Как царская Россия двигалась к большевистскому перевороту 1917 г.

 

Похоже, в современной истории России мы наступаем на те же самые грабли, что и в дооктябрьской истории. Тогда правилом хорошего тона было болеть за народ и критиковать, обличать порядки. Обличительное направление русской литературы всем известно. В итоге царский режим был сметен вместе со всем хорошим, что было при нем. На волне ненависти к прежней власти — как антитеза — пришел кровавый коммунизм. Теперь, после его крушения мы снова начинаем неумеренно всё ругать. К этому хору присоединился и А.И. Солженицын. Еще совсем недавно он обличал, и совершенно справедливо, коммунистический режим. Теперь он почти также страстно обличает нынешнюю власть. Он, по всей видимости, относится (или приближается по характеру) к тому типу людей, которых называют протестантами, закоренелыми диссидентами, алармистами. Раньше они протестовали против коммунистического режима, теперь — против нынешнего переходного режима. Они видят только плохое в любой действительности.

Слишком болеть за других людей также вредно, как и относиться бесстрастно-равнодушно-цинично к их болям-несчастьям. Во всем нужна мера, в том числе и в этом сострадании. Неумеренное сострадание к одним людям обычно сопровождается неумеренной ненавистью-враждой к другим, живущим относительно благополучной жизнью[111]. К чему приводит такое отношение к людям — мы знаем. Вспомним историю революционного движения в России, начиная с Радищева. Именно неумеренное-преувеличенное сострадание к болям других людей привело вначале к гиперкритике государственного устройства России (см. эпиграф к “Путешествию...” А.Н. Радищева: “Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй”), затем к призывам “К топору”, затем к народовольческому и эсеровскому террору, и, наконец, к кровавой гражданской войне и тотальному большевистскому диктату-террору, длившемуся 70 с лишним лет.

Справедливые слова об обличительном направлении русской литературы сказал Ян Шенкман:

 

“Русская литература издавна ориентировалась на бичевание пороков и исправление нравов. И ладно бы своих, но речь зачастую идет о том, что все устройство жизни никуда не годится и надо его переделать. Именно такой вывод можно сделать из чтения русской классики: собирательный герой ее во всем винит или самого себя или окружающую действительность. Принимать жизнь такой, как есть, он не в состоянии. Ему это неинтересно.

Тургеневские герои вместо того, чтоб любить друг друга, обсуждают немецкую философию. Персонажи “Анны Карениной” под разговоры о нравственном совершенствовании калечат друг другу жизнь. Многочисленные безумцы Достоевского способны существовать только в экстремальных условиях...

Я, конечно, утрирую, но реальность, писанная классической литературой, отстоит от нашей на миллион лет. Писатели прошлого века объяснили нам, во имя чего стоит жить. Люди нашего, двадцатого века приняли их пьянящие мечты за руководство к действию. Похмелье было горьким и продолжительным. Реальность приобрела очертания романа с плохим концом...

Интересная жизнь в Отечестве гарантирована каждому и во все времена. Катаклизмы, преследующие нашу родину на протяжении всей истории, соскучиться не дадут. Однако наряду с теми, кто ищет истину и вообще мыслит глобальными категориями, есть разряд людей (рискну сказать, их большинство), у которых другие проблемы. Век из века они заняты не спасением России и дилеммой «быть или не быть», а ежедневным хождением на работу, семейными неурядицей и добычей продуктов”. — Ян Шенкман. Предпоследний или последний? В: журн. “Будь здоров!”, 1999, № 8, с. 106.

 

Обличительное направление русской литературы было, к сожалению, во многом оправданным. Царизм хотя и пытался идти в ногу со временем (реформы Екатерины II, Александра I, Александра II, Николая II), однако все время опаздывал или ограничивался полумерами. Недовольство русского общества росло и полумеры царского правительства лишь способствовали этому росту.

Настоящей трагедией русского общества стало убийство 1 марта 1881 года Александра II. Этот царь был близок к тому, чтобы установить в России конституционную монархию. Логика его реформ, начиная с отмены крепостного права, подводила общество к установлению полноценного конституционно-демократического строя. Однако, Александр II медлил и в итоге не успел. Радикально настроенные круги, вскормленные демократическими же реформами царя, объявили ему войну, считая, что его устранение с политической сцены ускорит демократический процесс. Получилось с точностью до наоборот. Наступила реакция, которая продолжалась практически до начала ХХ века.

В 1905 году была еще одна возможность относительно мирного перехода к конституционной монархии. Царь, однако, ограничился полумерами, объявив некоторые политические свободы и учредив Государственную Думу с урезанными полномочиями.

В 1917 году наступила развязка. Маховик недовольства политическим режимом стал раскручиваться с необыкновенной силой. Россия не удержалась в рамках либеральных демократических преобразований и бросилась в пучину крайнего радикализма, каким был большевизм. Качели истории от архаических царских порядков двинулись в другую крайнюю позицию: радикального отрицания не только царизма, но и всего того разумного, что было в предшествующей истории политических и экономических преобразований. Получилась интересная картина, которую можно охарактеризовать словами «крайности сходятся». На место белых царей, каковыми были Романовы, пришли красные «цари», большевистские-коммунистические руководители.

Лишь в 1991 году эти качели отошли, наконец, от крайней позиции большевизма-коммунизма (красного царизма) и стали двигаться-качаться в рамках относительно демократических процедур-преобразований.