждая больного к такой, в ши­роком смысле слова, деятельности, посредством которой он приобретает новый для него опыт надо поставить больного в такие условия жизнедеятельности, которые сами собой приведут его к «компенсированию болезненных расстройств и облегчению страданий, доказав ему на практике жизни его способность к росту, психи­ческому обогащению, а через это к преодолению инадекватных, т.е. болезненных состояний.

Активирующая психотерапия полагает, что, в конеч­ном счете, перестройка неадекватно переживающей и реа­гирующей психики достигается не только и не столько словесным обращением к интеллекту и эмоциональной сфере больного, т. е. к его мироощущению и мировоззре­нию, сколько изменением, коррегированием его мироотношения. Это, новое для больного, иное мироотношение, будучи по необходимости, в силу его социального бытия, адекватным, в свою очередь с необходимостью же повлияет на его эмоции и его интеллектуальную деятельность, т.е. на его мироощущуние  и мировоззрение!

В этом именно мы усматриваем водораздел, отделяю­щий тенденции активирующей психотерапии от тех пси­хотерапевтических направлении, которые были освещены выше.

Мы должны вернуться к тем положениям, которые мы пытались обосновать в ряде прежних работ, и тут же отметить, что современное развитие наших нейрофизио-логических взглядов несомненно говорит за правомер­ность выдвигавшейся нами в чисто психотерапевтиче­ском плане точки зрения: мы имеем в виду единство восприятия и действия.

Важным качеством, человеческого сознания является его активность. Это видно из формулы В. И. Ленина: «Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его». Там же В. И. Ленин говорит: «Отра­жение природы в мысли человека надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникно­вения противоречий и разрешения их» («Философские тетради», 1934).

Активность познания, его проверка, на практике, ве­дущее значение человеческой деятельности в истории — это такого рода понятия, отражающие активность психики, которые особо подчеркиваются в марксистско-ленинской философии. Мы, со своей стороны, можем с удовлетворением отметить, что в нашей науке имеется в настоящее время достаточно точных фактов, всецело под­тверждающих философскую концепцию об активности познания. Восприятие, действительно, «не есть фотографический» акт, оно совершается не только центростреми­тельно (т. е. действием раздражителя извне), но и центробежно (т. е. путем активного усвоения воспринимае­мого явления).

Для нас, в психотерапевтическом плане, речь идет о преодолении одностороннего взгляда на моторику, как на чисто эффекторный механизм. Тренируя и воспитывая моторно установочную сферу, мы тем самым неизбежно влияем на сознание; другими словами, переходя от понятия моторики к понятию деятельности, мы неизбежно влияем на, следуя терминологии И. П. Павлова, уравновешенность первой и второй сигнальных систем.

Мы полагаем, что эти положения полностью базируются на основном, исходном диалектическом тезисе психологии о единстве сознания и деятельности.

Личность обогащается расширением и углублением познания, которое неотделимо от активного приобретения опыта. И во всех тех случаях, когда врач ставит себе психагогическую задачу, то — в этом я непоколебимо убежден — она разрешается главным образом и прежде всего на путях активирующей психотерапии, которая преемственно ближе всего примыкает к концепции А. И. Яроцкого.

А. И. Яроцкий в своей замечательной книге «Идеализм как физиологический фактор» (идеализм здесь имеется в виду не в философском смысле, а в практическом — как стремление к идеалам) обратил впервые вни­мание на фактор психогении не только применительно к неврозам, но именно во всем его объеме, применительно ко всем разделам патологии, включая и инфекцион­ные заболевания (кстати сказать, избегнув того одно­стороннего психологизма, о котором мы не раз упомина­ли). В этом центр тяжести этой книги. Но в высокой сте­пени поучительно, что Яроцкий, попутно затрагивая во­просы психотерапии, ставит их на большой принципиаль­ной высоте и именно в том направлении, которое, как мне кажется, неизбежно приводит к позициям активи­рующей психотерапии. Ведь ясно, что если Яроцкий пи­шет об «идеалистическом настроении как чувстве беззаветной преданности, охватывающем всего человека с необыкновенной яркостью и интенсивностью», то речь идет о служении идеалам в смысле именно жизнедея­тельности человека.

Страницей дальше Яроцкий вкладывает уже вполне конкретное содержание в это общее положение. Он гово­рит о таком миросозерцании, которое наиболее соответ­ствовало бы «данным, добытым современным знанием и исповеданию социальных учений». Именно в этом спе­цифика Яроцкого. Речь идет не об абстрактном требова­нии логического мышления, как у Дюбуа, а об определенной насыщенной социальными идеа­лами установке к жизни.

У нас знают Яроцкого главным образом по его работам о строении поджелудочной железной по диете при язве желудка, но, к сожалению, очень мало знают о том, что Яроцкий, сотрудничавший в радикальной прессе и пострадавший в 1901 г. за свою революционную деятельность, сказал подлинно новое слово не только в учении о роли психогении в жизни человеческого организма, но и наметил тот именно психотерапевтический принцип, названный им «аретотерапия», который должен явиться отправной точкой наших исканий в этой области.

Признание этой тенденции мы усматриваем, между прочим, и в эволюции взглядов одного из самых ярких отечественных психиатров-психотерапевтов Ю. В. Каннабиха. В одной из своих поздних психотерапевтических работ (1926) Ю. В. Каннабих, оглядываясь уже на длинный пройденный путь психотерапевтических исканий, писал: «Следует также обратить внимание на занятие искусствами, т.е. на творческий труд (разрядка Каннабиха), значение которого как фактора полезных психофизиологических перемен еще не изучено в полной мере. Но многое заставляет думать, что именно этот род деятельности, заключенный в определенные границы, способен дать наиболее сильные психотера­певтические рефлексы» (разрядка наша. С. К.). Этими словами Ю. В. Каннабих заканчивает «Психоте­рапию» (в Энциклопедии под ред. Ланга).

Мы полагаем, что и принцип психоортопедии, выдвинутый еще в начале 20-х годов В. А. Гиляровским, должен быть отнесен к той же системе взглядов. Правда, самый термин «ортопедия» как бы суживает задачу, де­лая акцент на тренировке, но, по существу, думается нам, речь идет именно об активировании, о побуждении к действенности, как ведущем психотерапевтическом принципе.

Исключает ли этот путь активирования те психотера­певтические методики, о которых речь была выше. От­нюдь нет, и к этому вопросу мы неоднократно будем возвращаться во II части.

Каково конкретное содержание понятия активирования? Само собой разумеется, что первым и важнейшим ингредиентом его является труд. Но было бы неправильно сводить понятие активирующей психотерапии к тру­довой терапии, а тем более к «трудовым процессам». Конечно, трудовые процессы, как они практикуются в наших стационарах, это лишь мостик к тому труду, ко­торый надо писать с большой буквы. Мы сказали бы, что здесь речь идет «о малых формах активирования», «малой активирующей психотерапии». К этим малым формам, имея в виду главным образом наши стационары, я хотел бы прибавить еще два немаловажных фактора — физкультуру во всех ее видах и ритмику. На значение этих факторов давно еще указывал В. А. Гиляровский, подчеркивая при этом значение элемента коллективно­сти; о ритмике, в частности, писали Д.С. Озерецковский  и В.А. Гринер из клиники В. А. Гиляровского.

Та же тема фигурировала в ряде работ психиатров, работавших в московских санаториях (И. С. Кириллов, М. Ю. Лахтин, С. И. Консторум, И. Н. Афанасьев и др.). Поскольку здесь затрагивается вопрос психотерапевти­ческого значения организации жизни больных в стационаре, я не могу не упомянуть также о культтерапии, о значении которой писала С.А. Лиознер. Излишне говорить, конечно, о том, какое огромное воспитательное и оздоровляющее значение для больного в стационаре, когда он располагает свободным временем, может при­обрести умелый подбор книг для чтения (Макаренко). В годы войны вопросы физкультуры и культтерапии естественно отошли на второй план, чего, однако, нельзя сказать о трудовой терапии, которая именно в эти годы приблизилась к тому, чем она должна бы быть (имея в виду стационары) — к максимальному самообслужи­ванию больных. Последнее замечание возвращает нас к существу вопроса об активирующей психотерапии во всем его значении. Мы думаем, что все больничные пси­хиатры, которым пришлось работать в тяжелые годы Отечественной войны в стационарах, знают, какое оздо­ровляющее значение и для отдельных больных, и для от­деления в целом приобрело вовлечение больных в хозяй­ственную работу — заготовку топлива, огороды и т.д. В этом опыте важно то, что больные (мы имеем в виду главным образом больных шизофренией), казалось бы, со значительным дефектом или в фазе еще не отзвучавшего процесса, именно в самом процессе работы оказывались гораздо более дееспособными, чем это казалось и им самим, и их врачам; здесь именно не оздоровление пси­хики привело к работоспособности, а вовлечение в рабо­ту обусловило оздоровление психики.

Вопросы трудовой терапии в психиатрии освещались отечественными психиатрами в многочисленных статьях и докладах. Не претендуя на исчерпывающую полноту,  я ссылаюсь на труды Т.И. Юдина, Б.Р. Гурвич, П.Б. Посвянского,  И.С. Кириллова, М. Ю. Лахтина, С.И. Консторума и мн. др.

К сожалению, все эти статьи (как и работы зарубеж­ных авторов — Симона, Тумма и др.) относятся к эре до внедрения в нашу практику активной биологической те­рапии. Последняя в значительной степени снизила инте­рес к трудовой терапии — вопрос, к которому мы еще вернемся в главе о шизофрении.

Мы не вдаемся в разбор многочисленных работ упо­мянутых авторов, так как это отвлекло бы нас от нашей основной задачи. Отметим лишь, что повышенный инте­рес советских авторов к вопросу трудовой терапии, не­разрывно связанный, конечно, с соответствующими ор­ганизационными мероприятиями, — трудоустройство, артели инвалидов, дневные стационары при больницах и диспансерах — свидетельствует об определенном психиа­трически-психотерапевтическом направлении, преумень­шать значение которого совершенно недопустимо. Имен­но это направление содержит в себе, правда, пока еще только в зачаточном виде, ростки подлинно большой, широкой психотерапии.

Однако, как мы уже указывали, трудовой терапией не исчерпывается понятие активирующей терапии. «Трудо­вая терапия» в узком смысле есть лишь зерно «трудовой деятельности», как последняя есть зерно «жизнедеятель­ности». Именно обогащение последней является основ­ной задачей психотерапевта.

Обогащение, жизнедеятельности — это «здоровый спорт — гимнастика, плавание, экскурсии, физические упражнения всякого рода, разносторонность духовных интересов, учение, разбор, исследование и все это, по возможности совместно». Эти слова обращены В. И. Лениным к молодежи (Клара Цеткин, «Воспоминания о Ленине», стр. 78). В этом В. И. Ленин усматривал залог «жизнерадостности и бодрости». Это и должно быть активированием личности в психотерапевтическом плане.

Было бы, конечно, наивно не отдавать себе отчета в тех пределах, которые поставлены каждой данной личности в ее возможностях роста, вообще положительных сдвигов. Но все дело в том, что ни наши пациенты, ни мы, врачи, этих пределов не знаем. Когда-то Кречмер выдвинул понятие схемы личности. Но Кречмер в своей работе затронул, думается нам, лишь отрицательную сторону вопроса — когда в инволюции субъект ведет себя в соответствии с выработавшейся в нем годами схемой, ныне уже не соответствующей его возможности. Но нас интересует как раз обратное, вживание в определенную схему, которая в ряде случаев оказывается неадекватной личности, поскольку последняя в своей потенции выше, богаче ее. Именно эту ситуацию мы наблюдаем у многих больных шизофренией, у многих астеничных или астенизированных, в каких бы реакциях не проявлялась во вне их недостаточность, и многих других, которые лишь в процессе труда, в процессе более интенсивной жизнедеятельности, убеждаются в недостаточности этой своей привычной схемы личности. Это именно имел в виду А. М. Горький в своих словах: «Человек значит неизмеримо больше, чем принято думять о нем и больше того, что он думает сам о себе.

Итак: центр тяжести большой стремлении повлиять на психическую структуру личности, поскольку она проявляется в таком мироощущении и мироотношении, которое порождает болезненные явления. При этом главную ведущую роль в лечении как таковом мы усматриваем в обогащении пациента. Но мы должны знать, чем обусловлено настоящее состояние, что породило недостаточность этой жизнедеятельности, заставившую больного обратиться к врачу. Речь идет о клинической задаче и эта-то задача для психотерапевта в ряде случаев оказывается особенно сложной. Ее можно обозначить, как психотерапевтически-диагностическую, причем нередко оба компонента—диагностический и терапевтический — совпадают, о чем ниже. Трудности, с которыми приходится иметь дело психотерапевту,— двоякого рода: они относятся к собиранию анамнеза и к определению психических ресурсов, какими располагает личность потенциально. Обычный, даже самый тщательный психиатрический, а тем более неврологический анамнез для психотерапевта недостаточен во всех тех случаях, где симптоматика теснейшим образом связана с интимной жизнью больного, например, при обсессиях. Собирание сексуального анамнеза, отнимающее много времени и требующее, конечно, от врача большого такта, в этих случаях и многих других совершенно неизбежно, как бы далек ни был психотерапевт от психоаналитических установок. Очень важно врачу добиваться от больного полной откровенности, что далеко не во всех, конечно, но во многих случаях совершенно необходимо. Самое детальное изучение анамнеза ничего общего не имеет с анализом в понимании Фрейда. Для того, чтобы заниматься таким психоанализом, надо ведь все высказывания больного по поводу сновидений или в свободных ассоциациях толковать в плане вытесненных сексуальных комплексов.

Некоторые авторы, напр. К.И. Платонов, А.С. Чистович и др., говорят об анализе, по существу имея в виду лишь сугубо тщательную эксплорацию.

Авторы вскрывают те или иные детские травмы, в том числе и сексуальные, иногда пользуясь для этого, как Платонов, гипнозом, побуждая тем самым больного к гипермнезии, к репродукции в памяти событий, действительно, быть может, преданных забвению (что, однако, не означает еще вытеснения!). Но это не психоанализ, а лишь детальная эксплорация. Вопрос о том, можно ли здесь говорить о гипермнезии, о репродукции преданного забвению, — для нас далеко не ясен. Мы много раз при­меняли этот метод и, действительно, нередко получали в ситуации гипноза более детальные сведения, чем при обычном расспросе, но неизменно убеждались в том, что дело не в амнезии, а в понятной стеснительности, како­вой, по мнению больной, можно в известной степени по­жертвовать в гипнозе. А. С. Чистович, приводя несколько случаев сновидений, которые, безусловно, напрашиваются на символическое толкование, вскрывает опять-таки ак­туальную для больной на сей день тягостную сексуаль­ную ситуацию, как первоисточник невротического симптомообразования, но отнюдь не детскую сексуальность в точном смысле слова.

Но уже и эти замечания сами по себе свидетельству­ют о том значении, какое приписывают сексуальному анамнезу цитированные выше психотерапевты-нефрей-дисты.

Именно таков путь психотерапевтического направле­ния, возглавляемого В. Н. Мясищевым, который говорит о психогенетическом анализе. Коротко формулируя, под психогенетическим анализом Мясищев понимает детальнейшую зксплорацию, ставящую себе целью всесторон­не осветить всю историю жизни пациента и вскрыть весь комплекс факторов — конституциональных и социаль­ных, психологических и биологических — обусловивших в их динамике невротическое симптомообразование или благоприятствовавших таковому.

Возникает, однако, следующий немаловажный вопрос: в какой мере вскрытие само по себе, установление дина­мики симптомообразования, его корней содержит в себе элемент терапевтический? Ссылаясь на диссертацию Е.К. Яковлевой из клиники В.Н. Мясищева в которой приводится очень интересный, детально анамнестически разобранный материал, мы должны сказать, что терапев­тический эффект, как нам кажется, лишь отчасти связан с психогенетическим анализом как таковым, а, главным образом, очевидно, именно с той большой психагогической работой, какая проводится в связи с этим анализом. Именно эта работа, стремящаяся к максимальному со­циальному включению личности, критической переоценке ею своих эгоцентрических позиций выступает здесь как конечное и, думается нам, как решающее звено психо­терапии. А между тем это именно тот фактор, к которому Фрейд относится весьма скептически, сводя все к меха­низму вскрытия комплекса. Таким образом, между ана­лизом в смысле Фрейда и психогенетическим анализом Мясищева, как психотерапевтическими мероприятиями — непроходимая пропасть.

Детальный опрос, вскрывающий в ряде случаев если и не корни, то, во всяком случае — важные компоненты патогенеза тех или иных невротических психопатологиче­ских синдромов вместе с тем и сам по себе приобретает, конечно, в иных случаях немалое психотерапевтическое значение. Само собой разумеется, и в этом сходятся все психотерапевты, что предоставление больному возможно­сти поделиться с врачом тем, что гнетет его, и умение терпеливо и участливо его выслушать составляют в иных случаях часть психотерапевтической работы. Но, конеч­но, гораздо большее значение, чем само по себе высказы­вание, приобретает разъяснение больному недостаточно объективного эгоцентрического отношения к своим мни­мым или реальным минусам, о чем мы еще не раз будем говорить во II части. Тут, таким образом, глубокое изу­чение прошлого больного неизбежно перерастает в психагогическую работу, в разъяснение и развенчание.

Другой вопрос большой важности для выбора пути, каким должен следовать психотерапевт в каждом данном случае и который далеко, конечно, не исчерпывается од­ним лишь нозологическим диагнозом, он заключается в определении тех, в широком смысле слова, психических ресурсов, какими располагает больной. Вопрос — тесно примыкающий к задачам, стоящим перед психиатриче­ской экспертизой трудоспособности и трудоустройством больного. Есть в больном эти ресурсы, эти психические резервы, о которых он сам может не знать, недооцени­вает он себя, или наоборот, переоценивает, что, конечно, тоже нередко бывает у больных параноидной шизофре­нией, у эпилептоидов (отметим, однако, что с этой кате­горией больных психотерапевту, понятно, сравнительно редко приходится иметь дело). Другими словами, вопрос стоит о реституционных и компенсаторных возможно­стях, обусловленных и интеллектуальным и эмоциональ­но-волевым достоянием личности и присущей ей дина­мичностью, которая, как мы указывали, раскрывается часто лишь в самом процессе перестройки жизнедеятель­ности. В какой мере личности вообще присуща пластич­ность, способность расширить диапазон своего мироощу­щения и мироотношения, в какой мере личность, хотя бы и ущербленная, обладает «чувством нового» — вот то, что приобретает исключительно большое значение для психотерапевта, если только он не сводит всю свою дея­тельность к техническим приемам малой психотерапии.

Особое место среди психотерапевтических методик занимает сочетанное применение биологических и психо­терапевтических мероприятий. Речь идет не просто о единовременном использовании факторов двух рядов, как то, конечно, имеет место на каждом шагу в нашей практике, а о слитности и взаимодействии биологических и психотерапевтических методов.

Наиболее элементарным видом такого рода терапии можно считать упоминавшееся нами в главе о гипнозе предложение Бехтерева и Шренк-Нотцинга давать перед сеансом суггестии снотворное, так наз. наркогипноз, при котором биологическое переключение облегчает приме­нение суггестии.

Этот принцип нашел в дальнейшем развитие и углуб­ление и заслуживает большого внимания.

Можно различать два направления, в которых реали­зуется этот принцип. К первому следует отнести попытки непосредственно, т. е. биологически, воздействовать на нервную систему, вызвать известный сдвиг в ней с тем, чтобы сдвиг этот мог быть в дальнейшем использован и психотерапевтически. Это путь, предложенный в свое время В. А. Гиляровским для лечения посткоммоционных и постконтузионных расстройств. С этой целью при­меняются внутривенные вливания алкоголя, короткий эфирный наркоз, в последнее время также амиталнатр, пентотал и пр.

С известным правом, пожалуй, сюда же можно отне­сти и предложенное французскими авторами «лечение истерии» средствами, вызывающими судорожные при­падки (кардиозол и пр.). Однако, очень трудно сказать, что здесь идет за счет биологического переключения, что за счет психологического шока и соответствующих «оргвыводов», т. е. просто-напросто страха перед повто­рением столь мучительной и, с нашей точки зрения, со­вершенно недопустимой процедуры.

Второе направление в сочетанной био-психотерапииносит совершенно иной характер. Здесь вполне уместно вспомнить о Клоде. Растормаживающее влияние не­больших доз алкоголя и эфира на мутичных, вообще недоступных больных шизофренией дало повод применять эти средства с эксплоративной целью. Тем же принципом расторможения с помощью тех или иных поверхностно-наркотизирующих средств или комбинации их с возбуж­дающими (например, амиталнатр-кофеин) воспользовались в последние годы, главным образом, американские психо­аналитики; они применяют метод наркоанализа. Если я не ошибаюсь, первым или, во всяком случае одним из первых на этот путь стал американский автор Быховский, еще в 20 годах; длительный наркоз, предложенный Клэзи, Быховский стал комбинировать с последующим ана­литическим вскрытием комплексов; тем же путем шли аналитики и при применении инсулинотерапии. Здесь, по мнению этих авторов, имеет место использование биоло­гического сдвига, «разрыхления почвы» на предмет облегчения аналитического вскрытия. Само собой разу­меется, что вся эта методика представляет интерес для тех, кто стоит на позициях Фрейдова психоанализа, — но и только для них.

Но, повторяем, совершенно независимо от наркоана­лиза, принцип сочетанного использования биологических и психотерапевтических методик представляет огромный интерес. На сей день вопросы эти, однако, еще сравни­тельно мало разработаны и в этом направлении пред­стоит, конечно, дальнейшее накопление опыта, освещае­мого с позиций учения И. Е. Введенского о парабиозе и И.П. Павлова о фазовых состояниях.

Мы не можем согласиться с В.К. Хорошко, когда он пишет: «Можно говорить о различного рода торможении, возбуждении, доминанте, предугадывать роль и значение подкорковых или корковых центров, проводить парал­лель с экспериментальным изучением условных или сочетанных рефлексов, проводить аналогии с эксперимен­тально вызываемыми неврозами у животных, но все это пока не приближает, а отдаляет от воздействия на сущ­ность заболевания». Мы полагаем, что всякое уточнение физиологических механизмов, при тех или иных нейропсихических нарушениях, представляет огромный прин­ципиальный интерес для психотерапевта.

Мы думаем, что тенденция рассматривать невротиче­ские расстройства в общем плане учения Павлова, ко­нечно же, не только правомерна, но и обязательна и здесь предстоит многое сделать.

Все приведенные нами в этой главе замечания, есте­ственно, носят несколько абстрактный характер, но мы надеемся, приобретут более конкретное и живое содер­жание во II части. Резюмируя все сказанное принимая суггестию, разъяснение и убеждение как само собой разумеющиеся ингредиенты психотерапевтического воздействия, мы полагаем, что стоящие перед нами задачи должны разрабатываться в трех главнейших аспектах.

1. Активирующая психотерапия, идущая путем обогащения сознания через обогащение деятельности должна быть ведущим принципом во всех тех случаях, когда во­обще возможна психагогическая работа, когда в той или иной мере сохранна пластичность личности, ее способ­ность к освоению нового. Сюда относятся, в первую оче­редь, многие больные шизофренией в стадиях ремиссии, больные затяжными реактивными состояниями в более молодом возрасте и хроническим алкоголизмом.

2. Учение о патогенном значении аффектов представляется правомерным прежде всего с позиций советской нейрофизиологии и особенно важным в вопросе о пато­генезе обсессий. Поэтому установки психогенетического анализа, безусловно, подлежат тщательной дальнейшей разработке.

3. Особого и большого внимания заслуживает стремление к сочетанной биопсихотерапии, имеющей большие перспективы развития также с позиций нейрофизиоло­гии.

 

 

ЧАСТНАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ